Текст книги "Житие, в стреляющей глуши - страшное нечто... (СИ)"

Автор книги: Станислав Графов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

«…Русская армия, которую создали большевики и назвали Красной, состоит в основном из крестьян. Они всю жизнь занимались тяжёлым физическим трудом и при Советах не имели возможности пользоваться его плодами, так как большую часть урожая отдавали государству. У них изъяты паспорта – чтобы лишить их возможности свободного переезда из деревни в город. Это сделано большевиками с одной целью: чтобы сельское население не разбегалось и продолжало снабжать рабочих продовольствием. И не могло устанавливать на него монопольные цены. В свою очередь последние обязаны за мизерную плату трудиться от зари до зари на заводах – производить оружие и станки… Вот такая унылая и жестокая реальность по Сталину! Эта политика Сталина мало кого устраивает из русских селян. Они ждут, что колхозы будут распущены или по его указу, или по приказу фюрера. З тем, кто даст им землю в вечное пользование, они пошли бы. Пока этого не происходит, русские крестьяне видят в германском солдате врага и сражаются с ним. (…) Многое изменится, если германские солдаты начнут ходить в русские церкви, а также будут привлекаться для уборочных и посевных в помощь русскому населению. В свою очередь, если фюрер начнёт выдвижение преданных рейху русских в органы германских комиссариатов и управление восточных земель, это также будет способствовать благожелательному отношению к нам, – писал в своём донесении Густав. – Особенно если германское командование позволит солдатам и офицерам жениться на русских девушках…»

Это и многое другое ещё больше расположило к нему его непосредственного начальника по Абвергруппе – обер-лейтенанта Гельмута Блоха. Он тут же распорядился вызвать Густава в Орёл, якобы вернули в батальон для выздоравливающих, где он не долечился. Прогуливаясь на соборной площади, Гельмут привычно услышал скрип тормозов, и во мгновение ока на роскошном опель-кадете» был доставлен куда следует.

Его обильно покормили на конспиративной квартире. Шеф долго жал ему руку, высказав одобрение – своё личное и руководства Абвергруппы: «…Что ж, не все в рейхе это понимают, Густав. И не надо сильно распространяться о таких убеждениях! Готовьтесь к глубокому оседанию в нашем тылу, старина. Сейчас вы, благодаря вашим стараниям, нужнее здесь, а не на передовой…»

Густава скоренько перевели вы обозную команду при при интендантском управлении, что занималось сбором продовольствия у населения. Он ездил по деревням – это давало ему богатейший материал для общения с населением и сбора необходимой информации, которая предшествовало вербовке. Главным образом он спрашивал о тех русских, что угодили в германский плен или числятся пропавшими без вести, аккуратно записывая их полные данные, получая из рук страдающих жён и матерей их фотографии и письма, что являлось бесценным оперативным материалом. Кроме того его снабдили из особых фондов пачкой трофейных писем , которые он показывал местным жителям или прямо передавал адресатам. Понятное дело – получив такую весточку, многие русские, сами того не желая, становились вольными или невольными сотрудниками Абвера.

Его, конечно, поначалу боялись, от него шарахались! Один пистолет-пулемёт чего только стоил и магазины к нему, которые иногда торчали из-за голенищ подкованных сапог. И старики с «георгиями» за прошлую войну, называемую в России германской, задирали бороды. «…Сбрендил что ли этот германец – того – самое?..» Но подозрения, вражда и страх по-понемногу...

...Пошло с тех пор, как чудаковатый немец стал прикладываться к образам, а то и к руке священника, после исповеди и на причастии. Помогал иным старушкам восходить по паперти. В довершении агентура Абвера пустила слух, а молва его подхватила: немец де помог многим семьям списаться с близкими, кои вовремя войны считали за погибших или пропавших. Ан нет, а они – в плену…

Сам Густав лично либо через старосту начинал расспросы на эту щекотливую тему. С неизменным замшевым блокнотом и самопишущим пером он заходил в ту или иную хату, где сперва дружелюбно приветствовал хозяев. Затем крестился на образа и начинал своё короткое вступление: «Германски армий не желайт уничтожений русски поселянин. Ми есть помогайт вас ликвидировайт большевицки комиссарен… пфруй… Земля должен бить в ваши рука – колхозен нихт… пфруй… Ви должен жить как в Европ, иметь свой надел. Бог сказать, что нужен трудиться и работать честно…»

Хуже у Густава выходило общение с сельскими батюшками. И не только по причине его корявого русского. Те в основном оккупантов не жаловали. Вот и отец Дмитрий оказался орешком твёрдым. Даром, что имел бороду до живота и мощную стать, которой в рейхе и за его пределами мог позавидовать любой силач-тяжеловес. На Густава он смотрел немного сурово и выразительно теребил свой огромный серебряный крест на литой цепочке. (В нём, как говорили. Была частица мощей одного святого, которая мироточила.) Всем своим неприступным видом этот батюшка осуждал попытки Густава сблизиться с местными. Он откровенно морщился, когда он целовал крест, исповедовался и даже причащался.

Поединок этот порядком измотал Густава и даже напомнил ему бой в районе тракторного завода под Сталинградом. Там пули так и гудели… Он и его взвод (погибли лейтенант, унтер-офицеры и два ефрейтора), от которого осталось лишь восемь человек, вынужден был залечь посреди развалин до вечера. Попытки поддержать их полковыми орудиями 75-мм привели к пустой трате снарядов, так как прицеливанию и корректировке мешали многочисленные дымы от пожарищ, которые стелились даже у подножия Мамаева кургана. Густав тогда впервые подумал: Если Бог существует, почему он не остановит эту бойню? Неужели через страдания, в наказание за грехи, человечество становится ближе к Нему?»

…На этот раз всё вышло само по себе. Было это два дня назад. Отец Дмитрий задерживался. Одна старушка перекрестила Густава, тот ответил ей вежливым поклоном. При этом погонный ремень оружия едва не соскочил у него с плеча. Дабы не выпустить свой МР, Густав взял его наперевес – повесить поперёк груди… Старушки, помертвев от страха, ойкнули – крестясь, они припустили со всех ног. А мальчишки и девчонки у ограды прыснули от хохота. Краем уха он слышал, как они обсуждали и спорили – кому подойти, кому попросить.

Конопатый мальчик лет тринадцати наконец-то отважился. Робко ступая босыми ногами в латаных штанишках, он приблизился к нему бочком и, готовый убежать, промямлил:

-Дядь немец, дай конфетку или леденец?

-Ти хотеть айн, драй конфетти? – улыбнулся ему Густав. – О, я хотеть тебе дать. Ти может смотреть, где есть батюшка? Может говорить мне?

-Ага, – неуверенно сказал мальчик, косясь в сторонку на сына отца Дмитрия.

Густав вручил ему три мятных  леденца в целлофановых пакетиках. При этом – дружелюбно щёлкнул по носу. Мальчишка охотно раздал их по друзьям и тут же заговорщицки шепнул сыну попа:

-Слушай, Минька, этот белобрысый мне поручил узнать про твоего батьку. Ну, я побегу – ладно?..

Минька отлучился следом и немедленно доложил об этом своему батюшке, что помогал в просфорной. Отец Дмитрий, услышав такую новость посурьёзднел, хотя и виду не подал. Тем не менее, снял передник и тут же вышел во двор.

-Что попрошайничайте, чада? – шикнул он на детвору, которая обступила Густава с протянутыми ручонками. – Или в церковь идите или по домам – прочь! А ты, немец, прости Господи… – он, размашисто перекрестившись, плюнул: – Не приманивай детишек! Срамно это…

-Ви есть не любить дети, батьюшка? – Густав от удивления задрал соломенного цвета брови.– Ви думать, что я обижайт?..

-Да ничего я не думаю, грешный ты человек, – поморщился отец Дмитрий. – Или свои думки держу при себе. Потому как человек грешный как и ты. Иди с миром…

Внутри отец Дмитрий почувствовал легкое смятение, хотя и виду старался не подавать. Мысль о том, что немцы за ним давно следят, тут же овладела им. Он уже слышал от прихожан, что этот белобрысый супостат расспрашивал у кого родственники или близкие оказались в плену, обещал помочь их вызволить оттуда. Кое-что рассказал ему сын, которого он давно использовал для связей с партизанами и подпольщиками. О чём-то поведала «всеведающая» жена-матушка.

Пока он не замечал слежки, поэтому не выставлял у крыльца знак тревоги: лопату и тяпку. Хотя поводов для беспокойства было предостаточно. В последнее время староста и его кум, полицай, всё больше старались выспрашивать его о семьях, где в прошлом были активисты и коммунисты, ударники труда, чьи фото можно было увидеть на передовицах газет, кого ставили в пример на собраниях…

«…Ты это… того, батюшка, не серчай, потому как немцы требуют, язви их душу, – сокрушался староста Косницин. – Партизаны им покоя не дают. Узнай про то, разведуй про это… Укажи где коммунисты прячутся – это для них первостатейное! Мы б с радостью отказались – плюнули в их рожи. Да ты знаешь, батюшка, что тогда будет. Так что, не серчай и помолись за нас, окаянных…»

«Я не серчаю, – усмехнулся отец Дмитрий. – А немцам своим передай, что б не охальничали с нашим народом. Не то Божий суд на них… Так и передай, если Бога они не забыли».

«Ты б, батюшка, сам и передал. И солдатик у них подходящий для энтого…» – начал было Косницин, но отец Дмитрий сурово указал ему взглядом на калитку.

Косницин некоторое время постоял уже снаружи, наблюдая за курами, которых гонял петух в соседнем дворе. Затем сплюнул и послал к разъядрённой матери себя и свою должность. После чего пошёл и крепко наподдал со своим кумом-полицаем.

-А идите-ка вы все не хер! – показал он в сердцах влажную дулю портрету фюрера на почтовой германской карточке, что было у кума над столом.

***

...Когда отец Дмитрий вышел из церкви, он уже знал, что встречи с немцем ему не миновать. Так и есть, тот стоял, расставив ноги в коротких сапогах с двойным швом, и ожидал кого-то возле паперти. Пистолет-пулемёт висел у него за спиной, стволом вниз. Рукава немца были нагло закатаны, на груди красовались невиданной формы знаки в виде венков с танкам, ружьём и какой-то молнии. Это придавало супостату бравый вид, на который, как мухи на мёд, липла детвора. В довершении ко всему на лбу были невиданные очки с темными стеклами, выполенные из белой пластмассы, за которыми не было видно глаз. Наверняка они здорово защищали от солнечных лучей.

Завидев священника, супостат внутренне подобрался. Затем расслабился – сделал радушный жест в сторону купола с крестом:

-Ваш хороший служба явно привлекайт! Я хотеть быть на ваш служба, батьюшка. Ви отчешь корошо воспитывайт селянин верить в Бог. Как есть это?.. – он запнулся, тщательно подбирая слова: – Когда вас говорить селянин не грешен, это есть – не убивайт! О, я! Война есть там – на восток! – он указал загорелой сильной рукой с обозначившимися жилами. – Война есть там, где русски селянин убивайт германески селянин. Это не есть корошо, батьюшка! Я правильно вас называйт, ферштейн … понимать?

-Понимать, понимать… – отец Дмитрий повернулся к нему спиной, перекрестил себя, а затем глубоко надвинул шляпу, дабы не выдать усмешку. – Ты, немец, если что хочешь – говори. Зла на вас не держу, ибо все перед Богом ходим. Под Христом единым. А он, Спаситель, нам поведал и другую заповедь. Возлюби ближнего своего как самого себя. Так что верно ты сказал насчёт «не убий», но не всё ты «понимайт»…

-О, это отшень верный заповедь! – густав почувтсвовал прилив сил. – Ви отчень верно сказать про любовь к ближний. Для любить не надо убивайт.. пфруй! Я отшень понимайт ваш слов. Я понимайт, что ви есть говорить свой паств. Ви учить как русски любить русски, любить герман и весь человечеств! Это есть короший проповедь, альзо! Когда есть такой проповедь, русски не будут стреляйт герман. Наступать мир – будет Бог…

-Ну, Он всегда был, есть и будет, – качнул бородой отец Дмитрий. – Если даже не верить в Него… Хоть и не держу на тебя зла, немец, но злодейств вы много творите. А значит многие из вас против Бога идут, так и знай!

Густав всё понял и улыбнулся ещё шире:

-О, ви есть сомневайт! Я видеть это! Не надо думайт, что я есть зло. Я думать только добро. Только для Россия без Советов! У меня есть русски кровь по матерь. Я есть совсем немного герман, по тец. Я есть основной чех и русски. Ви понимайт, батьюшка? Альзо?

Он сделал шаг вперёд и сделал попытку протянуть руку. Он даже взял мощную длань священника в свои крепкие пальцы. Но отец Дмитрий лишь на секунду зазевался. Затем он коротким рывком освободил свою мощную ладонь.

«Хитрый гусь,» – мелькнуло у него в голове так явно, что захотелось об этом вслух молвить.

-Ты немец, повторю, знай – к твоему народу у нас, простых русских, зла нету, – произнёс он сквозь биение сердца.  В груди что-то неприятно сдавило, а на глаза надвинулась пелена: – Это я тебе как русский говорю, как духовное лицо. Понимаешь меня? Духовное означает – имеющее духовный сан.

-О, понимайт!

-Так вот, не надо в том случае жизнь губить, немец. Ведь курочка разве губит чужих цыплят? Нет, не губит. А человек… – тут отец Дмитрий запнулся, чувствуя сокровенный духовный запрет: – На всё воля Божия, впрочем.

Он перекрестил себя, отвесив земной поклон. Следом перекрестился Густав, слегка наклонившись.

«…И ведь гром не поразит, его, паразита, – подумал священник. – И в землю по голову не вгонит, и ног не высушит. Хотя, многие так крестятся. И верно, на всё воля Божия».

-Я хотеть спросить благословений, батьюшка, – сказал напоследок Густав. – Один есть отшень важен дел. Потом я говорить…

-Что за дело? – нахмурился отец Дмитрий, но тут же перекрестил:  –  Да благословит тебя, Господь…

Немец что-то сказал про «вер», который надо хранить, но отец Дмитрий лишь качнул головой. Он вспомнил как начал своё секретное сотрудничество с органами НКВД. Состоялось это в 1937-м, когда по стране бушевала «великая мистка»: некий спецконтингент «пачками» расстреливали , а кого-то сажали лет на десят, а то и все двадцать. Но он вспомнил, как с 1936-го стали открывать новые приходы, восстанавливать старые. Всё это происходило при молчаливом попустительстве советских и партийных органов, а значит – по указанию самого Сталина, который в молодые годы сам учился на священника. До этого, особенно в 20-е отца Дмитрия не раз вызывали куда следует – предлагали отречься от Бога, отказаться от сана и выступить с разоблачениями в клубе «безбожник» Он упорно отказывался. Даже когда грозили лагерем, даже когда наставили наган… даже когда в церковь стали бросать помёт, дохлых крыс и прочую мерзость. Даже когда в районной и областной газетах стали публиковать письма селян, где его называли «кулацким охвостьем» и требовали от властей закрыть храм Божий – сделать из него сельский клуб. Отец Дмитрий, спросив благословение у епископа (так и не получил его!) написал Калинину, затем обратился к самому Сталину. После этого за ним приехали на «газике» двое по форме и один в штатском – увезли его на трое суток в райотдел НКВД, где и состоялся разговори, перевернувший всю жизнь…

***

…Вот что, – сказал отец Дмитрий, когда ходики на стене проскрипели 18-00. – Передай кому следует: немец для борьбы с партизанами и нашей армией хочет привлечь нашего брата, попа. То и раньше заметно было, но сейчас особенно. И немец этот, обозник, заводил со мной хитрый разговор об этом. Дескать, раз заповеди Божии такие – «не убий», значит в проповедях своих, батюшка, ты должен против войны указывать. Мол, за что и почему воюют наши на фронтах с немцем? Это же против заповедей Божиих! Вот стервецы… Тьфу, пропасть!

Да уж, пропасть, – согласился Василий как бы нехотя. – А что так неохотно делишься со мной своими мыслями, батюшка? Почему сразу о немце не предупредил?

-Поначалу думал, что проверял он меня – подослали его. Потом убедился – не так всё. Слежки за мной, за мим домом нету. Зачем попусту в набат бить? Я ведь тоже конспирацию кумекаю, учили ваши.

-Хорошо, мы проверим как ты кумекаешь. Хотя похоже ты прав: за домом действительно не следят. , – Васька осторожно отвернул занавеску и исследовал двор, по которому величественно бродил петух с малиновым гребешком. – Разве что петух вот…

Он встал и осторожно косясь на кулаки отца Василия прошёлся вдоль гориницы:

-Так, говоришь, вечером ожидается наш связной? Да вот он, почти вечер…

-Придёт он, куда ему деться, – вздохнул отец Дмитрий.

Он перекрестился сам и перекрестил красный угол, прочитав «Отче наш». Васькина рука торопливо дёрнулась. Он также осенил себя крестным знамением и попросил у Бога поддержки. На душе было слегка муторно – поддержка бы не помешала…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. В СТРЕЛЯЮЩЕЙ ГЛУШИ.

…Мотоцикл, сделав круг, остановился на пустыре возле церковной ограды. Женщины и старики тут же стали расходиться, а ребятишки спрятались в кустах.

-Week! – заорал на них Крегер, с бляхой фельдслужбы. – Идите к своим свиньям и коровам! Колхозные свиньи…

Так как этого ему показалось мало, он сорвал из-за спины ППШ-41 и дал по воздуху очередь. Первые с криками побежали женщины. Старухи засеменили, что-то хныкая и причитая. При этом ногие из них крестились. Совсем уж бесцеремонно вели себя старики. . Они уходили весьма неохотно или вообще не собирались никуда уходить. Их, Крегер, немного уважал за храбрость. Тем не менее он презрительно сощурился и браво зашвырнул МР717(r) за спину. Но до этого – повёл в их сторону дырчатым круглым стволом. Но наглые старики даже не думали ускоряться.

Но верхом наглости было поведение мальчишек и девчонок, от голозадых до великовозрастных. Они мелькали земляными пятками в лопухах за церковной оградой, откуда выглядывали острые любопытные глазки,  краснели возбуждённые носы и уши. Как казалось Крегеру, эти сорванцы зубоскалили.   За витой металлической оградой, где были узорны в виде ангелов с огромными крыльями они, наверняка, чувствовали защиту. Бог охранял их…

Крегера и его спутников это немного развеселило. Один из них, Ганц Ташинский из Данцинга, вынул из ранца пачку мятных леденцов и с размаху зашвырнул их детям. Он был более доброжелателен, чем Крегер:

-Пусть эти детки видят, что мы им не враги. До чего довели их большевистские комиссары и еврейские бандиты – так боятся нас, германских солдат…

-Что ж, их дело, – весело оскалил свою длинную ряжку Крегер. Он вытер  затылок рукой в перчатке с обрезанными пальцами. – Дружище, они только  с виду люди! Внутри едва ли...Они похожи на зверей! Умственное развитие русских всегда зависело от германской аристократии и германской интеллигенции.  «Майн кампф»! так пишет великий фюрер…

– О, Вальтер, я этого не читал…

– Ты блистаешь своими познаниями, Вальтер! – присоединился к разговору третий сопровождающий, что строился в коляске с пулемётом. Его звали Олаф Йорген и он был из Южной Норвегии. Там его отец рыбачил во фьордах на собственной шхуне, а он помогал отцу.– Я вот пока не могу похвалиться прочтением «Майн кампф». Я немного ситал «Миф XX столетия» Альфреда Розенберга. Очень сложно и очень интересно!

-Да, парень! Книга очень сложна, – покровительственно сморщился Крегер, – но очень полезна для таких как ты! В ней как раз указывается на превосходство греческой и германской культур, отчасти европейской над азиатскими и славянскими недочеловеками. Они плодятся как тараканы, как грызуны! И мы призваны решить эту задачу – самой историей, самим роком! Мы обязаны показать всей Европе – вот, как это делается! Вот как сокращается поголовье этих ненасытных свиней…

-Но там говорится о греческой, эллинской культуре как об арийской. Я всё верно понял, Вальтер – греки тоже арийцы?  Как и мы?

-Ну, не совсем… Самые древние, жившие в Спарте, может, и да. А вот нынешние… Они такие же болтуны и мошенники как и евреи.

Он нетерпеливо газанул и всё дальнейшее говорилось под грохот двигателя BMW. Они неслись по деревенской улице в облаке пыли, пока не увидели идущего «хиви» с повязкой на рукаве и брезентовым ведром, в котором плескалась водица. Поперёк туловища на широком брезентовом ремне у него висела длинная русская винтовка, поражая воображение своим массивным прикладом и тяжёлым ложе. Последним можно было запросто проломить голову и смять стальной шлем – как консервную банку…

-Эй, Иван… русская свинья!  – Крегер застопорил мотоцикл и сделал повелевающее движение рукой.

Русский осторожно поставил ведро на землю и во мгновение ока оказался на расстоянии пяти шагов. Лицо его тут же приняло подобострастно-ленивое, немного тупое выражение. В нём не присутствовал интерес к жизни – была лишь одна потребность, исполнять.

-Посмотрите, ребята! Как раз нам на встречу – тупое русское животное! Посмотрите на эту рожу, прикиньте, какие у него мозги?! И есть ли они? – захохотал Крегер. – Кстати, поговори с ним, Олаф. Тебе будет полезно знать, чем отличаются германцы и эллины  от таких обезьян…

Олаф фыркнул и помедлил. Тогда Крегер одним рывком встал на землю. Подойдя к русскому, он дважды приложился ладонью по его подбородку.

-Вот, смотрите, фрицы! Он даже на думает уворачиваться! Он даже не думает сопротивляться!

Русский посмотрел на него исподлобья. Кулаки его сжимались и разжимались.

-Да, но ты же убьёшь его сразу… – протянул Ганц.

-А, может, не стоит себя так вести с ним? – усомнился Олаф. – Этот парень всё-таки перешёл на нашу сторону, сражается против Советов за европейскую культуру. Ведь так, Рус Иван?

Крегер захохотал как безумный:

 -Малыш, что это с тобой? Что ты говоришь?! Эта свинья если и думает, то – только…

Перед его глазами на мгновение появились картины: осунувшиеся до черноты, от голода и грязи лица русских пленных , что двигались навстречу германской технике и германской пехоте по шумным дорогам. Эти воспоминания тут же оказались  перекрыты другими, не менее ужасными картинами. КВ-1 с мощной, литой башней, расстреливал и давил гусеницами взвод Крегера под Можайском; атака сибиряков под Истрой… Тогда от дивизии, в которой он служил, осталась лишь треть. И – долгое зимнее отступление под Москвой, когда на обочинах теснились брошенные и разбитые грузовики, цистерны, бронетранспортёры и тягачи, стыли танки и орудия, валялись занесённые снегом трупы со скрюченными от холода пальцами…

-Крегер, не нужно увлекаться! Ты уже показал этому русскому силу. А он может ответить – не забывай…

Крегера едва не подкосили эти слова. Он ещё больше забросил за спину ППШ, свой легендарный трофей. Его руки тут же приняли боксёрскую позицию, ноги встали как на ринге.

-Так пусть бьётся, чёрт возьми, если он не девчонка и не тупое быдло! Эй ты, свинья, всё понял? Тогда защищайся!

Он выбросил левую руку – его кулак стремительно коснулся челюсти русского. Но тот – удивительно дело! – устоял.

Какой идиот, подумал Олаф Йорген. Он бы сказал это вслух – не будь у Крегера в петлицах и погонах галунов обер-ефрейтора…

-Герр Крегер, не надо так… – снова подал голос Ташинский.

Тот лишь бросил на него уничижительный взгляд:

-Смотри и учись, как надо бить этих русских!

Он провёл свинг левой, но русский на этот раз ловко увернулся. Кулак лишь задел ему ухо. Зато хук правой угодил ему в почку. Глухо матерясь, «хиви» осел на землю.

Крегер оглушительно захохотал:

-Ребята, он уже на земле! Разве вы будете отрицать – я позволил ему биться на равных…

В следующий момент он присел: русский выстрелил в воздух. Крегер метнулся за коляску мотоцикла, путаясь в ремне ППШ. Он рвал его через голову, обдирая себе шею и скулы, ломая хрящики ушей, что стали похожи на резиновые лепёшки.

Ганц, самый молодой и никогда не бывший на передовой стрелок,  потянул затворную раму MG34 с намерением резануть короткой. Но он забыл снять с предохранителя… В результате русский, ухватив винтовку за ремень, ползком и перекатами скрылся за ближайшим забором.  Там как раз высились глиняные горшки – будто насаженные на колья головы. По ним вскоре и резанула длинная очередь – они разлетелись вдребезги, на черепки.

Ганц хотел врезать очередью пониже, но его ухватил за руку Йорген:

– Да ты спятил, парень! Ты по кому стреляешь?!

Тут торопливо застучал ППШ Крегера. Страшный, с выпученными глазами герр обер-ефрейтор расстрелял во все стороны диск, и, отшвырнув его, стал лихорадочно вставлять новый.

-Где этот ублюдок… сын шлюхи-комсомолки, которую отымел тупой хряк?! Я убъю его, клянусь фюрером!

Йорген повис у него на шее, но тот ловко спихнул его через себя – только шляпки и подковки сапог сверкнули… Ганс в ужасе сорвал флягу и всё содержимое плеснул ему в лицо:

-Герр обер-ефрейтор, успокойтесь! Вы не в себе…

Пока Йорген вставал с земли, подавляя желание набить кому-то морду, Крегер уже осознал свою глупость. Но эмоции брали вверх:

-Заткнись, стрелок! Слушай и исполняй приказ старшего: немедленно – в погоню за этой свиньёй! Это переодетый партизан! Взять его лучше живым, чем мёртвым… Стой, идиот! Стой, тебе говорят! Немедленно езжай на шоссе – останавливай любую машину. Скажи, что здесь партизаны. Сошлись на меня…

-Ты идиот! – прошептал Йорген.

-Заткнись! – заорал Крегер так, что у него белки глаз едва удержались на месте. – Ты предстанешь перед военно-полевым судом, старший стрелок! Я тебе это обещаю – так и знай! Я упеку тебя в штрафроту до конца войны…

Когда облако пыли и гари от BMW рассеялось, а сам мотоцикл превратился в тёмно-зелёную точку, они принялись тяжело дышать и смотреть друг на друга. Крегер держал дырчатый ствол ППШ на уровне груди, отсвечивая воронённым диском.Его глаза стали запавшими и зловещими: почти что походили на волчьи. От них исходил лютый холод, направленный ко всему живому.Казалось, что этот холод давно оседает вокруг кристалликами серого вонючего инея  – делает весь мир серым как мутное стекло...

-Убить меня хочешь, московский ветеран... герр обер-ефрейтор, Вальтер Крегер?! Меня, старшего стрелка вермахта – из-за русского, который тебя так напугал?!

-Заткнись, мамочкин сынок! Сопляк поганый! Я тебе приказываю, грязная свинья...

-Ну-ну, скажи это! Ты меня  – свиньёй?! Так, как ты называешь русских!?! Ты уже не делаешь никаких различий, Крегер. Ты сам – земляная…

-Заткнись, свинья! – Крегер дал короткую под ноги…

Фонтанчики пыли взлетели у носков Олафа. И тут же растаяли в летнем бледном мареве. Йорген лишь затеребил новенький ремень своей самозарядной «Вальтер 41»:

-О, ты даже готов пристрелить меня, Вальтер! Ты можешь это сделать – я не подниму на тебя оружие. Я не стреляю в своих…

Он сказал это смело, хотя лицо у него посерело, а на висках повисли крупные капли пота.

-Ещё бы ты попытался, шлюха в штанах!? Стоять мирно, обер-шутцер! Стоять, руки по швам!!! Живо, кому говорю! – заорал Крегер, оттирая пот и размазывая кровь. – Слушать и исполнять: мы прочёсываем село до прибытия подмоги. Ты идёшь впереди меня! Дистанция, пять… нет, восемь шагов! Идём уступом: ты – справа, я – слева… Попробуешь ослушаться – пристрелю на месте, куча дерьма! Повторить приказ, живо!!! Вперёд, шагать…

С минуту они вновь рассматривали друг-друга с придыханьем. Олаф с лёгкой улыбкой двинул ремень винтовки – она легла поперёк его длинных, сильных рук. Ствол ППШ в резном кожухе угрожающе вздрогнул:

-Держать оружие так, чтобы я видел!

-Крегер, ты ещё не отошёл? Ты понимаешь, что я не убиваю своих? Да и ты не убъёшь меня – не забывайся, герр обер-ефрейтор! Ты сам предстанешь перед военно-полевым судом. А ты боишься суда, Крегер, очень боишься…

-Вперёд, под-д-донок! Не смей пререкаться со старшим!

-Хорошо, будет исполнено, герр обер-ефрейтор. Я выполню этот самый тупой приказ в вермахте. Но я обжалую его – даже через двое суток я сделаю это…

-Это ещё посмотрим, – на этот раз Крегер выпустил одиночный, переустановив селектор ППШ.

– Я сказал вперёд, не рассуждати-ти-ть, мразь! Не то я тебя обвиню в сговоре с врагом и точно пристрелю! Клянусь фюрером и рейхом…

Йорген повернулся спиной и взял винтовку наизготовку. Сделал он это нарочно медленно – для обер-ефрейтора и его воспалённого воображения. Затем он как бы нехотя изрёк:

-Смотри, Крегер, не потеряй меня и не потеряйся сам в этой русской глуши! А то ещё попадёшь к партизанам – они тебя точно внесут в список пропавших…

***

Выстрелы разнеслись по Алешино как гром средь ясного неба. В дерене уже давно не стреляли – с тех, как через неё летом 1941-го прошли маршеровые части, которые упражнялись в стрельбах по курам, петухам и собакам. С первыми же хлопками и очередями всё живое быстро затаилось в избах, горницах или сараях. Женщины принялись с криком загонять домой детишек, что, впрочем, было занятием почти бесполезным. Дети давно уже устремились на звуки стрельбы – в надежде увидеть войну и главное – собрать стреляные гильзы…

Староста Косницин, раздобревший от чарки самогона, сидел в хате своего кума, полицая Свиридова, когда вслед за тявканьем MG34 прогрохотала первая очередь ППШ. Свиридов едва не поперхнулся солёным огурцом. Косницин важно раздул щёки и с видом знатока поднёс палец к багровому носу:

-Па-а-арти-и-и-изаны, Тро-о-о-фимыч! А что-о-о-о я тебе говорил, на-а-амедни…

В следующий момент зелёная «попка» огурца выскочила из пасти Трофимыча и приземлилась в тарелку с квашенной капустой. Косницин мгновенно слился с полом. Затем украдкой, на локтях подполз к окну. Облокотившись на лавку, осторожно приподнялся и, стоя на четвереньках, отвернул занавеску. Откуда-то хлопнул выстрел – вновь прогремела очередь. Потом снова одиночный…

-О, бляха-муха! Герр староста… – медленно сползая на пол, промямлил Свиридов. – Это как же… партизаны, выходит?.. До нас пожал-л-овали? Из ППШ стрекочут – как на передовой? А одиночным – из мосинки! Знаем мы эту машинку по Гражданской, правда? Довелось воевать обоим – бля, врать не буду…

Полицай на карачках прополз к сундуку, окованному медным узором, где стояла его винтовка. Затем приполз к Косницину, волоча её за собой и пуская слюни:

-Сука какая-то, из моей – затвор… того-самое, вынула!

-Я тебе дам, сука! – ухватил его за грудки Косницин. – В моём доме сук нету, и отродясь не было! Только жена и детки! Поди, знать должон! Я тебе, твою мать…

-Захарыч,  миленький… герр староста, не обижай!

Полицай, хлюпая носом, полез было обниматься, но – уронил винтовку на колени Косницина. Тот немедленно взвыл – дал тому в нос, что есть сил.

-Прости меня, кум, падла я есть…

Стрельба уже не грохотала целых пять минут. Потом ещё пять, потом – ещё десять. Они слушали своё дыхание и проникались тишинойСтрельба уже не грохотала целых пять минут. Потом ещё пять, потом – ещё десять. Они слушали своё дыхание и проникались тишиной. В этот момент их оглушил звон скрежет. Оба пластом бросились на  дощатый пол, добела вытертый тряпкой и веником, истоптанный ногами. Но ничего, Бог смилостивился – прошумели лишь часы-ходики…