Текст книги "Контрразведчик"

Автор книги: Станислав Гагарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)

«На пляже и убивают тоже»

Его убили ударом ножа в сердце.

– Точный удар, – сказал судебно-медицинский эксперт, осмотрев тело Игоря Киселева. Профессионально сработано, чисто.

– Вы меня утешили, Василий Кузьмич, – буркнул Корда. – Когда?

– Смерть наступила порядка двух часов назад. Дело тут ясное, по моей, разумеется, части. Ну, а подробности сообщу позднее, когда позволите забрать труп для исследования. Вопросы ставите обычные: другие травмы, яды, алкоголь?

– Пока да.

– Корда повернулся к Леденеву.

– Думаю, что можно увезти труп.

– Конечно. Только…

– Я уже распорядился. Вывезут незаметно. Об этом никто не знает, кроме наших, начальника спасательной станции и того старика.

Он подозвал молодого сотрудника.

– Действуйте, Кирюшин, действуйте так, как я сказал вам. Где эти люди?

Они на турбазе, рядом, Алексей Николаич. Находятся в отдельных комнатах, ребята из угрозыска присматривают за ними.

– Хорошо.

Труп Киселева аккуратно завернули и вынесли к машине, которую подогнали к сараю, где хранился спасательный инвентарь и произошло убийство. До этого сарай тщательно обследовала оперативная группа, но ни орудия убийства, ни каких-либо следов, могущих навести на преступника, не было найдено.

Леденев и Корда остались вдвоем.

– Что скажешь, Юрий Алексеевич? – спросил начальник горотдела.

Леденев развел руками, медленно оглянулся вокруг.

– Что тут сказать, – проговорил он после минутной паузы. – Оказывается, на пляже и убивают тоже.

Труп Игоря Киселева обнаружил сторож спасательной станции Исидор Матвеевич Еремеев. Это был, на первый взгляд, опустившийся, неопрятный старик, закоренелый алкоголик, алкоголик-профессионал, ухитрявшийся постоянно находиться в состоянии подпития, но никогда не переходить грань, за которой следует отключение от действительного мира. Это не такое простое дело – пить не переставая и оставаться приемлемым для общения с другими людьми и исполнения служебных обязанностей. Не каждому такое под силу, а следовательно, уже поэтому Исидор Матвеевич мог обратить на себя внимание.

Вместе с тем для тех, кто окружал Еремеева, он оставался старым чудаковатым «алкашом», или попросту чокнутым дедом, на которого порой находили приступы активной деятельности, и тогда все на спасательной станции ходило ходуном: дед Еремей, как называли его молодые спасатели, затевал большой аврал, «мокрую приборку», с остервенением махал шваброй, мыл стены с мылом, не забыв подключить в эти работы весь штат станции.

Дед Еремей служил в свое время на флоте, уснащал речь морскими словечками и особливо виртуозен был по части боцманского мата. Но старик он был безвредный, отходчивый, мог «поправить» по утрам молодые разгульные головы, потому как втайне изготовлял особое зелье, именуемое им «бормотушкой», жаждущие опохмелиться парни относились к старику с душевной симпатией.

Сторож станции мог напустить на себя профессорский вид, начать говорить так, словно выступал на международном симпозиуме, и приходил в ярость, когда кто-нибудь, еще не предупрежденный заранее, называл его «Сидором Матвеевичем».

– Попрошу не искажать моего имени, молодой человек! – выпаливал громко в лицо дед Еремей, у него все были «молодыми людьми». – Меня зовут Исидор Матвеевич, и никак не иначе!

Старика хорошо знали в городе, хотя вряд ли кто мог рассказать о его жизни. Все судили о нем по тем байкам, которыми удостаивал он слушателей.

Случаи из флотской и иной его жизни взаимоисключали друг друга, всерьез их не принимали, но внимать деду Еремею было интересно. Кое-что он, по-видимому, действительно повидал, а кое-что, видимо, из книг вычитал…

Леденева предупредили по поводу «Сидора» и «Исидора», и Юрий Алексеевич начал допрос старика с исключительной любезностью.

Поначалу он и Корда решили вдвоем допрашивать начальника спасательной станции и ее сторожа, этих двух людей, знавших об убийстве Игоря Киселева.

Потом Алексей Николаевич сказал:

– Возьму-ка начальника станции я себе. Он мало что может сказать, ведь информацию о преступлении получил от Еремеева… А ты стариком займись. Потом обменяемся мнениями и посмотрим, что делать дальше.

Так и порешили.

Леденев вошел в комнату, где ждал допроса Еремеев, вежливо поздоровался, уселся за приготовленный стол, сдвинул стопку бумаги, она уже была положена сюда ребятами из милиции, и сказал:

– Вы будете Исидор Матвеевич Еремеев?

– Совершенно верно.

Старик подобрался, выпрямил спину, гордо воззрился на Леденева.

– Меня зовут Юрием Алексеевичем, – представился Леденев. – Мне поручено расследование убийства гражданина Киселева, а поскольку вы единственный свидетель, то ваши показания…

– Свидетелем убийства я не был, – перебил его Еремеев. – Мною обнаружен труп – и только.

– Совершенно верно, – улыбнулся Леденев, ответив точно так же, как только что отвечал ему сторож. – Вы правы, Исидор Матвеевич. Я выразился не совсем так, как следовало.

– Вам нельзя ошибаться в формулировках, гражданин следователь, – буркнул Еремеев.

– Почему «гражданин», а не «товарищ», Исидор Матвеевич? – продолжая улыбаться, спросил Леденев. – Приходилось бывать в заключении?

Юрий Алексеевич решил при каждом удобном случае называть старика по имени и отчеству, и называть так, как требовал тот от окружающих.

– Нет, – сказал Еремеев. – Сидеть я не сидел, а слышать приходилось, что именно так вас следует величать.

– Можете называть меня просто Юрием Алексеевичем. Вы понимаете, Исидор Матвеевич, что для нас важны мельчайшие подробности, поэтому будьте любезны, расскажите, пожалуйста, как все было.

– Могу и рассказать, мне это не трудно. Я ведь сторожем здесь служу, значит, должен обладать повышенной, так сказать, бдительностью. Ночную вахту сдаю в восемь утра, сдаю дежурному спасателю, он приходит на час раньше других. Сегодня дежурил Киселев. Пришел он за 10 минут, я их так приучил, салаг, пораньше, значит приходить, как на флоте принимают вахту. Ну вот. Принял он у меня плавсредства, моторный сарай и тот, где его… Ну, понимаете… Принять принял, а расписаться в журнале забыл, вернее, заторопился за пивом, на турбазе, здесь вот, значит, бочку открыли. «Обожди, говорит, дед Еремей, голова со вчерашнего трещит, дай мне баллон, а я за пивком сгоняю». Ну дал я ему трехлитровую банку, а сам решил свою голову прочистить и пошел к себе пропустить баночку «бормотушки».

– Чего-чего? – спросил Леденев.

– «Бормотушки». Сие питие изготовляется мною в медицинских целях сугубо для личного потребления. Могу и вас при случае попользовать, помогает от любой хворобы, в том числе и душевной.

– Спасибо, – сказал Юрий Алексеевич. – Как-нибудь воспользуюсь вашим любезным предложением. Итак, Киселев отправился за пивом…

– Никуда он не успел отправиться, бедолага, – горестно вздохнул Еремеев, – Так и умер с тяжелой головой, не опохмелившись. Уж лучше б я ему «бормотушки» налил…

– Значит, за пивом он не ходил?

– Нет. А вы разве не видели в сарае стеклянную банку?

– Была такая.

– Вот ее я ему и дал. Она так и стояла там, пустая, когда увидел его… Не успел он за пивом. Пока я пробу с «бормотушки» снимал, время шло, уже и Лев Григорьевич, наш начальник, должен был подойти, а Игоря нет, и в журнале он не расписался. Пошел я было на турбазу, а потом решил, что так негоже, и меня на станции не будет, и дежурный пропал. Смотрю, Лев Григорьевич идет. Поздоровались. Где дежурный, спрашивает. Тут, говорю, где-то. Принесите, говорит начальник, вахтенный журнал. Он, начальник, как раз по субботам его смотрит и замечания свои оставляет. Сейчас, говорю, принесу. И тут пришла мне в голову мысль: Игорь ведь пиво принес. Не заметил я его. Сидит небось в сарае и пьет свое пиво. А тут уже начальство прибыло… Пошел я в сарай, открываю дверь – пусто. Потом уже рассмотрел: лежит Игорь лицом к потолку, а баллон пустой в стороне валяется. Ну, думаю, дела. С пива парень упился, принял на старые дрожжи, переел, так сказать, и дрыхнет. Признаться, взъярился я на Игоря, подскочил к нему, за плечо рванул, поворотил к себе, а у него глаза открыты, а видеть – не видят. Да… Перепугался, было дело. Оставил все как есть, сарай сообразил закрыть на замок, а сам ко Льву Григорьевичу. Шуму поднимать не стал, все сделал по субординации, доложил начальству…

– Вы правильно поступили, Исидор Матвеевич, ни к чему об этом знать всем. Люди к вам на пляж отдыхать идут, незачем омрачать им субботний день такими новостями.

– Это точно, – сказал Еремеев. – У нас тут вон девица на прошлой неделе утонула, а теперь вот такое дело.

– С девицей-то все просто, – отмахнулся Леденев, – там несчастный случай, а здесь – другое. Скажите, вы не видели посторонних на территории станции Исидор Матвеевич?

– Никого не было, – твердо сказал старик. – Я б и не позволил разгуливать посторонним.

– Ну, а когда вы принимали свое целебное средство, мог кто-нибудь войти сюда?

– Не доверяете, значит, старику, намекаете, значит… Ну да ладно. Вообще-то ворота у нас закрыты, калитка тогда была на щеколде, вывеска висит: «Посторонним вход запрещен». Но войти – это могут, и в заборе дыры, денег нам на ремонт не дают. Экономят на спасении, мать их за ногу!

– Так мог кто-либо проникнуть на станцию?

– Мог, – несколько сникшим голосом сказал старик. – Мог, конечно, только прошу учесть, что дежурство я сдал…

– Но ведь Киселев в журнале не расписался? – усмехнулся Леденев.

– Это точно, – сокрушенно покачал головой Еремеев. – Не успел он расписаться, все торопился за пивом, голову поправить.

Помолчали. Потом Леденев спросил:

– Как думаете, Исидор Матвеевич, кто мог убить Киселева?

Старик развел руками.

– Ума не приложу. Игорь – парень добрый, врагов у него не припомню. Спортсмен хороший. В городе его ценят. Правда…

Он замолчал.

– Продолжайте, продолжайте, Исидор Матвеевич, – попросил Леденев.

– А что там греха таить, – махнул рукой Еремеев. – Бабник он был отменный, это вам всякий скажет. Ну, конечно, с такой мужской статью немудрено им, бабником, сделаться. Бывало, по пляжу в плавках идет, так, поверите, глаз отвести бабоньки не могут. Конечно, и обиженные могли быть среди мужиков.

Леденева так и подмывало спросить старика, не знает ли тот чего-нибудь об отношениях Марины Бойко и убитого Киселева, но Юрий Алексеевич понимал, что никто не должен догадаться об их интересе к «несчастному случаю», произошедшему на прошлой неделе, «случаю», который стал уже забываться всеми, кроме тех, кого это теперь непосредственно касалось.

Теория «бормотушки»

– Подобьем бабки, Юрий Алексеевич? – спросил Корда.

Начался десятый час вечера, но за окнами гостиничного номера, где сидели они вдвоем, было еще довольно светло.

Леденев заказал из ресторана ужин в номер, чем достаточно удивил администрацию: о подобном сервисе трубежские общепитовцы знали только по иностранным кинокартинам, но заказ приезжего товарища из Москвы исполнили.

Корда ел плохо, часто принимался за сигареты, налегал на местную минеральную воду, а пива Алексей Николаевич в отличие от Леденева не любил.

– Ты ничего не ел, Алеша, – упрекнул начальника горотдела Юрий Алексеевич. – Никогда не следует связывать удачи и неудачи с собственным аппетитом.

– Завидую твоему олимпийскому спокойствию, Юра, – сказал Корда. – Впрочем, оно и понятно, обитаешь ты как раз там, на священной горе, а у нас, простых смертных, отсутствуют многие из ваших качеств…

– Ладно, ладно, – прервал его Леденев. – Ты повернул, как говорится, не в ту степь, и я не поверю тебе, если скажешь, что работа в Москве меня как-то изменила.

– Да вроде нет, кажется, что ты все тот же, и по-прежнему приносишь жертву Гамбринусу.

Корда кивнул в угол номера, где стояли пустые бутылки из-под пива.

– Грешен, балуюсь пивком. Кстати, для провинциального городка у вас неплохое пиво.

– Спасибо и на этом. А мы-то никелем своим гордились…

– Погоди, и до никеля дойдет очередь, за тем я сюда и приехал, не пиво ведь пить в самом деле. Так, говоришь, подобьем бабки? Хорошо. Только подождем немного, я позвоню, чтобы убрали со стола, кажется, есть мне уже тебя не заставить…

Друзья расположились в креслах у открытой балконной двери. Корда закурил, Юрий Алексеевич, поколебавшись немного, потянул из пачки сигарету тоже.

– Брось, – сказал Алексеи Николаевич, – Опять начнешь.

– Не начну. Уже проверено. Выкурю с тобой одну за компанию. Ты станешь излагать?

– Могу и я. Давай посмотрим на дело с точки зрения сегодняшнего убийства. Ставим главный вопрос, который возникает при расследовании любого преступления, когда личность преступника неизвестна? Cuiprodest? Кому выгодно? Кому нужна смерть Игоря Киселева? Рассматривать ее, эту смерть, можно с двух позиций. Или она связана с убийством Марины Бойко, или не связана. В первом случае можно допустить, что к устранению режиссера, начавшей, как можно заключить из попыток ее написать нам разоблачающее заявление, колебаться, Киселев имеет прямое отношение. Тем более, что не кто иной, как он, поднял тревогу. Теперь, когда судебно-медицинская экспертиза подтвердила насильственный характер утопления Бойко, версия Киселева о внезапном погружении ее в воду не стоит и выеденного яйца. Киселев лгал. Почему? Допустимо, что именно он и утопил Марину, выполняя чье-то задание? А теперь убрали и его самого… Мавр сделал свое дело.

– И ночной визит в дом Бойко, – напомнил Леденев.

– Конечно, и визит этот связан с развернувшимися событиями. Но как связан? Знали ли «они», что документы находятся в квартире у Бойко, или искали иное, могущее навести нас на след? Ну, скажем, то же самое заявление, о существовании которого «они» могли подозревать.

– Надо было задержать Киселева, сказал Леденев, – уже тогда, когда стало известно, что Бойко убита.

– А что это могло дать? У нас нет против него никаких улик.

– А ложь на допросе?

– А как доказать, что это ложь? Киселев ведь не утверждал, что скрывшимся под водой пловцом была именно Марина Бойко.

– Верно, не утверждал. Но тогда, в случае задержания, он был бы жив.

– «Был бы…» У нас с тобой сплошные «бы», Юрий. Это все по части благих пожеланий. Сам ведь знаешь, что больше семидесяти двух часов мы не могли бы его продержать, а на большее при таких уликах содержание под стражей никакой прокурор не даст санкции. Заключение эксперта мы имели в понедельник, в четверг или пятницу мы выпустили Киселева, а в субботу его успешно бы зарезали, так, как это и произошло в действительности. И этим арестом мы только бы насторожили «их», показали, что не верим в «несчастный случай».

– Сдаюсь, – сказал Леденев, шутливо поднимая вверх руки. – Железная логика у вас, товарищ начальник. С первой позицией ясно. А ежели его смерть не связана с Бойко, тут версий сколько угодно, и самая близкая, лежащая на поверхности – убийство из ревности, кому-нибудь Игорь Киселев перешел дорогу. При его успехе у женщин это немудрено.

– Володе Кирюшину я поручил уже отрабатывать такую возможность. И ребята из уголовного розыска занимаются вовсю. Но поскольку я все же связываю это дело с Бойко, пусть Киселев остается за нами. А у тебя какие планы?

– Займусь изучением личной жизни Марины Бойко и товарищами из той самой лаборатории, – сказал Леденев. – Кого ты мне даешь в помощники?

– Пожалуй, Кирюшин самый подходящий, вы найдете с ним общий язык.

– Так он ведь у тебя уже пристроен к делу Киселева, ищет повод для ревности.

– Ничего, Кирюшина на все хватит. И потом, честно признаться, интуиция подсказывает, что тут не ревностью пахнет, а чем-то более страшным.

– Завтра утром я схожу на станцию, с этим сторожем поговорю, поброжу по пляжу, – сказал Леденев. – Ведь Василий Пименович рекомендовал мне вести расследование в плавках, а я вот по случаю сегодняшнего «ЧП» из чемодана их даже не вынул.

– Давай, давай, – сказал Корда. – Для наших мест небывалая стоит жара. Эдак ты будто на юге загоришь, только гляди кожу не сожги, у нас солнце обманчивое.

– Не сожгу, – пообещал Леденев. – И вот еще что, Николаич. Я подготовлю запрос в Москву о связях Марины Бойко в столице, она ведь там училась. Ты организуй, чтоб завтра моя депеша ушла из Трубежа.

– Будет сделано, – сказал Корда.

Он был прав. Такой жары не припоминали старожилы, а метеоролог и прикинули, что столбики термометров не поднимались на подобную высоту едва ли не полвека.

Гостиничный буфет открывали в семь утра. Леденев с удовольствием выпил два стакана местного чая, именовавшегося в меню почему-то «калмыцким». Чай был с молоком, маслом и с солью. О таком напитке Юрий Алексеевич только слыхал от товарищей, работавших в Средней Азии, и чай ему, такой непривычный, неожиданно сразу пришелся по вкусу.

Хороши были и свежие горячие беляши. Леденев любил завтракать плотно, трубежская кухня подняла ему настроение, на пляж он отправился пешком и без десяти минут восемь, уже снимал щеколду калитки спасательной станции.

Здесь было пустынно и тихо.

«Не видно бдительного сторожа, Исидора Матвеевича, – подумал Леденев. – Не «бормотушкой» ли пробавляется сей оригинал?»

Он угадал.

Еремеева Юрий Алексеевич нашел в небольшой, заваленной рухлядью каморке, она служила жильем для старика и, по-видимому, «лабораторией» для его сомнительных опытов. Леденев постучал в дверь, услышал неразборчивое бормотание и вошел.

Сторож сидел за ветхим деревянным столом перед трехлитровой банкой с темной жидкостью. Подле стояла большая алюминиевая кружка, ее дед Еремей, кажется, только что опорожнил до половины, и стук в дверь помешал ему расправиться с тем, что Леденев уже определил «бормотушкой». Он заметил, как плескалась, успокаиваясь, поверхность жидкости в кружке, а Исидор Матвеевич медленно вытирал губы тыльной стороной ладони.

– Здравствуйте, Исидор Матвеевич, – приветствовал старика Леденев. – Извините, что побеспокоил.

Воздух в каморке был тяжелым, замешанным на сложных запахах, различались порой мутный дух застарелого нечистого белья, пригоревшей пищи; напоминала о своем присутствии свежая масляная краска, клубился, одолевая все остальное, запах перебродивших дрожжей.

– Доброе утро, молодой человек, – сказал дед Еремей. – Не извиняйтесь, в это время к Исидору Матвеевичу можно входить даже без стука. Садитесь к столу.

– Почему именно в это время? – сказал Юрий Алексеевич, осторожно усаживаясь на табурет, который старик выудил ногой из-под стола.

– Набравшийся ввечеру просыпается рано, – ответствовал Исидор Матвеевич.

Он встал, схватил руками стеклянную банку и наполнил кружку доверху.

– Поутру его мучит жажда, желание пропустить глоток становится нестерпимым, но магазины во власти драконовского закона, а ждать нету мочи. И тогда он вспоминает про Исидора Матвеевича с его знаменитой «бормотушкой» и без стука, я понимаю его состояние и потому прощаю такое хамство, без стука входит к деду Еремею, так они меня называют между собой, я знаю… Пейте, молодой человек, вы сегодня первый, и еще постучали к тому же.

– Разве я похож на человека, который жаждет опохмелиться, Исидор Матвеевич? – улыбнулся Леденев.

– Я не физиономист, молодой человек, но ко мне по утрам приходят только за этим. И потом – «бормотушка» есть зелье особое, ничего общего с опохмеляющими средствами не имеющее, хотя и голову лечит, это точно. Отведайте.

«Придется тебе, Леденев, глотнуть этой отравы, – подумал Юрий Алексеевич, беря кружку в руку. – Утешимся тем, что пьем «бормотушку» в оперативных целях».

Он сделал добрый глоток и отнял кружку ото рта.

– Еще немного, молодой человек, и тогда можете закурить.

– Я не курю.

– Похвально. Обычно эти два порока – вино и табак – идут друг с другом об руку.

Леденев сделал еще глоток. Жидкость была холодной и на вкус приятной. Чувствовалось присутствие каких-то фруктов, ощущалась солодкость и едва различимое присутствие хмеля. Словом, для питья «бормотушка» казалась вполне приемлемой.

– Вы спросили, молодой человек, похожи ли на человека с похмелья, – медленно произнес Исидор Матвеевич, вновь наполняя кружку. – Видите ли, я не всматривался в ваше лицо, я редко всматриваюсь в людские лица, знаю, что лицо – занавес, который закрывает то, что делается в душе человеческой.

– Интересно, – сказал Леденев.

Он ощутил вдруг, как зашумело в голове, а все окружающее стало каким-то неестественно ясным, обострилось зрение, тело стало легким, мышцы напряглись, подобрались.

«Бормотушка», – подумал Юрий Алексеевич, – она, проклятая, действует…»

– Своим визитом вы помешали мне вовремя надеть очки, – продолжал Исидор Матвеевич. – Потому и встретил я вас, можно сказать, незрячим, слепым.

Леденев внимательно посмотрел старику в глаза и ждал, когда тот прикроет их стеклами очков.

Еремеев вдруг глухо заклохтал, и Юрий Алексеевич понял, что старик смеется.

– Вы забавный, молодой человек, – сказал Исидор Матвеевич, – и нравитесь мне, хотя и работаете в милиции.

– Вам не нравятся работники милиции? – быстро спросил Леденев.

– Нет, отчего же, там всякие есть люди. Но я считаю, что человек перенимает к себе в душу то, возле чего он вращается. Вот я много лет при спасателях состою. Значит, и во мне привилась способность приходить к людям на помощь, спасать их, так сказать.

– Особенно по утрам, – заметил, усмехнувшись, Леденев.

– А что вы думаете? Может быть, именно по утрам я и нужен человеку. Итак, приму на душу. С вашего разрешения.

Исидор Матвеевич бережно поднял кружку и опрокинул в себя ее содержимое.

– Ух ты, – сказал он, отдуваясь и ставя кружку на стол. – Хороша, голубушка!

Пошарил рукой под всякой всячиной, завалившей стол, и вытащил измятую пачку сигарет «Памир».

– Подымлю малость, – сказал дед Еремей, – теперь я до обеда зрячий.

Леденев недоуменно смотрел на старика.

– Вы, я вижу, не поняли меня, молодой человек, ждали, когда очки извлеку.:. Нет, нет, глаза мне служат еще хорошо, тут другое. Обычно люди носят очки, чтобы лучше видеть. Но порою слепнут не глаза, близорукими становятся сердца человеческие, души. По разным причинам. Тут и усталость от бед, выпавших на чью-то долю, от чужого горя тоже мутнеет сердце, от испытаний несправедливостью, от неудачливости, либо, наоборот, от больших удач. Человеку необходимо чувство меры во всем, но как раз это чувство самое неустойчивое в нем. Вот и вырастают бельма на душе. Много веков ищут люди средство от душевной слепоты, но ничего не придумано ими. Только это…

Старик щелкнул пальцем по банке с «бормотушкой».

– Вот мои очки. Принял кружку вовнутрь – и до обеда семафорю окружающим: «Ясно вижу!» К обеду начинаю слепнуть – еще кружечка идет. Хожу по земле, смотрю на мир зрячими глазами, а она бормочет там, внутри: «Ничего, Исидор Матвеевич, пробьемся. Жизнь хоть и паршивая штука, но кое-какую прелесть и в ней обнаружить можно». Так и бормочет-бормочет весь день, утешает, стало быть, потому и зову ее «бормотушкой».

– Рецепт-то, поди, секретный, – заметил Юрий Алексеевич.

– Какие там секреты, – отмахнулся Исидор Матвеевич. – Сахар, дрожжи, натуральный хмель, грушевый отвар да чернослив. Ну и изюмчик идет в присадку, опять же сроки выдержки и сочетание того и другого, опыт, конечно, и кое-какие хитрости еще. Тут в округе пытались изготовить зелье, похожее получалось, а до кондиции не вышло, всеми признано.

– Дело мастера боится, – сказал Леденев. – Только вот что странно. Судя по всему, ваш напиток неплохо поправляет голову. Почему же Киселев отказался вчера от «бормотушки», а направился на турбазу за пивом?

– А бог его знает, – ответил сторож. – Видимо, так Игорю на роду было написано. А ведь посиди он со мною здесь, вот как вы сейчас, глядишь, и цел оказался бы паренек.

– Какие у вас с ним были отношения?

– А нормальные. Правда, порой говорил ему про женский вопрос, я не люблю в мужиках этой кобелистости, говорил, что добром он не кончит, только Игорь смеялся, отвечал, мол, это ты, дед оттого говоришь, потому как сам не можешь.

– Вы, Исидор Матвеевич, раньше на флоте служили? – спросил Леденев.

– Было дело, – уклончиво ответил Еремеев и, потянувшись через стол, засунул окурок в овальную консервную банку из-под марокканских сардин.

Он вдруг подозрительно глянул на Леденева.

– А вы сюда как: по доброй воле или при исполнении?

Юрий Алексеевич рассмеялся.

– По доброй, по доброй, Исидор Матвеевич. Пришел с озером познакомиться, с пляжем, с вашей станцией. Я ведь недавно сюда перевелся, надо осмотреться.

– Это точно, – сказал дед Еремей. – Надо, конечно. А вы и впрямь приезжий, я вас до вчерашнего дня ни разу не встречал.