Текст книги "Контрразведчик"
Автор книги: Станислав Гагарин
Жанр:
Шпионские детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)
На второй день после посещения Балацкой бухты Юрий Алексеевич хотел сразу после завтрака мчаться в Понтийск, чтобы зайти в городской комитет партии и посетить Елену Федоровну Миронову. Да и к Нефедову, в горотдел милиции, следовало давно зайти, поразузнать, что нового у ребят из уголовного розыска, как вперед продвинулось расследование у бравого одессита Аркадия Китченко.
Но планы его были сорваны самым тривиальным образом: врач перехватил Леденева, когда он собирался улизнуть в город, и самым категорическим образом потребовал выполнить все назначенные им для Юрия Алексеевича процедуры. В противном случае он грозился подать рапорт начальнику санатория, Пашке, как упорно называл своего племянника полковник Ковтун.
Оставалось лишь подчиниться. Леденев отправился в процедурное отделение. В вестибюле Юрия Алексеевича окликнула Зоя.
– Вот иду принимать муки, Зоя, – пожаловался Леденев. – На процедуры…
– Так ведь для вашей же пользы, – сказала девушка. – Для вашего здоровья… Вы на вечер придете?
– Какой вечер?
– Вечер отдыха. Будут танцы. Я вас приглашаю.
– А как же ваш лихой капитан?
– Он будет само собой. И вы приходите. Хорошо?
Леденев не ответил. Он увидел вдруг, как по лестнице, ведущей в их отделение, спускался седой человек. Человек спустился по лестнице. Кажется, он не заметил Леденева и Зою, во всяком случае, не смотрел в их сторону.
– Осторожно повернитесь, Зоя, – сказал Леденев, – и посмотрите на того человека.
Девушка повернулась.
– Кто он? – спросил Леденев.
– Отдыхающий, из новеньких. Красивая такая у него седина.
– Он из нашего отделения?
– Нет, что вы! Своих я всех знаю по именам. Он, наверно, из третьего отделения, из того, что во внутреннем корпусе.
– Скажите, Зоя, а близко вы его видели?
– Вроде… Да! Дорогу в кабинет заведующего отделением показывала.
– Когда?
– Минут пятнадцать тому назад. Вы его знаете?
– Кажется, знаю. А на танцы я приду. Вальс за мной, Зоенька!
Последнюю фразу Леденев выкрикнул уже на бегу, он спешил в процедурное отделение.
– Значит, ничего? – спросил Леденев.
– Глухо, Алексеевич, начисто глухо, – ответил Нефедов. – А что у тебя?
– Накапливаю материал. Накопил уже кое-что, а вот полочки, по которым расположить все, никак не сколочу.
– Чего так?
– Понимаешь, каких-то связующих нитей не хватает. И по личности Миронова не все ясно, но неясность эта больше в области предчувствий, интуиции, нежели в области фактов. Чувствую, что ниточка уводит в прошлое, в историю понтийских катакомб, в годы войны, а вот ухватить не могу.
– Ну, Алексеевич, ты что-то уж больно крупный замах сделал. Рядовой случай, несчастный случай, можно сказать, я, кстати, именно за эту версию, а ты поехал вон куда. Катакомбами после войны не одна комиссия занималась, да и сейчас при горсовете есть постоянно действующая группа. Время от времени находим останки солдат и матросов, расследуем, кто и откуда, ищем родных, торжественно хороним. А тут, как сказал бы мой Китченко, «труп свежий, как огурчик». При чем тут катакомбы?
– И сам еще не знаю. Известно лишь, что Миронов был в отряде «Красное Знамя», который почти весь погиб в катакомбах.
– И про это мы знаем. А взрыв учинили немцы, они давно до этих ребят добирались. И газами травили, и прямой наводкой из орудий по ходам били. Это все история, Алексеевич.
– А бывает, история вдруг повторяется, прошлое бьет по настоящему. Или мы не вместе с тобой расследовали дело об убийстве радиста Груннерта в Поморске? Вспомни Форлендера и субмарину «Зигфрид-убийца», Иван Сергеевич. – сказал Леденев.
– Ведь я тогда сразу сказал, что это дело ты возьмешь на себя, так оно и вышло. Чует мое сердце, что здесь тот же случай.
Леденев рассмеялся.
– Да, постой! Когда же ты в гости ко мне нагрянешь? Жена покою не дает: «Где Леденев? Подай мне сюда моего поморского земляка!»
– Сегодня вечером приду, – сказал Леденев и вспомнил, что обещал Зое быть на танцах.
«А может, так оно и лучше, – решил он. – И печенка у летчика будет в порядке…»
– Сегодня вечером приду обязательно, – повторил Юрий Алексеевич и, пожав полковнику руку, направился к двери.
– Я пришлю машину в санаторий, – сказал ему Нефедов. – В девятнадцать часов, будь на месте.
– Лады, – сказал Леденев и вышел.
Он пересек площадь, заглянул в операционный зал новехонького почтамта, заполненного многоцветной толпой курортников, взял бланк телеграммы и, пристроившись на низком подоконнике, написал:
«Дорогая Веруша воскл жив здоров отдыхаю лечусь врачи хвалят организм немного скучаю безделья много ем загораю пляже часто думаю о тебе тчк целую твой Леденев».
Когда Юрий Алексеевич выходил из здания городского комитета партии, он заметил на противоположной стороне улицы седого человека, которого видел утром в здании санатория.
Седой стоял у дерева и держал перед собой раскрытую газету так, что она закрывала его лицо. Леденев резко повернулся, отошел к киоску «Союзпечати» и остановился за его стеклянными стенами.
«Что это значит? – подумал Юрий Алексеевич. – Не слишком ли часто Седой, – он уже окрестил его так, – попадается на моем пути?»
Леденев наблюдал еще минут пять. Он увидел, что Седой сложил газету, посмотрел по сторонам, затем взглянул на часы, снова огляделся, на этот раз, как показалось Леденеву, с некоторым беспокойством, опять посмотрел на часы и решительными шагами направился к подъезду горкома.
«Если ты надеешься найти там меня, то напрасно», – почти весело подумал Леденев и осторожно вышел из укрытия, чтобы быстро свернуть за угол и смешаться с уличной толпой.
Мысль о странных встречах с этим человеком не оставляла Юрия Алексеевича до самого дома Мироновых.
«Случайно ли я с ним сталкиваюсь? – думал Леденев. – Главное – он был на Лысой Голове в то время, когда начался обвал и камни едва не отправили меня на тот свет. Хотя это могло быть совпадением. Седой мог не видеть, что внизу кто-то есть, и случайно столкнув ногой камень, вызвать обвал. И тогда в поезде, в ресторане…»
Так думал он, подходя к двухэтажному коттеджу Мироновых, стоявшему в глубине ухоженного сада.
Леденев толкнул калитку и оказался на посыпанной измельченным ракушечником дорожке, которая вела к дому.
Едва он приблизился к ступеням крыльца, из дверей вышла женщина. Это была Елена Федоровна.
– Здравствуйте, – сказала она приветливо.
Она усадила гостя в просторной передней комнате в кресло у столика, где стоял сифон с фруктовым соком и лежали сигареты.
Леденев понимал, что хозяйка, возможно, не узнала его, она видела Леденева мельком да еще в ту минуту, когда страшное горе заслонило от нее белый свет, и Юрий Алексеевич решил, что ему следует представиться и объяснить цель своего визита.
– Вы, конечно, не помните меня, – начал он. – Я ехал в одном купе…
– Нет, отчего же, помню, – спокойно и быстро сказала Елена Федоровна. Леденеву было видно, с каким трудом дается ей это спокойствие. – Помню, конечно. Бы передавали мне Сережины вещи. Я даже не успела тогда поблагодарить за участие. Большое вам спасибо…
– Ну что вы, Елена Федоровна! – воскликнул Леденев. – Я выполнял долг.
– Я ждала этой встречи, – сказала Миронова. – Надеялась, что вы придете. Ведь вы видели моего Сережу последним, разговаривали с ним.
– Да, все было так спокойно тогда и хорошо.
Из внутренних комнат вышла высокая девушка. В ее лице явно просматривались черты Сергея Николаевича.
– Знакомьтесь. Моя дочь Марфа.
Леденев встал и наклонил голову.
– Мама, я к Лиде должна забежать, – сказала девушка.
– Иди, доченька, иди.
– Тоскуют дети по отцу, – сказала Елена Федоровна. – Особенно Игорь переживает. – Елена Федоровна помолчала. – Должна признаться, что ждала вас.
Леденев удивленно взглянул на нее.
– Мне звонил сегодня полковник Нефедов. Предупредил, что вы зайдете. Вы ведь коллеги с Иваном Сергеевичем?
«Вот, старый хрыч, – подумал Леденев. – Расчищает мне дорогу».
– Да, коллеги, Елена Федоровна.
– Он сказал мне, что вы жертвуете отпуском, чтобы помочь понтийской милиции расследовать это преступление.
– Невелика тут жертва, Елена Федоровна, но Иван Сергеевич сказал правду: мне не дает покоя смерть вашего мужа и как человеку, и как криминалисту.
– Благодарю вас, Юрий Алексеевич, и от себя и от имени детей. Я готова ответить на ваши вопросы.
– Расскажите, Елена Федоровна, с самого начала… Как вы познакомились с Сергеем Николаевичем?
– Это произошло на второй день после освобождения Понтийска. Как военный врач, хирург, я была во втором эшелоне. Нас доставили в отбитый у немцев город на кораблях. Мы тут же развернули временный госпиталь. Город еще горел, а мы уже приступили к обработке раненых.
У Миронова сильная контузия наложилась на осколочные ранения головы и бедра. Он был без сознания. Я распорядилась готовить его к операции.
– Как прошла операция?
– Операция была трудной, особенно встревожила меня рана на голове. Но все обошлось. Правда, когда Сергей пришел в себя, в течение двух недель у него сохранялась стойкая амнезия.
– Потеря памяти?
– Он не мог вспомнить ни имени, ни фамилии, ни тех событий, которые предшествовали его ранению и контузии. Долгими часами я рассказывала ему о Понтийске, приносила фотографии, знакомила с обстоятельствами оккупации и освобождения города.
– Елена Федоровна, а когда к нему вернулась память?
– Память вернулась к нему, когда я рассказала о взрыве, уничтожившем в Лысой Голове партизанский отряд и железнодорожный туннель. При слове «туннель» он тогда страшно вскрикнул и потерял сознание. А когда пришел в себя, то все уже помнил.
– Туннель? – спросил Юрий Алексеевич. – Он вспомнил все при слове «туннель»?
– Да, это я хорошо заметила. Но, простите, зачем это?
– Елена Федоровна, в таком деле интересны и важны все подробности.
– Хорошо. Но я хочу вас спросить… Что думаете вы о его смерти?
– Видите ли, тут либо преступление, либо… самоубийство.
– Самоубийство? Нет! – вскричала Елена Федоровна. – Я знаю Сережу лучше всех! Я не могу в такое поверить!
Леденев пожал плечами.
– Извините, Юрий Алексеевич. Извините… Но подумайте сами: зачем ему было убивать себя?
– Вот именно это я и пытаюсь выяснить. Равным образом исследуется и версия о преступлении. Скажите, Елена Федоровна, в госпитале Сергея Николаевича никто не навещал?
– А кому особенно навещать? Родных у него в Понтийске нет. Деревню на Смоленщине, где жили его старики, спалили фашисты вместе с жителями. Хотя… Когда он вспомнил свое имя, я сообщила об этом в комендатуру. И в этот же день прибыл в госпиталь морской офицер, кажется, капитан второго ранга. При их беседе я, правда, не присутствовала, но потом Сережа говорил, что это был его начальник из Особого отдела флота. Ведь Сережа не просто воевал, он был разведчиком.
Последние слова Елена Федоровна произнесла с гордостью.
– И больше никого не было?
– Приходили еще матросы с подарками. Но их посылал тот Сережин начальник.
– А имени его Сергей Николаевич не называл?
– Он говорил, что и сам толком не знал, тот все больше под псевдонимом был известен. Его звали Лев.
– Лев?
– Да, Лев, точно!
– И еще один вопрос, Елена Федоровна, заранее простите, вопрос, так сказать, личного порядка. Не замечали вы каких-либо странностей в поведении мужа? Только не торопитесь с ответом, подумайте вначале.
Миронова задумалась. Потом она протянула руку и взяла сигарету.
– Я курю редко, но иногда сигарета помогает сосредоточиться, – пояснила она. – Итак, странности в поведении… Знаете, он был веселым, жизнерадостным человеком. Любил работу, вот этот дом, где мы с ним поселились у отца, тогда он был еще жив, мой отец. Сережу комиссовали из-за ранений, он был одно время даже на инвалидности из-за сильных болей в голове. Родились дети, наши близнецы, он души в них не чаял…
Она затихла, погрузившись в воспоминания.
– Иногда я случайно заставала его – в общем-то человека веселого, общительного – в таком, состоянии тоски или отчаяния… Я пугалась, когда приходило это, но Сережа тут же брал себя в руки и на мой вопрос, что с ним, отвечал: «Голова немного болит, Ленок, не волнуйся, родная». А ведь я сама латала ему эту страшную дырку на голове и знала, как может «немного» болеть у него голова.
За дверью, ведущей во внутренний двор, послышались быстрые шаги, и в комнату влетел рослый парень.
Юрий Алексеевич понял, что это и есть Игорь.
– Мама! – крикнул он. – Мама! Ты только посмотри, что я нашел!
Юноша едва не бегом пересек комнату и положил на стол сверток.
Елена Федоровна слабо ахнула.
На столе, тускло поблескивая, лежал хорошо смазанный парабеллум.
Кем был СедойМатросы убрали трап, на берегу сбросили с кнехтов швартовы, «Ракета» отвалила от причала и, набирая скорость, помчалась к выходу из бухты.
Юрий Алексеевич Леденев стоял на правом борту и смотрел, как разворачивается, медленно сползая к корме, панорама города. Он видел утопающие в зелени белые здания Понтийска, улицы, сбегающие к морю, кусок желтого пляжа, несмотря на ранний час уже испещренного телами купальщиков, а перед мысленным взором его представало зарево пожаров, разрывы снарядов и бомб, нестерпимый вой пикирующих на город штурмовиков, и серо-голубая вода бухты казалась ему багровой. И море было багровым, и зарево над городом, и сам воздух, казалось, пропитался кровью.
– Этюд в багровых тонах, – вслух подумал и усмехнулся Леденев.
– Вы о чем это? – спросил стоявший рядом Ковтун. – А, вспомнил… У Конан-Дойля есть повесть с таким названием.
– Есть, – согласился Леденев. – Вот мы и в открытом море…
«Ракета» принялась круто ворочать влево, выходя на курс в Балацкую бухту.
…Вчера Леденев вернулся в санаторий, когда отдыхающие уже отужинали и веселились в клубе.
Юрий Алексеевич медленно поднялся в свою палату. Ковтуна в ней не было.
Не зажигая света, Леденев закурил и подошел к окну. За окном были кипарисы, веселый, многое повидавший на своем веку город, за окном было море.
Ему захотелось вдруг лечь, уткнуться головой в подушку, лежать так и ни о чем не думать.
В дверь постучали.
Помедлив, Леденев негромко произнес:
– Войдите!
Дверь распахнулась, и в палату вошел сержант милиции. Не видя никого в темноте, он отступил назад. Леденев включил настольную лампу.
– Вы ко мне? – спросил он.
– Так точно, товарищ майор! Третий раз приезжаю. От полковника Нефедова. Вас ждут.
На вечере у Нефедова, где Юрия Алексеевича встретили весьма сердечно, Леденев ничего полковнику о событиях дня не рассказал. Говорили о Поморске, жена Нефедова и сам хозяин расспрашивали о сослуживцах, все было мило и непринужденно. Леденев вернулся в санаторий, когда Иван Никитич уже спал.
Утром полковник Ковтун рано разбудил Леденева и сказал, что если тот хочет попасть сегодня, как собирался, в Балацкую бухту, то надо смываться из санатория до завтрака, иначе – хана. Пашка грозился выставить охрану и заарестовать майора-полуночника, а заодно и своего несносного дядю.
Они успели на первую «Ракету», и сейчас Иван Никитич затеял разговор о необходимости сделать налет на ракетский буфет, который, по данным Ковтуна, уже открыт.
Ни о Седом, ни о находке Игоря Миронова Юрий Алексеевич доктору, как и Нефедову, ничего еще не рассказал.
– Вы идите, Иван Никитич, мне не хочется, – сказал Леденев. – Постою тут, подышу соленым воздухом…
– Ладно, дыши, майор, дыши… А я на твою долю что-нибудь прихвачу тоже.
Ковтун ушел.
«Ракета» легла на курс, и теперь перед Юрием Алексеевичем расстилалось открытое море. Он решил, что для его размышлений лучше иметь перед глазами понтийский берег, и двинулся вдоль надстройки на корму, намереваясь перейти там на левый борт.
Когда Леденев миновал надстройку и вышел на корму, он увидел там Седого.
Седой стоял вполоборота к Юрию Алексеевичу и смотрел на Лысую Голову.
Чувство неясной тревоги охватило вдруг Леденева, он шагнул вперед и вот уже стоит рядом с Седым.
Седой отвернулся от Лысой Головы и посмотрел на Леденева. Взгляды их встретились. Седой усмехнулся.
– Доброе утро, – сказал он.
– Доброе, – ответил Леденев.
– Далеко держите путь? – спросил Седой.
– В Балацкую бухту. А вы?
– Тоже.
Наступило молчание. Наконец Леденев спросил:
– Кажется, мы с вами встречались?
– Да, – ответил Седой.
– Не припомните где?
– Отчего же. В поезде Москва – Понтийск.
«Это так, в вагоне-ресторане», – подумал Леденев, а вслух сказал:
– Тогда давайте знакомиться: Юрий Алексеевич Леденев.
– Очень рад. – Седой вновь усмехнулся и протянул Леденеву руку: – Сергей Николаевич Миронов.
В катакомбах– Не буду говорить, – сказал Гавриков, – хотя и второй раз иду на этот берег… В прошлый худо было… Шторм нас разметал. А сейчас… Сейчас будем посмотреть, парни…
– Прямо в бухту войдем, товарищ старший лейтенант?
По голосу Гавриков определил, что это спрашивает молодой матрос, родом из Мурома, Руслан Кудряшов. За непомерный рост и медвежью силу десантники прозвали его Ильей Муромцем.
– Боны там стоят, заграждения, значит, – сказал Гавриков, – но к нашему подходу их уничтожат партизаны. Тогда свободно входим в Балацкую бухту и занимаем плацдарм восточнее Понтийска. Закрепимся и ждем команды, как поступить дальше. Главное – зацепиться за берег, хоть зубами, а зацепиться…
Наступило молчание. Десантники сидели, тесно прижавшись друг к другу и к теплому капу машинного отделения. Внизу мерно стучал дизель, и катер с каждой минутой приближался к понтийскому берегу.
Курс катера упирался в вершину Лысой Головы, где сейчас развертывались события, имевшие прямую связь с судьбою и самого катера, и его командира, и десантников старшего лейтенанта Гаврикова.
– …Все, Панас, – сказал Клименко, – взрывной механизм я присоединил. Нажимаешь эту кнопку – туннеля больше не существует. А жаль его… Хороший был туннель, образец инженерного вдохновения, учебник в качестве примера приводил…
– Ничего, дорогой товарищ Клименко, – сказал водолаз. – После войны новый построишь, еще лучше прежнего будет. А сейчас – надо. Сам ведь понимаешь… А может, все и обойдется, может, Лев отменит продажу этих самых «бычков в томате».
– Все может быть, Панас.
Клименко посмотрел на часы.
– Вот как раз и срок радиосеанса, – сказал он. – Сейчас придет Мужик и сообщит нам, что делать. Давай поедим, Панас, что-то аппетит разгулялся., У меня от волнения всегда так.
– Что ж, поесть – це дило, – откликнулся старший лейтенант.
Он поднялся и ступил в темный угол, где у них хранились продукты.
– Тушенку будешь, Клименко?
– Ну ее к аллаху, давай сюда баночку рыбных, они без этикетки, сойдут и за бычки в томате.
Они приканчивали баночку рыбных консервов, так и не разобрав, что в них за рыба, когда в пещере появился Мужик.
– Подкрепляемся? – спросил он. – Меня не угостите?
– Отчего же? – сказал Гордиенко и достал еще банку. – У нас рыбный стол, а можно и тушенку.
– Давай тушенку, впереди ночь тяжелой работы, следует подкрепиться.
– Это какой еще работы? – спросил Гордиенко. – У нас все готово. Нажать только кнопку осталось. Верно, Клименко, я говорю?
– Так точно. Только кнопку…
– Лев дал нам новое задание, Панас. Тебе и мне. Товарищ Клименко остается у взрывного механизма. Он и нажмет кнопку. А мы идем в подводную пещеру, облачаемся в скафандры и уничтожаем боны, заграждающие вход в Балацкую бухту, открываем дорогу десанту.
– А потом?
– Потом действуем по обстановке. Либо уходим сюда, до выхода всего отряда на поверхность, либо присоединяемся к десантникам и вступаем в бой…
– Конечно, присоединяемся! – воскликнул Гордиенко. – О чем речь?! Только так!
Мужик улыбнулся.
– Ладно, ладно, Панас, – сказал он. – Будет для тебя хорошая драка.
– А как же я? – тихо спросил Клименко.
– Вы останетесь здесь. Сигнал для взрыва примет Щербинин, он пришлет сюда связного. Условная фраза та же. Как услышите ее – нажимайте кнопку.
– А чем рвать боны? – спросил Панас. – Отсюда возьмем?
– Отсюда нельзя! – возразил Клименко. – Иначе я не гарантирую результатов взрыва!
– Успокойтесь, товарищ Клименко, – сказал Мужик. – Взрывчатку я взял отрядную. Панас! Ты сходи за ней в Голубую галерею, там я ее оставил, а я пойду в подводную пещеру, приготовлю резиновую лодку и скафандры. Ну, товарищ Клименко, простимся. Увидимся теперь уже на поверхности, при свете солнышка.
Клименко шагнул к ним, и они оба, Мужик и водолаз Гордиенко, крепко стиснули его с двух сторон.
– Не скучай, дружище, – шепнул Панас. – А будешь кнопку нажимать – о нас вспомни. Мы где-нибудь над тобой будем.
Панас Гордиенко тащил взрывчатку в подводную пещеру и довольно ухмылялся, представляя, какой «шорох» наведет он немцам наверху.
Освещая себе дорогу электрическим фонарем и держа под мышкой ящик с тринитротолуолом, Гордиенко вышел наконец к подводной пещере. Он увидел, что резиновая лодка уже на плаву. Мужик, облаченный в скафандр, но без маски, отошел в ней от берега метров на пятьдесят и возился с буйком, к которому был привязан трос, ведущий в подводный ход.
– Эй, Панас! – крикнул Мужик.
– Я, – отозвался Гордиенко.
– Скафандр на берегу! Одевайся пока… Я сейчас подгребу! Жди меня!
Гордиенко опустил на землю ящик со взрывчаткой и, нашарив лучом фонаря сложенный в стороне скафандр, шагнул, чтоб поднять его.
В то же мгновение сильный удар по голове лишил Гордиенко сознания.
…Десантная группа старшего лейтенанта Гаврикова была уже неподалеку от входа в Балацкую бухту, когда командир катера позвал Гаврикова в рубку.
– Должен быть сигнал с берега, старлейт, – сказал он, – что боны уничтожены. Мы уже близко, а сигнала не вижу. Вон чернеет южный входной мыс, оттуда должен мигать фонарь.
– Странное дело, командир, – хмыкнул Гавриков. – Если б партизаны подорвали боны, то немцы б сейчас такую кутерьму устроили… А тут тихо.
Командир посмотрел на часы.
– Через пятнадцать минут начнут артподготовку корабли и пойдут главные силы десанта. А вот что с твоей группой делать – ума не приложу.
– Высаживай меня на берег. Если сигнала не будет и боны на месте – гони корабль к южному мысу.
– Там скалистый берег, не заберешься.
– Заберусь.
Сигнала они так и не дождались.
Командир сумел подвести катер к скалистому берегу так, словно это был причал. Десантники один за другим покидали палубу катера и карабкались все выше и выше. Над Понтийском уже гремела канонада, и это отвлекло внимание немцев, охранявших подходы к Балацкой бухте, позволило десантникам высадиться незамеченными.
Но когда на катере оставалось еще несколько человек, темноту ночи вдруг прорезал луч прожектора. Он осветил и катер, стоявший у камней, и фигурки прижавшихся к скалам десантников.
– Вот сволочь! – выругался Гавриков и выпустил длинную очередь из «Дегтярева».
Прожектор погас. Но десантников заметили, и разноцветные трассы пуль возникли в темноте.
– Ухожу! – крикнул командир и дал ход.
Не успевшие выпрыгнуть десантники бросились в воду.
– Вперед, парни! – крикнул Гавриков. – Забирайтесь повыше, там нас достать труднее…
Это были его последние слова.
Светящийся уголек пробил сердце старшего лейтенанта Гаврикова.
