Текст книги "Житие, в стреляющей глуши - страшное нечто... (СИ)"

Автор книги: Станислав Графов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Глядя ему в широко раскрытые, брезгливые глаза с ресницами палевого цвета, Косницин пробормотал учтиво:

-Чего изволите господин хороший… герр офицер, господин начальник?.. Как здоровьечко, как фрау, как дети?

Немцу всё это понравилось, особенно про фрау и «герр офицер». И он смягчил гнев на милость. В глазах победителя господина и хозяина, которые казались тускло-оловянными, промелькнули досада и сомнение. Поджав губу, он что-то спросил, и Густа тут же перевёл:

-Герр фанен-юнкер-офицер есть спрашивайт, почему ви есть бежайт от германски зольдат?

-А я это самое… испужался, прости Господи! Испужался я, герр офицер! Ну, как не испужаться, когда ваши идут? Вдруг стрелять зачнут, что тогда? – с детской простотой отвечал Косницин, опустив руки до ушей: – Ручки-то разрешите мне… устал держать?..

-Найн! – рявкнул упитанный так, что руки Косницина взметнулись ещё выше.

Немцы заржали так, что каски у них заходили ходуном. Густав тоже спрятал улыбку, но он тут же исправился – виновато подмигнул Платону Тимофеевичу.

-Ви не дольжен бояться германски зольдат! Германски зольдат бояться партизанен! Германски хольдат не есть стряляйт по житель, когда нихт оружий! Когда селянин не есть бежайт – слюшайн германски команд! Слюшайт и исполняйт! Ви есть понимайт?! – спросил Густав с интонациями упитанного, пряча глаза.

-Ага, понимайт-понимайт…

-Ви есть партизанен! – выпучил глаза упитанный и пихнул его сапогом с рядами четырёхугольных металлических шляпок на подмётке.

Кровь снова отлила от лица Косницина, хотя уже начинала возвращаться. Его целюсть снова безжизненно обвисла, а глаза стали как у святого на иконе – безжизненные, узкие и симметричные:

-Пощадите, г-г-спода немцы… товарищи, родненькие…

-Найн! Хенде хох, ферфлюхт! – заорал упитанный, заметив, как его руки дёрнулись вниз.

Для вящей убедительности он хлопнул ладонью по своему пистолет-пулемёту. Косницин снова вздёрнул руки, которые едва чувствовал:

-Да какой я партизан? Да нет у нас в деревне и не было партизан! Это и герр Густав подтвердит, если спросите. У нас все к германской власти хорошо относятся. А вот слух прошёл, что убили нашу старуху, Матвевну – так я испужался! Не за что ведь убили, хотя и сука была последняя..

Густав ободряюще закивал – вновь стал переводить. При этом он жестикуляровал своими сильными, загорелыми руками.

-Что есть сука? – спросил упитанный и, когда ему перевели, оглушительно захохотал.

Следом заржали все немцы.  Даже те, что дежурили на улице.

-Это плёхо, когда бежайт от германски зольдат! Отшень плёхо! Кто есть бояться германски зольдат, есть партизанен!Герр фанен-юнкер-офицер не верить вас, как ви есть говоройть неправда! Он говорить – ви есть лгун... дас шмекер!

Стоящий вокруг немцы сдвинулись плотнее и снова оглушительно захохотали.  Косницин, чтобы заглушить обиды и унижения, отметил – было им не больше 18-20 лет. Иные так и вовсе выглядили мальчишками – на все семнадцать. Что им убить какого-то русского, хотя и старосту? Да плюнуть и растереть, если только старший не встрянет, да немец -фронтовик…

-Герр офицер, пощадите! Как же мои жёнка, дочка сыночек? Унд фрау, унд киндер… одна сопля, другой сопливей? Пропадут ведь – не переживут зиму… с голоду загнуться… вы спросите в германской полевой комендатуре, в районе? Там меня знают… Спросите их – они поручили мне задание – следить… ну, щза партизанами, если объявятся… Говорят, это тайн – нихт разговаривать! Но вам можно – вы же свои… Но так вот, если вы меня того… это самое, как и кому я докладать буду?! У мёртвого доклада-то не выйдет. Не научились ещё мёртвые докладать-то, герр фанен или филькин-юнкер… не знаю, как правильно…

Густав посурьёзнел в лице, стал медленно, будто  взвешивая каждое слово, перекладывать услышанное на германский. Будто речь шла о его жизни и смерти.

Эти слова произвели на упитанного и остальных ошеломляющее впечатление. Они тут же изменились в лицах и опустили оружие. Стали с некоторой опаской поглядывать на Косницина.

-Кто вам говорийт в комндатур виполняйт заданий?

-Так это… у помощника коменданта спросите. Там вам всё скажут, господин офицер. А сейчас, бите в хату, покушать…

После некоторого молчания упитанный ожил – Густав снова перевёл, уже несколько холодно:

-Корошо, ми есть проверяйт ваш слов. Если это не есть правда, ви будет расстрелйт! Говорить правда – сейчас, бистро!

-Правда-правда! – затряс бородой Косницин. – Не знаю, как уже и сказать… Всё правда, ваше благородие, герр офицер… гуд-гуд!

Как было б хорошо оженить Густава на Настасье, снова подумал Косницин, сглатывая слюну от напряжения. Такой хороший, такой пригожий. Чёрт же дёрнул меня за калитку выйти…

***

Они ли по лесу, когда уже начинало светать. Необходимо было за ночь отмахать хотя бы четыре километра. А до лагеря партизан было все пять, и то – с небольшим хвостиком. Смысла нет спорить – ночью идти тяжеловато. Дело не в сне – ориентироваться не так просто. Особенно, если небо затянуто и звёзд не видать. Но девушка вела строго – на юго-запад, а Васька неотступно следовал за ней, как хвост. При этом шёпотом подгонял перед собой Онищенко, которого, как на поводке, вёл за конец размотанной и стянутой у него на запястьях портянки.

Тот шёл не спеша и временами мычал что-то неясное сквозь кляп.

-Да выньте же его – итак крепко держите, – один раз попросила девушка.

-вынуть недолго. А ну как закричит? – усмехнулся Васька. – А ночной лес шума не любит. Да и дневной тоже. Мало ли кто нас услышит…

-Немцев боитесь? Так они тут не ходят…

Девушка засмеялась, как будто что-то припоминая что-то. Однако тут же стряхнула с лица улыбку и пошла, как ни в чём не бывало.

-Ничего, в лагере наговоришься, – произнёс Васька так, чтобы слышал Онищенко. Спохватился и тут же добавил: – У партизан, я хотел сказать… В лагере у партизан.

По пути Онищенко дважды просился по нужде и совершал этот «священный акт» в кустах. Пару раз Васька предостерегающе шикал. Они останавливались, слушая лес. Но ничего, кроме неясных шорохов и пения птиц, не было слышно.

Ваське всё время казалось, что леший движется где-то поодаль. Даже временами ходит кругами. От этой мысли ему становилось не жарко и не холодно. Он опасался, что красное свечение его глаз может напугать девушку. Одновременно он пытался понять, почему это неведомое существо, полузверь-получеловек, показало себя и помогло именно ему. Или приглянулся он лешему он, связанный по рукам и ногам? Хотя Онищенко был также связан – уже после того как… Но он не вызвал у существа жалости и стремления помочь. Потому что начал первый, а он, Васька, потом включился? Защищал себя, значится? Впрочем, отчего да почему… Не до этого сейчас.

-Животных никогда здесь не видели? – почему-то спросил Васька.

-Каких животных? – искренне удивилась девушка, заметно сбавив шаг. – такое скажите…

-Скажите их здесь нет?

-Скажу, что они нас боятся. Будто вы не знаете…

-Так-то оно так. Только зверь оголодать может. Вот, например, волк.

-Волк только зимой опасный. Когда добычи нет. И медведь тоже, если шатун. Такому лучше на пути не становись – задерёт и клочьев не оставит. А сейчас, летом, надо бояться волчицы или медведицу с выводком. Но они только днём опасны, когда их встретить можно. Ну, и понятно – если возле норы нас застукают… Вот тогда – точно нападут. А мишек нужно опасаться, когда они малину кушают. Заберётся такой на малиновую поляну, в малиновые кусты… Его самого – не видать, а только хрусть-хрусть… Вот когда такое хрусть-хрусть   –  надо быстро бежать . Не дожидаться, когда косолапый увидит. Когда увидит – жизнь всю припомните, от начала…

Онищенко что-то одобрительно промычал, но Васька его осадил:

-Андрюха, угомонись! В партизанском лагере помитингуешь! Если не попытаешься сбежать, конечно…

Когда окончательно забрезжил рассвет, и чёрно-лиловый воздух стал сначала синеть, а затем налился голубовато-серым и прозрачным, Васька решительно скомандовал:

-Всё, привал! На полчаса. Кому, по какой надобности и перекусить, конечно. Да и осмотреться надо.

-Кому осмотреться? – удивлённо подняла брови девушка, обозначив на худом бледном личике изящный тонкий носик и глубокие серые глаза.

-Да мне надо осмотреться. Долго идём, слишком хорошо идём. А это – без сучка, без задоринки. Уже подозрительно! Вот и надо осмотреться. Вы пока здесь с ним – я его к дереву привяжу…

-Ага, спасибо. Давайте уж я схожу, а вы постережёте. И потом – я здесь каждый кустик знаю… Столько раз здесь ходила.

Васька наморщил лоб – как можно учтивей ответил:

-В том-то и дело, что – столько раз. Поэтому всё видите по-своему, по намётанному. А я вижу по-новому и увижу то, что вы наверняка не разглядели в силу привычки.

-Что ж я такого не разглядела? – не унималась девушка, сузив глаза. – Зайца под кустом или фашиста на ветке?

-Об этом поговорим позже. Может, сами чего вспомните, а может… – Васька хмыкнул, представив себе глаза лешего в полнейшей темноте. – Ладно! Оставляю вам своего подопечного и…

-Не надо мне оружие. Сами имеем, – фыркнула девушка.

-Ну, как знаете, – Васька закинул за спину винтовку Онищенко и провёл рукой по брезентовым подсумкам на поясе. – Я скоро, соскучиться не успеете…

Васька сперва прошёлся вокруг стоянки своего отряда, изучив, как следует все приметы на местности. Ничего подозрительного, лес как лес. Миллиарды росинок на траве: серебро паутинок при свете утра добавляла ему ослепительную красоту. Но на душе было тревожно.

-Эй, леший?! – тихо позвал Васька, ставя между ног винтовку. – Покажись! Погоорить надо. Ты меня бачив, я тиби не бачив, как гутарют хохлы. А надо бы побачить. Хочу тебе сказать спасибо за вчерашнее…

Где-то хрястнули ветки, взлетела стайка соек. Васька напрягся, хотя не сделал ни одного движения. Но ничего не произошло. Никто не показался из-за зелёных кустов и пышных крон, которые стелись до земли отовсюду.

-Ой, ну ты прям – такой застенчивый… – сделал попытку пошутить Васька. – Спасибо, говорю, что помог мне этой ночью. Здорово помог. А то бы этот крендель Онищенко… Неизвестно, куда бы он меня завёл, да и себя, сердешного, тоже. А сейчас хоть ясно куда идём. Знать бы  – какой ты…

«Любопытной Варваре нос на базаре оторвали», – тут же пронеслась у него в мозгу неожиданная мысль. Некоторое время он выжидал, определяя, с чего еиу так подумалось и он ли так подумал… И тут же стало понятно: скорее всего, мысль ему отправил леший. Прямо и точно – в голову… Ему хотелось, чтобы Васька так подумал. И предупредить кое о чём тоже хотелось.

-Ну, ты даёшь, – усмехнулся Васька. – При чём тут какая-то Варвара… Нет, ну, если женщина она красивая, тогда – другое дело. Но я не о том, леший. Ты видишь, что кругом твориться? – Васька покружил взглядом: – Война идёт, Великая Отечественная война. Или мы фрицев, или они нас. Вот я и думаю: раз ты мне помог – можешь помогать постоянно? Ты в этом лесу живёшь, верно? Это твой лес. Хочется тебе, что б здесь вместо меня фрицы объявились со своими губными гармошками, стали его на дрова строгать? Нет, я думаю. И ты, по-моему, тоже вместе со мной думаешь также. Видел хоть раз фрицев, видел, что они с нашими людьми творят? То-то же… Наверняка что-то такое видел. Как выходили через лес окруженцы, а их сверху «певуны» чехвостили, а по лесу гвоздила их артиллерия и миномёты. А затем наших встретили танки и пехота в огневых точках. Как добивали раненых, как гнали пленных… Вот я о чём! Так что, леший, давай решать – будем мы после всего сотрудничать или всё забудем. Разойдёмся как в море две яхты. Ага или да?

Сзади раздался пронзительный хруст. Васька стремительно обернулся в вполоборота. Мелькнул за ветками молодого сосняка знакомый приземистый силуэт: остроконечная голова и покатые плечи с висячими до колен руками, поросший чёрной с бурой шерстью. Это длилось какую-то долю секунды, а затем всё стихло и исчезло. Как будто минуту назад он видел сон и пребывал в таковом – счастливом и блаженном сне.

-Что ж, братуха, и на этом спасибо, – рука Васьки сама по себе прижалась к груди, где мерно – тут-тук! – постукивало сердечко. – Ладно, успеем ещё познакомиться – пожать друг-другу… хм, гм… руки… Ну, если не руки, то – что там у тебя. Хотя не ноги же, в самом деле! Важно, что ты меня, как я погляжу, понял. Это хорошо, ой, как хорошо… Просто, я вот что подумал, леший. Если ты не один в лесах такой и вы вместе сообщаетесь – дай своим знать, что помощи ваша во как нужна! Поэтому как я скажу  – разведчики вы первостатейные. Можете запросто опасность учуять и сработать на опережение. Ну, ладно. Что я могу сказать, леший7 Следуй за нами дальше. Если что не так – сигналь мне по-своему в черепушку, – Васька тюкнул свою голову. – Ферштейн?

Когда он вернулся, привязанный к стволу Онищенко уже смачно храпел и спал мертвецким сном. Даже не чувствовал семерых комаров, что, налившись кровью, трудились на его лице своими хоботками. А девушка время от времени проваливалась в забытьё. Он некоторое время посидел в секрете, а затем, обойдя её сбоку, стал неслышно приближаться, переступая с носка на пятку. При появлении Васьки – метра за четыре с небольшим – она только и успела, что широко раскрыть глаза и извлечь рывком «люгер» из плисовой жакетки.

-Вот так оно и бывает, товарищ связная, – без всякого злорадства изрёк Васька. – ладно, спите… Я часа два покараулю. Затем скажу, как да что. Вас как зовут, уважаемая сеньора?

-Предположим Аня, – с любопытством посмотрела на него девушка. – Только прошу вас – без пошлостей. А вас, если не секрет?

-А меня Василием. И это не секрет и не военная тайна. И это не предположим, а совершенно точно.

Когда наконец девушка уснула, подложив под голову в платке кулачок, он снова сосчитал до ста. Снова сделал глубокий выдох, задержал дыхание… По мере возможности он прикинул в уме – видел или не видел он в звёздном небе круглый объект с мигающими точками по краям? Да, если померещилось, это одно. Тогда дело плохо. В том смысле, что когда сказывается переутомление,  оно же – нервное напряжение, то надо скоренько отдыхать. Либо подавать рапорт о переводе туда, где головой слишком много и слишком часто не следует думать. Хотя где сейчас такое – что б головой и не думать… «Стоп! Но тогда мне померещился и леший, – подумал он с облегчением. – А уж этого никак быть не может. Уж лешего я точно видел, и даже запах его учуял. И услышал его… хм, гм… родную речь…»

-Ну что ж, доспимся позже! – тряхнул он головой, видя, что девушка не спит и украдкой смотрит за ним. – Сейчас Андрюха последние семь снов повидает, и с чистой совестью – двинем дальше…

-Вы ему кляп изо рта-то выньте, бессердечный вы человек. Точно существо какое-то шерстью покрытое… – просящее и с лёгким осуждением обратилась к нему Аня. – Ну, не по-человечески это, по-звериному! Зачем так человека мучить?

-По-о-овторяю, – нараспев протянул Васька: – Он вчерашний «хиви», можно сказать – изменник… Не всех таких надо под одну гребёнку. Но мы – в лесу, а лес ошибок не прощает. Так и лишнего шума. Здесь сойка пропела, а там человек прокумекал, кто идёт и сколько. Отличие есть, не спорьте. Ну как, он орать начнёт, я вас спрашиваю, Аня? Не со зла, конечно – с перепугу?..

Подождав, пока девушкины глаза, замутнённые печалью, блеснули ясным огнём, он добавил:

-Вижу, наконец, понимаете! Слава Богу. Я ведь тоже такой жалостливый. Жизнь обязывает.

-А раньше кем были, до органов? Или вы кадровый?

-Фронтовиком был. А ещё раньше… – Васька хитро усмехнулся, потеряв свои глаза в морщинках. – Там всё было. Или – почти всё. И беспризорка, и детдом, и даже колония…

-Понятно теперь, – после недолгой паузы сказала девушка. – Вы бы поспали, Василий. Хотя бы часик. А я подежурю. Мне не привыкать. Это я так – немного отключилась. Не обращайте внимания.

-Да ничего, со всяким случается, – Васька на минуту задумался. – Что ж, давайте на часик прикурну, не возражаете?

Он сел, прислонившись к дереву. Поочерёдно, зажмуривая то один, то другой глаз, стал настраивать себя на отдых. Затем, считая про себя, закрыл оба глаза, стал рассматривать цветные точки и круги и точки, что возникли после трения век. Глаза окончательно слиплись, и он тут же разомкнул их…

ГЛАВА IV. КРОВАВОЕ ПЕКЛО ПОД ПОНЫРЯМИ.

Гранатулов прижался к жердям наката, которыми был обнесён по стенкам КП, приник к окуляру стереотрубы. Танки продолжали неумолимо наползать прусской свиньёй. С правого фланга, с высоты, по ним били противотанкисты: вкопанные в землю танки  ННП, среди которых были лёгкие Т-70, тяжёлые КВ-1 и средние Т-34. Кроме этого – хлопали орудия ПТО калибра 75-мм, поставленные по ленд-лизу. Земля на высоте поминутно взлетала, превращаясь в клубы коричневато-жёлтой и молочно-серой пыли, пронзённой изнутри зубьями пламени. Коробки германских танков, покрытые пятнистыми разводами, с фальшбортами и «фартуками» дополнительной брони, с высокими командирскими куполами на башнях, напоминали доисторических зверей. Выплёвывая из длинных пушек сгустки пламени, они старались подавить наши огневые точки. С десяток уже чадили на ветру, который закручивал пыльные чертики, либо дымным густым пламенем, либо – неясно колебался воздух над обугленной, прошитой броней.

-На искусственном топливе! – орал сквозь грохот капитан, артиллерийский корректировщик, прикомандированный к батальоны Гранатулова. – Додумались же, суки!  Гонят его, как самогон в своей Германии, – и снова приник к наушникам радиостанции: – «Молоток», «Молоток», «Астра» – приём! Как слышишь – прием!?! Ну-ка, вдарь по семнадцатому квадрату! Поправка шесть, угол сорок пять! По скоплению короб-б-бочек! Есть, принято…

Когда впереди стало густо от разрывов и полетели сорванные башни, гранатулов оставил КП на своего помощника. Он бросился по траншее, осматривая и поддерживая бойцов. Их зелёные шлемы покрывали «лучики» пыли, которая запеклась на лицах и гимнастёрках. Она плотным мучнистым туман стоял в воздухе, принимая на себя кроваво-оранжевые отблески взрывов, искажая солнечный свет. Стайками по десять или восемь, в сопровождении «мессеров», летели «штуки» с выставленными обтекателями шасси – тогда начинали отрывисто лаять зенитные автоматы 37-мм и глухо ухать зенитки 85-мм, выставленные на прямую наводку для стрельбы по танкам. Но – в густом дыму и клубах пыли наша и вражеская авиация могли толком работать лишь по вторым эшелонам.  Кроме того, по приказу комполка жгли дымовые шашки: там, где за сутки, по ночам, строились макеты орудий и вкопанных в землю танков – возле них поджигались бочки с бензином…

В огородах ухали ЗИС-3 и ЗИС-2 противотанкового дивизиона, выдвинутые к переднему краю. В боевых порядках пехоты, между извилинами траншей с осыпанными брустверами, охотно тявкали маленькие «сорокопятки». Фиолетовые трассеры срывались и улетали в сторону пятнистых коробочек, срывая фальшборты и «фартуки», пробивая борта. Подкалиберных снарядов было мало  – их берегли для «тигров», «фердинандов» и прочей звериной нечисти. Приходилось бить прицельно – с 500-600 метров. Даже лобовая броня у Т-III и Т-IV  выросла до 75 и 80 мм – с этим также приходилось считаться.

Когда Гранатулов скользнул по ходу сообщения и выскочил на позиции противотанковой роты, приданной его батальону, первое, что он увидел – две пушки, лежавшие со смятыми щитами и скрюченными станинами. Одна показывала кверху изодранные осколками колёса, другая лежала на боку, уткнувшись в огромную воронку от «сотки». Возле них лежали в разных позах  убитые со спёкшейся кровью на гимнастёрках, чей-то дымящийся «кирзач» с торчащим из него куском бледно-розовой кости оказался у него под ногами. Совсем юный лейтенант, командир расчета, сидел на зарядном ящике и прижимал к груди руку, залитую выше локтя тёмно-вишневой страшной влагой.

Взгляд у него, на пыльном, покрытом коричневой коркой, лице разобрать было сложно. Но Гранатулов  всё понимал – он не собирался ничего рассматривать…

-Что, братуха… товарищ лейтенант, совсем тяжко? – начал было он, но тут же сорвался на визгливый крик: – Иди в санбат, твою мать, не грей ж… под огнём! Убъют же на хрен!

-Мы все выполнили приказ, все полегли… Одни я остался, пока только я… – парнишка закрыл уши. – Я тоже выполню приказ – ни шагу назад! Ни пяди родной земли… Сейчас беру пару противотанковых, и вперёд – под гусеницы…

-Какие к херам гусеницы, какое вперёд?!? – Гранатулов не удержался у наподдал ему так, что парнишка слетел на землю. Затем схватил его и затряс: –  Ты, мать твою, жить должен и бить этих гадов! Понял?! Ещё раз такое услышу – сам пристрелю!!! А ну, ма-а-арш в санбат, кому сказал! За невыполнение приказа…

Он рванул из пыльной кобуры горячий ТТ, который спасительно выскользнул и – повис на ремешке.

Лейтенант торопливо встал на колени и виновато улыбнулся. Их тут же отбросило волной близкого взрыва.

-А как же приказ… ни пяди родной земли, удерживать любой ценой, товарищ капитан? Ведь каждый человек на счету… А вы – в санбат, сам пристрелю-ю-ю…

Она с минуту трясся от приступа беззвучного хохота, затем его лицо покрыли слёзы, которые – закрыла виноватая улыбка. Гранатулову стало страшно – он едва не сбил ему ударом каску.

-Оста-а-а-вить!!! – заорал он визгливей и перешёл на свистящий шёпот: – Оставить, сынок. Прекратить…

-Прекра-а-атить рукоприкладство! – заорал кто-то по нарастающей, сбоку. – Немедленно прекратить! Под трибунал, в штрафную захотели?!

Мелькнула тень – между ними вырос, как вкопанный, уполномоченный ОКР СМЕРШ, перетянутый ремнями по гимнастёрке молочно-серого тика с зелёными пластмассовыми пуговицами, сшитой по ленд-лизу.

-Лейтенант, как ты? Всё же ступал бы ты в санбат… – он протянул свой индивидуальный пакет: – Или… Свой есть? Свой, говорю, есть?!

-Не надо, я сам..

-Сам, сам… Хрен его знает, где санинструктор, – контрразведчик сам принялся накладывать перевязку поверх рукава лейтенанта:  – Как очухаешься – что б немедленно: или в санбат или к другому орудию! Не сиди здесь – точно убьют! А кто девушку будет целовать и всё такое, кто детишек ей подарит?! Кто мать свою расцелует и отца обрадует  – жив я, батя!? То-то, дурила – ведь думать надо… Повторить приказ! Ну, живо!

-Есть, товарищ капитан. Есть думать…

-Он и будет здесь сидеть – до вечера… – огрызнулся было Гранатулов, но тут же притих.

Смершевец увлёк его за рукав – они где ползком, где пригибаясь, двинулись по батарее, где одно орудие ЗИС-3 продолжало швыряться снарядами не переставая, а возле другого, ЗИС-3 с характерным тонким стволом без дульного тормоза, суетился ефрейтор с перевязанной головой и пожилой усатый старшина. Он заглядывал через ствол и крутил колёсики подъёмного механизма.

-Панораму посекло осколком, еди их мать! – пожаловался он, даже не вставая при виде офицеров. – Через ствол приходится пулять – как белый свет в копеечку…

Ефрейтор оставил остроконечной снаряд с чёрно-желтым ободком на взрывателе и подтянулся. Гранатулов отчаянно замахал на него руками, а смершевец оперся на колено и предложил:

-Так мы подсобим, если что! Давай – ставим орудие на зады, а то по этой огневой уже пристрелялись...

-А давайте, товарищи офицеры! Эх-ма, напряглись – подтолкнули...

Вчетвером они закатили длинноствольную пушку в яблочный сад. то же самое приказали сделать другому расчёту.

-Так, а где командир батареи?! – напустился смершевец: – Почему его не видать?!

А он это... раненый в голову... в санбат пошёл,товарищ капитан, –  доложил командир расчёта, усатый паренёк с полубачками, у которого на гимнастёрке была нашивка за ранение. – Я за старшего...

-Хорошо, проверим! Что б держались...А мы из боевых порядков пехоту вам пришлём – для прислуги. Смотрите, что б ни шагу! Никакого бегства!

-Есть, товарищ капитан! Есть ни шагу назад...

Миномётная батарея батальонных 82-мм пока сидела тихо в своих квадратных окопах, обшитых жердями – отстрелялась по немецкой пехоте... Степанов и Гранатулов спрыгнули в извилистый ход сообщения. они тут же оказались в траншее, набитой до отказа пехотинцами. Первое, что они увидели – три расчёта ПТР, что сидели со своими длинными противотанковыми ружьями с дульным тормозом и спокойно курили.

-От кого поступил приказ так кучковаться?! – снова напустился смершевец.

-Дык, от командира отделения – старшего лейтенанта Коломийца. Сказал – танкоопасное направление здеся, значится...

-Танкоопасное – в центре?!? Фрицы бъют обычно по флангам, – усомнился Гранатулов на повышенных тонах: – Он что – школьница... этого не знает?!

-А он говорит – в центре, товарищ капитан...

-Не докладывайте сразу обоим – не на толчке... А где он сам околачивается, этот Дон Жуан... товарищ пока ещё старший лейтенант?

-К вам на КП пошёл...

-Хорошо, проверим, – оборвал начавшуюся дискуссию смершевец.Он что-то черкнул в блокноте химическим карандашом:  – Слушай мой приказ, как старшего по званию и уполномоченного контрразведки СМЕРШ: – Два расчёта пусть дуют на стык с высотой,там мёртвая зона... Один расчёт – на левый фланг! Повторить приказ!

-Товарищ капитан, никак не можно! Загрызёт, вы его знаете...

-А он меня знает! И это тоже знает... – Егоров хлопнул по левому карману, где звякнул Орден Славы. – Так что кость не переломится! Приказ понятен, товарищи бойцы?

-Есть!

Танки противника в количестве двадцати двух отползали на исходный рубеж. Остальные есть оставались на перепаханном поле со свороченными башнями, сорванными гусеницами и выбитыми траками. Землю устилали холмики зеленовато-синих трупов, которые были ясно различимы даже в облаках удушливой пыли. Настроив окуляры, Гранатулов осмотрел местность перед позициями батальона. Затем принял от своего заместителя старшего лейтенанта Золотушного данные о потерях и расходе боеприпасов. затем спохватился и отправил троих бойцов из ближайшего отделения в обслугу к «безлошадному» орудию. Егоров стоял рядом  и, усмехаясь, делал пометки в блокноте. Писал он много – ожесточённо тыкая и подчёркивая...

-Не иначе как докладную строчите?! – не выдержал Гранатулов.

-Поди сам знаешь, на кого и за что.

-А, командир батареи...

-Орудия стоят на огневой без прикрытия, огневая давно противником пристреляна. Сейчас фрицы уточнят данные радио-метрической разведки, начнут артподготовку – от неё мокрое место до утра не высохнет... Можно совсем без артиллерии остаться, с одними сорокапятками.

-Сделай внушение и дело с концом, капитан!  Ну зачем сразу в твою... гм... разработку?! На, кури! – Гранатулов протянул ему распечатанную пачку «Казбека». – Огонёк есть или подкинуть?

-Не учи работать, комбат. Ты у себя командир, а я на своём поле хозяин, – не отрываясь, возразил смершевец. – Никто никого забирать не собирается. Но – и без последствий тоже оставлять нельзя... Бляха...

С неба, прошипев, сорвался тяжёлый снаряд. Затем другой, третий... Лохматые столбы один за другим вырастали на позициях дивизионок и ЗИС-5.

Вырвав у радиста наушники, Гранатулов связался со штабом полка:

-Товарищ 30-й, говорит 18-й, приём! Докладываю: противник проводит артподготовку, готовится ко второй атаке. Первая отбита с потерями: уничтожено шесть танков и до роты пехоты. Мои потери: 42 человека убито, 26 ранено, из них трое тяжело. Эвакуацию тяжёлых проведём после артподготовки. Требуются небесные и тяжёлые огурцы, и огурцы по коробочкам.Большая задымлённость – требуются глаза...

-Глаза уже доложили – перед твоим фронтом до 60 коробочек... Тяжелых и даже слишком – с десяток... Пехота на самоходах и прочее усиление... Где-то полк и две роты... Так что – держаться, 18-й, не подкачай! помощь уже на подходе!

-Товарищ 30-й, у меня... – начал было Гранатулов, чтобы сказать: «не полный комплект БК», но тут же продолжил: – Есть держаться! ни шагу назад...

После артподготовки (немцы щедро молотили по огневой, затем перешли на дальние рубежи и высоту) впереди, в облаках пыли, показались странные пятнистые машины, похожие на сундуки. На скошенных лобовиках из круглых орудийных масок у них торчали короткие толстые обрубки калибра 120-мм.  Тяжёлые самоходки уверенно подползли на дистанцию 1 км.Затем  принялись методично молотить тяжёлыми снарядами по навесной траектории (даром, что заряжание у гаубиц было раздельное) по всему, что вызывало подозрение и привлекло внимание «башнёров» в куполах. Передовая в миг окуталась удушливой пылью с дымом, в которых кроваво вспыхивало пламя. Головы в стальных зелёно-пыльных шлемах мгновенно ушли на дно траншей и окопов.

-...В санчасть зайди, посмотри, где командир батареи с моего участка, где он?! – орал смершевец в трубку полевого телефона. – Доложишь, как только...

Пара самоходок развернулась – задрала свои гаубицы и стала посылать тяжелые снаряды на высоту.

-Что ж они, как белый свет в копеечку... – усмехнулся арткрректировщик: – Ну-ка, «Молоток», родимый..."Астра" тебя просит – по этому же квадрату – тяжелыми огурцами...

Гранатулов попытался связаться по ВЧ с высотой: на том конце провода попискивало и раздавался треск. Он связался с ротой связи, чтобы те обследовали линию. Там сослались, что ранены – Гранатулов лишь перешёл с голоса на крик...

Тем временем штурмовые гаубицы «Брумбар» отстрелялись – позади со стрекотом возникли гробовидные бронетранспортёры. С них, через задние угловатые дверки, стала ссыпаться вражеская пехота в камуфляжных коротких куртках, а то и в лёгких парусиновых серых рубашках, в  лёгких ботинках и парусиновых гетрах. Но в этот момент с нашей стороны небо  п р о ш е л е с т е л о...

Вражеские «самоходы» были готовы к таким сюрпризам – стали совершать специальный манёвр, похожий на противотанковый зигзаг, дефилируя тем самым вдоль переднего края. В грохоте, пыли и дыму вражеские механики-водители, да и командиры в стальных куполах теряли ориентацию. «Сундуки» начинали сближаться с нашей огневой до опасной дистанции – 400 метров. Когда это наконец произошло – слабо хлопнули сразу две сорокапятки. Из правой гусеницы первого «шмеля» (так назывались эти бронированные чудища)вылетел сноп искр – она слетела с катков и распласталась по чёрной выжженной земле. В лобовую броню другой «штурмгещюц» врезались и высекли снопы искр сразу два снаряда 45-мм. Один из них с визгом раскололся в пыль – повисло серое облачко, второй с визгом и воем отскочил чёрным поленом и, совершив спираль, поднял облако пыли перед нашим передним бруствером. Вмятины от таких укусов на пятнистой броне в 80 мм были почти незаметны. Но по бронебойным трассам стали пристреливаться уцелевшие одна ЗИС-5 и ЗИС-3 из противотанкового взвода. А на гребне высоты гитлеровцев ждал сюрприз – оттуда ударила из длинной пушки 75-мм «Артшурм» – наша самоходка, трофейная StugIII. Неосторожно подставивший борт и вышедший из мёртвой зоны, которую составлял угол высоты, «шмель» тут же задымил.Ещё у двух наши тяжёлые снаряды сорвали гусеничные траки – они бестолково завертелись на месте, оставляя распаханный круг. И стали похожи действительно на шмелей – беспомощных, перекинутых на спину, гудевших крыльями и перебирающих лапками... Вскоре у них стали распахиваться стальные дверцы в задней части – оттуда выскакивали фигурки в оливково-зелёных комбинезонах. Они вставали, затем ложились, передвигались зигзагами – затем снова сливались с землей...