Текст книги "Житие, в стреляющей глуши - страшное нечто... (СИ)"

Автор книги: Станислав Графов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

-Вот сука! – огрызнулся на них Косницин, выстаив короткую пего-русую бородёнку. – Как на фронте живём!

-Не говори, Захарыч, фронт всё ближе и ближе – скоро по селу пойдёт…

-А я те говорю – как на фронте живём, сука-а-а! – заревел от бессильной ярости Косницин.– Не пожрать, не посрать… Выпить, сука, как человеку не дают! Бля буду, при Советах лучше жилось! Нет, могли, конечно, в райцентре на активе пропесочить, по общественной достать… За наглядную агитацию – что на плакате у бабы титьки больше, чем у коровы… Ага, могли! Могли припомнить, что у Деникина служил… Хоть по мобилизации, но всё же – скрытый враг! Конешна-а-а, скрытый! Сукой, падлой буду, но при Советах – куда лучше жилось…

-Ага, так то он-но, конешна… Могли, как меня, в райотдел НКВД вызвать, пару оплеух дать – за недоносительство…

-А ты, сука, хер лохматый, чего мурло своё раззявил? – взорвался Косницин, будто ручную гранату бросили. – А тебе есть твой непосредственный начальник, учинённый над тобой германской властью… империей этой грёбанной, значит… И власть моя, власть моя… тьфу ты, пропасть, бля буду – исполняй мой приказ ты должон! Должон, я тебя спрашиваю?

-Ну, должон…

-Не нукай, ни мерина ведёшь! Вот я тебе культурно, по-немецки, приказываю: ком дранг… нах… как его там, еди его мать… шоссен рус партизан! Ферш-г-тейн?

-Я это самое – ферштейн, Трофимыч. Только это самое – боязно… Да и – кум я тебе или кто? А ну как – не вернуся?

В ответ на это Косницин пошарил у себя на заду – искал наган, выданный ему под расписку в районной полицейской управе. Не найдя – потянулся к столу, где было много посуды. Свиридов быстро скумекал, что к чему – сквозанул под стол.

В горницу торопливо впорхнула полнотелая Дарья, жена Демьяна.

-Батюшки святы, да у тебя кровь на лице, Демьян!  – запричитала она, заглядывая под стол.– Кто это тебя так-то, а? Муженёк мой, прости господи?!  Вот я тебя сщас ухватом, пьяница такой! Уже залил зенки, царь иудейский… Понтий Пилат проклятущий! Вот я тебе рога-то обломаю, изверг!

Она действительно потянулась к ухвату возле печки, где пеклась на угольях картошка. Но супруг оказался проворней – вскарабкался на лавку и дунул в открытое окно, зарывшись с головой в лопухи. Там, не раздумывая, он стремительно кинулся к подсолнуху, что вскоре накрыл его своими золотисто-чёрными солнышками.

-А всё ж, Дарья, какой чудак у меня из винтовки затвор вытянул? – жалобно запричитал Свиридов, поглядывая на ухват…

Так как Онищенко с открытым ртом молчал, Васька не заставил себя долго ждать:

-А боишься ты, братуха, что найдут тебя. И кончат... Те, кому ты сейчас служишь верой и правдой. И кончат они тебя только потому, что под руку попал – не вовремя... Вот так ситуация для тебя сложилась, а ты совершенно не при чём. Вроде фантика оказался... Бумажки от конфетки, которую взять и выбросить не жаль. И жалеешь ты поэтому, братуха – сильно жалеешь о своём выборе... Сказать о каком или сам мне скажешь?

В уме он уже создал сценарий беседы. Но по ходу он чувствовал, что придётся перестраиваться.

-Жалеть я так... немного, конечно, жалею. Что в воздух пальнул, когда мне этот фриц сгоряча врезал, – всхлипнул и хмыкнул Онищенко, оттирая кровь. – Что ж она, паскуда такая, льёт и льёт... Ну, а по большому счёту, ни о чём не жалею...

-И что служишь Великой Германии и фюреру тоже не жалеешь?

-Ну, как сказать... А что мне осталось? Жизнь она, паскуда, такая... Ничего наперёд неизвестно... В плен попал – в лагерь, что – подыхать что ли? Вот и взял – на службу к немцу. Ничего, кормили, одёжу нашу выдали, хэбэ, – потеребил он свою же гимнастёрку...Папиросы дают, махры, когда у них есть, денежное довольство вермахта. Бабы там, всякое разное, если заслужишь... Не обидят! Ну, понятно, что кофий им варишь, сапоги чистишь, по кухне... Но, если что ни так – можно и по зубам!Оно, конечно, для порядку – так и нужно. Мы стерпим – при Советах тоже терпели...

-Ладно, ясно что ты наш человек, Андрей. А нам такие наши ох как нужны, – сказал Васька, сыграв натуральное восхищение. Для вящей убедительности даже хлопнул Андрюху по плечу, от чего тот поджался: – Я ведь тут не просто так, Андрей.Я ведь тоже служу Великой Германии – задание секретное выполняю. Понял-нет?

И запустив руку за борт синего пиджака – извлёк круглый металлический жетон на цепочке, который забыл – растяпа такой! – передать Лоренсу.

Онищенко в глаза бросился предмет, похожий на железнодорожную пломбу. С одной стороны (Васька намеренно повращал его с загадочно улыбкой) виднелись какие-то цифры, с другой – красовалась выбитое «Geheime Staatspolizei».

-Понял откуда я буду?

У Онищенко отвисла челюсть :

-Откуда вы будете, господин немец?

-Да из гестапо: из секретной государственной полиции Великой Германии. От откудова.

Онищенко вскинулся, но Васька с силой усадил его на место:

-Сидеть! Мы давно за тобой наблюдаем. И всё, что здесь произошло входит в план одной секретной операции, которая разработана самим фюрером германской нации Адольфом Гитлером.Все кандидаты прошли строжайший отбор. И ты в том числе, Андрей Онищенко. Искренне поздравляю тебя – с этого момента ты поступаешь в моё распоряжение. Твоя задача теперь – беспрекословно исполнять мои приказы. По завершении операции ты будешь отмечен высокой наградой рейха. Может быть – из рук самого фюрера. Кроме этого ты и твоя семья получите большой земельный надел в вечное владение. Ни то что – при Советах... Но в случае твоего отказа или попытки саботажа ты будешь немедленно уничтожен. Такая же участь постигнет всех твоих родных и близких, так и знай! Ты согласен принять участие в операции секретной государственной полиции? Или согласен подохнуть как большевистский холуй и иудейский прихвостень?

Онищенко вздрогнул и испуганно кивнул:

-Ага, так, значит... То-то я подумал: иду себе спокойно, никого не трогаю, от обязанностей своих не отлыниваю. А он, герр немец, ко мне подъезжает и – ка-а-ак хрясть  мне в челюсть...А потом – ещё в почку! А потом – я как не выдержал, как выстрелил в воздух. Что б, значит, герр Густав, меня спасать... А они – из пулемёта...

-Ты поступил как требовала ситуация, Андрей Онищенко. Ты молодец! Но я не слышал главного – ты согласен?!

-Ага, конечно...

-Так вот, с этого момента ты становишься моей тенью. Ни одного слова, ни одного движения без приказа! Никаких посторонних мыслей! Только вперёд и только за мной. Ферштейн?

-Ага, ферштейн...

-Не понял?!

-Извините, герр немец! Яволь!

-Снова молодец...

***

...Крегер и Йорген шли по сельской улочке уступом. Впереди по левой стороне, выставив длинную самозарядную «Вальтер 41», шёл Йорген. Замыкающим был Крегер. У него глаза горели ненавистью к тому наглому «хиви», которого он сгоряча избил, а затем причислил к партизанам. Глупее надо было ещё придумать. Но Крегеру надо было спасать не шкуру – своё имя. В охранной дивизии, где он служил, поначалу с этим было неплохо. Крегера уважали как московского ветерана. Но со временем в дивизию стали приходить солдаты с Железными крестами, полученными за Ржевский выступ, Крым и Сталинград. На их фоне он со своей медалью «Мороженное мясо»  выглядел уже не таким красавчиком и героем.Его постепенно стали оттеснять в тень; его рассказы о поединках с КВ и Т-34 уже не выглядили такими красочными.

-Иди вперёд! – в который раз гаркнул он в спину Йоргена. – И смотри по сторонам, сосунок. Пули таких как ты целовать любят.

Йорген не отвечал и Крегера это бесило:

-Старший стрелок, ты опять задираешь нос?!? Я это запомню...

-Лучше поглядывай по сторонам, герр московский ветеран. Пули любят таких как ты – слишком разговорчивых...

Вдали поднялось облачко пыли, раздались детские голоса. Крегер прижался к забору:

-В укрытие, идиот! Хочешь пулю схлопотать?!

-Это всего лишь дети...

-Всего лишь дети... Тут у каждого сопляка за пазухой граната или пистолет в кармане! Они нас ненавидят...

-Будут больше ненавидеть, если вы, командир, будете бить каждого встречного, а потом стрелять...

-Идио-о-от! Заткнись!!! Какой же ты идио-о-от, Йорген! И паникёр, и трус! Тебе эти русские ближе, чем я, твой боевой наставник и командир!? Это надо запомнить... – зашипел Йорген что есть мочи.

Его коробило от вида Йоргена, который ничего и никого не боялся, хотя было ему всего двадцать четыре года и он был на фронте всего без году неделя.

-Убирайтесь, маленькие вшивые свиньи! – протяжно заорал Крегер детям. – Убирайтесь в свой вонючий колхоз, к своим гусям и уткам... к большим русским свиньям!

-Кричите-кричите, – флегматично вставил Йорген в его спич, ступая подкованными ботинками на гетрах. – Пусть пули на нас все слетятся...

-Я тебе заткну когда-нибудь пасть!!! Пусть эти сопляки лучше уберутся...

– Пусть они сами решают – прятаться им при виде такого меткого стрелка...

-Ах ты, свинья норвежская...

За ближайшим плетнём задрожали золотисто-чёрные головы подсолнухов – показалась чья-то усатая голова в красноармейской пилотке с пятнышком посредине:

-Господа немцы, их бин... как это... власть! Я есть... это самое...

Голова вздрогнула и заулыбалась. резко запахло перегаром...  В следующий момент усатый выбросил над собой левую руку с длинной винтовкой.

-Хенде хох! Ахтунг!

Крегер полоснул по подсолнухам длинной – во все стороны полетели срезанные зелёные стебли и листья. Брызнули угольно-чёрные семена, взметнулись золотистые листья. Йорген присел – с колена выпустил все десять патронов. Стрелянные гильзы усеяли вокруг пыль.

-Молчи, идиот! Пойди и осторожно посмотри, что с ним... Что ты медлишь, исполнять?!

Йорген вынужденно повиновался. Вставив в винтовку новый магазин и передёрнув затвор, он отсторожно сблизился с плетнём и раздвинул стволом уцелевшие заросли.

-Ползком, идиот! Куда ты прёшь?!

-Похоже, шеф, вы его уложили наповал. Это всё, что я могу сказать. А кто он – предстоит выяснить... Одет в гражданское... В руке у него – винтовка русского образца, но... у неё нет затвора! Надо обыскать...

-Так обыщи, кретин безмозглый!

-Обыскать... Тоже ползком?

В следующий момент над головой Йоргена провизжала очередь из МР. Он инстинктивно перевалил через плетень. Следующая очередь снесла уцелевшие головы подсолнуха. Крегер в ответ, почти не целясь, расстрелял весь диск – выпустил его веером по всей улочке. Зазвенели разбитые стёкла, заголосили женщины, завизжали дети. Протяжно завыла собака.

-Какая русская свинья?! – заорал Крегер. – Я сейчас уложу тебя, большевистский ублюдок!

Он вставил в приёмник третий диск и взвёл затвор, из которого тут же выскочил перекошенный патрон.

-Чёрт, свинячий ублюдок! Чёртово русское оружие...

-Wa ist wer?! – прозвучал далёкий голос. – Кто здесь?!

-Не стреляйте, мы солдаты охранной дивизии! – заорал что есть мочи Йорген. – Кто ты такой?!

-Заткнись!!! – Крегер заорал как ужаленный, вспомнив, кто здесь главный. – Кто ты такой – тебя спрашивают?! Немедленно отвечай, иначе будем стрелять!

Он засучил широко разведёнными ногами в позиции – лежа на брюхе.

-Сначала вы назовите себя – кто у вас старший?!

За забором второй по счёту хаты слева колыхнулись кусты. Крегер отправил туда одиночный выстрел. Там оглушительно закудахтали куры и залаяла собака. На этот раз очередь из МР прошла уже ближе – тающие желто-серые облачка вскинулись метрах в четырёх.

-Йорген, бестолковый идиот! Норвежская дубина – где ты, сопливый герой?! – позвал Крегер как можно тише. – А, может, и к лучшему, что тебя убили... Хотя мне от этого не легче – отвечай за вас перед начальством... Одним идиотом станет меньше в твоих фьордах...

-Кто сейчас стрелял?! – снова гаркнул тот, кто неплохо кричал по-германски.

-А я по чём знаю, кто в тебя стрелял?! – неуверенно соврал Крегер, сжимая гладкое цевьё ППШ. – Откуда мне знать, что не ты в меня стрелял?! И кто ты такое?!

-Я солдат обозной команды охранной...

-Я сам служу... Номер части, в которой ты служишь, фамилия командира дивизии?!

-Я обязан назвать тебе номер части и фамилию командира?! А может номер своего жетона?!. Ого, ты наверное, сбрендил парень! Герр еврейский комиссарен, верно ты перепил свой кошерной водки?!

-Фамилия командира и номер части!!! Если не хочешь, что б я в тебя стрелял...

-Откуда мне знать, что ты не партизан, не русский диверсант?!

Крегер немного смутился:

-Мой хох дойтч слишком хорош... Разве русский может так хорошо говорить?!?

-Русские шпионы отлично говорят по хох дойтч. Как и германские – по русски...

-Откуда ты всё про это знаешь?! – Крегера наконец-то осенило, что ему не нравилось у говорящего: – Ты не совсем чисто говоришь, герр большевик. Твой германский – со славянской примесью... Так что не советую играть со мной в прятки, еврейская свинья!

-Ты идиот! Тебе говорят, что я – солдат... старший стрелок вермахта. Да, я немного чех, я из Судет. Оттого и произношение у меня нечистое.

Откуда мне знать, что ты не завираешь?!

Некоторое время они слушали тишину. Крегер, не рискуя даже шелохнуться, прошептал:

-Йорген, чёртово весло норвежское... Немедленно ползи на брюхе... Подберись скрытно – атакуй слева...

Ответом была пронзительная тишина. Всё-таки его укокошили, с облегчением подумал Крегер. Вздохнул... Он почувствовал прилив злорадства: теперь некому будет подтвердить как этот щенок смеялся над ним. Он тут же представил картины злостного неповиновения «норвежской дубины»  и тут же – ощутил прилив жалости... Ему было жаль норвежского парня – с этим он также ничего не мог поделать. Идиот, конечно, наглец, но – отличный солдат мог из него получиться! Со временем: если доверить его кому-нибудь по-старше и по-опытней. Ну, вот хотя бы ему... Хотя и без страха за свою жизнь, с ветром в голове. Правда русские ведут себя точно также. Но они фанатики своего Сталина и своих бредовых людей. Или всё-таки – храбрецы...

Вдали снова прострекотал МР. Крегер снова глотнул пыль, зарывшись в неё по уши. Но визга пуль не услышал. То ли стрелок взял слишком высоко, то ли вообще – в другую сторону.  Свинячий  б о г, подумал Крегер, да тут партизаны по всей деревне! Под каждым кустиком... Того и гляди – нападут сзади... Или действительно – диверсанты?! Русские сбросили парашютистов, говорящих по-германски! Среди них могут быть чехи и словаки, говорящие по-нашему. Почему нет? У русских есть чехословацкая дивизии или корпус – ребята рассказывали, как столкнулись с ними зимой под Харьковом.

В следующий момент улочка задрожала. Донёсся гул моторов, который возглавлял стрёкот BMW R-75.Крегер воздохнул – будто камень выпал из лёгких... Это был Ганс с подмогой. Он браво ехал, расставив ноги во все стороны, на мотоцикле, с лицом, прикрытым чёрными защитными очками. И совершенно не думал о наглых русских пулях.  Позади пылили, лязгая задними шасси на гусеницах, два приземистых «бюссинга» с пехотой.

-Куда ты прёшь, свинячий бог!? – заорал он Гансу, забыв всякую осторожность. И замахал туда, где под камуфляжными тентами двигались  стальные шлемы и воронёно отсвечивали стволы винтовок: – Фрицы,всем в укрытие!!! Тут партизаны – они стреляют!!!

Ганс опешил но продолжал движение, заметно сбавив скорость. Он вплотную подъехал к шляпкам и подковкам на подошвах лежащего Крегера. Это взбесило московского ветерана:

-Идиот, кретин безмозглый, бестолковая свинья!!! Хочешь обрадовать свою мамашу покойником!?!

Ганс немедленно развернул  BMW  поперёк дороги и соскочил в пыль, передёрнув затвор своего «маузера-куртс». При этом он сделал отчаянные жесты тем, кто сзади. Вездеходы по команде остановились – упёрлись радиаторами в пыльные заборы с глиняными горшками. Из сидений под тентом сталы спешно спрыгивать солдаты в новом, необмятом ещё обмундировании.

-Что у час происходит, обер-ефрейтор?! Немедленный доклад по всей форме – живо!!! – к Крегеру на полусогнутых приблизился плотный фанен-юнкер-офицер в фуражке с кожаным ремешком и без дубовых листьев в кокарде: – Кто ведёт огонь?! По кому вы стреляете?!

За ним спешил расчёт MG34 – второй номер установил треножный станок, а первый установил на него сам пулемёт. И всё это – почти вплотную к Крегеру, хотя можно было...

-Какого чёрта вы делаете, недоумки?! – заорал он, выкатив белки глаз: – Ганс, чёртов болван, немедленно сними пулемёт с турели!!!

-Хватит орать, обер-ефрейтор! – взорвался фанен-юнкер-офицер, передёргивая затвор своего МР40. – Немедленно доложите обстановку, свинячий бог!!!

-Да тут одни партизаны – вся деревня заодно с ними! Один из них нацепил повязку «хиви» и шлепал нам навстречу с ведром. Я остановил – велел показать документы. Он стал выпендриваться, как все русские. Тогда я врезал ему в челюсть... А он – как выстрелит из винтовки!!! А потом – убегать! Потом, герр фанен-юнкер-офицер, он скрылся, а мы с Йоргеном... Я отдал старшему стрелку приказ прочёсывать деревню – сам отправился за ним следом...Здесь мы наткнулись ещё на одного. Он там, в подсолнухах – это я его убил...

-Там растут одни лопухи – ничего не видать... – вставил Ганс, тыча винтовкой во все стороны.

Крегер состороил на него страшную гримасу и всё же продолжал:

-...А этот идиот, Йорген, дубина норвежская, недоделенный во фьордах своим папашей и мамашей... всё стоит и стоит! А я ему – ползи ползком!!! Тебе что – жить надоело?!? А он – смеется, оскорбляет... Думаю, его в конце-концов убили. Упал... перевалился за плетень и больше не вставал. Зову его – не откликается...

-Что-о-о?!? Йоргена убили-и-и-и?!? Какая несправедливость... – ожил Ганс.

Он скривил лицо, на котором под толстым слоем угольно-серой пыли грозились пролиться слёзы.

-Заткнись, сосунок! Я хотел сказать – стрелок, герр фанен-юнкер...

-Заткнитесь оба, свинячий бог!!! – взорвался фанен-юнкер офицер, откидывая стальной приклад. – Или будете арестованы за нарушение дисциплины и правил субординации!!! Исполнять!!! Вот так... Теперь слушать мой приказ и исполнять...

Он начал раздавать короткие приказы двум отделениям, которые были под его началом. Про обер-ефрейтора  Крегера он словно забыл – даже не смотрел в его сторону. даже не видел его круглой медали на красно-белой ленточке. Крегеру это откровенно не нравилось, но что он мог поделать...

-Германские стрелки, внимание!!! Прекратить стрельбу!!! Здесь, впереди я, старший стрелок Олаф Йоргенсс, из 301-й охранной дивизии... Со мной – Густав Хлопски, старший стрелок 136-й пехотной дивизии! Мы – в конце улицы... Нет, мы не будем говорить, где мы!!! Если в деревне скрываются партизаны и парашютисты, говорящие по-германски, они действительно могут открыть по нам огонь... раскрыть наше место...

-А всё же – скажите!!! – заорал фанен-юнкер-офицер, задирая козырёк фуражки, из-под которой струился пот.– Тут с нами обер-ефрейтор со значками… гм, хм… вашей дивизии… Он ваш или не ваш?! Как вас зовут, обер-ефрейтор? – он обратился к Крегеру, играя желваками: – Отвечайте быстрее!

Крегер, предчувствуя недоброе, выговорил свои имя и фамилию.

-Вальтер Крегер, он  ваш – я держу его... держу под прицелом?!

-Нет, я такого не знаю, – уверено сказал голос принадлежавший Густаву Хлопски.

-А вы, старший стрелок, Олаф Йорген?!

Олаф на минуту помедлил:

-Как знать … А как он выглядит, опишите?! Кстати, кто с нами говорит – какое у вас звание?!

-Свинячий дерьмовый бог, совсем забыл… – хлопнул себя по кокарде без листьев фанен-юнкер-офицер. – …Эрнест Кропп, 1-й взвод 2-й учебной роты 4-го полка 301-й охранной дивизии.

-У нас нет 2-й учебной роты – у нас полковое подчинение…

Эрнст Кропп только сурово зыркнул на него и подобрал лежащую в пыли фуражку – она слетела от хлопка… Он уверенно водрузил её лобасую, стриженную под полубокс голову:

-Обер-ефрейтор Крегер!? Вы, помнится, говорили, что старший стрелок Олаф Йорген, находящийся в вашем подчинении, убит?! Какого чёрта, свинячий бог – или он ещё жив!?! Вы подтверждаете его личность по голосу?!

-Да, немного не похоже, но – всё-таки он… – с затаённой яростью отвечал Крегер, который стал похож на красное полотнище. – Герр фанен-юнкер-офицер, я сказал, что он скорее всего погиб… хотя какого чёрта – он же не отвечал?!

-Я подам на вас рапорт вашему командованию, свинячий бог! Какой идиотизм, какая трусость!!! Бросить своего подчинённого одного, самому отлеживаться в пыли… Ваше место – в шрафных батальонах… ум-м-м… гм-м-м…

Так как Крегер уткнулся от стыда в пыль и лежал в ней без движения, Кропп наконец исполнился решимости взять на себя командование:

-Солдаты, слушать мой приказ! Короткими перебежками – вперёд! Первое отделение прикрывает второе! Первое отделение – авангард, второе – арьергард! Тяжёлый пулемёт следует по моей команде за мной. Вы двое, – он брезгливо посмотрел на Крегера и по-мягче на Ганса, – поступаете в моё подчинение. Без моего приказа – ни одного движения!

-Герр фанен-юнкер-офицер, смею заметить, что по нам стреляли. В основном – в мою сторону… вы изволили выразиться, что я бросил своих подчинённых… я лежал под огнём!!!

-Ладно, обер-ефрейтор Крегер, там разберутся. А рапорт я всё же…

***

…Косницин сидел тихо среди лопухов, когда в деревне ещё пуще закипела стрельба. В хату с улицы, возбуждённо крича, забежала старшенькая Настюха. Следом за ней устремился Алёшка. Наперебой крича, они звали мать, что бы подтвердить все его догадки. Вдоль улицы – стреляют… Кто и по кому, им было невдомёк и ни к чему. Главное, что стреляют – стёкла из окон так и сыплются…

Настюха, соплюха пятнадцати лет, орала громче всех: «Бабку Матвеевну совсем убили, мама! Лежит посреди улицы, сердешная, и не стонет! А платок её белый – совсем красный…  И кровь из неё льётся…» Вот дура – и чему тут убиваться? Матвеевна сука известная – на него, отца родного, свой единственный кривой зуб точила. Известное дело отчего – по злобе своей природной. От того, что б за дочкой евойной, Алёнкой, он не бегал, кобель драный… Так что получила, падлюка старая, сполна. Бог наказал чрез немцев-то или чрез партизан… Всё ведь едино – пуля так просто людей не выбирает. По промыслу всё идёт. А промысел известно чей – Божий он.

Из хаты стремглав, на подгибающихся ногах, выскочил кум в красноармейской пилотке и в кургузом пиджачке без повязки. Она торчала у него из кармана. Но известное дело – с винтовкой в руке. Хоть и без затвора, но – оружием кум дорожил… Куды, гавна кусок, ты бежишь? Жизнь тебе настохренела?! Вот, Боженька, подарил же родню… Когда самое время – заховаться куда-нибудь в стог или пересидеть в погребе, прёт на рожон. Пить да жрать – мастак, залюбуешься! Исключительно за его счёт. А вот сам – когда бы пригласил на бутылочку вишнёвки аль яблоневки?! За-а-араза, а не кум… Да пропади ты пропадом…

В уме Косницин подсчитал (даром что ли при Советах выбился в счетоводы) всю имеющуюся наличность в доме Свиридовых, о которой по секрету доложила личная разведка – сестра жены. Выходило немало – рубликов пятьсот советскими плюс пятьдесят оккупационных марок, что не особенно ценились и шли по курсу одна к трёхстам «синеньким», советским сотенным. Кроме того, у кума был где-то заклад с золотыми червонцами, николаевскими и советскими.  Ещё со времён НЭПа. В своё время ещё молодыми, после Гражданской и военного коммунизма, когда Советы дали слабину и позволили жить богато, они развернули сельскую кооперацию. Открыли в районе кооператив с громким названием «Контора Заготскот. Товарищество на паях Косницин и С.». Учредителем был Косницин, а соучредителем – Свиридов. Будущий кум долго дулся и обижался: почему он просто «с»…  «…Как сукой меня обозвал, прости Господи! – как-то по пьянке взорвался он и пошёл с ним на грудки. – Скоро сукой будут называть по твоей милости! Девки уже лыбятся, детишки-то смеются, старики пальцем тычут…» Согласиться пришлось, хотя лбами они тогда друг с другом побились да рубахи друг-другу порвали. А всё дело было в том, что уставной капитал был его, Косницина, и лишь на треть состоял из денег Свиридова.

Свиридова в Гражданскую сначала мобилизовали в Красную армию, откуда он подался к «зелёным» – воевать за счастье мужицкое без городов и власти. Но оттуда, прибарахлившись, снова подался к красным. Хуже с анкетой состояло у Косницина. В 1918-м его мобилизовали белые, которые Платону Трофимовичу быстро надоели своими старорежимными замашками с мордобоем и поркой шомполами. После карательной экспедиции, в которой пришлось перепороть целую деревню, где расстреляли всех «краснюков» и пожгли их дома, он подался к красным. Так и провоевал до самого Перекопа. А в 22-м вручили ему и многим другим предписание о демобилизации. И пришлось уматывать из Крыма восвояси за свой счёт, потому как никаких денежных и кормовых, не говоря про обмундировочные не полагалось. Едва не отдав душу Богу на всяких «подножных», он вскоре прибился к банде лихих мужичков, что промышляли с обрезами и одним «максимом» на тачанке по железным и сельским дорогам, прихватывая всё ценное. Греха  что таить – совестно было… Но занимался этим постыдным ремеслом он целый год, пока за них всерьёз на взялись транспортное ОГПУ и ЧОН. Последний действовал совсем по-звериному, расстреливая по ночам всех подозреваемых в бандитизме и пособничестве, нередко прихватывал  их имущество. В одну из таких тёмных ночей, когда за горизонтом трещали выстрелы, сбежал Косницин из банды, прихватив узелок с бриллиантами, золотишком и серебром – этого ему вполне хватило…

«…Эх, времечко, – думал он, сидя в подсолнухе и жуя спелые терпкие семена,  – пролетело-то оно, прошло, а в память запало! Вот только об одном жалею, что есть мочи: оженили меня на Дарье, а не на Глаше. Уж такая Глаша, девка исправная была, и лицом пригожа и кожею чиста… А глаза такие синие, точно ручей течёт. Из-под пушистых своих ресниц как зыркнет бывало – точно огонь по коже пробежит или мороз жжёт…»

В конце –концов сидеть ему в укрытии надоело – он решил выглянуть. Но тут же зарылся в подсолнух глубже. На крыльцо, дура-дурой, вышла жена. Не найдя к чему прицепиться, принялась ходить по двору, приглядываться к курам и искать мусор. Кобель Гришка было зазвенел цепью и завилял ей навстречу хвостом, но тут же спрятался в будку. «Иди отсель!» – только рявкнула эта стерва. И тут же добавило обидное: – А глаз какой нехороший – точно у моего муженька…»

-Эй, пьянь подзаборная! – наконец раскрыла она пасть. – Где ты заховался, голос подай?! А, молчишь окаянный… Ну, молчи, молчи. Как жрать захочешь, обязательно выползешь. Куды ты денешься – изверг рода человеческого… Хуже Гитлера с Геббельсом, прости Господи…

У Косницина во рту слиплось и волосы вокруг лысины ощетинились, будто шерсть на Гришке. Вот дура-то, дура и есть! А если кто прислушивается…

...И ведь любит её, по сю пору любит! Как собачонка ему предана. Что у них со Свиридом – всё доложит.Что и как у них на чёрный день припасено, сколь много и часто Свирид  ругал Советы, а потом Гитлера с Геббельсом. Пару раз сука эта бил её по молодости, но потом, говорит, покаялся. Повинился, в бога в душу в мать...С тех пор и она утверждает – не бъёт, зараза. А всё почему? Да боится он, гад, что Глаша от него сбежит. Под его, Платоново крыло. Хотя не убежит она, конечно, пока Дашка жива-здоровёхонька. Не приведи Господь – волосья у неё повыдёргивает да глаза повыцарапывает. Но это, как говорится, пока... И пока Свирид жив-здоровёхонек.

-Ну, идёшь али нет, изверг? картошка поди вся в уголья спеклась. Кто её есть будет, окромя тебя, Ирод ты царь? Даже кобель так и тот побрезгует. А тебе в самый раз – чрево своё набить да в нужнике пропердеться...

Зашла в хату, а затем снова вышла. Словно её там подменили – запела иначе:

-Платоша, а Платоша! Ну, выходи, будет тебе! какой ты есть – такого и люблю! Я тебе револьвер твой в будку Гришке сунула. Там искать не будут. Сщас поленьями её закидаю, что б эти пёсика на подстрелили. Ироды и есть – как придут, так собак стрелять начнут...

Ага, стрельба так вроде затихла. Значится немцы пожаловали. Тот-то жена сразу подобрела...

Даша посокрушалась – позвала его для порядку. Но, чувствуя мужнину обиду, стала забрасывать будку поленьями. Гришка сидел тихо, даже не звенел цепью. Ему, кобелю, такое дело привычно. Как немцы начинают по деревне собак стрелять да курей, Гришка даром что с телка ростом, так сразу в будку – юрк!Оно и понятно – жисть  она дороже...

После жены выскочила во двор Настюха. Со своими косами, перевитыми ленточками, и щедро уложенными на макушке. Здоровенная – метр с гаком, кобылица стоялая... Кровь с молоком, нос вздёрнут, глаза васильковые,и грудь полная – аж под сарафаном гуляет... Сзади тоже – раздатая во всю ширь, хоть обоими руками обхватывай! Хотя, прости Господи – срамные мысли... Девка хоть сейчас на выданье – только, за кого? Сына отца Дмитрия, старшенького Степана ей бы в мужья. Да нет его: похоронку на него прислали в августе 1941-го. Поговаривали, отца Дмитрия как-то выпившим после этого видели. Так и понятно: сына назад не вернёшь, у Бога обратно не попросишь. Бог дал, Бог взял – известное дело...

В руках у дочки был горшок с картошкой, свежий ржаной каравай да кринка с молоком6

-Пап, ты бы поел, да в хату шёл! – и опустила голос до шёпота: – А так сидеть до вечера можно. Простудишься, околеешь – пропадём мы без тебя. Совсем пропадём. Я поставлю здесь, во дворе. А ты выходи – очень тебя просим...

Ага, любят, значит, уважают. Ну, куда вы без меня, птахи небесныя? Время-то военное, голодное и холодное. Кто вас прокормит, кто обогреет? Кто пред немцем за вас заступится? Кто-то – Платон Трофимыч, известно кто. Не дед Пихто же! Кому муж, а кому и отец. Его чтить и уважать нужно, а не хи-хи с ха-ха на него – из-под материного подола. Ишь хихихалка сопливая отыскалась!

...А ведь как чудно всё вышло с его ответственным назначением! В ОГПУ и в НКВД его и раньше вызывали. и по вредителям, и по врагам народа, которых искали на селе и по району. ПВ первую очередь – среди недобитых кулацких прихвостнях, подкулачниках, коими для Советов были все, кто жить богато желал. Или зажиточно. И тайне мечтал, что б старые времена вернулись. Хотя бы как при царе Николашке, на худой момент – при Сашке Керенском. Разносил по сёлам и весям неведомо кто слухи, будто Сталин, а раньше него – сам Троцкий решил вернуть в Россию капитализм, даже монархию. будто жив царь-батюшка, скрывают его за границей слуги верные. А кто-то поговаривал – да в Москве он живёт, и в Сухуми, как простой человек в обличие другом, без бороды и усов... И будто бы Сталин за такое попустительство Троцкого выслал, а затем Орджоникидзе застрелить велел, наркома тяжёлой промышленности-то.Потому как был тот из князей – революцию втайне не принимал, был тайный человек государя при нём...