Текст книги "Искатель, 2002 №11"

Автор книги: Станислав Родионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

– Вы, как сыщик, знаете, что лицо преступника выдает…

– Не знаю, – буркнул майор.

– А у этого физиономия чиста, как фарфор. Сами увидите…

– Где увижу?

– В бухгалтерии, рядом комната.

– Его охранник задержал, – вставил Оладько.

– Где?

– В операционном зале.

Они переместились туда. Не было ни масок, ни пистолета, ни взломанного сейфа. Был контролер, девушка в окошке, которая говорила спокойно, будто грабили ее через день. Она даже удивилась:

– Не грабили, а наоборот.

– Наоборот, это как? Деньги принесли?

– Ага, сто тысяч.

Я глянул на капитана, на подлеца, который ухмылялся, потому что был уже в курсе дела. Первый же труп из люка будет доставать он.

– Девушка, подробнее…

– Подошел и сказал, что хочет положить деньги на срочный депозит. Заполнил бланк. У меня глаза потеплели: сто тысяч кладет. В зарубежных банках в таких случаях кофе угощают. Приняли сумму, посчитали, стали проверять на подлинность… Боже, фальшивые. Какую купюру ни возьми.

Одну девушка протянула майору. Он долго разглядывал банкноту – не отличишь. Видимо, изготовлена с помощью капельноструйного принтера.

– Капитан, двух понятых – и составляй протокол об изъятии этих денег.

Леденцов знал, что делом о фальшивых деньгах займется Управление и ФСБ. Он припомнил последний пустяковый случай: подросток вырезал с плаката купюру и ею расплатился, свернув вдвое, потому что обратная сторона была чиста. Но сто тысяч – дело серьезное. Впрочем, в мире вращаются миллионы фальшивых долларов. Говорят, предки мексиканцев подделывали стручки какао, ходившие вместо денег.

Вместе с капитаном он перешел в соседнюю комнату, где под присмотром охранника сидел молодой человек в темном плаще. Он рванулся навстречу оперативникам:

– Вы из милиции?

– Да, майор Леденцов.

– Я предприниматель Дощатый. Это же недоразумение, сейчас все объясню.

– В РУВД объясните.

Когда бизнесмен упомянул Рябинина, майор к пулеметной речи прислушался. Впрочем, и поведение Дощатого не походило на виновное. Леденцов достал мобильник и позвонил во вневедомственную охрану. Там подтвердили ночной сигнал сработавшей сигнализации и вызов гражданина Дощатого с дачи. Получалось, что он хранил фальшивые купюры?

– А эти сто тысяч вы где получили?

– Переводом из московского банка.

– Гражданин Дощатый, вам придется поехать с нами…

Уже из машины Леденцов позвонил следователю и ввел в курс дела. Рябинин слушал молча, но майор чувствовал, что тот улыбается. Ну да, простор для интуиции и логики… Чтобы приземлить его фантазии, Леденцов строго заключил:

– Следы уводят в столичный банк.

– Боря, не уводят.

– Сергей Георгиевич, если домушника спугнули…

– Не спугнули, – перебил следователь. – Он сделал свое дело и ушел.

– Какое дело?

– Подменил деньги на фальшивые.

Они замолчали. Следователь, видимо, продолжал самодовольно улыбаться. Мысли Леденцова разлетались, как галактики. Фальшивые деньги, расплачиваться ими опасно, а если подменить, то и тратить можно, и хватятся не скоро… А значит, и не будут искать. Мысли разлетались… Одна, как осколок, клюнула в висок: информация Чадовича. Вчера ночью Шампур со своей девицей ходил на охоту. Как раз в то время, когда сработала сигнализация.

– Сергей Георгиевич, сейчас ты улыбочку сменишь на ухмылочку…

– Это почему же?

– Я знаю, кто подменил деньги.

– Ну, я не знаю, но предполагаю.

– И кто же?

– Шампур.

– Это от потолка, то есть от интуиции?

– Нет. Видишь ли, друг Шампура, господин Гюнтер, арестован на Кипре за фальшивые деньги. Логично предположить, что ими он снабдил и Шампура.

Тамара удивлялась – на себя. Вроде бы все есть: работа, квартира, здоровье, достаток… И есть главное для женщины – любовь. Живи и радуйся. Что же портит эту радость? Или так устроено в судьбе, когда одно съедает другое?

Она надкусила белесую колбасу, разломила черствую булку и глотнула остывший чай. Ведь ничего не случилось, а тоска тянула душу, словно извлекала из груди бесконечную занозу. И опять всплыли мамины слова: спокойной любви не бывает.

Громко, на всю квартиру Тамара сказала:

– Мне плохо, потому что я влюбилась.

Телефон ответил понимающим звонком. Она схватила трубку. Глуховато-насмешливый голос спросил:

– Живем или тянем Митю за титю?

– Живем, – подтвердила она, чувствуя, как хандра смывается, как шампунь с головы.

– Планы на сегодня есть?

– Может быть, куда-нибудь сходим…

– Куда?

– Ну, в музей, – сказала она, сама испугавшись своего предложения.

– В какой музей? – Похоже, Саша оторопел.

– Хотя бы в «Эрмитаж»…

Он замолчал так надолго, что Тамара подергала шнур, опасаясь за контакт. На ее дерганье трубка отозвалась долгим шипучим хохотком:

– Томик, я признаю только один музей, музей мадам Тюссо, но он за бугром.

– Интересный? – спросила она, понимая, что разговор не телефонный.

– Крутые личности всего мира из воска. И знаешь, у кого толпится народ? У фигур Гитлера, Дракулы, Джека-потрошителя…

– Это же злодеи.

– А хорошие никому не нужны. Так едем?

– В музей мадам Тюссо?

– В натуре на натуру.

– Не поняла…

– Не шашлыки, Томка! Буду у тебя вмиг, на реактивном…

Саша примчался через двадцать минут. Торопливый, веселый, пахнущий «Жигулевским»… Он хлопнул по сумке, которая, казалось, проглотила чемодан:

– Поехали! Тут всего под завязку.

– Куда хоть едем?

– Недалеко, километров тридцать от города, у деревни Малые Гнилушки. Осиновая роща…

Тамара начала собираться. Перемена одежды требует внимания: правильно выбрать, карманы проверить, не забыть бы чего… Звонок в дверь ее удивил: скорый и настойчивый, как автосирена.

– Кто это? – Саша задвинул сумку под стол.

– Представления не имею.

– Открывай…

Прежде чем увидеть голубые глаза и локоны верхнего соседа, она ахнула от красного цвета – его левая рука по самый локоть была залита кровью. Он поддерживал ее правой, кривил губы и бормотал бессвязно:

– Извините… Вы медработник… У меня и бинта нет…

Тамара втащила его в квартиру и бросилась к аптечке. Медработник… йоду не оказалось: перекись водорода, бинт и вата.

Она взялась за руку:

– Боже…

Меж указательным пальцем и большим торчал длинный тонкий гвоздь с развесистой шляпкой. Тамара предупредила:

– Сейчас будет больно…

Она выдернула гвоздь и рану сноровисто перевязала. Сосед морщился, поглядывая на Тамару с благодарностью. Мокрым куском бинта она стерла кровь с кисти руки. Саша вертел гвоздь:

– Как же ты это, парень?

– С книжными полками вожусь…

– Олег, Саша, – решила Тамара представить их друг другу.

Первый кивнул, второй буркнул нечленораздельно. Тамаре хотелось чем-то еще помочь Олегу, хотя бы предложить кофе, но ис-подлобный Сашин взгляд удерживал. В свободную руку студента она сунула пузырек с перекисью и бинт.

– Завтра перебинтуете.

– Воскресенье, я собрался за город, и тут этот гвоздь…

– Можете ехать, прокол неглубокий; мы тоже едем за город.

– Ав какое место?

– Осиновая роща, у деревни Малые Гнилушки.

– Кончай базар, – пресек их разговор Саша. – Нам пора двигаться.

Олег потоптался, извинился и ушел. Тамара не поняла, что произошло. Да ничего не произошло… Беспричинная и глупейшая жалость на миг разлилась в груди каким-то влажным холодком. Жалость к этому голубоглазому студенту, чужому человеку, словно она увидела его умирающим от пустяшной раны… От вида крови… Разве мало видела ее в больнице? И сами собой вырвались слова:

– Можно было пригласить его с нами…

– Хрюкнула?

– Приезжий, одинокий студент…

– До электрички осталось сорок минут.

Тамара стряхнула с себя все лишнее: мысли, переживания, заботы… Они едут отдыхать на природу.

– Саш, была бы у тебя своя машина…

– Могу хоть завтра купить, но нельзя.

– Почему?

– Частному детективу светиться лишний раз ни к чему.

Пока Тамара причесывалась, он вырвал из тетрадки лист чистой бумаги, осторожно завернул в него гвоздь и спрятал в карман.

Не представляю ли я интерес для медицины: у меня духовное превращается в физиологическое? Мысль делается изжогой. Даже не мысль, а беспокойство. Что-то я сделал не так, что-то я упустил… Но что?

Да еще прокурор, который меня не любит. Старше я, опытнее, ершистее, непредсказуемее… Мы с ним схлестывались при любом контакте. Узнав, что я вынес постановление о принудительном приводе директора объединения «Наше пиво», прокурор сам пришел в мой кабинетик:

– Сергей Георгиевич, вы просчитали резонанс?

– Директор нагло заявил, что у него нет времени ходить по прокуратурам.

– Он член разных советов и комиссий, его знают в правительстве, его пиво пьет весь город…

– Юрий Александрович, мы столько лет орали о правовом государстве… И что? Слесаря Иванова можно приводить, а директора нельзя?

А сколько лет боролись с телефонным правом? Победили; телефонного права нет. Но прокурор не ведомым мне чутьем угадывал мысли власть предержащих. Он глянул на меня сочувственно:

– Сергей Георгиевич, надо же быть гибким и как-то соответствовать обществу…

– Быть конформистом, Юрий Александрович?

– Да, не скрываю: я – конформист.

– Конформист – это холуй.

Он ушел, оставив меня наедине с изжогой. Утром ничего не ел, кроме бутерброда со стаканом чая… Тогда отчего? От мысли. Какой же? Я начал тормошить закоулки памяти. Зачем тормошить, если причина видна, как нож в руке пьяного хулигана? Убийца в розыске – одна ситуация: его надо поймать. И совсем другая ситуация, когда убийца известен, милиция его видит и не трогает. Как заложенная на проспекте мина, которую оставили до поры до времени. Да мина-то спокойнее. Шампур действует, изобретая новые виды преступлений.

Но изжога…

И я пошел в буфет. Маша улыбнулась мне, как мать непутевому сынишке. После традиционного теплого молочка она предложила:

– Сергей Георгиевич, скушаете что-нибудь?

– Например?

– Свежие грибы в сметане…

– Небось мухоморчики?

– Нет, шампиньоны.

– Не отравлюсь?

– Они обработаны высокой температурой.

– Этим яды не убьешь. К примеру, цианистый калий. Его хоть сколько вари, он будет только вкусней.

Из уважения к буфетчице грибы я взял, хотя это не пища для гастритчика. Изжоги добавится. Да ведь не желудочный сок меня разъедает, а Шампур достает. Я терплю. Почему? Потому что мы, русские, согласны терпеть, вместо того чтобы работать.

– Сергей Георгиевич, отравляют часто?

– Чаще стреляют.

– Были случаи, когда травили из-за любви?

– Да, муж жену.

– Она с другим спуталась?

– Нет, они любили друг друга до безрассудства.

– Почему же отравил?

– У жены был рак, не мог видеть ее страданий.

История Маше не понравилась. Не романтичная. Она даже не спросила, как я поступил с убийцей. А ведь уголовное преследование я прекратил, за что вызывался на ковер, склонялся в докладах и долго шпынялся районным прокурором. Если о любви, пожалуй, дело об отравлении жены было самым романтичным в моей практике, потому что убил не за любовника в шкафу, не по пьянке, не по злобе и не из-за денег.

– Сергей Георгиевич, рядом с моим домом вчера Сбербанк обокрали… Правда?

– Неправда.

– Милиция приезжала.

– Сигнализация ошибочно сработала. Маша, спасибо…

Доглотав остатки молока, я спустился к себе. Где-то в дневнике у меня записано, что наказывать надо не только за действия, но и за помыслы. И может быть, прежде всего за помыслы. Действия видны, проявились, нарыв лопнул… А помыслы внутри, неизвестны, зреют, и носитель их живет в обществе и может слыть приличным человеком. Помыслы… Шампур своих помыслов не таил, приличным не был и болтался среди людей со шприцем в кармане. Кражу у бизнесмена Дощатого мы уже проворонили.

Леденцова я отыскал только с третьей телефонной попытки.

– Боря, у тебя есть гражданская специальность?

– Армия, училище, служба…

– Что будешь делать, если тебя выгонят из органов?

– То, чему научился в милиции: преподавать рукопашный бой, пойду в охранники, водилой могу…

– Хило, майор.

– Тогда стану предпринимателем: открою бордель под названием «Империя чувств».

– Боря, я сед и благообразен. Возьмешь меня швейцаром?

– А нас выгонят обоих?

– Разумеется.

– А что нужно сделать, чтобы оставили?

– Немедленно арестовать Шампура.

– Так, связываюсь с Чадовичем…

– А я пошел к прокурору за санкцией.

Лес начинался у самой платформы. Среди сплетения тропинок и дорожек Саша выбирал какую-то одну. Ельник расступился, словно его раздвинули – раздвинуло болото, пахнувшее багульником и сероводородом. Саша усмехнулся:

– В прошлом году здесь мент утоп.

– Мы-то пройдем?

– Обойдем. К Осиновой роще все прут с другой стороны.

Болото уперлось в бугры. Под ногами захрустели сухие ветки и зашуршала прошлогодняя трава. Не было еще грибов, поэтому в лесу дрожала июльская тишина, лишь птицы да насекомые, но это не шум. Начиналась осиновая роща… Видимо, из-за частоты деревья росли пряменько и гладко, как отшлифованные.

– Саша, осина – не осина.

– А кто же?

– Правильное название «тополь дрожащий».

Видимо, Саша тут бывал. Он скинул с плеча тяжкую сумку и взялся за костер. В яме, припорошенной сухим мхом, лежали толстые сосновые жердины. Огонь меж двух валунов загудел. Тамара удивилась:

– Как ты ловко…

– Жизнь научила.

– Саш, а какое у тебя образование?

– Я же говорил, высшее: кончил школу крупье.

Сперва она хотела спросить, что это за образование; потом хотела засмеяться, но ее внимание удержали сверкнувшие на солнце четыре коротких шампура, из белого металла, как горящие стрелы. Из сумки появился пластиковый пакет с кусками мяса, уже готовыми для шашлыка – вымоченными в уксусе, с луком, с перцем. Тамара подумала, что Саша хозяйственный – из него выйдет отменный семьянин. И она не удержалась, когда он достал сыр, конфеты и персики:

– Деньги не бережешь…

– А я не лох.

– Жить надо экономно.

– А еще как надо жить? – хихикнул он.

– Ну, по-человечески…

– Жить надо современно. Ясно?

– Смотря что понимать под современностью.

– Автомобиль, доллары, видик, пиво, секс. И шашлыки!

– Саша, а любовь, семья, дружба?..

– Томик, не будь коммунякой.

От толстых дров осталась рубиновая груда углей. Саша пристроил над ними нанизанные шампуры. Тамара расстелила на травке полиэтилен и хотела придавить края камнями, но Саша выкатил четыре бутылки пива. И продолжил, видимо, задевший его разговор:

– Есть мул, на котором ездят, а есть тигр. Я хочу быть тигром. Его шкура стоит десять тысяч долларов. А ты знаешь, что тигр может совокупляться каждые двадцать минут? Большинство лохов пьет кофе растворимый. А я хочу пить особый, который растет на каком-то плоскогорье и стоит тысячу долларов чашка. Можно трястись на четыреста двенадцатом «Москвиче», а я хочу ездить на одной из моделей «Ауди». А их пять тысяч.

Тамаре хотелось услышать не общие рассуждения, а что-то об их совместной дальнейшей жизни. Но, выпив бутылку пива, Саша без намеков и ласковых слов повалил ее на спину, освободил от трусиков и занялся своим мужским делом – под ними только полиэтилен скрипел…

Но призывно потянуло слегка подгоревшим жареным мясом, от запаха которого затрепетали листья осины. Саша вручил ей дымящийся шампур. Ели молча, потому что мясо оказалось жестковатым. Запивали пивом.

– Саша, а ты водку не уважаешь?

– На работе – нет.

– А сейчас ты на работе?

– Частный детектив всегда на работе.

Когда-то Тамара была на седьмом небе – трудиться вместе с любимым человеком… Но работа оказалась непонятной, ночной и нервной. И она никак не могла освободиться от горечи, осевшей в памяти вроде ржавчины – вечер с немцем.

Они взяли по второму шампуру. Саша разорвал на куски очередной лаваш. Солнце грело тепло и неяростно. Ветерок был настолько слаб, что на него отзывались только листья осины. Вдалеке аукались гулявшие, как филины ухали.

Сашина рука легла ей на грудь. От этого… От лесного воздуха, от шелеста осин, от пива – и от этого – голова ее закружилась, и обессиленный шампур упал в траву. А Сашины пальцы сползли с груди на ее живот, затем ниже, на бедро, вбок… Он все делал сноровисто. Через какие-то секунды незагорелая кожа, обычно прикрытая купальником, увидела белый свет…

Тамара прошептала:

– Саша, ты как тигр… Каждые двадцать минут…

Сухое потрескивание отбросило их друг от друга. По лесу кто-то шел. Видимо, тот, кто шел, оступился в одну из выемок, прикрытых мелкосучьем; тот, кто шел, появился из-за толстой осины и вкопанно замер…

Ветровка, сапоги, в руке сосновый посох… Русые сказочные локоны до плеч, голубые глаза в распах…

– Олег, – выдохнула Тамара почему-то испуганно.

– Как нас нашел? – Сашины тягучие слова, казалось, не по воздуху передавались, а проползли по земле.

– Я и сам удивляюсь…

– Неужели?

– Да нет… Вы сказали, что деревня Малые Гнилушки. В электричке спросил и вышел. А потом спросил, где Осиновая роща – ее тут все знают. Бродил-бродил…

– Ага, бродил-бродил и споткнулся о нас?

– Извините, что помешал. – Олег затоптался на месте.

– Может быть… – начала было Тамара, поглядывая на оставшиеся шашлыки.

– Я провожу, – перебил ее Саша.

– Спасибо, сам дойду, – обиженно буркнул Олег.

– Тут болото, а я знаю обходную тропку. Тамар, ты подожди минут десять…

Вот этой суровости в Саше она и не понимала. Одинокий приезжий студент тянется к людям: что тут худого? Не поговорили, не предложили отдохнуть, не угостили шашлыком… Не по-человечески это. Видимо, работа ожесточает. Еще бы: прятаться от конкурентов, преступников и милиции.

Саша вернулся через полчаса. Она спросила:

– Что так долго?

– Он, козел, прет в болото, как хромой лось.

Злость сделала его неустрашимый взгляд нахальным и, казалось, удлинила и без того долотистый нос. Ноздри заузились, отчего воздух втягивался с тихим свистом. Бледно-загорелая кожа утратила и бледность и загорелость.

– Томка, собирайся.

– Уезжаем?

– Этот фраер испортил мне отдых, мать его за пупок…

В дороге они молчали. Испортилось настроение и у Тамары. Она не могла понять Сашу: из-за чего он? Говорят о непредсказуемости женщин… А мужчин? Дома успокоится и все забудет. Но только они вошли в квартиру, как Саша рявкнул:

– Собирайся!

– Куда?

– Мы уезжаем.

– Куда уезжаем?

Он ухмыльнулся почти злорадно, обнял за плечи, прижал к себе и спросил в ушко:

– Ты хотела узнать, где я живу… Ко мне и поедем.

– Как, на сколько, что с собой брать?

– Документы и самое необходимое.

– А работа?

– В больнице ты больше не работаешь. Позвони и сообщи.

– Завтра…

– Сегодня! Сейчас! Чтобы завтра о тебе забыли.

– Саша, я так не могу…

Она стояла посреди комнаты без сил. Сердце стучало гулко, но медленно и тоже обессиленно. Спокойной любви не бывает… А сплошное беспокойство – любовь? Но ведь он зовет жить к себе, о чем она и мечтала, – жить как муж и жена. Не приходяще-уходящий, не бойфренд… Только почему спешка и таинственность, словно они спасаются от уголовников?

– Саша, но объясни толком…

– Кто этот Олег?

– Студент.

– Студент? Да он легавый!

– Не может быть…

– Раскинь своими овечьими мозгами: как он попал в этот дом?

– Снял квартиру.

– А как он попал к тебе?

– Из-за котеночка…

– Ага, из-за котеночка… Зачем?

– Молочка просил…

– Не мог купить?

– Надо бежать в магазин…

– А как этот Олег отыскал нас в лесу?

– Я же назвала место…

– Ржавое фуфло! Кругом лесные массивы, а студент выходит к нашим шашлыкам с лазерным наведением?

– Тогда как же нашел?

– Да следил за нами в натуре. Мент!

– Не верится…

Но как она могла не верить тому, чего не знала? Как не верить человеку, который знал жизнь ей не известную и не понятную? Как не верить тому, кого любишь? В конце концов, любовь – это доверие. Ну, и ласка.

Саша отскочил к вешалке, что-то достал из кармана, развернул бумажку и опрокинул ее на Тамарину ладонь. Гвоздь, который она извлекла из руки Олега. Длинный, из какого-то белого сплава, с несоразмерно широкой для тонкой ножки шляпкой…

– Медсестра, а гвоздик-то вошел аккуратно: в мягкую ткань, неглубоко, кость не задел. А?

– Да…

– Глянь-ка под самую шляпку!

– Красное… Следы крови.

– Не красное, а бурое. Понюхай.

– Пахнет лекарством.

– Пахнет йодом. Откуда же йод, если рану ты заливала перекисью водорода?

– Ну и что?

Саша хохотнул и щелкнул ее по лбу: это значило, что она плохо раскинула своими овечьими мозгами. Соглашаясь, она попросила:

– Ради Бога, объясни все толком…

– Твой студент взял гвоздь, протер его йодом и всадил себе меж пальцев.

– Но зачем?

– Чтобы поплотней с тобой законтачить.

– Зачем со мной контачить?

– Дура, ему надо выйти на меня. Собирай чемодан!

Пенсионеры Шлюпкины, жившие в Малых Гнилушках, после обеда надумали сходить в лес, благо он раскинулся за избой. Ни грибов еще, ни ягод. Но в лесу всегда найдется что-то полезное. Шлюпкин прихватил ведро, чтобы накопать синей глины. Жена хотела нарвать черничного листа и заварить д ля остроты зрения да нащипать сухого белесого мха проконопатить щель в баньке.

– На забыть бы цветков сирени настоять на водке, – сказала она.

– Это с какой же радости водку переводить?

– Для натирки ног.

– Сходи к врачу, таблетки пропишет.

– Пустое дело.

– Кому и помогает, – не согласился муж.

– В старину ни врачей, ни аптек не было. Лечились не лекарствами, а домашними снадобьями. И были здоровехоньки.

– Какими снадобьями?

– Травами, парной баней, вином с перцем, заговорами и молитвой.

Они шли по широкой утоптанной тропе в черничнике. Она пересекала осиновую рощу, огибала небольшое, но ядовито-желтое болото и приводила к заброшенному карьеру. Кто-то бежал по кустам, пригибая и раздвигая жиденький малинник – ветер бежал. Малинник что: осиновая роща отозвалась на ветер радостным шелестом. Кукушка вдруг закуковала, видать, дурная, поздно ей, да и не умеет, истошно кричит, односложно, ку-ку, и замолчит, недокуковывая.

Миновали болото, пахучее, как газозаправочная станция. Пошел хвойный лесок. Жена залюбовалась на сосенку, стоящую на высоком валуне, на котором земли нет – лишь облеплен прошлогодними листьями; а сосенка обхватила его корнями со всех сторон, как обняла. Жена вздохнула:

– Нам бы такую красоту взять с собой…

– В избу?

– Не в избу, а Туда.

– Эх, Вера, не с собой бы взять, а с ней бы остаться…

Лес как отрубили. Громадная воронка, метров сто в поперечнике, полого уходила в глубину. Ее желтые склоны начали зарастать ивняком и полынью. На дне, как недопитая чаша, блестело жидкое оконце. Когда-то тут шумели самосвалы, увозя песок и гравий, пока не пошел суглинок.

Но пенсионеров интересовали окрестные ямы-норы. Здесь деревенские выбирали синюю глину, пластичную и жирную. Они облюбовали яму пошире и поглубже: спускаться сподручнее и глинка почище, без включений мелкого гравия. Но сперва пенсионеры сели на край земляной отдохнуть и осмотреться. Жена развернула пакет с яблоками, сыром и булкой. Он воспользовался этим обстоятельством, чтобы продолжить вечный их разговор о здоровье и долгожительстве.

– Полакомиться деликатесами – это как?

– Копченая колбаса, морская рыба…

– Из глубин, пучеглазая?

– Может, и речная, например, красная.

– Надо есть то, что ели наши предки со своей земли, – убежденно заявил он.

– Можно есть и привозное, – не согласилась жена.

– А вот примерчик. Папоротник, орляк, наши предки никогда не ели. Японцы же ели и даже солили впрок, вроде капусты. Чем дело кончилось? От этого папоротника происходит рак мочевого пузыря.

От соснового запаха, от влажного духа земли, от шелестящей тишины листвы говорить уже не хотелось. В траве торчали пни, чернели кострищи, валялись железки и сломанные лопаты, тачка без колеса опрокинуто лежала в иван-чае, пивные бутылки безголовыми темными тушками мигали тускло… А красиво. Потому что солнце – на солнце все красиво. Только жаль, что жизнь проносится, как электричка.

Пенсионер заметил:

– Наше короткое лето – это праздник.

– И не говори, – подтвердила жена.

Он вытянул из ведра толстую веревку и привязал ее к ручке емкости. Что-то…

– А? – обернулся он к жене.

– Я молчала.

Значит, показалось. В четырехметровую яму вели уступы, вроде ступенек. Он намотал веревку на кисть руки…

– Что? – спросила Вера.

– Чего «что»?

– Ты вроде бы ойкнул…

– Зачем мне ойкать?

Сперва они глянули друг на друга, потом огляделись. Никого. Бутылки, пни и железки все так же красовались, поскольку солнце.

И тогда не то стон, не то бормотанье глухо донеслось из-под земли.

– Вера, это в яме…

Пенсионер подошел и боязливо глянул в шурф, как в жерло вулкана. Только в яме ничего не светилось и не горело. Он приучил глаза к темноте. Что-то голубое… Скорченная фигура человека… Почему голубая? Измазался в глине. Человек замычал, сразу прояснив картину…

– Вера, там пьяный.

– Тогда пойдем, пусть проспится.

Пенсионер повертел пустое ведро. Жена подсказала:

– Наберем сухого мха.

– Ну, а пьяный-то как?

Из шурфа, из-под земли вырвались протяжные тонкие звуки.

– Да он поет! – удивилась Вера.

– Ну, тогда выберется по ступенькам. Идем.

Просторная и какая-то безразмерная квартира. Три комнаты, плюс кухня-комната, плюс ванная-комната и плюс прихожая-комната. Итого шесть. Растеряешься и затеряешься. Тамара слонялась…

Квартира небедного человека. Мебель гарнитурная. Итальянские окна. Ворсистые паласы. Импортная посуда, фарфоровые сервизы. Бар с подсветкой и зеркалами: в нем не пиво, а вина и водки с нерусскими наклейками.

Уходя, Саша велел сидеть тихо, как мышка: на этих паласах и не топнешь…

А кухня? В морозилку туша барана влезет. И сплошные агрегаты с механизмами. Допустим, соковыжималку и кофемолку Тамара знала. Но какой-то комбайн… Множество машинок для резки… Микроволновка… А это что – мороженоделательная машина?.

Тамара прошла в самую большую комнату и начала осмотр шкафов. Первый – с мужской одеждой. Три костюма, две спортивные куртки, дубленка, множество рубашек… С десяток галстуков. Плащ из плотной серебристой ткани, похожей на фольгу. Странно… Этой одежды она на Саше никогда не видела. Неужели бережет?

Тамара открыла другой шкаф, рядом…

Боже, дамская одежда. Каракулевое манто на ярко-красной подкладке… Платье с ручной вышивкой бисером… Жакет из полиэстера. Халат, отделанный пухом… Кимоно с драконами… Но чье это?

Первым ее желанием было схватить трубку и позвонить Саше. Но он не сказал ей номера своего мобильника, потому что мыши по телефонам не говорят.

Неужели у него есть женщина, богатая и наверняка красивая? И это ее квартира. И Саша будет здесь жить с двумя, с этой женщиной и Тамарой… Вполне возможно: одалживал же он ее Гюнтеру. Теперь в моде все, что угодно. Если уж мужик на мужике женится, то любовь втроем наивна, как игра в куклы. Но она не согласна – тогда уж лучше с моста…

Тамара села в кресло, податливое, как гамак.

Чувство одиночества почти физически сдавило грудь. В который раз она нуждалась в советчице, но не было рядом ни матери, ни надежной подруги, ни какой-нибудь родственницы. Теперь всевозможные советы дают по телефонам. Говорят, есть номер, по которому можно получить бесплатную консультацию как предохраняться: слово «контрацепция» ей было не выговорить. А куда звонить в ее положении? И куда звонить, если нужен кусок хлеба?

Тамара поднялась и мелкими шажками двинулась по квартире.

Спальня… Но в глаза бросились не покрывала, ковры и пуфики, а фотопортрет на стене, висевший навязчиво, как в музее. Тонкое лицо юной женщины. Черные блестящие глаза надменно смотрели из-под темной пышной челки. Розоватые губы…

Вдалеке, на том конце квартиры, мягко закрылась дверь. Тамара ринулась туда и попала в Сашины объятия. Но она вырвалась, схватила его за руку, привела в спальню и нервным подбородком показала на портрет.

– Кто это?

– Хозяйка квартиры.

– Квартира… не твоя?

– Моя, я купил ее.

– А где же хозяйка?

– В загранке, вернется и шмутки заберет.

Физическая тяжесть отпустила грудь. Вместе с ней сгинуло и одиночество, словно растаяло под едким взглядом его глубоких серых глаз. Но, похоже, занервничал он: швырнул свою сумку в кресло с такой силой, что оно едва не опрокинулось.

– Томка, я пляшу чечетку…

– Как понимать?

– Какой-то фраер сидит на ступеньках третьего этажа и пьет пиво…

– Наверное, бомж.

– Второй фраер покуривает у парадного…

– Наверное, жилец дома.

– Третий фраер читает газетку в «Фольксвагене»…

– Кого-то ждет.

Ее слова Сашу не успокоили. Он метался от окна к окну, к двери и опять к окну. В кухне выхватил из холодильника бутылку водки, плеснул в кофейную чашку, выпил и продолжил метание по квартире.

– Саша, да кого ты боишься?

– Конкурентов.

– А если заявить?

– Куда?

– В компетентные органы.

Ей показалось, что Саша от выпитой водки начал звонко и часто икать, но он так смеялся – от выпитой водки. Отикав, зло удивился:

– Я что – лох с бестолковкой вместо головы? Как смотрят на жалобщика… Значит, у тебя нет ни связей, ни братанов, ни денег.

И тут же успокоился, словно нашел решение. Теперь ходил по комнате сосредоточенно, что-то обдумывая. Она ждала недолго, потому что Саша буркнул вроде бы никому:

– Ловят на живца…

– Что?

– В башке у меня не мозги, а пенопласт. На хрена вырвал тебя из дому? Только дал повод… Тамара, собирайся.

– Куда?

– Вернешься домой. Выйдем вместе, а на улице разбежимся.

– И когда появишься?

– Позвоню…

Что ей собираться? Чемодан еще не распакован. Они покидали квартиру в каком-то нервозном темпе. Когда Саша вертел ключ в замке, соседняя дверь выпустила пожилую женщину. Она кивнула:

– Здравствуй, Сережа.

Уже внизу Тамара спросила:

– Почему назвала тебя Сережей?

– У нее склероз.

Исчезновение лейтенанта Чадовича всполошило РУВД. Случалось, что сотрудники гибли, но не пропадали бесследно. Весь оперсостав, все участковые и вся агентура были подчинены единой цели – собирать любую информацию о лейтенанте. Даже ГАИ включилось и автомобили осматривали придирчивее.

Были опрошены знакомые и подруги Самоходчиковой. Ее квартиру взяли под плотный круглосуточный надзор. В больнице дежурил оперативник на случай ее звонка.

Майор Леденцов никак не мог взять в толк, почему Чадович не позвонил и никак о себе не дал знать. Не успел? Майор был готов выгнать из милиции оперативника, который дежурил в тот день у квартиры и не проследил, куда направились Шампур с девицей. Впрочем, оперативник объяснил: Чадович сам пошел за ними, отпустив его до вечера.

А криминальная жизнь в городе продолжалась, выплескивая свои грязные волны на РУВД…

В один час пятьдесят минут ночи группа парней в количестве двадцати человек ворвалась в кафе геев – бить «голубых». Схватка вышла жестокой и долгой, затихшая под утро при помощи ОМОНА. В кафе живого места не осталось. Модные шторы были скручены и сорваны; красивые новые светильники из витражного стекла вызолотили пол бисером…

И жертвы. Трупов не было, но полно тяжких и менее тяжких телесных повреждений. Прокуратура возбудила уголовное дело. Все свободные сотрудники подключились к нудному процессу выяснения: кто, кого, как?..

Человек пятьдесят задержанных доставили в РУВД для сортировки. Капитан Оладько брал объяснение у странной щетинистой личности с накрашенными губами и пахнувшей дезодорантом, вином и жареным луком. Одна половина прически, которая торчком, краснела как раскаленная проволока; вторая половина, которая волнистая, лежала сиреневой плюшечкой.