Текст книги "В мире фантастики и приключений. Выпуск 7. Тайна всех тайн"

Автор книги: Станислав Лем

Соавторы: Сергей Снегов,Георгий Мартынов,Илья Варшавский,Геннадий Гор,Лев Успенский,Аскольд Шейкин,Александр Мееров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 45 страниц)

4

Камера потускнела, страстные импульсы мозга Вийона, уже тысячу лет, постепенно ослабевая, мчавшиеся в галактическом пространстве, забивались шумами иных излучений. На минуту показался древний Париж – темный переулочек, кривые дома, смыкавшиеся верхними этажами, золотарь с переполненной бочкой, распахнувший пасть в половину экрана: «Ах, Франсуа, ты ли это, иди сюда, крошка, я тебя поцелую!» Еще на минуту запылали дрова в камине, пламя выхлестывалось наружу, оно то отдалялось, то близилось – Вийон, озябший, лез к огню и, обжигаемый, отскакивал. Затем и эти видения пропали. Больше никаких картин не возникало на экране. Рой выключил механизм.

– Неужели мы не разгадаем тайну его смерти? – сказал огорченный Генрих. – Сколько помню, гибель Вийона окутывает загадка.

– Давайте подведем итоги, – предложил Рой, игнорируя сетования брата. – Мне кажется, можно подискутировать и о результатах, и о новых задачах.

Петр с пятого на десятое слушал, о чем говорили работники института. Его томило удивительное ощущение, он хотел разобраться в своем томлении и уже собирался уходить, когда к нему обратился Рой:

– Разве тебя не интересуют наши предложения?

Петр заставил себя слушать внимательнее. Сотрудники института одобряли идею Генриха – искать излучения большой интенсивности, чтоб с их расшифровки начать знакомство с летописью давно умерших людей. Но этого мало. Надо усовершенствовать аппарат, чтобы читать любую волну, излученную любым человеческим мозгом. Выяснить и записать события жизни, мысли и чувства всех людей, живших когда-либо на Земле. Нет человека, от неандертальца до современника, чья жизнь не заслуживала бы изучения. То, что в прежние времена называлось наукой истории, пока лишь каталог действий и дат отдельных выдающихся людей: сильных интеллектом ученых, инженеров, мастеров искусств и важных должностью полководцев и монархов. Их институт ныне покончит с таким унизительным обращением с людьми. Вес, самые простые, станут равны великим. За время существования человечества на Земле жило около двухсот миллиардов человек. Составить двести миллиардов биографий, разработать новую науку о человеческой истории – такова задача.

Петр вслушивался в споры и предложения, честно старался во всем разобраться, но мысль его, прихотливая и яркая, уходила в сторону… Он видел снова крутую улицу Тулузы, холодную камеру, грязные кривушки Парижа, с ним разговаривали президенты парламентов, тюремные сторожа, беспутные бродяги и воры. И Петру хотелось, оборвав споры, отчаянно крикнуть: «Послушайте, да понимаете ли вы, что это такое! Это же иной мир, совершенно иной мир – и он отдален от пас всего одной тысячей лет!»

Да, конечно, и он, и все они, сотрудники института, и тот же Рой, и тот же Генрих, они все учили историю, им известно по книгам, по лекциям, по стереокартинам в музеях прошлое человечества, так неожиданно зазвучавшее сегодня с экрана. Нового нет ничего, он знал всё это и раньше. Всё повое, всё! Он раньше только знал ту эпоху – спокойной мыслью, не чувством. Сегодня он ощутил ее, испытал потрясенной дутой, сегодня он побывал в ней – и в ужасе отшатнулся!

И Петр думал о том, что и ему, и работникам института, и всем людям его времени, вероятно, так до конца и не попять своих предков, горевавших и насмехавшихся сегодня на экране и всё дальше от Земли уносящих навеки отлитое, крепче, чем в бронзе, волновое воплощение своего горя и смеха. Три четверти их забот, девять десятых их страданий, почти все их напасти, да что таиться – и две трети их радостей чужды современному человеку. Нет уже ни советников, ни президентов парламентов, ни тюрем, ни тюремщиков, ни воров, ни бродяг, ни чахоток, ни потаскух, ни голода и холода, ни преждевременной смерти, ни насилия над творчеством. Ничто, ничто теперь не объединяет их с мучительно прозябавшими на Земле предками, незачем пылать их отпылавшим страданием, – о них нужно эрудированно рассуждать, больше ничего не требуется.

Так молчаливо твердил себе Петр, чтоб успокоиться. Но успокоение не наступало, смятение терзало всё горше. Он стал сопричастен чужому страданию и боли – и сам содрогался от боли, и сам страдал за всех незнакомых, давно отстрадавших…

Генрих толкнул друга рукой:

– У тебя лицо – словно собираешься заплакать! Ответь Рою.

Петр поднялся:

– Боюсь, ничего интересного для вас не скажу. Разрешите мне уйти, я устал.

5

Была ночь, и Петр один шагал по пустому бульвару. Он мог бы вызвать авиетку, но домой не хотелось. Ему никуда сейчас не хотелось.

Он присел на скамью, обернул лицо к небу, отыскал созвездие Стрельца. Отсюда, без приборов, созвездие было маленькое и тусклое. Петр закрыл глаза. К нему вдруг вернулись чувства, томившие его во время долгой экспедиции к центру Галактики.

– Пустота, – прошептал он, вспоминая пережитые и преодоленные страхи. – Боже мой, абсолютная бездна! И мы ее вытерпели!

Вытерпели ли? Всё осталось позади, всё совершалось сызнова. Он сидел с закрытыми глазами па скамейке ночного бульвара – и мчался в гигантское сгущение звезд, светил было так много, что в страшном своем далеке они казались туманным облачком – сияющее расплывчатое пятно, чуть мерцающее сквозь темные массы космической пыли… Нет, как они тогда говорили? В центре Галактики пылает звездный пожар, и пламя заволок космический дым, да, кажется, так они говорили. Они подшучивали и трудились, надо было поддерживать себя шуточкой и работой – кругом была бездна! Гигантские машины звездолета уничтожали впереди пространство, корабль вырвался в сверхсветовую область, оставил за собой релятивистские эффекты повседневного мира, но, изменяя метрику космоса, он не отменил безмерности мирового простора, это было свыше его возможностей: кругом по-прежнему была бездна, и они падали, всё падали в бездну, в три тысячи раз обгоняя свет, – бездне не было дна!

Да, в этом была главная мука, если уж говорить о муках. Ни один человек на Земле и окружающих Солнце звездах не способен понять тех ощущений, может, лишь первые космонавты, двигавшиеся с досветовыми скоростями, пережили это. Разве сытый поймет голодного? Кругом все близкие звезды, экспрессы твои уже третье столетье далеко оставляют за собою свет, дни, педели пути – и ты па месте. Пустота лишь разделяет светящиеся шары с планетами вокруг шаров, она не сама по себе, она легко преодолима – таков этот район Вселенной, звездная родина человечества. Здесь не заболевают болезнью бездонности, такая болезнь здесь немыслима!

А их терзал непреходящий страх перед неизмеримостью пустоты – ужас вечной, без дна, бездны. Они голодали особым голодом – томлением по вещной материи. Им казалось, что всё равно, какова эта материя, звезда или пылевая туманность, планета или рой метеоритов, – только не зловещая пропасть. «Пустота для себя и в себе» – так они острили о ней. Вот каково было их состояние во время многолетнего падения в той бездне!

Нет, больше эти ощущения не появятся в звездном просторе, как бы далеко ни умчался он в новой экспедиции. Беспредельной бездны, неизмеримого провала во Вселенной отныне не существовало. Мировая пустота была не пуста.

Петр снова поднял голову к звездному небу. В космических просторах мчались волны новооткрытых излучений. Они пересекались и сталкивались в каждой точке мира, они неслись со всех направлений и во все направления. Двести миллиардов расширяющихся волновых сфер, творение и летопись жизни когда-то существовавших людей, миллиарды миллиардов волновых облаков, созданных иными разумными существами, может, и не миллиарды миллиардов, а триллионы триллионов – все они были там, в межзвездной пустоте. Звезды рождаются и умирают, Галактики образуются и распадаются, а в мировых просторах, сравнимые со звездами но долголетию, несутся, слабея, но не уничтожаясь, волновые знаки жизни, что некогда родилась в мире. Нет, не безмерность зловещей пустоты, по радостное соприсутствие того, что когда-либо существовало живого и разумного, – вот что суждено отныне ощущать пм в межзвездных просторах!

И Петр испытал чувство, еще удивительней того, в институте… Он словно посмотрел на себя со стороны и увидел: сквозь его тело мчатся – со всех направлений и во все направления – волны, порожденные давно и недавно погибшими разумными существами. Он словно стал фокусом, где переплетались эти неоткрытые еще излучения. В маленьком его теле, жившем своей маленькой жизнью, бушевали миллионы иных, давно отгремевших жизней.

Его пронзил озноб. Ему стало тесно от толкотни чужих жизней, наполнявших каждую клетку тела. Картина была непредставима. Засмеявшись, он мотнул головой, отбрасывая видения. И в той далекой экспедиции к центру Галактики они встречались со многим таким, что трудно было изобразить вещной картиной, но что отлично поддавалось научному анализу. Важно – понимать. То новое, что открылось ему, было просто, в основе его лежали вещественные законы.

Он шел, радуясь новому пониманию. Больше его никогда не настигнет страх одиночества. Всюду с ним будет безмерная, разнообразная, вечная, как материя, жизнь.

Геннадий Гор
ВОЛШЕБНАЯ ДОРОГА

1

– Милый мой, – сказал дядя, – в этой комнате необыкновенное окно. Но я тебе не советую смотреть в него слишком часто.

Дядя, веселый загадочный старик, немножко похожий на Жюля Верна, открыл дверь, и я оказался в комнате с необычайно светлым и синим, как речная струя, окном.

На столе лежала книга. Название книги показалось мне странным: «Чья-то жизнь».

– Чья жизнь? – спросил я дядю.

– Твоя.

– Моя?

– Да. Твоя. Ты скоро в этом убедишься.

– А как моя жизнь могла попасть в эту книгу?

– Потерпи, – сказал дядя. – Через несколько дней узнаешь.

Я посмотрел в окно. За окном стоял лес.

Через несколько минут я снова посмотрел в окно, леса уже не было. Вместо леса лениво лежала гора, а перед горой текла речка.

– Куда исчез лес? – спросил я дядю. – И откуда появилась гора? Ее ведь здесь не было.

– Потерпи, – сказал дядя. – Через несколько часов узнаешь. Тебе расскажет об этом книга, которая лежит на столе.

Дядя ушел, а я сел за стол и раскрыл книгу.

Я стал читать и с первой же фразы понял, что в книге речь идет обо мне. Я узнал себя. Это было удивительно, словно, идя по улице, я завернул за угол и встретился лицом к лицу с самим собой.

Я всегда чувствовал себя неуверенным, когда встречал человека, похожего на меня. Меня охватывало чувство смущения, а то даже и вины, словно встреченный мною прохожий мог обвинить меня в заимствовании, почти в краже. Но, читая эту книгу, я узнавал не своего случайного двойника, а себя самого, будто стоял перед зеркалом и разглядывал свое отражение.

Мое отражение подмигивало мне со страниц книги, намекая, что между мною и персонажем странной повести существует подспудная связь.

Я встал, вздохнул, а затем подошел к окну. Горы уже не было и речки тоже. За окном теперь шумело море. Над заливом кружились и тоскливо кричали чайки. Набегая на песок, пенился прибой. Пахло водорослями и солью.

Я снова сел за стол и углубился в чтение. Было совершенно ясно, что повествователь рассказывал обо мне, но неясным пока было другое – обращался ли автор книги к многоликому читателю или только ко мне лично.

Книги вряд ли пишутся для единственного читателя, они пишутся для каждого, кто пожелает войти в удивительный контакт с автором, контакт, который принято называть чтением. Сам процесс проникновения посредством сменяющихся слов и предложений в духовное единство героя, читателя и автора всегда поражал меня своей крайней загадочностью. В романе или повести что-то происходило с другими, непохожими на меня людьми, но почему-то всегда интимно касалось лично меня, словно люди, изображенные в книге, были в кровном или духовном родстве со мной.

Но это была не совсем обычная книга, чем-то похожая на окно, за которым менялся мир, не сообразуясь с логикой обычной жизни. Книга рассказывала мне не о посторонних людях, а о том, кем был я и кем я казался самому себе и людям, знавшим меня.

Я встал, чтобы посмотреть в окно и узнать – по-прежнему ли там море или уже что-то новое, непредвиденное.

Моря не оказалось. Вместо него звенела степь, пахнущая полынью. Вдали поблескивало степное озеро. Огромное небо висело над степью. Парил ястреб.

Но точно такое же небо описывалось на странице, которую я прочел, прежде чем подойти к окну. Там описывались степь, запах полыни. От напечатанных слов веяло июльским жаром, сушью и степным безразличием к человеку, который шел по дороге. И, кроме того, в небе там тоже парил ястреб.

Я перевернул сразу двадцать или тридцать страниц и стал читать новую главу. Было такое ощущение, словно я заглянул в свое собственное будущее.

Герой повествования плыл в лодке по спускающейся с гор таежной реке. Река неслась с неистовой быстротой и несла меня, обрушивая всю свою мощь, все свое лесное таежное бешенство на камни, торчавшие из воды.

С берега смотрела на меня лосиха сочувственными глазами зверя, догадавшегося, что человек попал в беду. Вокруг нее был покой лиственничного леса, тишина, трава, ветви и лосиные следы, примявшие траву. Вокруг же меня было бешенство, захватывающая дух быстрота и грохот. Держа в руке весло, я пытался вмешаться в дела сошедшей с ума реки, но меня несло вниз, бросало из стороны в сторону.

Не дочитав до конца длинной фразы, я встал и подошел к окну. За окном стоял мой дядя, веселый загадочный старик, немножко похожий на Жюля Верна, и смотрел на меня сквозь синее, как струя воды, стекло.

Он побарабанил пальцем по стеклу, я распахнул окно, повеяло свежестью сада. Дядя стоял в саду и, маня меня пальцем, говорил:

– Хватит читать. Довольно. Выходи на свежий воздух. Чудесный день. Волшебная дорога. Мы погуляем с тобой по этой странной дороге.

2

Мы с дядей вышли на волшебную дорогу, которая то спускалась с зеленого холма, то снова подымалась на холм, играя с пространством и пешеходами. Казалось, природа читала нам поэму, подставляя вместо слов холмы, ветви кленов, облака, синь воды и неба.

На лугу ржала лошадь. Гоготал гусь, плавая в похожем на облачко кудрявом пруду.

Важно восседая на моторной коляске, нас обогнала дебелая дворничиха.

– Здравствуйте, волшебник, – сказала она дяде игриво.

– Разве ты волшебник? – спросил я дядю.

Он очень смутился, покраснел, стал вытирать носовым платком лоб.

– Ну что ты? Как можно? Это в наш-то просвещенный век…

Но я не отставал от него:

– Случайно это не ты менял пейзаж за окном, когда я сидел за столом и читал книгу?

Длинное узкое лицо дяди стало еще более смущенным.

– Чушь! Я материалист. Я уважаю законы природы.

– Я тоже, – сказал я. – Но пейзаж все же менялся.

– В книге? – спросил дядя.

Я не хотел его огорчать и сказал:

– Да, в книге. Эта странная книга поразила меня.

– Чем? – спросил дядя.

– Пока умолчу, – сказал я. – Я ее еще не дочитал и не знаю, чем она кончится.

– Это хорошо, что ты не знаешь конца.

– В конце что-нибудь случится? – спросил я.

– Потерпи, – сказал дядя. – Сам узнаешь, когда прочтешь книгу.

Дорога круто свернула. Мы оказались в лесу. Лес был густ, душен, деревья теснили нас, превратив дорогу в тропу.

Дядя огляделся и вдруг признался мне:

– Я в самом деле хочу стать волшебником.

– Для чего? – спросил я. – Ты же материалист. Диалектик. Тебе нельзя.

– Теперь можно, недавно я ушел на пенсию. У меня много свободного времени. И я хочу использовать это свободное время, делая приятное людям.

– А они не привлекут тебя за это к ответственности?

– За что?

– Волшебство – это пережиток, суеверие, – сказал я.

– Не всякое, – сказал дядя и стал еще больше похож на Жюля Верна. Свои чудеса я хочу запатентовать как крупное изобретение и подвести под них строго научную базу. Не забывай, что я член Дома ученых и сотрудник журнала «Знание».

– А в редакции журнала знают, что ты волшебник?

– Пока нет. Не знают. Но, возможно, догадываются. Я вижу это по выражению лица кассирши, когда она выплачивает мне гонорар.

– Кассирша – это еще ничего. Важно, чтобы не догадался редактор.

– Пустяки. Скоро я подведу под свои чудеса строго научную базу.

– А без базы нельзя?

– Как-то неудобно. Я все-таки материалист.

– Материалисты, – сказал я, – не поступают так со своими гостями, не меняют обстановку за окном, а дают людям привыкнуть.

– И ты привыкай, – сказал дядя.

– Попробуй-ка привыкнуть. То речка, то гора, то лес, то пустыня, а то просто ничего, пустота. Это противоречит законам природы.

3

Вечером, сидя на веранде, мы пили чай и вели беседу.

– С юношеских лет, – сказал дядя, – я боролся с отсталостью, с разными пережитками и суевериями. Но под старость мне почему-то ужасно захотелось творить чудеса.

– На строго научной основе?

– На строгой…

– Тебе это не удастся. Наука враждебна волшебству.

– Мое волшебство имеет прогрессивный характер. Если хочешь знать, я поэт, хотя и не пишу стихов. Я ищу интимного контакта с вещами и явлениями, с людьми и природой. А за то, что я ушел на пенсию, ты меня не осуждай. Я ведь очень стар.

Дядя встал и сказал:

– Ты меня извини. Я пойду работать.

– Творить чудеса?

– Нет. Искать научное обоснование. А ты пойди к себе. Почитай книгу о своей жизни. Только старайся пореже смотреть в окно.

Я ушел в свою комнату и сразу же вспомнил, что дядя не советовал мне смотреть в окно. Окно было завешено портьерой, а на столе лежала книга.

Я не утерпел, раздвинул портьеру и посмотрел в окно. Светила большая круглая луна. Перед окном лежала ночная пустыня. До меня донесся рев разгневанного льва. Я подумал: «Дядя по-прежнему творит чудеса, под которые трудно подвести строго научную базу». И еще я подумал: «Старика не стоит упрекать. Он очень огорчится, если его обвинят в агностицизме».

Лев рычал. Луна светила. Пустыня пылала, как раскрытая печь. Я повернулся спиной к окну и сел за стол, чтобы продолжать чтение.

Лодку несло среди торчавших из воды камней. В лодке сидел я сам. Держа плоские весла, я пытался бороться со стихией. Река грохотала как гром.

Но вот пороги кончились. Стало тихо. По обеим сторонам реки росли березы, я причалил к берегу и вышел из лодки. На берегу стоял дом. Я подошел к окну и заглянул сквозь прозрачную синь стекла в комнату. В комнате я увидел дядю, веселого загадочного старика, немного похожего на Жюля Верна.

Старик сидел у рояля и играл, быстро перебирая клавиши длинными девичьими пальцами. Но музыки не было слышно. Вместо музыки слышался птичий свист, звон дождевых капель, журчанье ручья, серебристое ржание кобылицы.

Старик встал и подошел к окну. Он увидел меня и распахнул окно. На его узком загадочном лице играла усмешка.

– Как тебе нравится книга, которую ты читаешь? – спросил он меня.

– У меня еще не сложилось определенного мнения.

– Читай, не спеши, – сказал дядя, – ведь это твоя жизнь.

– Моя жизнь? – удивился я. – Но мне никогда не приходилось плыть на лодке среди порогов, подвергаясь такой страшной опасности.

Дядя посмотрел на меня и усмехнулся.

– Но ты же не погиб, – сказал он, – опасность позади, и разве тебе не приятно о ней сейчас вспомнить?

– Все это случилось не со мной, – сказал я.

– Не спорь. И не скромничай. Ты проявил незаурядное мужество и не дал стихии погубить себя. Я горжусь тобой… Не спорь. А лучше оглянись и посмотри, что позади тебя.

Я оглянулся и отпрянул. Позади меня была зима, хотя несколько минут назад еще было лето. Вместо листьев на деревьях висели снежные хлопья. Пушистый снег лежал на земле. На снегу были видны заячьи следы.

– Волшебничаешь? – сказал я дяде.

– Да, – сказал дядя грустно. – Но, понимаешь, все это меня не удовлетворяет.

– Почему?

– Все потому же. Не удается подвести теоретическую базу. Нужно как-то все это объяснить, примирить с разумом. Но пока не получается. Видишь ли, я плохой теоретик.

– Ничего, – сказал я. – Не огорчайся. Сейчас и физики не все могут объяснить, например происхождение и природу квазаров. Со временем объяснят. И под твои чудеса тоже подведут теоретическую базу.

Дядя вышел из домика, и мы снова отправились по волшебной дороге.

Холмы, деревья, озеро – все это словно только что возникло, покрытое свежим, пушистым снегом. С дерева на дерево прыгала белка. И дядя шел с таким видом, словно всю эту внезапную, живую и поэтичную картину создал он сам благодаря волшебному мастерству.

4

Я собирался написать письмо своей жене в город, но не знал, с чего начать. Всё, что происходило со мной в волшебном домике моего дяди, было непереводимо на язык обыденной жизни и привычных чувств.

Я долго смотрел на чистый, белый, ничем не заполненный лист бумаги, а затем стал писать о том, что вам уже известно.

Написав письмо, я подумал, что жена, пожалуй, не поверит мне или вообразит, что я заболел какой-то новой, еще не известной врачам болезнью, когда человеку кажется то, чего нет и не может быть. Я запечатал конверт и собирался написать адрес, но не мог его вспомнить. Я забыл не только номер дома, но даже название улицы. Казалось, кто-то похитил мое прошлое.

Стараясь припомнить свой собственный адрес, я подошел к окну и посмотрел. Перед окном стояло дерево, под деревом – скамеечка, а на скамейке сидел красивый молодой человек с лукаво-печальным выражением лица.

– Кто вы? – спросил я этого молодого человека. – Откуда?

– Из будущего, – ответил он мягким, глубоким голосом, голосом поэта.

– Из какого будущего? – спросил я.

– Из вашего. Вы слишком медленно читаете книгу о вашей жизни. На следующей странице вы найдете меня. Наши пути пересекутся. И мне, к сожалению, придется сыграть немаловажную роль в вашей жизни.

– Какую?

– Вам лучше бы узнать это из книги. Но если вам не терпится, я могу вам сказать. Я причиню вам много страданий. Ваша жена уйдет со мной. Это произойдет не сразу. Она долго будет бороться с собой. Но это сильнее ее и вас, а если хотите, и меня. Это настоящее чувство. Вас она не любит. Но об этом вы узнаете через несколько лет, когда она уйдет от вас.

– Не может этого быть, – сказал я.

– К сожалению, может. И вы в этом убедитесь, когда перевернете страницу книги. Это всё еще впереди. И я дал бы вам один совет: пока этого еще не произошло, цените больше свою жену. Она еще с вами. Потом наступит день, когда вы почувствуете свое одиночество. До этого дня еще несколько лет. Но день этот неизбежен. Ведь я появился из будущего.

– А как вас зовут?

– Виктор, – ответил он, – Виктор Петрович. И я могу даже дать свой адрес.

И он назвал мой адрес, тот самый, который я никак не мог вспомнить, когда закончил свое письмо жене.

– Это же мой адрес, – сказал я.

– В настоящее время – да. Но что касается будущего – там другая картина. Вы переедете на новую квартиру в Купчино, а я поселюсь в бывшей вашей, с бывшей вашей женой, которая станет моей.

– Не будет этого.

– Будет. Я-то лучше вас знаю. Я ведь только что оттуда, из будущего, с еще не прочитанной страницы вашей жизни.

– Но зачем это? Зачем? Человек не должен обгонять самого себя, а жить, идя с временем и с самим собой в ногу. Зачем вы пришли раньше назначенного срока?

– Спросите волшебника – вашего дядю. Это он изъял меня из моего дня и часа и прислал сюда, под это окно. По-видимому, он хотел, чтобы мы познакомились. Может, он ставил себе и другую цель.

– Какую?

– Вы лучше знаете характер вашего дяди. Он не злой волшебник, скорее добрый. И он, наверное, вам желает добра.

– А вам?

– Наверное, и мне тоже, если он не страдает семейственностью.

– Вряд ли страдает. А он не может изменить мое будущее?

– Сомневаюсь. Ведь я же пришел оттуда. Привет вам от вашей бывшей жены. Она часто вспоминает вас добрым словом и иногда жалеет, что ушла от вас, хотя вы плохо мыли шею и иногда скупились на мелкие расходы. Да, иногда она жалеет, но не радуйтесь и не обманывайте себя: она к вам не вернется, слишком много воды утекло.

– Вы говорите таким тоном, словно жена уже ушла от меня.

– Нет. Пока все в порядке. В вашем распоряжении еще несколько лет. Но ведь все временно в нашей жизни. И к тому же я пришел сюда вовсе не для того, чтобы вас утешать.

– А для чего?

– Не знаю. Просто так. Оттого, что ваш дядя раньше срока перевернул страницу вашей жизни, а заодно и моей. В сущности, все еще далеко, все еще впереди, и я вас не знаю. Давайте условимся, что всего этого еще не было, как в обычной жизни.

– Я не понимаю, чего вы от меня хотите? Уж не хотите ли вы, чтобы я забыл все, что узнал от вас?

– Да, – сказал он. – Забудьте, как вы забыли свой собственный адрес. Человек не должен забывать свое прошлое. Но будущее! Он не должен его знать, его еще нет, оно будет… Да вот, кажется, идет ваш дядя.

Дядя подошел тихо, как и полагается волшебнику.

– Здравствуйте, – сказал он. – Я рад, что вижу вас вместе. Мне нужно с вами поговорить. Вы можете поздравить меня. Я, кажется, нашел научное обоснование для скромных чудес, которые я время от времени творю.