Текст книги "Искатель. 2009. Выпуск №2"

Автор книги: Станислав Родионов

Соавторы: Петр Любестовский,Андрей Федосеенко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Я кивнул Курту и вышел, думая: «Вот почему мы сжигаем мозг – его никто не собирается пересаживать. Когда-то казнили, вводя яд в вену, но это засоряет печень и другие нужные нам… нужный нам материал».

О нашей традиции все знали, и стоило мне спросить у охранника в будочке, есть ли свободный кабинет, он, не спрашивая зачем, назвал номер. Ничего не добавив, я пошел, зная, что через несколько минут Курта направят туда же, а после один из охранников принесет кофе.

Кабинет оказался стандартным: небольшая комната с голыми стенами, низкая скамейка, покрытая пластиком, у стены, запертый маленький шкаф, стул, письменный стол со вторым стулом, большое окно с жалюзи поверх пуленепробиваемого стекла. Я уселся за стол и стал ждать.

О проведенной казни я не думал: ничего-выдающегося не произошло, и для меня она уже канула в лету. Я привык жить сегодняшним днем, не мучаясь прошлым и не заботясь о будущем, чтобы не впадать в депрессию, ведь я не видел там ни единого просвета. Гораздо удобнее заботиться только о насущных проблемах.

Вошел Курт, с отвращением стянул белый халат, от которого пахло какими-то медикаментами, формалином, и сквозь эти резкие запахи пробивался легкий сладковатый душок трупной гнили – психологический финт, этого запаха на Курте просто не могло бьггь. Кинув халат на лавку, Заер с грохотом придвинул к столу стул и сел напротив меня. Я собрался было что-то сказать, но дверь вновь открылась, и появившийся охранник поставил перед нами здоровенные чашки с дымящимся ароматным кофе. Дождавшись, когда он выйдет, я спросил:

– Ну, как материал?

Закуривая сигарету, Курт хмыкнул и возвел глаза к потолку:

– Ты бы видел, что она с собой сделала! Даже после смерти, тварь, не хотела обществу послужить. Превышала сигаретный лимит пачки на две в день, причем фильтры отрывала.

– Ты это по легким определил?

– Да, еще при осмотре после суда. Легкие можно сразу в ведро отправлять. Она близорука, то есть глаза туда же. Пила беспробудно, причем какую-то гадость: печень ни к черту. Может, хоть часть удастся спасти. Знаешь, у меня такое впечатление, что она предчувствовала арест, или ей кто донес? Выпила чего-то мрачного, по-моему, уксуса, да еще и концентрированного, а часть просто… вдохнула: гортань себе сожгла напрочь. На суде отвечала через усилители. Гортань – в урну. Сердце посадила анаболиками, и когда ее брали, она заперлась на кухне и груди себе выжгла. Ну, ничего, – он удовлетворенно выпустил дым. – Одна почка, по-моему, в полном порядке, другую надо промыть. Мочеточники, пузырь – в норме. Кожа хорошая. Кости с костным мозгом. Позвоночный столб. – Он вдруг грохнул кулаком по столу и яростно ощерился. – Я из нее, суки, нервы тянуть буду. Мы их припаиваем. Нервные реакции у нее хорошие, сплетения в идеальном порядке, а ты знаешь, как сейчас радикулит разошелся… – Он сильно-сильно затянулся. Я мрачно смотрел на него. Слушать такие речи было неприятно, Но эмоции мои притупились. Иногда с Куртом случалось такое – когда он был в особенно поганом настроении.

Мы молчали, пока он не докурил сигарету и щелчком не отправил окурок в угол.

– Весь лимит на сегодня выкурил, – произнес он, уставившись в чашку. – Нечего будет после операции курить.

– Ну, я думаю, если ты разок превысишь…

Курт покачал головой:

– Самодисциплина держится на силе воли, и стоит хоть раз… Эх! – он отмахнулся и замолчал.

– Слушай, Курт, давно тебя хотел спросить: а половые железы не пересаживаем? Яичники ее, например.

– Нет, – безразлично ответил Крут. – Генетический код клеток-то будет не нового хозяина, так что и детишки, считай, не его. Мы сейчас просто бесплодные половые клетки делаем плодовитыми. – Он усмехнулся.

– Но послушай, как я понял, чтобы органы не отторгались, мы что-то делаем с их генотипом?

– Не совсем. Понимаешь, отторжение происходит «благодаря» нашей иммунной системе. Лимфоциты, фагоциты… В детстве они «обучаются» узнавать «свое», потом эта способность утрачивается. Встречаясь в организме с вирусом, бактерией, раковой клеткой или трансплантатом, они расценивают их как «чужое» и уничтожают или, если это не удалось (пуля, например, или орган, который мы пересадили), обволакивают соединительной тканью, изолируя от организма. Это и есть отторжение. Мы научились во взрослом организме восстанавливать на время «познающую» способность и «знакомим» иммунную систему с трансплантатом. После этого организм расценивает его как «свое».

Я кивнул и отпил кофе. Мне хотелось сменить тему.

– У тебя ничего не изменилось в личном плане?

Курт горько усмехнулся:

– Издеваешься?

Качая головой, я вспомнил, как мы с ним сошлись, два изгоя, сами в том виноватые.

Пока я не создал Кэта, я довольно часто захаживал в публичные дома, так было удобней, чем находить девушку, уламывать ее несколько месяцев, чтобы она через пару-тройку ночей (а то и за день до этого) сбежала от моего паршивого, замкнутого характера, или почувствовав что-то насчет моей профессии. О семье вообще мечтать не приходилось. Сначала мне это было до фени, а сейчас… бывает до слез больно, и это еще одна причина, почему живу лишь настоящим.

Так вот, однажды, восемь лет назад, мы с Куртом встретились в борделе мадам Кокориной. До этого мы знали друг друга лишь по работе. Встречаясь, кивали друг другу, но не более. А столкнувшись в вестибюле публичного дома, ошарашенно прошмыгнули каждый в свою сторону, сделав вид, что не узнали друг друга. Но судьба столкнула нас нос к носу второй раз, когда мы выходили. Тут уж избежать узнавания не было возможности, и мы, вежливо улыбнувшись и собираясь резво разбежаться в стороны, вдруг почувствовали родство. Вместо того чтобы убегать в одинокие квартиры, мы зашли в бар. С тех пор у нас обоих появился друг.

– Так же как и раньше, – горько продолжал Курт, – бегаю по домам терпимости. Откровенно говоря, я не понимаю, зачем ты туда захаживаешь? Правда, теперь уже редко…

– Ну, – смутился я, – компьютера все-таки не вполне достаточно. Ведь иногда приходится выходить из виртуальной реальности, – я попытался улыбнуться, вышло откровенно плохо.

– Да я не о том! – отмахнулся Курт. – Почему ты не найдешь девушку? Со мной понятно: я снял халат, но понюхай мой костюм, – он протянул мне рукав. – Этот запах въелся в мою одежду, кожу, квартиру. Он и соответствующая моей профессии литература отпугивает их, как червяк, мать вашу! Вот и не остается ничего другого, как терзать трупы. – Секунду он опустошенно раскачивался на стуле, потом вновь вскинул голову: – Но ты? Тебя никто не знает. По тебе не скажешь, кто ты есть.

Я грустно улыбался и качал головой:

– Не знаю, Курт. От тебя исходит запах, который улавливают их ноздри, а от меня, видать, мозговые волны, которые они принимают неизвестно чем. Они от меня шарахаются, как от огня… Хуже. Как от прокаженного.

Глядя под ноги, Курт понимающе кивал:

– Да, Алекс. Конечно, они чувствуют. Каким же глупым я был, когда считал, что дело в запахе. – Он поднял голову, и я испугался его пустого взгляда. – Мы не прокаженные, Алекс, но мы глубоко патологичны. Иначе что бы нас заставило выбрать такие профессии? Мы ненормальные, Алекс, и их материнский инстинкт это чувствует. Это биология, друг мой. Им нужны крепкие, здоровые дети, а наш генофонд…

Он вдруг резко поднялся на ноги, тремя большими глотками выпил кофе и, оглянувшись, достал из кармана металлическую фляжку. Плеснув себе в стакан, протянул фляжку мне:

– Медицинский спирт, я его уже развел.

Я принял фляжку, сделал пару здоровенных глотков, подумал и плеснул в кофе. Посмотрев на это, Курт поморщился:

– Фу, какую мочу ты себе наделал. Кофе сдабривают коньяком.

Я лишь пожал плечами и отхлебнул. Курт не заставил повторять пример.

Вкус действительно был отвратительный, но я стерпел. Моим мозгам сейчас был нужен именно этот мерзкий, мрачный, пьянящий и отрезвляющий вкус.

– Действительно, Алекс, – поставил свою чашку на стол Курт. – Как ты до такого докатился?

А почему бы и нет? Я пожал плечами, отхлебнул еще для улучшения самочувствия и рассказал:

– Это началось в армии. Нет, стоп. Это началось раньше, я вспомнил твои слова, и ты прав, я и до этого был патологичен. У меня была пара девушек, но все проходило как-то… не так. Не спрашивай, я не смогу объяснить.

– А я и не собираюсь, – отозвался Курт, подливая себе спирту.

– В восемнадцать меня забрали в армию. Шла как раз Седьмая Кавказская. И там… Там я почувствовал, что мне нравится убивать. Очень интересное было чувство, очень приятное. Я остался до конца войны, еще дополнительные полтора года. Если помнишь, как раз на то время пришлась волна преступности, и справлялись с ней довольно жестко. Тогда ужесточились законы, ввелась в моду трансляция смертной казни и кастрации за изнасилование. А мне, должен прибавить, нравилось не просто убивать, а убивать справедливо. Кого надо. Врага. Потом Служба Исполнения Наказаний ввела должность штатного палача, чего, впрочем, и следовало ожидать. Палач колоритен. Его знает вся нация, и он олицетворяет справедливость и неотвратимость. Персонифицированное возмездие. Психологический ход, который должен был в числе прочего снизить уровень преступности. Я решил, что эта работа для меня. Итак, война закончилась, мне был двадцать один, и я попросился во внутренние войска, охранять «зону». Два года прослужил там, пока, – я криво усмехнулся, – не освободилась вакансия. – Я взглянул в глаза Курта. – Мой предшественник, Попов, попал в руки к заключенным. Они гуляли во внутреннем дворе, а он приехал работать с бандой Алибашиева и решил «срезать» пешком к третьему блоку. Уж не знаю, как так получилось, что они его узнали, но наши глазом не успели моргнуть, как его разорвали на части. Народу тогда положили – караул. Меня на вышке не было, мне это рассказали. С Алибашиевым же работу никто не отменял – дело громкое было, терроризм и военные преступления, трансляция планировалась на всю Евразию.

– Террористы, захватившие детскую больницу? Сколько народу они положили?

– Около трех сотен. Больные детишки, мамаши и медперсонал. Троих пристрелили при штурме, одной дали пожизненное, а шестерых… Я был добровольцем, причем о-очень настойчивым добровольцем.

– Я помню, смотрел по телеку. Человек с пистолетом в черной маске, коленопреклоненная шестерка… Поздравляю, это было эффектно и профессионально.

– Да, меня оставили. Но знаешь, что хочу сказать, – я вдруг почувствовал наплыв прежней ярости, – я готов еще хоть десять раз расстрелять этих ублюдков. Черт! Я даже хочу этого! – Я замолчал, чтобы припасть к чашке и успокоиться. Курт ждал.

– Потом, – немного погодя продолжал я, – было еще три расстрела. Волна преступности почти спала. А потом приняли наше знаменитое постановление, чтобы органы осужденных на смерть преступников служили добропорядочным самаритянам. Буквально в три дня разработали и создали это чудо техники, которое ты так часто созерцаешь… – Я почувствовал, что меня «заносит», и потряс головой, пытаясь хоть немного развеять хмель. – Я имею в виду кресло и эту хреновину с проволоками. С тех пор лишь однажды отошли от нее; специальное постановление Верховного Суда Российской Федерации.

– Каманов?

– Да, – я вспомнил Калужского и с отвращением поморщился. – Фазовращатель. Калужский сегодня им очень интересовался. Стервятник проклятый. Вот такая моя долбаная история. Я бы мог сказать: «Это собачья работа, сынок, но кто-то должен ее делать!», – я вновь покачал головой. – Но это не совсем так. Мне нравится моя работа, и все могут катиться на хрен. Восторга я, конечно, больше не испытываю, но я убежден в правоте своих действий, и любого! любого,

Курт! – я поднял палец, пытаясь сделать свои слова более значимыми, – из тех, кого я уже отправил к праотцам, я готов отправить снова.

Я закончил, протер потной ладонью потное лицо и начал думать: зачем я напился?

– Руки дрожат, – произнес Курт, – а мне еще работать… Да, будь все проклято! Мне не жизнь человеку спасать, – он хрипло рассмеялся и смеялся все сильнее, пытаясь что-то добавить, но получалось лишь: – Мне… требуху… Ха-ха-ха-ха.

Я тупо смотрел на него.

Отсмеявшись, Курт шатко направился к халату, достал какой-то бутылек и вытряс себе на ладонь пару пилюль. Внимательно оглядев их, проглотил и кинул бутылек мне:

– На-ка. Быстренько тебе мозги прочистит.

Я проглотил три маленькие, горькие таблетки и чуть было не запил их кофе, но во время вспомнил, что туда намешано. Теперь уже хохотал я.

Мозги это действительно прочищало быстро. Минут через семь у меня в голове оставался только легкий туман.

– Ты слышал, что Кинда недоволен этим смертным приговором? – вдруг спросил Курт.

– Каким? – не понял я.

– Который ты только что привел в исполнение.

– Но… но он же сам назначил его, я правильно понял?

– Да.

– И по закону все в порядке. Тут даже судьей не надо быть, и так все ясно!

– Да, ты прав, но он недоволен именно законом, как я понял. Он считает, что за умышленное заражение, пусть даже со смертельным исходом, десяти лет строго режима ей хватило бы за глаза.

Я пожал плечами.

– Ты же знаешь тенденции в нашем обществе. Население растет. Ему нужны органы и дисциплина.

– Во-во. И он про то же. Я слышал, как Кинда ворчал, что, мол, скоро будем за превышение скорости мозги выжигать.

Курт быстро взглянул на часы, его брови скользнули вверх; подняв со стола чашку, он. заглянул туда, а потом огляделся, куда бы вылить остатки спирта, и, не найдя куда, поморщившись, быстро выпил.

– Ну, мне пора. – Поставив чашку, он протянул мне руку: – Бывай!

Он вышел, а я остался сидеть, с отвращением глядя в чашку со своим месивом.

Сам того не зная, Курт накапал мне морской воды на рану. Судья был прав сегодня: слова того палача… Мациевского? могут стать моим девизом. Но закон о смертной казни подошел уже к пределам моего понятия справедливости. За превышение скорости, конечно, казнить не будут, но, боюсь, мой порог терпимости закон пересечет. И что тогда?

Хотя теперь мне уже все равно. Не менять же работу под конец жизни?

А в том, что жить мне осталось не больше нескольких месяцев, я абсолютно уверен.

И будто бы разбуженная этими мыслями, возникла головная боль, внезапно и сильно, а я-то уж было начал тайком надеяться, что она не вернется… Поморщившись, я зашарил в ящиках стола в поисках компьютерного коммутатора. Он, конечно, оказался в самом последнем. В кармане я нашел «каталгин», который всегда держал при себе для таких вот случаев, а более слабые препараты мне уже не помогали. Проглотив две капсулы и надеясь, что алкоголя в крови осталось не так много, чтобы не дать препарату подействовать, я через дорожную сеть связался со своим мобилем, назвал пароль и вызвал машину во двор тюрьмы.

Лекарство не действовало. К пульсу головной боли прибавилось сильное головокружение и тошнота. Я быстро поднялся со стула и, шатаясь, заторопился из кабинета, чтобы быстрее запереться в кабинке туалета и там переждать приступ.

Но на середине коридора это догнало меня, будто торопясь посчитаться за те шесть дней, на которые я удрал от него в Кэта. Я почувствовал, что тело мое больше не принадлежит мне; я больше не мог сказать, как далеко от головы находятся ступни или ладони, так бывает в момент, когда человек засыпает. Ноги мои свернули с дороги, и я с силой ударился о стену, сполз по ней на пол. В уши мне будто кто-то медленно вкручивал ватные пробки: звуки мира теряли громкость и четкость, накатывали и отступали, словно волны во время прилива или отлива… На побережье Кэта. А деревья были там зеленые-пре-зеленые, вы никогда не видели такой зелени, в этом мире ее не бывает.

Кто-то тряс мое тело за плечо, я безразлично скользнул взглядом по взволнованному молодому лицу под низко надвинутым голубым шлемом. Его губы шевелились, и будто сквозь толстый слой войлока я услышал свою фамилию. Но это не интересовало меня. Я не мог вспомнить, какое сейчас время года, да и какой сейчас год? 2060-й? 2076-й? Или 2095-й? Впрочем, какая разница? Главное, что они были зелеными, эти деревья в Кэта…

Кто-то продолжал шептать мое имя, и наконец я заставил себя обратить на это внимание. Лицо охранника посинело под шлемом, или это отблески формы? Он что-то натужно орал, вот только я ничего не слышал. Важным были лишь деревья и то, какими они были зелеными. Именно это я и сообщил ему:

– Они зеленые…

Он нахмурился и что-то требовательно спрашивал.

– Ты не понимаешь? – осведомился я, еле слыша себя. – Они были зеленые!

Охранник вскочил на ноги и, придерживая шлем, стремглав помчался куда-то. Это меня не интересовало. Сквозь головную боль пришла новая волна тошноты. Меня вырвало. Уронив голову в блевотину, я принялся блаженно вспоминать зелень.

Меня перевернули, и я увидел испуганное лицо охранника за плечом растрепанного доктора Семена Залесского. Он что-то встревоженно спрашивал. Ему я тоже сообщил радостную весть, а потом заулыбался, потому что почувствовал запах их крон и горький вкус листьев на языке. Накатила новая волна тошноты, я ощутил, что меня начинает бить дрожь, и потерял сознание.

4

Когда я очнулся, я вновь лежал на кушетке, и надо мной вновь склонялось заботливое лицо доктора Залесского. Калужского не было, и это было хорошо. Накатила волна слабости, и я закрыл глаза.

– Как вы себя чувствуете, Александр? – осведомился док.

Я с трудом разлепил глаза и попытался улыбнуться.

– У вас было что-то вроде эпилептического припадка. У вас эпилепсия? Почему вы мне не говорили? – Губы доктора улыбались, но глаза оставались серьезными и внимательными, и, глядя в них, я понял, что он уже поставил верный диагноз.

Силы быстро прибавлялись, и я удивился этому. Обычно от приступа я отхожу гораздо дольше. Внезапно я почувствовал, как из вены выходит игла, и только тогда понял, что она там была.

– Доктор, я знаю не хуже вас, что со мной такое.

– Да? – осторожно удивился он.

Я сглотнул вязкую слюну, пытаясь смочить пересохшее горло, и кивнул:

– Когда у меня начало туманиться зрение, я обратился к окулисту. Он осмотрел мое глазное дно и обнаружил «застой диска зрительного нерва». Это признак опухоли мозга, не так ли?

– Ну… – протянул Залесский. – Это довольно общий признак, его абсолютно недостаточно для постановки диагноза…

– Бросьте, – я откинулся на подушку, желая, чтобы она была побольше и помягче. – Это обязательный признак. И окулист выписал мне направление в онкодиспансер. А я почитал кое-что и подтер им задницу. Потеря ориентации и времени, навязчивая идея, приглушенность и апатия во время приступа – общие психологические проявления. Фантомный запах и вкус – а я испытываю и то и другое, – запах джунглей, вкус их зелени, появляющиеся перед потерей сознания и мышечными судорогами, означают, что имеется опухоль в височной доле, а именно, в крючковатой извилине. Я смотрел, где это. Это на внутренней поверхности полушарий, да еще и снизу. Доступа туда нет, то есть опухоль неоперабельна. – Я замолчал, а потом зачем-то устало добавил: – Постоянные головные боли, головокружения, тошнота – общие симптомы… Эпилептические припадки – тоже.

Я замолчал окончательно. Теперь заговорил Залесский, и в голосе его мне послышались незнакомые жесткие нотки:

– Да, я вижу, вы проделали большую работу. Раз вы такой умный, скажите мне, пожалуйста, сделайте милость, каков характер опухоли? Злокачественная она или доброкачественная? Есть ли метастазы? Из какой ткани исходит: нейроэктодермальная она? Или это илия? Или оболочно-сосудистая? Системная? Смешанная? Врастающая в полость черепа? А может, опухоль в другом месте, а это ее метастазы? Одиночная пли множественная?! Ее глубина и размеры?! А может, это опухолеподобное образование?! – он уже почти орал. – Паразитарные конгломераты?! Инфекционные гранулемы?! – Он замолчал, а потом, успокоившись немножко, продолжал, глядя, как я недоуменно моргаю:

– Все вы великие врачи хреновы. Услышали где-то звон – и считаете себя светилами. И зачем это я шесть лет учился? Не знаю. Надо было взять журнал «Здоровье» да почитать, вот и все. – Он отвел взгляд и, успокоившись окончательно, закончил: – Мы можем проникнуть даже в подкорку кое-где. А что касается вашего случая, мы можем разрезать мозолистое тело, соединяющее-полушария и после операции аккуратненько спаять его лазером назад.

Я не знал, что сказать, мне было действительно стыдно. Наслушавшись моего молчания, Семен произнес:

– Рано или поздно все равно нужно будет показаться врачу, а в нашем случае лучше раньше, чем позже. – И подвел итог: – Значит, так! Я звоню вам завтра в девять, и мы едем к моему знакомому. Он хороший онколог. Консультация пройдет бесплатно. А сейчас езжайте домой, выспитесь. Уже полночь доходит.

И, не ожидая моих благодарностей и смущенных отнекиваний, он вышел из комнаты.

Еще чуть-чуть полежав, я почувствовал себя вполне способным на небольшую прогулку по коридорам административного корпуса к стоянке.

Мой стройный серебряный мобиль смирно ждал на моем квадранте. Правом на официальную высоту он не обладал, поэтому поездка длилась несколько дольше. Но, с другой стороны, у меня была возможность окончательно прийти в себя.

Семен был абсолютно прав, и, хотя надежды он в меня не вселил, я поеду с ним завтра. Но консультацию оплачу.

Даже если операция возможна и пройдет успешно, не стану ли я идиотом без памяти на всю оставшуюся жизнь? Я слышал, такое бывает.

Откинув дурные мысли, я расслабился.

Я жил на самом краю мегаполиса, где заселение не было еще очень плотным, и занимал квартиру, подобающую моему статусу в обществе: весь пятый этаж стройного пятиэтажного особняка. Кроме меня, в этом доме жили еще пять семей: две на первом этаже и по одной на каждом следующем. Разумеется, никто не знал, кто я есть, – во избежание дурной молвы и какого-нибудь мстителя-психопата. Я официально числился маклером «Стори Инк», крупной трансконтинентальной корпорации. Вопросов это не вызывало, но соседи все равно не считали меня приятным типом, видимо, ловили Мозговые Излучения Доктора Курта.

Самое интересное, что, как и в истории, рассказанной Киндой, никто не знал меня в лицо, но все знали мою фамилию. Лет тринадцать назад газетчики открыли за мной охоту. Раз восемь в разных изданиях появлялись кричащие заголовки: «Личность палача Гемпеля установлена!» и печатались фотографии. Однажды, раз на пятый, она была моей.

Улыбнувшись воспоминаниям, я посадил мобиль на стоянке подле дома. Две винтовые лестницы по торцам дома обвивали круглые лифтовые шахты. С одной стороны лифт не работал – мастера не торопились вызывать, потому что он толком никому нужен не был. Я поднялся на пятый этаж на работающем лифте и, выйдя из прозрачной кабинки, очень удивился, обнаружив молодого человека лет двадцати, топчущегося у моей двери. Когда он меня увидел, его губы изогнулись в нервной улыбке, а глаза забегали.

– Господин Гемпель? – осведомился он.

– Чем могу быть полезен? – слегка поклонился я, продолжая недоумевать.

– На самом деле, разговаривать будет удобней у вас в квартире, – взволнованным высоким голосом предложил он. И тут я заметил направленный на меня черный продолговатый… Растерянный и изумленный, я даже не сразу узнал пистолет.

А потом вдруг накатила апатия.

– Что ж, это должно было когда-то случиться, – произнес я и отпер дверь магнитным ключом. – Заходи.

Войдя первым, я протянул руку и отключил сигнализацию. Страха не было вообще. Спиной я ощущал, как он, озираясь по сторонам, входит следом.

– Пить будешь? – осведомился я, проходя в комнату.

– Нет, – презрительно отозвался он; я оглянулся и увидел, что молодой человек чуть ли не дрожит от еле сдерживаемого

возбуждения. Неудивительно, пока что все идет даже лучше, чем он ожидал.

– А у меня сегодня настроение напиться, – поделился я и открыл бар. – Как ты меня нашел?

– Очень просто, – весело ответил он. – Собрал газеты, в которых пытались набросать твою биографию. Троих отсеял сразу же – у них были семьи, а я считаю, что у такой мрази, как ты, не может быть семьи.

Я шутливо поклонился, но на душе Стало пакостно.

– Еще двое жили в квартирках поменьше, а я считал, что ты не согласишься жить в доме, не отвечающем твоему положению. Потом начал следить. Чуть больше недели назад, когда ты казнил Лапичева, я сидел у дома моего первого кандидата. Когда казнь началась, а он не выехал, я подъехал к твоему дому. Казнь кончилась, ты вернулся. Показательно, правда? Но я хотел быть уверен полностью. Я решил подождать следующей казни. Сегодня с утра сидел в машине и ждал. Когда ты не выехал, я решил, было, что ошибся, но по радио сообщили, что казнь откладывается, а к твоему дому прилетел мобиль прокуратуры. А вечером появился ты с каким-то толстяком и отбыл на неприметном дорогом мобиле, причем тоже на административной высоте. Вот и все. Ах да: по радио сообщили, что казнь состоялась. Ты, правда, заставил себя подождать.

Я закончил наливать бокал и, завинчивая пробку, пробормотал:

– Ну что ж, для суда маловато, но разящему мечу мести улик вполне хватит.

Я обернулся и протянул бокал в его сторону:

– Ты точно не будешь пить?

– Нет.

– Как хочешь. – Я отпил немного. – Почему ты не стреляешь?

– А почему ты не спрашиваешь «за что»?

Я пожал плечами:

– А какая разница?

– Нет, есть разница! – взволнованным срывающимся голосом провозгласил он. – Ты убил невиновного!

В душе у меня что-то кольнуло. Нет, я не думал, что он прав, но я также не настолько наивен, чтобы считать, что среди моих жертв не было ни одного невиновного. Казней было слишком много, а подтасовкой фактов человечество занимается с самого своего зарождения.

Я залпом допил бокал.

– Это был мой старший брат, Виктор Павлов.

Я быстро пролистал мысленную картотеку, но фамилия не всплыла. Черт! Да я даже не знаю, кого казнил сегодня!

– Когда была казнь? – осведомился я.

– Ты даже не помнишь? – горько усмехнулся молодой человек. Глаза умные, черты лица интеллигентные. Явно не воспитанник улицы. Скорее студент.

– Не кривляйся.

– Даже и не думал. Семнадцатого апреля сего года.

Я вновь попытался вспомнить, но не смог:

– А в чем там было дело?

– Его подставила его же девушка, – с отвращением проговорил он.

– Это мне ни о чем не говорит.

Парень вздохнул и нехотя объяснил:

– Мобиль сошел с курса и сбил человека.

– А! – я сразу же вспомнил. – Это он в пьяном виде гнал по автостраде на малой высоте, отключив контроль, и снес человеку голову? Я бы казнил его еще раз. – Я обернулся к бару, чтобы налить себе второй бокальчик. – Пить будешь?

Но он будто не услышал моего вопроса. В его голосе сквозило искреннее изумление:

– Это неправда! Все было не так…

Я покачал головой:

– Извини, парень, дело вел Кинда. Если бы это был кто другой, я бы еще усомнился. Его справедливость общеизвестна. Но он строг… Очень строг.

– А в этом случае он ошибся! – настаивал мальчишка.

Я протянул ему бокал.

– Да не буду я! – почти взвизгнул он. Вся пламенная речь благородного мстителя, заготовленная им заранее, абсолютно выветрилась из головы, он мог лишь сбивчиво кричать, размахивая пистолетом:

– Он говорил на суде, вы ему не поверили! Она была еще пьяней его! И она начала заводить с ним заигрульки, полезла целоваться и сбила руль! Он был ни при чем!

– А она на суде говорила иное?

– Конечно!.. Кто же…

– А почему ты поверил ему?

Парень вздернул голову:

– Он мой брат! Я отлично знал его. И ее… тоже. Особенно пьяную. Тогда она ведет себя как сучка, у которой течка.

Я пожал плечами:

– Я не был на процессе, но давай даже рассмотрим твою версию. То, что он был за рулем, доказано, так? – Я прикончил свой бокал и взялся за его.

– Но в чем тут преступление?! – яростно завопил он.

– А в том! – я тоже внезапно даже для себя сорвался на крик. – Какого черта он пьяным полез за руль?!! Да еще взял с собой эту несовершеннолетнюю, отлично зная, какая она, когда пьяная! И позволил ей приставать! И если уж ему так захотелось потрахаться на скорости, хоть бы включил компьютер! – Я приложился к бокалу, чтобы немного успокоиться. – Это была халатность, повлекшая за собой человеческую смерть.

Парень стоял, явно ошарашенный таким моим выпадом. Он несколько раз открыл и закрыл рот, а потом зачем-то сообщил:

– Ей оставалось два месяца до совершеннолетия.

– А какая теперь разница? – Я вновь приложился к бокалу. – И кстати, если ты так уверен в ее виновности, то почему ты у меня, а не у нее? Или ты уже побывал там?

– Нет. – Самообладание вернулось к нему, пистолет перестал дрожать. – Я решил начать с палача, потом разделаться с судьей, а потом уже искать ее в Москве. Она туда сбежала.

– Ну что ж. Вполне сформированная программа, поздравляю. Вот ты очень низкого мнения о нашем суде, а твой суд? Он что, холоднее и беспристрастнее? – Я допил бокал и поставил его в бар. – Ладно, не нужно дискуссий. Мне будет любопытно, как ты выполнишь мою работу.

Я повернулся к нему лицом. Ой был ошарашен. И тем, что разговор прошел не по его плану, и тем, что пора было переходить к действиям. А главное – тем, что во мне не было страха.

– Ты удивлен, что я не боюсь, не плачу? Не умоляю тебя о пощаде? Или не выкрикиваю ругательств, не пытаюсь напасть на тебя? Ты удивляешься, что я не цепляюсь за жизнь. А за что, спрашивается, цепляться?! За эту огромную пустую квартиру? За одиночество? За натянутые отношения с людьми? Ведь даже такой молокосос, как ты, отказывается со мной выпить, – я грустно улыбнулся, осознавая, что меня опять заносит, второй раз за последние три часа. Но остановиться уже не мог: – Ты удивлен, что я слишком много рассуждаю для неграмотного палача. Ты прав, я не заканчивал вузов. Но посмотри сюда, – я быстро пересек комнату и распахнул дверцы большого шкафа. Полки внутри были заполнены книгами. Я ласково погладил корешки. – Две верхние полки – литература по праву и юриспруденции. Следующие две – история, культура, искусство. Следующая – социология. Это трехтомная энциклопедия программирования, это «Справочник практического врача», я мало что в нем понял, но прочитал от корки до корки и кое-что запомнил. Это Платон. Это Кафка. Это… А-а! – Я поморщился и захлопнул шкаф.

Он стоял, потерянный. Естественно, я не переубедил его, но он не ожидал такого поворота. Да, впрочем, я и сам от себя такого не ожидал.

– В общем, так, давай кончать. Или стреляй, или катись домой и готовься к учебе. Через три дня первое сентября.

Я плюхнулся на диван, стоящий посреди комнаты, включил телевизор и уставился на трехмерное изображение какой-то певички. Этот, сзади, переминался с ноги на ногу. Я переключил канал на новости. В Конго государственный переворот.