Текст книги "Макс Шрёдингер (СИ)"

Автор книги: Станислав Конопляник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Ну вот, а я хотел на воскресенье к маме завалиться.

Оглушительный хлопок и женский визг, а после темнота. Эта темнота не дарила покоя. Это словно сон с температурой под сорок. Ты бы уже и рад проснуться, но не можешь, а вокруг кружатся тошнотворные образы.

Вскоре я очнулся, но всё ещё лежал с закрытыми глазами, словив головокружение.

На обратной стороне закрытых век я видел перекошенное лицо Виктории, протыкаемой железным стержнем в руку толщиной. Она кричала перед смертью. Ей было очень больно. Понять, принять и простить? Я не мог поверить в то, что это всё сделала Аня, я не хотел с ней расставаться. Пусть это всё будет неправдой! А даже если это и правда…

Виктория ходила по краю лезвия с тем, чтобы шантажировать, используя меня в качестве заложника, и чтобы никто не пострадал. Она явно дала понять, что это дело не было для Ани последним, хотя Аня свою часть выполнила. Понять Аню было не сложно.

Может быть стоило всё же договориться? Это уже по части принятия. Я не мог представить себе, чтобы я вот так поступил с другим человеком. Тут до меня начинал доходить смысл и всех остальных её фраз. Она не шутила! Никогда! Вот тут понять было сложнее. Ладно, одно принятие в единицу времени. Принять… Моё сердце не могло такое принять.

И, следом за этим, камешек сомнения застрял в ботинке наших с ней чувственных отношений. Мне не за что было её прощать, ведь она ничего не совершила, но за непринятием следует неприязнь.

А иногда даже страх. А что если я её так же расстрою? А что если её расстроят другие люди? А что если я ей вдруг случайно совру? Натянет ли она меня на пилон? Она хмурилась, когда я подыграл. Ходил ли я тогда по грани? Осознавал ли я, что моя жизнь была в опасности?

Может стоило окрестить меня беспросветным романтиком, но даже сейчас вначале нужно было выслушать её версию.

Я продрал глаза и попытался сесть. Подо мной кровать, рядом со мной на стене ковёр, смутно знакомый. Я не был дома уже очень и очень давно. Я имею ввиду у мамы дома.

– Аня! – вырвалось у меня.

На табурете рядом я увидел свою маму, смотрящую на меня строго и с укором.

Она не была молода. Морщины, седина, которую она не подкрашивала, но при этом холодный и расчётливый взгляд, который, я знал, может быть ласковым и любящим. Волосы её были распущены, падали вниз на спину. Всегда её волосы были до пояса, сколько я себя помню, всегда густые. Сейчас чуть проредели от вечного стресса, но всё же. Она была в свободной хлопковой рубашке и в длинной юбке, с босыми, стоптанными ногами. В морщинистых руках она держала телефон.

Я повертел головой. Большая комната, четыре кровати, все пустые, кроме моей. Только я и мама, никого больше. Сколько она тут сидела? Я глянул на часы – суббота, три часа дня.

– Её здесь нет, – холодно заметила она. – Это ведь тоже она, да? – холода не убавилось, а только прибавилось.

Она показала мне телефон, в котором была в последних новостях в графе «разыскивается» фотография Ани.

Глава 8. Важное мнение

Я смутился и слова застряли у меня в горле.

Как я здесь оказался? Почему сейчас? Что там произошло? В Аню выстрелили и она истекала кровью!

– Где она? – вскочил я.

Мама удивлённо раскрыла на меня глаза.

Да, чёрт возьми, сейчас я не в состоянии сюсюкаться и подчиняться! Ане угрожает опасность! Надо было не лежать с вертолётами в голове, а бежать к ней, вызывать ей скорую (но нельзя скорую, её упекут за решётку сразу), пережимать рану. В неё стреляли! «Не переживай за меня», – пронеслось в памяти и я, против воли, выдохнул и уселся снова на кровать.

– Привет, мам. Извини, что без предупреждения.

– Да вы вообще свалились непонятно как. Через забор перелазили что ли?

Я раздирал свои пальцы от нервов. Мама это видела, встала, уселась рядом, обняла меня. Я ничего не сказал, обнял её.

– Мам, ты же знаешь, что я тебя люблю, да?

– Да, знаю, Максимка. И я тебя люблю тоже. Твоя девушка в соседней комнате, она раньше очнулась, но у неё майка в крови была.

– Ей нужно доктора, но в больницу нам нельзя! – тут же заявил я.

Что же делать?

– Не нужно ей доктора. С чего ты взял. Это видимо не её кровь была.

Всё же бессмертная? Соврала?

Мама ещё раз посмотрела на меня с укором. А я вдруг представил, как Аня произвела на неё «первое впечатление» и ужаснулся.

– Аня что-то говорила?

– Молчит, как рыба об лёд, – расхохоталась она. – А чего это ты так распереживался? Если уж она хорошая девочка, то от того, что скажет какую-нибудь чепуху, плохой она не станет. Но что-то я сомневаюсь, является она хорошей. Ах, Максимка, связался с ней и уже тёте Вале наврал с три короба, – с укором посмотрела на меня мать замолчала.

– И что делать? – совсем по-детски шморгнул я носом.

Мамино мнение было решающим. Наша семья жила большой общиной, и хоть мы и были расселены по всей стране равномерно, а всё равно за всеми присматривала мама. Старше неё была лишь тётя Антонина Олеговна, ей было шестьдесят пять, или шесть, но она была бестолковой. Роль главы маме перешла от моей бабушки – Ефросиньи Гайской, когда той исполнилось семьдесят и когда та захотела на покой сама.

Ещё не до конца осознавая ситуацию я понимал, что мне вскоре предстоял самый сложный выбор в моей жизни.

– Что-что? Решать проблемы. Максимка, она в розыске.

– Я тоже. И нам помощь нужна!

– Не перебивай мать! Ты не в розыске, это ошибка просто. Тебя я хорошо знаю. А вот она, эта девчуля тебя в могилу сведёт. Она хоть совершеннолетняя?

Я кивнул.

– Ну и сколько ей.

– Она меня старше, – буркнул я, смущаясь.

– Вот! Тем более! Великовозрастная, а мозгов нет, раз с Новым Бурсом связывается. И во что вы такое влезли, что она вся была в крови? И кто эти новые твои «друзья»?

Она посмотрела на меня внимательно.

– В перестрелку. Случайно.

Выстрелы, голоса, крики, пули, кровь. Всё стояло перед глазами и руки начало бить мелкой дрожью.

– Случайно ничего не бывает. С ней твоя жизнь обречена на вечные случайности, понимаешь?

Я кивнул, но оскалился:

– А без неё моя жизнь просто обречена, понимаешь?

Мама замолчала, грустно смотря на меня.

– Как же не понимать, – тон её смягчился, но лишь на мгновение. – Я поговорю с ней, а уж потом будем говорить о чём-то с тобой. Только вот молчит она, словно немая. Она немая?

– Нет, мама. Она обычная, – скрывая злость буркнул я. – Дай мне присутствовать.

– Исключено!

– Тогда дай поговорить с ней вначале, – напирал я.

Мама отстранилась:

– Максимка, не узнаю тебя.

Она рассмеялась.

– Что смешного?

– Ничего особенного. Иди, разговаривай.

Я встал, неуверенно вышел в коридор и завернул в другую комнату. Она сидела на кровати с закрытыми глазами. На ней была новая майка на размер больше. Лицо её немного изменилось, стало более бледным, под глазами появились синяки.

Стоило мне шагнуть за порог, как она открыла глаза и соскочила с кровати, подбегая ко мне и обнимая меня:

– Ты живой. Я боялась даже спросить!

Странная фраза, после того, что с тобой было.

Я попытался задрать ей майку и посмотреть рану, но тут же получил по рукам. Она залилась краской, виновато на меня поглядывая, сама приподняла. Там был лишь розовый рубец.

– Исцеление – не мой конёк. Мне всё ещё плохо. Макс, куда мы попали? Кто эти люди? Я молчала, Макс, ни слова не говорила!

Умничка, – подумал я, а после решился сказать это вслух. Аня заулыбалась.

– Мы дома у моей мамы, – объяснил я.

Аня замерла, переваривая услышанное.

– Мне же нужно хорошо себя вести с твоими родственниками? Они для тебя важны?

Опять странные вопросы.

– Мама самый дорогой для меня человек. Постарайся не врать и быть вежливой.

На лице Ани промелькнуло знакомое выражение лица. Как тогда, когда следователь говорил про мою бывшую жену – ревность.

– Она будет со мной говорить? – слабым голосом спросила Аня.

– Она в нашей семье даёт разрешение на отношения, так заведено.

– Зачем? – в глазах её была паника. – Зачем нам ещё кто-то? Макс, мы же сами можем всё решить! – Она заглянула в мои глаза и увидела там ответы, смутилась, прижалась ко мне. – Я поняла, – холодно сообщила она мне. – Я пошла.

– Погоди!

– Трус умирает тысячи раз…

Она аккуратно освободилась из моих объятий и обречённо пошагала в комнату, откуда я вышел. Я юркнул следом и нарвался на Кузю, преградившего мне дорогу.

– Привет, Макс. Куда так спешишь?

Высокий, подкаченный, стройный, но с лицом, будто его катком переехало, со шрамом через бровь – деревенский старший брат. Он жил здесь же, с матерью. Занял весь чердак. Жена, трое детей, на восемь лет меня старше. Начальник лесхоза и заведующий областью, большая шишка, и почти всё с подачки мамы, но своими силами. Ой она его дрючила как первенца! А меня просто любила, и так всегда было.

– Мне нужно срочно! Кузя, ты должен меня понять. Твою Танюху тоже так пытали.

– И не сдохла.

– Моя… сдохнет!

– Ой, да успокойся. Пошли за стол, поболтаем.

Меня с туманной головой усадили, навалили супа. Мой желудок Шрёдингера не сопротивлялся впервые, но аппетита особого не было. Я закинул ложку в рот, проглотил, поковырялся в тарелке.

Если они столкнутся лбами, это будет катастрофа! Аня, которая не умеет разговаривать с людьми и не терпит давления, и мама, что много десятилетий только и делает, что командует. Две самые важные женщины в моей жизни. Обеих я понимал, но шансы, что переговоры пройдут успешно были ниже, чем найти жизнь на ближайшей к нам планете.

А это будет значить, что мама мне плешь проест, если я продолжу с ней встречаться.

А мне такой исход не нравится.

Даже с тем, что Аня – наёмный убийца, выращенный в лаборатории?

Да ваще плевать. Пусть она даже сам дьявол воплоти.

«Очень легкомысленно, Макс», – слышал я мамин голос и злился.

Я рванул к комнате. Меня ухватил за руку Кузя, потянул к себе.

– Макс, ты чего?

– Ты не понимаешь. Там сейчас будет драка! Кто-то не выйдет оттуда живым: или мама, или Аня. И я буду переживать за обеих.

– Ну тебя накрыло, чувак. Успокойся.

– Дай мне пройти! – вырывался я. Руке было больно, мне было плевать. Ещё чуть-чуть, и я уже готов был на самую крайнюю меру, к которой не прибегал никогда – на агрессию.

– Тише ты. Давай я нарушу правила, – заговорщически произнёс он. – Иди и тихонько подслушай, может успокоишься. Ну никогда эта формальность ещё никому не мешала. Тётю Зою вспомни с её Валерой. У Валеры две отсидки было, дружки с зоны, и что?

Я перестал рваться, выдохнул.

– Дай мне послушать тогда, – надулся я и пошёл к двери.

Я сел рядом. Слышимость и так была хорошей.

– И это действительно всё, что тебе нужно? – голос мамы.

– Да, госпожа, – голос Ани. Уверенный.

Госпожа?

Мне стало за неё стыдно.

– Ты осознанно впутала во всё это моего сына, – холод, опять этот холод в голосе.

Мама, дай уже мне решать, куда я могу впутаться, а куда нет! Хотя она никогда и не запрещала, просто была в курсе.

– Это всё неважно, госпожа, – отозвалась Аня. – Вы же знаете.

– Может знаю, а может и не знаю. Очень уж слабо верится во всё тобой рассказанное. Особенно часть, что сам Винтер Криг – министр юстиции Арса – твой отец.

Вот это поворот!

– Это ваше дело, госпожа, верить мне или нет.

– Это тоже неважно?

– Да, это тоже неважно, – уверенно сообщила Аня. – Для меня. И я уверяю, это действительно так.

– Убивать и причинять зло… – мама не могла подобрать слова.

– Это лишь необходимость, чтоб освободиться от временных ограничений, госпожа.

– И что, это всё ради моего сына? Вряд ли, скорее это всё ради тебя, – опять этот лютый холод в словах матери. Аня не смущается, не стесняется. – Он лишь средство.

Тишина.

Это конец? Нужно входить, защитить, спасти!

– Все мы нужны кому-то лишь зачем-то. Кому-то больше, а кому-то меньше. Кому-то только ради денег, кому-то ради детей. Но для меня он смысл всего.

Снова тишина.

– А что отец?

– Мы с ним поругались. У нас не такие хорошие отношения, как у Вас с Вашими сыновьями, госпожа.

– Оно и понятно, – проронила мать уже без холода.

Почему маму не смущает «госпожа»?

– Я не могу принять решения прямо сейчас.

Тишина. Мне хотелось убежать.

Вначале желание было убежать от их обеих, от этого безумия и напряжения, от той угрозы, что скрывалась за каждой фразой. Но потом пришла мысль убежать, забрав с собой Аню. Плевать уже на мамину поддержку, плевать на всё. Убежать и поменять номер телефона, и чтоб никто про нас с Аней не узнал.

– Я понимаю, слишком много деталей для Вас, но я выжгу каждый метр этого мира, развоплощу каждого, разрушу цивилизации и повергну в хаос народы, только…

Что она говорит? Она это маме говорит? – с ужасом осознал я.

Меня потянул Кузя за руку.

– Стой, не сейчас! – стал отбиваться я, он на меня шикнул и утащил в сторону силой.

– Если ты не съешь свой суп, мама обязательно всё узнает, – шикнул он. – К тому же спалишься, и меня спалишь!

Я сглотнул, так и не узнав, чем всё закончится и две минуты сидел, прислушиваясь. Крики и вопли я бы услышал даже с кухни, но их не было.

Суп в себя я просто затолкал под вопли желудка Шрёдингера о том, что он это есть отказывается. Мама сказала – значит надо есть. Хотя тут уже не в маме дело.

Они, вопреки ожиданию Кузи, не выходили ещё долго. Так долго, что я пошёл гулять вокруг дома. Ко мне подбежал местный пёс, весь заросший – имени его я не знал. Стал на меня гавкать и вилять хвостом одновременно.

– Ты пёс Шрёдингера? – рассмеялся я.

Вышел на улицу, постоял на асфальтированной дырявой дороге, посмотрел в пустые дворы умирающей деревни. Вернулся назад, прошёлся по огороду, пособирал малину.

Мама окликнула меня, когда я был в малине. С колотящимся сердцем я вынырнул оттуда и построился по стойке смирно.

– Ну? – не выдержал я.

Мать покачала головой.

– Мне выметаться из дома? – руки и ноги переставали слушаться, в глазах темнело, я уже продумывал план отступления.

– Погоди ты. Чуть что, сразу бежать, – нахмурилась мать. – Максимка, я понимаю тебя, понимаю потому, что помню себя с Виталиком. Суд дал мне два года условного срока за наркотики.

– Да, ты рассказывала.

– И это я ещё хорошо отделалась. Виталик сел на пятнадцать и мы разводились уже через суд, когда он был в тюрьме. Потом его братки ко мне приходили, – она указала на шрам на виске. – Потом приходили ещё раз, – покрутила выбитым большим пальцем.

– Ты рассказывала и я тогда не понимал, почему ты вообще туда влезла.

– Сейчас понимаешь?

– Понимаю, мам.

– Тогда иди и расскажи Ане, иди прямо сейчас, пока ещё не слишком поздно. И там, поверь, не будет два года условки. Там будет пожизненно или яма в лесу. Доверься матери.

В груди словно ножом резануло. Я покачал головой.

– Нет, мам, я так не могу. Лучше уж как спичка: вспыхнуть и выгореть. А после всю жизнь провести на зоне, чем жалеть, – с тоской в голосе проговорил я.

– Ты просто не знаешь, на что идёшь, – вздохнула мама. – Валенок, доверчивый, точно твой отец Олег. Я разочарована.

– Мне уехать? Не звонить тебе больше? – растерялся я.

– Глупости, – обняла меня мама и чмокнула в щеку. – Будем тебе передачки в тюрьму таскать.

– Да я уж надеюсь, что всё будет хорошо, мам.

– А я надеюсь, что то, что говорила Аня, или действительно правда, или ложь до последнего слова.

Я её обнял покрепче и ничего не ответил, а вот она добавила:

– Оставайтесь здесь столько, сколько нужно. А потом приезжайте в конце лета или осенью, как получше узнаете друг-друга, если до этого момента ничего не случится. Буду рада, если ты окажешься прав.

– Спасибо, мам.

– И вот ещё что. К Николаю Виссарионовичу я на приём её запишу. Она жаловалась, что ей плохо, а она его, оказывается, знает.

Деда Колю? Тесен мир.

Наёмный убийца не будет знать деда Колю, – ухватился я за мысль.

– Спасибо, мам, – ещё раз отозвался я. – Ещё что-нибудь?

– Нет, мои советы здесь бесполезны, – невесело хохотнула она и пошла обратно в дом готовить еду на вечер.

Аня увидела меня, когда я рассматривал куриц в курятнике. Она шла из душевой в новой майке и старой своей юбке, босиком по холодной земле. Взгляд её был немного потерянным.

Она остановилась, не доходя шаг и пряча руки за спиной.

– Я всё испортила?

– Нет, не испортила.

– Но твоя мама меня не приняла же. Или это не так работает?

Я раскинул руки, она прижалась ко мне.

– Я не хочу… прощаться, – голос её дрожал.

В глазах её были слёзы.

– Я ещё не научилась тебя любить! – выдала она мне. Слёзы потекли к бороде.

Я смахнул их, улыбаясь.

– Я бы хотел похвастаться, что уговорил маму дать нам шанс. На самом деле я делаю грязь, – с улыбкой проговорил я.

– И что мы делаем?

– Сегодня остаёмся здесь, а завтра поедем обратно. У меня столько вопросов! Я очень сильно хочу знать ответы на некоторые из них.

Аня смутилась, опустила взгляд.

– Я не на все буду отвечать, – пробурчала она. – Можно?

– Можно. Это тоже называется «договариваться». Пошли погуляем.

Мы шли под руку, смотрели по сторонам, любовались природой, слушали гавканье, кудахтанье, блеенье, мычание – звуки деревни. Хоть и не такие насыщенные, как были в моём детстве, но деревня всё ещё была на плаву, хоть и сложно было назвать её живой и цветущей.

– У тебя были вопросы. Давай, я готова, – выдохнула Аня.

Синяки не лишили Ани боевого настроя.

– Вопросы? Какие вопросы? – пытался сообразить я, вглядываясь в её лицо. – Ты такая красивая, когда улыбаешься.

Она залилась краской.

Я на глаз видел, что на ней не было лифчика. Руки чесались залезть к ней под майку. Какие у неё сиськи? Упругие или мягкие? Обвисшие или торчащие? Собранные или по бокам? О чём-то другом думать было сложно.

– Давай тогда я расскажу что-нибудь, раз ты не в состоянии.

– Да? – и всё же одна тема меня тревожила и занимала моё сознание, вытесняя даже спрятанную под майкой грудь. – Расскажи мне, почему ты так расправилась с Викторией.

Аня икнула от неожиданности, но руку не выпустила.

– От того, как я преподнесу тебе эту историю, будет зависеть наше будущее?

Она больше утверждала даже, нежели спрашивала.

– Только в какой-то степени. Ты же понимаешь, почему я такое спрашиваю?

– Обычные смертные очень ценят жизни, – кивнула Аня.

– Обычные смертные? Ты всё же бессмертна?

– Макс, – она остановилась, держа меня за руку. – Я не могу умереть от старости.

– То есть я нашёл себе вечно молодую девушку? – мечта любого мужика.

– Ты не осознал. Я не старею. Ты состаришься и умрёшь, наши дети состарятся и умрут, и дети наших детей…

– Наши дети… – поплыл я.

После разговора с матерью из меня выходил стресс.

Аня покраснела до кончиков ушей, опустив взгляд.

– Нужно только разобраться со всем, – шепнула она. – И мы сможем попытаться завести самую нормальную человеческую семью, которой у меня никогда не было.

Откуда семья у колдуньи, выращенной в лаборатории? Всё логично.

– Ты всё ещё хочешь услышать мою историю?

– Дай угадаю. Она будет заключаться в том, что люди, которые лгут, заслуживают смерти, – нахмурился я.

– Так было. Пойми, мне ещё нужно будет встречаться с отголосками своего прошлого, – смущённо произнесла она и мы пошли назад к дому, совершив круг почёта. – Я бы и дальше помогала Виктории, но они снова привезли тебя. Понимаешь? Я не могу быть в двух местах одновременно, не могу делать дела и защищать тебя. А они могут тебе навредить. Я клянусь, если кто-то тебе навредит, я этот мир сотру с лица земли во имя Адельгейды, раздавлю всех и каждого, причастного и непричастного… Макс, прости, не слушай что я говорю!

Она уже не делала пассы руками – прогресс.

– А ты можешь это устроить? – удивился я.

– Я-а… – замялась она, окончательно покраснев и закрыв лицо руками. – Не буду отвечать на твой вопрос, – надулась она. – Они от нас не отстанут, Макс, если не дать отпор.

– Агрессивно? – я не любил это слово.

– Да. И я знаю, что ты и мухи не обидишь, мне так госпожа Ольга Ефимовна сказала. Что?! Что я уже не так сделала?

– Почему она госпожа?

– Потому что твоя мать. И я к ней уважительно отношусь. А как надо? – засмущалась она снова.

– Если ей нормально, то и мне нормально. Ну я «мухи не обижу», это правда. И что?

– Предоставь обижать мух мне, хорошо?

Я нахмурился. Она словила мой взгляд.

– Я клянусь великой Адельгейдой, что никогда не причиню вреда тебе, твоим родным или твоим друзьям, – она подняла руку и после приложила к своему сердцу, поглядывая на меня.

Я сгрёб её в охапку.

– Я тоже хочу руку к твоему сердцу приложить, – выдал я.

Она вначале не поняла, а после смутилась, расхохоталась и поцеловала меня, выпутываясь из объятий.

Камешек из ботинка выпал, хоть след от него и остался. Хоть это и не было больше проблемой, я пообещал себе подумать обо всём, когда в голове прояснится. Когда-нибудь это ведь произойдёт. А не будет ли слишком поздно?