Текст книги "Контрразведчик"

Автор книги: Станислав Гагарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

– И все-таки он жил здесь, – сказал молчавший до сих пор Федор Курнаков. – В самом опасном месте.

– Может быть, его удерживало болезненное желание находиться рядом с местом совершенного им преступления, – задумчиво произнес Ковтун. – Такой выверт психики наблюдается у преступников.

– Тут у него была семья, – сказал Леденев. – Судя по всему, он дорожил ею. Правда, ему ничего не стоило уговорить Елену Федоровну уехать. Но, по ее словам, он даже ни разу не заикнулся об этом.

– Где-то подсознательно я был уверен, что встречусь с Угрюмым именно здесь, – сказал Сергей Николаевич. – Потому-то я и бродил по городу, по Балацкой бухте, по Лысой Голове, ожидая встретить Штакельберга с минуты на минуту.

– И вместо этой встречи едва не отправили меня на тот свет, – пошутил Леденев.

– Простите меня, – сказал Миронов. – Это я нечаянно столкнул камень, а он вызвал обвал…

– А что вы искали в нашем санатории? – спросил Юрий Алексеевич.

– Заведующий вашим отделением – один из тех врачей, которые лечили меня здесь, в Понтийске. Заходил к нему еще раз расспросить, при каких обстоятельствах попал в госпиталь…

– Ну а в горкоме вы были, чтобы узнать о подробностях деятельности понтийского подполья и отряда Щербинина? – спросил Леденев.

– Совершенно верно, – сказал Миронов. – Так оно и было.

– Да, вот как все просто, – произнес Юрий Алексеевич.

Русское море

Солнце дало о себе знать еще тогда, когда диск его скрывался за горизонтом. Море в этом месте сначала посветлело, затем в середине светлого пятна появилась темно-синяя сердцевина, она постепенно вытягивалась к берегу, а светлые края росли вширь, превращаясь в крылья. Уже выросли над горизонтом расходящиеся по окружности столбы-лучи, золотистый шар все выбирался и выбирался на поверхность, вот и наступило мгновение, когда возник краешек солнца, синяя дорожка к берегу превратилась в огненную, море вспыхнуло и окрасилось в голубой пламень, лучи достигли берега и возвестили всему живому о наступлении нового дня.

В этот день Леденев и Ковтун уезжали. Поднялись они рано и решили пойти к берегу, чтобы проститься с морем.

Они проходили городской площадью и остановились, склонив головы, у памятника Щербинину. Командир партизанского отряда стоял на мраморном постаменте, протянув обе руки к востоку, туда, откуда вставало солнце. Когда первые лучи коснулись бронзового лица командира, Леденеву вдруг показалось, что Щербинин улыбается…

Город постепенно просыпался. Уже спешили закончить свою работу дворники, появились тележки молочниц, к базарной площади торопились зеленщики, энтузиасты южного загара начинали тянуться к пляжу.

– Значит, Угрюмый утратил все прежние связи? – спросил Ковтун Юрия Алексеевича, когда они стали спускаться по каменной лестнице к морю.

– Да, – ответил Леденев. – Мои коллеги тщательно проверили всевозможные варианты. Он действительно сын немецкого специалиста, работавшего в Советском Союзе. Петер Штакельберг, так его звали. А судьбу его сына изуродовал фашизм. Десять лет учился Герман в нашей школе, в 1937 году вернулся с отцом в Германию, где стал активным членом гитлерюгенда. Было бы странно, если б молодым парнем, в совершенстве знающим русский язык, обычаи России, особенности советской жизни, не заинтересовалась секретная служба. С 1938 по 1940 год Угрюмый учился в специальной разведывательной школе, затем был заброшен в недавно образовавшиеся советские республики в Прибалтике. Три личные благодарности рейхсфюрера Гиммлера и благодарность самого Адольфа, есть и награды… Считался разведчиком экстракласса. В деле подшита копия рапорта Вайсмюллера, где штандартенфюрер сообщает, что штурмфюрер Герман фон Штакельберг пропал без вести при оставлении Понтийска германскими войсками. Шеф гестапо предполагает, ссылаясь на показания солдат, что Угрюмый погиб при артобстреле.

– Что нового дала поездка в Одессу? – спросил Иван Никитич.

– Почти ничего к тому, что мы уже знали, Румянцев не добавил. Правда, Лев сказал, что, получив сведения от Пекаря об агенте в отряде Щербинина, он сообщил об этом Мужику. Обитателям катакомб предстояло выйти на связь с Пекарем и тогда тот должен был показать им фотографию Угрюмого. Больше он ничего о нем не знал. Но случилось так, что к Пекарю послали самого Угрюмого. Стечение обстоятельств… Потом, в госпитале, Румянцев встречался с Угрюмым, принимая его за Мужика… Бывший начальник разведки рассказал мне, что он, собственно, и не разговаривал с ним, вернее, говорил он один, а мнимый Миронов, обвязанный бинтами, лишь мигал глазами.

– Пока вы были в Одессе, Юрий Алексеевич, – сказал доктор, – я постоянно размышлял над тем, каким был Угрюмый – к моменту своей смерти… Изменился ли он? Ведь, судя по рассказам сослуживцев, жены, знакомых, это был совсем наш человек. И чего ему было ждать, если, как вы говорите, его считали мертвым…

– Он мог не знать об этом, – заметил Леденев. – И наверняка не знал…

– Но тогда он сам бы стал искать связи с тем миром, – возразил Ковтун. – За границей он не был?

– Ни разу, – ответил Юрий Алексеевич. – Это установлено.

– Мы знаем двух Штакельбергов, – сказал Леденев. – Одного в шкуре Угрюмого, матерого разведчика, опасного врага, и другого – в обличье расстрелянного им Миронова. Против второй половины жизни этого человека мы ничего возразить не можем, против внешней ее стороны.

– Интересно, если б Штакельберг явился с повинной, как бы с ним поступили? – задумчиво произнес Ковтун.

– Тогда было бы еще судебное следствие, – сказал Леденев. – После него суд и вынес бы решения о вине Штакельберга и наказании за нее.

Видите ли, Угрюмый носил звание офицера СС, то есть был членом организации, объявленной на Нюрнбергском процессе преступной. Как обычный офицер СС, Угрюмый отбывал бы установленный срок до амнистии, которая была объявлена нашим правительством несколько лет назад. В случае объявления его военным преступником его бы расстреляли, ибо на военные преступления срок давности не распространяется.

– Он казнил себя сам, – сказал Ковтун. – А что же будет с его семьей?

– Ничего не будет, – сказал Юрий Алексеевич. – Доподлинно установлено, что Елена Федоровна абсолютно ничего не знала. Правда, сильно смутила Миронову находка Игоря, но я заверил ее, что к покойному мужу эта вещь отношения не имеет. Елена Федоровна – уважаемый в городе человек. Многие обязаны ей жизнью. Мы долго советовались, как поступить, и решили ради нее и детей оставить все по-прежнему: и надпись на могиле, и фамилию Миронова в паспорте Елены Федоровны. Она, может быть, еще и пережила бы это. Но каково для детей узнать страшную истину?! Пусть все будет как есть. И Сергей Николаевич Миронов согласился с таким решением…

– Замечательной души человек! – воскликнул Ковтун. – Такое вынести и сохранить в себе все подлинно человеческое.

– Вот мы и пришли, – сказал Иван Никитич и, потянув Леденева за рукав, легко сбежал по ступеням к воде.

У их ног грузно ворочался Понт Эвксинский.

Черное море.

Многострадальное Русское море.

История четвертая
НА ПЛЯЖЕ И УБИВАЮТ ТОЖЕ

Вылететь ночным рейсом

Июль в Подмосковье выдался переменный, в смысле погоды переменный. День – дожди, два дня – солнце… Самые грибные условия. На последние дни месяца приходились суббота с воскресеньем, в пятницу Леденев закрыл среднее по трудности дело, «горящего» ничего не предполагалось, и мысленно он ехал уже на автобусе в озерную Мещёру, где знал заповедное грибное место.

Но человек предполагает, а бог, то бишь начальство, располагает…

Время подходило к рубежу, означавшему конец недели, «weekend» – усмехнулся Леденев и принялся собирать бумаги на столе, аккуратно разложил их по папкам, спрятал в сейф, одновременно достав оттуда клубок суровых ниток и оплывшую палочку сургуча. Он готовился опечатать сейф и зажег уже спичку, как в динамике селекторной связи зашелестело:

– Ты не ушел, Юрий Алексеевич?

Ничего особенного в таком вопросе не было, но сердце у Леденева екнуло, интуиция сработала, или что там еще…

– Собираюсь, – односложно, упавшим голосом ответил Юрий Алексеевич.

– Тогда загляни ко мне, – сказал Василий Пименович Бирюков.

В коридорах было оживленно, наступили часы и дни отдыха, и сотрудники, с удовольствием разговаривая на неслужебные темы, спешили к выходу. Не все, конечно, спешили. Были и те, кто останется здесь до поздней ночи, и те, кому и завтра, и в воскресенье предстоит работа. И какая работа! Но в целом и здесь, как в обычном советском учреждении, люди работают до шести, и два дня в неделю отдыхают.

«Вот мне, кажется, не повезло, – подумал Леденев, приближаясь к кабинету Бирюкова. – Ведь не в попутчики же до Спас-Клепиков собирается он проситься ко мне…»

В приемной Василия Пименовича на Леденева недовольно глянул молодой офицер, адъютант Бирюкова.

– Ждет, – сказал он.

Юрий Алексеевич кивнул.

– И я вас буду ждать, – добавил адъютант.

«Все ясно, – подумал Леденев, – А ты еще надеялся, чудак…»

Адъютант тоскливо взглянул на большие часы, стоявшие в углу.

– Опаздываю. Через полтора часа поезд с Савеловского, – доверительно сказал он Леденеву.

И Юрий Алексеевич потянул на себя тяжелую дверь.

Василий Пименович сидел за столом и торопливо писал в настольном блокноте. Услыхав звук открываемой двери, он приподнял седую голову, молча показал взглядом, садись, мол, потянулся и выключил вентилятор.

Стало тихо. Из-за окна едва доносился уличный шум летней Москвы, но шум приходил сюда слабый, какой-то нереальный, призрачный шум.

Леденев сел, приготовился слушать.

– Где бродишь-то, – проговорил Бирюков ворчливым тоном, но Юрий Алексеевич понимал, что шеф напускает на себя эдакую строгость, так всегда бывало перед ответственным заданием.

Он знал Василия Пименовича еще с войны, когда вместе ходили в лихие разведрейды к скалистым берегам Лапландии, и, теперь уловив знакомые нотки в голосе Бирюкова, Леденев окончательно распростился с мыслью о поездке в деревню Ушмор.

– Где, говорю, пропадал, – говорил меж тем Василий Пименович, – уже битый час тебя вызываю.

– Сдавал дело в секретариате, потом в НТО забегал, к экспертам, – ответил Юрий Алексеевич.

– Это хорошо, – сказал Бирюков, и непонятно было, что именно «хорошо», но Леденев не обратил на это внимания, он знал, что сейчас начинается серьезный разговор.

– Ты Корду помнишь? – спросил Василий Пименович. – Алексея Николаевича?

– А как же, конечно, помню. Он начальник горотдела сейчас в этом, как его…

– В Трубеже, – подсказал Бирюков.

– Вот-вот, в нем…

– Это хорошо, что не забываешь старых сослуживцев. Никогда не надо забывать тех, с кем когда-то делил хлеб-соль. А при случае и на помощь надо прийти. А как же иначе? Иначе нельзя…

Бирюков включил вентилятор, в кабинете было душновато, вентилятор зажужжал, Василий Пименович поморщился и щелкнул выключателем.

«Сдал старик, – подумал о Бирюкове Леденев, хотя сам был всего лет на пять моложе. – В лес бы вытянуть его на недельку… Что там с Кордой приключилось? Неспроста ведь разговор затеял».

– Почему именно ты? – неожиданно сказал Бирюков, порою он любил начинать разговор с конца, не объясняя сразу что, как и почему. – Во-первых, Корду знаешь давно, вместе работали, и неплохо работали… Во-вторых, дело связано с комбинатом Трубежникель, а ты у нас известный спец по никелю. Помнишь, как из Скагена зажигалки привозил да Мороза брал на «Уральских горах»?

– Очень вам тогда к лицу была форма старшины пограничных войск, – ввернул Леденев, и это было его маленькой местью за испорченный конец недели.

Бирюков усмехнулся.

– Намек принят к сведению, – сказал он. – А дело там приключилось такое. В воскресный день в озере Высоцком, что под Трубежем, утонула одна молодая гражданка. Звали ее Мариной Бойко, работала режиссером театра при Дворце культуры Трубежникеля. Выпускница, между прочим, Московского института культуры. Да… Поначалу все сочли это заурядным несчастным случаем. А потом… Потом дело повернулось так, что Корда оказался в тупике, вот и ждет теперь твоей помощи, Прочти-ка вот эти бумаги.

Бирюков протянул Юрию Алексеевичу тонкую кожаную папку.

– Он сам просил, чтоб именно я?..

– Сам, не сам, – проворчал Василий Пименович. – Какое это имеет значение? Намекнул, конечно. Большие вы мастера по части намеков. Ты читай, читай! Веселая, я тебе скажу, история.

Пока Леденев читал, Василий Пименович поднялся из-за стола, подошел к окну, отодвинул штору и смотрел вниз, на большую площадь, по которой потоками шли автомобили, площадь обтекали люди, а на них с грустной улыбкой смотрел высокий человек в бронзовой длинной шинели, один из благороднейших людей века.

– История скорее печальная, – сказал, закрывая папку, Юрий Алексеевич. – Когда ехать?

– Сегодня ночью. В приемной получишь у моего парня, я его специально задержал, проездные документы и прочее, билет уже заказан. Вылететь надо ночным рейсом.

– Хорошо, – сказал Леденев. – Заеду только домой, соберу вещички.

– Вере Васильевне от меня поклон. Небось, за грибами собирались?

– Собирались.

– Ты б меня когда-нибудь прихватил.

– Это можно.

– Я почему тебя ночью отправляю? Завтра ведь суббота. Пока летишь, то да се, и в Трубеже с Москвой во времени разница, словом, будешь в семь утра по местному времени. Корда тебя встретит. Отдохнешь с дороги, поговоришь с товарищами… На месте все не так видится, как из Москвы. Осмотришься – и на пляж. И будешь нести службу на пляже в плавках, не забудь прихватить их с собой. Там и начнешь присматриваться… Вот тебе и воскресный отдых. Говорят, красивое озеро это Высоцкое. Позагораешь заодно… И пусть после этого попробуют упрекнуть меня, что я не забочусь о здоровье своих работников!

Бирюков встал. Улыбка исчезла с его лица, он протянул Леденеву руку.

– Поезжай. В том краю нам совсем ни к чему такие неожиданности. Впрочем, они везде, эти неожиданности, не нужны. В общем, иди. Там мой парень тебя заждался. Рыбалка у него, видите ли, срывается… Понавыдумывали себе разные хобби на мою седую голову!..

Самолет улетал ночью. В аэропорт Леденев приехал рано, ему не хотелось допоздна задерживать водителя служебной машины, и Юрий Алексеевич часа два сидел с книгой в кресле зала ожидания, среди улетающих в разные концы страны отпускников, скучающих командированных с портфелями, равнодушных объявлений о начале посадки и регистрации билетов и рыкающих раскатов выруливающих на старт лайнеров.

Книга была интересной, жена достала где-то для их домашней библиотеки сборник детективов Жоржа Сименона, а писатель этот Леденеву нравился тем, что не увлекался исключительно разгадкой преступления, как это делала, например, Агата Кристи, большая мастерица сплетать замысловатое детективное кружево. Сименона больше интересовал вопрос не «как» было совершено преступление, а «почему» оно совершилось, какие силы заставили человека преступить закон и каковы психологические предпосылки преступления.

Последнее всегда занимало Юрия Алексеевича. Он постоянно следил за работами юристов-теоретиков в этой области, были у Леденева и свои соображения на этот счет, но дальше выступлений на занятиях в системе профессиональной переподготовки, на курсах и совещаниях он не пошел, времени не хватало. На его работе совмещать практику с серьезными научными исследованиями трудно, тут прямая альтернатива: «или – или».

Объявили регистрацию билетов на Трубеж.

Леденев спрятал Сименона в объемистый портфель, с которым ездил в командировки, и, не торопясь, пошел к стойке.

В самолет посадили всех быстро, без случающихся порой досадных аэрофлотовских неожиданностей. Место у Юрия Алексеевича было у окна, но вид ночной Москвы его не волновал теперь больше, он вдоволь на этот вид насмотрелся, прилетая и улетая по своим особо важным делам, которыми занимался уже ряд лет, и Леденев вернулся к Сименону.

Его сосед, молчаливый мужчина неопределенного возраста, скользнул глазами по обложке и с интересом глянул на Леденева.

– Сумели достать? – спросил он. – Я вот не смог… Одна надежда – на трубежских книготорговцев. Может быть, и оставят.

– Вы из Трубежа? – спросил Леденев.

Он никогда не избегал дорожных знакомств. Порою такой вот попутчик даст тебе довольно много для первоначальной ориентировки в незнакомом городе.

– Да, – ответил сосед. – Из Трубежа…

Леденев ждал, что попутчик разговорится, но тот откинул вдруг спинку кресла, зашаркал ногами, устраивая их поудобнее, что, впрочем, человеку среднего роста в самолетах Аэрофлота никогда еще не удавалось сделать, повернул голову набок и закрыл глаза.

Юрий Алексеевич улыбнулся и развернул книгу.

Читал он еще час с небольшим, потом попытался улечься в кресло, беспокойно дремал, порой забывался, и возвращение к действительности обрамлялось неприятным, тягостным чувством.

Самолет начал снижаться, и Леденев снова включился в размеренный, неброский образ жизни комиссара Мегрэ.

Сосед спал и после того, как перестали реветь турбины, Юрию Алексеевичу пришлось даже тронуть его за плечо, и тогда тот принялся снимать с полки пакеты и авоську с апельсинами.

Выходил Юрий Алексеевич один из первых, о вещах ему тревожиться необходимости не было, да и ни о чем другом, кроме, разумеется, самого дела, беспокоиться не приходилось, ведь у самого трапа его ждал, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, начальник трубежского горотдела, старый сослуживец, Алексей Николаевич Корда.

Подозрительная находка

– Ты разве не знаком с обстоятельствами этого «несчастного случая»? Я отослал подробное изложение сути дела Бирюкову.

– Читал я подробное изложение сути дела, читал, Алеша… Но ты ведь сам знаешь, что бумага говорит одно, а живой человек – другое, даже если говорят они об одном и том же. Так что ты уж, будь добр, расскажи мне обо всем по порядку.

– Хорошо, Юра, сейчас выложу, как на духу. Ты хоть выспался?

– Вполне. Свежий как огурчик.

– Тогда слушай.

Они сидели за столом, открыв бутылку холодного пива. День обещал быть жарким.

– Понимаешь, – начал рассказывать Корда, – поначалу никому и в голову не приходило, что здесь тонко организованное убийство. Утонула молодая женщина… жалко, конечно, но что делать, летом да на воде бывает такое, хотя и спасатели дежурят, и ОСВОД широко развернулся.

– Как все происходило? – спросил Леденев. – Крики о помощи… попытки спасти, свидетели… Словом, как можно подробнее, Алексей Николаевич.

Корда помрачнел.

– Подробности, – повторил он ворчливо, – подробности… Я и сам бы хотел получить их, Юра. Не было никаких криков о помощи. А свидетели… Свидетель был только один. Парень со спасательной станции, некий Игорь Киселев, трубежский, так сказать, олимпиец, мастер спорта по гребле. Он и помог обнаружить труп Бойко.

– Безнадежно?

– Пытались делать искусственное дыхание по разным системам, но безрезультатно. А Киселев дал всему такое объяснение. Что объезжал он… – все протоколы ты получишь… – объезжал, дескать, границу безопасной зоны и увидел человека, плывущего к середине озера. Ну и погреб за нарушителем, чтоб вернуть в зону. Когда оставалось метров пятьдесят – на глаз прикинул – повернулся к пловцу и увидел, что впереди никого нет. Бросил весла, стал смотреть вокруг, может быть, нырнул пловец, подождал минуты две, никто не показался на поверхности, усомнился было: не почудилось ли. Потом погреб к берегу, поднял на спасательной станции тревогу, а место обозначил, спасательный круг выбросил из лодки. Двое ребят в аквалангах примчались в моторке на указанное Киселевым место и в считанные минуты нашли на дне озера, – глубина там не более четырех метров, – труп этой женщины.

– Киселев умеет работать с аквалангом?

– Умеет. Но аппарат ему не доверили, по словам начальника спасательной станции, уж очень он был взволнован, потрясен случившимся. А когда выяснилось, что утопленница – Марина Бойко, Киселев едва в обморок не упал. Они были близко знакомы.

– Знакомы?

– Ну да. Киселев считался одним из ее поклонников. Марина была первая красавица Трубежа.

– Ты сказал «одним из поклонников». Значит, их было достаточно?

– Более чем достаточно. Правда, по нашим сведениям, вряд ли кто из них мог похвастаться реальным успехом. Бойко умела держать мужчин на расстоянии, а благосклонностью пользовалась весьма умело.

– Но мы отклонились, – заметил Леденев, – от «несчастного случая» отклонились.

– Да, – сказал Алексей Николаевич. – Врач «скорой помощи» определил наступление смерти от удушья, судебно-медицинский эксперт после вскрытия подтвердил заключение… Дай мне свою московскую сигарету, Юра.

– Бросил я, – виновато улыбнулся Леденев и развел руками. – Прости.

– Ладно, – сказал Корда. – А я вот слабак, не могу решиться.

Он достал пачку сигарет и закурил.

– Родителей у Бойко не было, – продолжал рассказ Корда. – Тетку известили о случившемся телеграммой, а пока суд да дело, вскрыли квартиру, чтоб опечатать вещи до передачи родственнице. И тогда-то выяснилось! Один из работников милиции заметил на полу под столом открытый конверт с нашим адресом. Это его насторожило. Он стал разбирать бумаги на столе, но ничего стоящего не нашел. Тогда он заглянул в мусорное ведро. И там обнаружил три смятых листка. Все три были началом заявления опять-гаки к нам. Но дальше слов: «Я, такая-то…» – заявительница не пошла. Тут уж осмотр квартиры превратился в тщательный обыск, который дал нам главное: копии секретной документации из закрытой лаборатории комбината Трубежникель.

– Режиссер интересуется проблемами производства никеля, – заметил Леденев. – Странное любопытство.

– Более чем странное, – сказал Алексей Николаевич. – Такие странности бьют по шее твоего покорного слугу в первую очередь… Словом, приняли мы этот «несчастный случай» к своему производству, а для полного набора повторная судебно-медицинская экспертиза авторитетно заявила, – у них все заключения, разумеется, авторитетны, – что в данном случае имело место убийство. Марину Бойко утопили.

Корда прервал рассказ и закурил снова.

Леденев молчал. «Видимо, Алексей Николаевич с трудом привыкает к самостоятельной работе, один сейчас несет ответственность за все происходящее на участке. А это совсем иное дело по сравнению с тем, когда ты работаешь в аппарате и ответственен лишь за те дела, которые ведешь сам», – подумал он. Ему-то никогда не приходилось бывать в положении Корды, и как знать, в каком состоянии застал бы его, Леденева, вот такой московский товарищ… Ведь расследование зашло в тупик, и не знаешь, что готовятся предпринять те, против кого они должны сейчас выставить щит. «Хорошо, что Василий Пименович послал сюда именно меня, – решил Леденев. – С незнакомым человеком Николаичу было бы куда трудней».

– Я хотел бы взглянуть на оба заключения и побеседовать с экспертами-медиками, – сказал Юрий Алексеевич.

– Сделаем, – кивнул Корда. – Ну, что еще? Мы выявили все окружение Марины Бойко. Конечно, у нее было много знакомых на комбинате. С ее приходом во Дворец культуры приобрел популярность народный театр. Спектакли Бойко высоко оценили в Каменогорске, были разговоры о поездке в Москву… Мы установили ее связи с работниками секретной лаборатории. Хорошо была знакома Бойко с заместителем завлаба, инженером Травиным. Игорь Киселев ревниво утверждал, что к Травину Марина была более благосклонна, нежели к нему.

– Инженер Травин?

– Да, Михаил Петрович Травин. Его не было в Трубеже в день убийства. Он прилетел сегодня в одном самолете с тобой.

– Уж не сидел ли я рядом с ним?

– Точно. Мы ведем его от самой Москвы. Мой сотрудник ведь летел с вами.

Леденев рассмеялся.

– Значит, и меня «вели» тоже? Лихо! А что, есть против Травина нечто серьезное?

Корда покачал головой.

– Пока одна логика, так сказать, гипотетические посылки. Он имеет доступ к материалам и был близок с погибшей. Это все. Одним словом, профилактика.

– А Киселев?

– За ним пока ничего нет. Держим под наблюдением Киселева. Парень крепко переживал смерть Марины Бойко, а может быть, и притворялся. Пару раз напился, за это его даже от показательных соревнований отстраняли. Сейчас как будто успокоился.

– Попытки связаться с Бойко, письма, телеграммы в ее адрес?

– Почти ничего. За исключением одного. Труп ее обнаружили во второй половине дня. Отправили в морг для вскрытия, а квартиру опечатывать пришли утром. Когда пригласили в понятые старшего по подъезду, он рассказал работникам милиции, что около двух часов ночи к нему прибежала соседка просить унять подвыпившего мужа. Это из квартиры этажом выше. Он утихомирил буяна и, отправляясь домой, на площадке у дверей Бойко увидел молодого человека, который был как будто пьян. Кепка, надвинутая на лоб, очки и черная бородка. На вопрос, что ему здесь надо, парень пробормотал неразборчивое в отвел и спустился, пошатываясь вниз. Как ни странно, но старший по подъезду ничего еще не знал о смерти Марины Бойко, а к визитам мужчин к ней в этом доме привыкли…

– Думаешь, пришли за документами? – спросил Леденев.

– Допускаю. А почему бы и нег? Мы пригласили старшего по подъезду в милицию, мы всех по этому делу приглашали, только устроили так, чтоб он видел тех, кто бывал у Марины, но ни в ком он не опознал ночного «гостя».

– Борода – примета довольно условная, – сказал Юрий Алексеевич. – Помнишь, как прятал свое обличье под бородой убитый Морозом Бен, когда пытался проникнуть в Палтусову губу?

– Ну как же, – отозвался Корда. – Тогда нам сразу подставили мнимого убийцу, и улик было вдоволь, истинных и ложных. А тут – ничего.

– Так уж и ничего, – сказал Леденев, – ты уж больно мрачно смотришь на вещи, Алеша. Выше голову! Начнем все сначала, поищем кончик, который надо потянуть, чтоб клубок размотался. Не размотается – с другого конца потянем. Главное – спокойствие, Алеша, пусть «они» волнуются, «им» все равно труднее, нежели нам.

– Разве что этим утешимся, – усмехнулся Алексей Николаевич. – Ты сейчас на пляж поедешь?

– Думаю пойти туда, поглядеть натуру.

– Нам вместе появляться пока не стоит. «Они», конечно, знают меня в лицо. Я буду в отделе, ты вернешься и позвонишь мне из гостиницы.

Леденев хотел ответить, что это ему подходит, но не успел.

Звонил телефон.

Юрий Алексеевич поднял трубку и передал Корде.

– Спрашивают тебя, твои, должно быть, парни.

– Да, – сказал Корда. – Так. Понятно. Так. Понял.

Леденев с тревогой смотрел на вытянувшееся лицо начальника горотдела, его глаза, которые сузились, стали жесткими, свинцового блеска.

– Хорошо. Сейчас буду.

Корда отнял трубку, странно посмотрел на нее, осторожно опустил на рычаг, со всхлипом, судорожно вздохнул.

– Ну, товарищ из Центра, – тихо сказал он, – придется нам прокатиться вместе. На пляже убит Игорь Киселев.