Текст книги "Житие, в стреляющей глуши - страшное нечто... (СИ)"

Автор книги: Станислав Графов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Поговаривал Свирид, что слухи эти разносили от отца Дмитрия. Но то ли дело – Свирид! Если б не одно обстоятельство...

За месяц до того, как германские танки запросто въехали в Орел, снова его вызвали куда следует. Молодой и симпатичный, с треугольничками в малиновых петлицах и со знаком «отличный чекист» сержант не стал на него кричать и раздавать оплеухи. Он вежливо поинтересовался здоровьем. Задал протокольные вопросы о службе в Добрармии, о мотивах, что побудили перейти в Красную армию. Затем, лукаво усмехаясь, предложил подтвердить прошлые показания, сверяя их с прежними – подписанными листами протокола («Мною прочитано, мною подписано верно»). особенно чекиста интересовал период после демобилизации из РККА. А именно – почему помкомвзвода Косницин не изъявил желания учиться военному делу? Не подал рапорт на имя командира части – направить его на учёбу в Военную академию, или на курсы усовершенствования... «Всё могу понять, но когда здоровый двадцатилетний помкомвзвода не горит желанием служить делу Советской власти, то это наводит на печальные размышления, – констатировал он, весело пожимая плечами. – А нужна ли такому Советская власть, а хочет  ли он её защищать? Ладно, рядовые бойцы, в большинстве своём неграмотные и забитые. Да, их никто бы не направил, не взял... Но вы отчего не пожелали, товарищ Косницин? Или  всё же гражданин?»

Сказать-то было нечего и он промолчал, словно пойманный с поличным. Сердце гулко забилось – бум-бум! – словно подтверждая самые худшие подозрения. И про указанный период он стал плести что-то очень невнятное. Мол, попытка это была, гражданин начальник (уже гражданин!) до Индии добраться, пешком и на поездах. Потому как рассказывали, будто там фрукта разная и сладкая, величиной с арбуз или дыню – на ветках и на кустах растёт, да животные чудные, с длинными носами, аж до земли. Из которых молоко так и хлещет, если потянуть. И хотел Косницин, раб божий, играя на гармонике в теплушках, сначала до Оренбурга значится доехать, а потом – до самой...

Чекист, отпив чаю, и заказав стакан для Косницина, задал ему повторно всё те же уточняющие вопросы, надеясь «прокачать на косвенных». Но Косницин стал врать уверенно – видел, как тот прячет улыбку и не лютует. На неточности в мелочах отвечал – ну, многое ли упомнишь, гражданин начальник? Многое ли увидешь с крыши вагона, ночуя на станциях и под открытым небом? Да ещё лихие люди кругом, с обрезом и «максимом»...

«Хорошо-хорошо, – начал „клеиться“ к нему чекист: – Пойдём так: вот вы смотрите, что Советская власть несмотря на вашу несознательность, на службу у белых, а затем на ваше нэповское „товарищество“, вам всё же доверяет. Она вас всё это время ценила и продвигала. Сделала счетоводом. А вы – до сих пор не ответили ей взаимностью. Почему не подали заявление в партию большевиков? Почему отказывались эту тему даже обсуждать?»

Косницин взял и вторично поджался – после эдакого подходца. Действительно, с середины 1939-го к негу пару раз приставал парторг села, а один раз вызывали в райком по этому вопросу. Причём, не просто так, а на бюро парткома – посидеть, послушать, сделать выводы... Председатель парторганизации колхоза, старый безрукий коноармеец с Орденом Красного знамени, снова и снова «закручивал» эту «шарманку», как только заставал Косницина с глазу на глаз. Но тот был ни в какую – ни готов, ни достоин...

«...А почему так –  считал что не готов, не достоин? Что, старые грехи дают о себе знать, о которых нам не сообщили? – с улыбкой допытывался сержант госбезопасности Крутиков. – Которые вы утаили на предыдущих допросах, утаиваете и сейчас? Может, самое время – покаяться – рассказать всё, как на духу?» «Да не в чем мне каяться, гражданин начальник. Всё рассказал как есть, без утайки. Христом Богом клянусь, – размашисто перекрестил себя Косницин, готовый соскочить со стула на колени. – В Бога я верую, гражданин начальник. Какой из меня поэтому большевик-то?!»

"...Всё-то вы верно сказали кроме одного. Не гражданин, а товарищ.Да-да, товарищ! Благодарю вас, товарищ Косницин, за вашу откровенность. А теперь – откровенность за  откровенность. Мы хотели бы оставить вас работать во вражеском тылу.Сделать вас нашим сотрудником.

Как вы на это посмотрите? – и, видя его замешательство, продолжил: – Отвечайте как на духу! Дело это опасное и трудное. Враг будет постоянно вычислять наших людей. Важно  не дать ему ни малейшего повода себя заподозрить. Малейшее подозрение влечёт за собой опасность провала".

Косницин беззвучно открыл рот – вопрос сам по себе напрашивался...

«У вас наверняка возникли вопросы – а почему вы?.. – продолжал чекист как ни в чём не бывало. – Дело в том, что на наш взгляд, вы обладаете всеми необходимыми для нас качествами. Для того, чтобы их проверить, мы вас постоянно к себе вызывали. И проверяли порой довольно жёстко... А теперь поняли: вы – то, что нам нужно. Немцы наверняка возьмут вас на заметку как скрытого ,затаившегося врага. А вы, в свою очередь, не особенно таитесь. Смело говорите, что всё это время ненавидели Советскую власть, хотя и боялись, мечтали о её кончине. так и скажите, что говорю вам сейчас – слово в слово... И вам поверят. Особенно, если сделают упор на вашу службу в белой армии и ваше товарищество „рога и копыта“... Мол, всегда любил, товарищ Косницин, красивую жизнь, хотел разбогатеть. А Советская власть всё не давала развернуться! Короче говоря, типичная история приспособленца-кулачка, да ещё бывшего нэпмана. По-больше нас ругайте, опишите всё допросы в этих стенах. Не жалейте красок: мол, били, сутками держали в сырой камере без еды и питья, угрожали расстрелом семьи. Они это любят – они вам поверят. Ведь они именно так нас подают своему руководству и за это деньги получают. Как говорится – круговая порука...»

Косницин не шевелился – старался даже не дышать. Хотя последнее выходило плохо. Последнее просто придавило его – готово было сплющить своей беспощадной откровенностью.И он ответил просто – своим безоговорочным согласием...

А Крутиков подошёл к самому главному. Он настоял, чтобы Платон остался в кабинете, где запер его на час, а сам ушёл. При этом предложил допить чай и дал кипу бумаги, перо и чернила. В течении часа Косницин написал свою биографию. Затем, когда Крутиков отпер кабинет, Платон Трофимыч вынужден был подписать бумагу, где говорилось, что Косницин Платон Трофимыч добровольно соглашается на сотрудничество с органами госбезопасности НКГБ СССР и выбирает себе в целях конспирации псевдоним Анисья и обещает не разглашать факт своего сотрудничества. Когда Косницин  наконец подписал, отерев капли пота, что дрожали у него в бороде, ему крепко пожали руку и от души поблагодарили.

«...Теперь ваша задача, товарищ Косницин, сидеть тихо, как мышка в норке, и этим приближать нашу победу. И ждать наших связных, что произнесут пароль и не забыть про отзыв. От них последуют распоряжения, которые вы обязаны запомнить и исполнять как „Отче наш“. Не совсем верно сказал, но по сути верно. А это – главное... Кстати, в довершении...»

Он снова заказал через своего помощника на этот раз два чая с баранками и конфетами «коровка». Когда чай и всё прочее доставили, строго проследил, чтобы Косницин выпил до дна и этот стакан. Затем подробно опросил Платона на предмет – кого он знает в деревни и кому доверяет. А затем попросил сделать то же в отношении тех, кому доверять нельзя...

«...В этой связи, Платон Трофимыч, хотим вам поручить одно щекотливое задание.Именно щекотливое... Сейчас поймёте почему, – усмехнулся Крутиков. – Давно уже в вашей деревне приходской священник – отец Дмитрий Шишицкий. Человек он не наш, хотя и не выказывает к нам явных враждебных намерений. Но делает это скрыто и ведёт с особо доверенными прихожанами откровенные антисоветские разговоры. Вот, распускает чёрные слухи о положении на фронтах, о мягкости фашистского оккупационного режима, об угнетении церкви при Советской власти, много другой черноты и мути. Мы его специально не трогаем. как вы думаете, Платон Трофимыч, а почему?»

Косницин напряг весь свой ум:

«Ну, видать, хотите что б... проследить! Кто к нему ходит, с кем он связан. Ещё чего... И чтобы я за ним проследил и вам доложил как есть».

«Что ж, и это по сути правильно. Вы вообще молодец, я вам скажу. Мы хотим, чтобы этот фигурант привлёк к себе внимание германской разведки или контрразведки. Когда это произойдёт, мы с вашей помощью сможем отследить будущих изменников Родины: провокаторов, агентов гестапо и СД, диверсантов Абвера. Гитлеровцы обязательно сделают его вербовщиком агентуры, так как священникам они верят, видят в них скрытых врагов Советской власти. Так что – пока будете ждать связного, приглядывайте за этим субъектом...»

***

...Сотрудник гестапо должен быть физически и морально готов к любым трудностям, – стоически поучал Васька своего нового подчинённого, который немного напоминал Семельченко. – А это значит, что частые физические нагрузки... Ну-ка, повтори, что я сказал!

-...должны его закалять, чем больше он их совершает, тем лучше.

-Вот молодец! А раз так – упор лёжа, отжался от земли двадцать... нет, двадцать пять раз. И не халтурь – задницу не поднимай...

Онищенко кряхтя принялся отжиматься на негнущихся руках. К своему удивлению он выжал из себя не восемнадцать, а все двадцать раз. Принимал  упор лёжа чуть живой, а поднимался свежий и сияющий, будто после сна. Всякий раз, подавляя в себе «не хочу», он открывал новые источники силы – горизонты человека (как учили в школе СМЕРШ)и достигал их с потрясающей лёгкостью.

-О, снова молодей... хотел сказать, молодец! Я горжусь тобой, парень! – умело «погладил» его Васька. – Фюрер и Великая Германия гордятся тобой, Андрей! Так и знай! Поэтому пока пусть ручки твои отдохнут – поупражняем ножки. Итак, двадцать приседаний – пошёл...

Прозанимавшись до полудня, Васька приказал «кадету» спать и никуда не отлучаться. Сам же отправился на разведку – ближе к колхозному полю. Стрельба в деревне давно прекратилась, оккупанты – слава Богу! – ничего не жгли. У Васьки отлегло от души, когда он увидел первую машину на заднем гусеничном ходу, где на удобных скамейках в кузове сидели германские солдаты. Они пылила полным ходом к рокаде (на картах значилась в пяти километрах от Алёшино). Вторая машина почему-то задерживалась. Но это его уже не волновало. С отцом Дмитрием не должно было произойти ничего плохого, в этом он был уверен наверняка. Волновало лишь одно: появление связного после полудня. Внутренне он подозревал, что одна машина с солдатами осталась до прибытия чинов полиции и жандармерии. А значит сын попа сегодняшней, да и завтрашней ночью из деревни не ходок – подстрелят, как пить дать…

Думал он и о другом: продолжать ли с Андреем игру в гестапо? Конечно, можно было без труда свести его счёты с жизнью – прямо сейчас! Но это было самым жестоким, поэтому – самым простым и самым бестолковым. А разведчик обязан думать, так учили его на курсах СМЕРШ. Но думать исключительно в своём направлении, не растекаясь мыслями по древу и не уходя в абстрактные истины. Разведка и контрразведка – точная науки. И все «абстракты», пренебрегшие этой суровой наукой,  кончают достаточно плохо, увлекая за собой массу людей  – в бездонную пропасть своего провала.

Чёрт, трам-трам-трам, чертыхнулся  и матернулся про себя Васька. Неужели, ещё сутки – в трубу? А, может, все двое или трое…

В подтверждении к своим опасениям он вскорости увидел двоих германских солдат, вышагивающих по кромке поля.  Вскоре через пол часа они показались снова, затем другие. Немцы явно патрулировали всю площадь деревни по периметру. На колокольне, будто что-то блеснуло – и Васька плотнее вжался в землю и «слился» с ближайшим кустом. Если так, то совсем дела плохи. А ночью они могут ещё выставить секрет с пулемётом, пускать осветительные ракеты. Вот сука, трам-трам-трам, как же угораздило…

Критически оглядывая свой костюм, который лоснился от пыли и зелени, Васька пополз в обратном направлении. И всё-таки надо ему будет открыться – рано или поздно. Врал мне парень в саду намедни, про свою доблестную службу Великой Германии, явно врал – от страха и прочих переживаний. Хотя и не трус. Мысли у него…

Чем ближе подползал он к месту сна Онищенко, тем легче становилось у него на душе. Возникало ощущение, что всё идёт как по маслу. А это было как раз-таки опасно. Поэтому Васька отправился не по прямой. Он прошёлся кругом, чтобы осмотреться на местности. Этому также учили на курсах СМЕРШ. Но ни примятой травы, ни окурков, ни обломанных хыойных веток он не обнаружил. Конечно, хорошо обученный, тренированный в конспирации враг мог двигаться также скрытно, иметь маскировочную одежду, пропитанную ворванью, которых у Васьки не было. Тю, вот оно что…

В одно мгновение Васька заметил – кусты малины шевельнулись. В них возникла голова «кадета». Так-так, надёжа и опора… Запреметил кого, Андрюха? Надо будет сейчас скрытно к нему подползти и не напугать. Это – главное. А то – знаем мы вас, предателей Родины и товарища Сталина…

Но Онищенко похоже дуба давать не собирался. Он просто сидел и выжидал в тени на травке. Поэтому, когда Васька незаметно оказался у него за спиной, он совсем не обрадовался. В глазах у него мелькнул дикий ужас, будто это мертвяк какой из земли восстал.  А не герр Фоммель (так Васька ему представился) вернулся с секретной вылазки.

-А, герр Фоммель… – с виноватым видом прошептал он. – а я вот решил от греха подальше… Всё чудится мне – ходит кто-то, ходит… Трещит вокруг – ветки всё хрустят и хрустят…

-То, что укрытие себе сообразил, то правильно – хвалю, – с одобрением кивнул Васька, подползая вплотную. – А вот что голову кажешь из кустов, то совсем  неправильно. Заховайся поглубже и сиди, будто умер. Усёк?

-Ага, понял… То есть, яволь, герр Фоммель.

-И не бойся ты меня – не съем.

Они помолчали, прислушиваясь к шорохам леса. Посвистывали и щебетали птицы. В лапах сосновых деревьев золотился солнечный свет.

-Нет тут никого, кадет, – сказал Васька и тут же белая вспышка, озарившая его мозг, отключила его сознание…

Когда он очнулся, то обнаружил себя связанным по рукам и ногам красноармейскими обмотками. Сидел он спиной к дереву. Причём – руки были связаны за спиной, не где-нибудь и не как-нибудь. Сам Онищенко в «говнодавах» на босу ногу с заправленными в них брюками «хэбэ»  сидел с винтовкой между ног и буровил его недобрым взглядом. А глазах к него было написано желание свести Васькины счёты с жизнью и своё желание начать жизнь сначала.

Бог мой, как же я не допёр, профи херов! Он же замыслил к наим пробраться, а меня – в качестве боевого трофея прихватить! Решил, раз этот гусь из гестапо – точно прощение будет…

Он хотел было произнести это в слух, но язык занемел, а горло сдавила кляпом красноармейская пилотка…

Васька приподнялся на локте и выразительно промычал. Ему казалось, что он говорит властно и требовательно: «дурень, вытащи кляп изо рта! Без меня пропадёшь. Я тебе всё объясню сейчас. Только давай что-то с кляпом решать…»

-Ага, замычала скотина… фрицев холуй! – вспылил парень. Он сплюнул для своего красноречия: – Ну, ты как телок! Ни хера никто не услышит!

Васька замычал ещё отчаянней. И вызвал у него лишь приступ задавленного хохота.

-Вот-вот, набедокурил на нашей земле со своим гестапо – умей отвечать, падаль… А то – задание фюрера… Кол в ж… твоему фюреру и весь сказ! Он кто мне, кум или сват?! Сука он, палач! Я когда в лагере сидел, от голода пух, зарок себе дал: выберусь, одного из таких сам порешу, либо к своим уведу. Пусть тогда стреляют – хоть вместе у одной стенки…

«…Дурак! Никто тебя там не расстреляет – только фильтрацию пройдёшь!» – с новой силой замычал Васька, но, понимая, как это выглядит глупо, внезапно закрыл глаза и провалился в убийственный сон…

Когда он проснулся, было уже темно и прохладно. Сосчитав до ста для успокоения и успокоившись, Васька стал согревать себя самовнушением. вскоре это подействовало... Свет голубоватых звёзд сочился сквозь кроны, серебрил листья и просветы между деревьями. На траве, казалось, кто-то поселил серебристую пыль. Но, чу...

Ему показалось – скользнула тень. Он инстинктивно прижался к стволу и опустил голову. Но ничего страшного не произошло. Хоть и было это весьма подозрительно и надо было держать «ушки на готовке», как говаривал инструктор курсов СМЕРШ по рукопашному бою. Невдалеке тяжко всхрапнул Онищенко – он свернулся калачиком. Вот ведь живодёр какой – привязал к стволу дерева и так верёвки по животу стянул! Тьфу ты, не верёвки – портянки... Можно было, конечно, распустить одну вроде собачьей цепи, привязав один конец к его запястьям, а другой к дереву. Да где там! А то, по правде говоря,  до ветру страсть как хочется – мочевой пузырь вот-вот разорвёт...

Внезапно колыхнулся ближайший (метров сто) куст малины возле сосны. Мелькнул чей-то силуэт. Ваську поразило – голова была не то в конусном капюшоне, не то в шапке с толстым ворсом. В сердце ёкнуло... Он снова стал медленно считать, нарочно растягивая, чтобы тепло разливалось по телу. Вскоре оно заполнило собой всё и вся – почти вытеснила неуверенность и откровенный страх перед неведомым. Васька ощутил чей-то взгляд, направленный на него из листвы. Он направил туда свой. В темноте, залитой лунным серебром, мелькнула два красноватых отсвета – будто два зеркальца подсветили красным фонариком. на мгновение они стали чёткими и замерли – на Ваську уставилось два красных глаза. В душе у него занемело...

-Эй, ты кто? – промычал он сквозь пилотку: – Тварь неведомая или человек? Кто бы ты ни был, дай знать, что понимаешь – не съешь...

Пока он соображал, что его было неслышно, глаза ярко зажглись и мигнули. будто в них зажглись угольки.

-Тогда помоги, – снова прошипел Васька. Для вящей убедительности он покрутился на заднице и потёрся о ствол, точно заправской мишка: – Во какой положение, братишка! Парень он, конечно, хороший –  тот, что хрюкает во сне. Но как бы тебе это объяснить – дурной ишо...

Глаза красновато мигнули, а затем исчезли. Будто их не было. Словно растворились во тьме с лунным серебром. Васька испугался за своё здоровье – может, привиделось сгоряча? Но вот – сзади он ощутил неясный шелест, затем лёгкое сопение, странный запах... Пахло как будто шерстью и чем-то удушливо-сладким, потным. В душе ёкнуло ещё больше. «Сиди!» – сказал в одно мгновение внутренний голос: – Он зверюга разумный. Если что – не прикончит, вообще не причинит тебе вреда. Хуже будет, если дёрнешься и увидишь..."

Руки сзади внезапно ослабли и раздались в обе стороны. Некоторое время Васька сидел, уперев неживые, почти резиновые пальцы в мох и траву, ощущая прилив сил по всем членам. Голова наполнилась умиротворением. Стало необыкновенно светло и ясно на душе. Мысли куда-то отодвинулись – подступали чувства. Они подсказывали как быть дальше. И этого было достаточно.

...Пахнущее сладковатой шерстью существо фыркнуло позади, издав неопределённый звук, похожий на короткое мычание. Вскоре оно затихло. Правда, Ваське почудилось – оно приблизило что-то к его голове. То ли руку, то ли лапу... У правого виска он ощутил сильный жар – будто солнце напекло или костёр развели. затем хрустнула ветка и всё стихло.

«...Надо же, – подумал он в сердцах, словно в благодарность неизвестному. – А мы ведь не одни, получается... В этом мире или в этой жизни. Во Вселенной, так сказать. Прямо как у г-г-графа Алексея Толстого в „Аэлите“: мелькнули мохнатые тени – пауки побежали... Вот так Вселенная – разродилась человечеством, породила ещё сколько всего... И планет, и звёзд всяких, и тел небесных. И носится по ним что-то круглое и блестящее – хрень какая-то, глаза мозолит...»

Его чуть не подбросило – по тёмному звездному небу действительно носилась какая-то тёмная блестящая тень. Один раз Ваське показалось, что по краям у неё мелькнули огоньки. Штука, похожая на детскую игрушку юла, сделала ещё один круг – метрах в пятиста над землёй, не меньше! – зависла в воздухе. Затем круто, по оси, взмыла на огромную высоту, совершила виток на восток и больше не вернулась.

Васька сидел с открытым ртом из которого сама собой вывались смятая красноармейская пилотка. Он думал, что вообще-то многовато впечатлений для одного дня и начавшейся ночи... Хотя он не чувствовал страх, но пот, местами липкий и противный, обильно выступал у него на спине и на макушке. Но было поздно – за полночь. Связной...

Этот вопрос сейчас покалывал его изнутри.Прислушиваясь к храпу Онищенко, он нащупал во внутреннем кармане гестаповский жетон. Так и есть – не взял... Васька осторожно приблизился к спящему. Онищенко, обняв винтовку за ложе, положил голову на ствол и испускал булькающие звуки. На лице его светилась улыбка. Но один раз он произнёс – «вот сука, а ещё лыбится».

Васька нагнулся – чётко залепил ему выставленными пальцами под левое ухо. Онищенко засучил ногами и притих. Даже дыхание стало неживым, каким-то малозаметным, не говоря уже про мёртвенную бледность, покрывшую лицо. Рассчитав время, Васька перевязал его обмотками, соединив руки с ногами за спиной – одним узлом. Рот он пока решил не затыкать. Поди не дурак – сам допрёт, что орать тут ни к чему...

-Эй, брат! – тихо позвал он существо. – Если наблюдаешь, а ты наблюдаешь... будет такая просьба. Пока себя не кажи, за мной сейчас не ходи. Лучше присмотри за этим гавриком. Что б не шумел. Потом будем знакомиться. А то сейчас один человек обещался прийти, напугаешь ещё.Очень я этого не хочу – поверишь?

Пригибаясь, он шёл, чутко прислушиваясь, между деревьев и кустарников, залитых серебристо-голубым лунным светом. Дерьмовей погоды не придумаешь для встреч со связным. Но выбирать не приходилось. Когда деревья стали реже, а свечение луны между ними ярче, он вовсе упал на локти и пополз по-пластунски. Над деревней время от времени взлетали осветительные ракеты. Они повисали в воздухе, отчего острые крыши домов казались ещё более вытянутыми и нарисованными химическим, бледно-зелёным  карандашом. Посвёркивая фонариками, прошёл по кромке поля германский патруль в пятнистых плащ-накидках. Солдаты, никого не таясь, весело обсуждали шнапс и датское консервированное сало, отдавая предпочтение свежему русскому. В конце-концов один из них сыграл на губной гармошке «Роза мутер» и оба тут же притихли, озираясь на небо. Было ясно, что обоих что-то волнует. Как бы ни то самое, что он видел в ночном небе...

А Васька вскоре ощутил неодолимую тягу назад. Спиной он поглощал проникающий жар, как будто поблизости топили печь, которая обжигала только его. В темноте уже просто чудились красноватые тарелки глаз неведомого существа. Они будто звали – манили к себе... Ваську это, конечно, настораживало. Но почему-то он смело поддавался этой манящей, влекомой силе. В ней не было ничего опасного и дурного. И это было главное.

-Ну, ты хоть в болото не заведи, – усмехался Васька для своего невидимого знакомца. – Хоть знаешь, куда ведёшь? Учти, я несъедобный. В СМЕРШ таких не берут.

В ответ он получил неясный толчок в левый висок. ему показалось, что «леший» (так он окрестил это существо для ясности)остался им доволен. Следовательно есть его не будет – это успокаивало.

Что ж, он именно это и ожидал – леший вывел его на поляну, где он оставил связанным Онищенко. Но он меньше всего ожидал там увидеть ещё кого-то. А именно – стройную миловидную девушку в платке, облачённую в грубую домотканую юбку и старенький плисовый жакет. На ногах у неё было лапти. Платок, покрывший голову, заслуживал особого внимания. он был тёмный, тёмно-синий или чёрный, с какой-то вышивкой, что в лунном свете не была видна, но Васька чувствовал каждый её узор. Лица девушки он не рассмотрел. Была надежда, что оно окажется прехорошеньким. Ведь как обидно будет – столько выпало на твою долю, а увидеть крокодила...

-Сорока-белобока, привет от лешака, – весело сказал Васька, заставив девушку вздрогнуть и упасть на траву. – Что надо ответить?

-Без отзыва... фу-фу... – произнесла она с облегчением, пока не вставая. – Ну вы и незаметно подкрадываетесь...

-Профессия... есть вопросы – спрашивайте, – сказал он с той же интонацией, что и Лоренсу.

-Да уж, вопросы... Это кто? – девушка указала на лежащего без движения Онищенко.

-Так, прибился... В деревне немцы небольшой переполох устроили – под раздачу попал. Пришлось его спасать. Не убивать в конце-концов же его там? Сами знаете – немцы за такое...К тому же на поверку свой оказался – хочет к нашим перейти, хотел меня с собой прихватить. Пришлось связать...

-А связали зачем?

-А чтоб дорогой не передумал – не побежал обратно, до хозяев, – сказал Васька, невинно тараща глаза. – По правде говоря, он меня за немца принял.

Прикинув в уме все за и против, Васька заткнул Онищенко рот пилоткой. Затем отстегнул его флягу и вылил часть содержимого на его бледное лицо.

-Вот что, герой, – сказал он уверенно, когда тот стал приходить в себя. – Обрадую тебя наконец – к партизанам пойдём! Так что сбылись твои мечты. А там увидим, наш ты или ещё чей. Только уговор: из портянок своих не вырывайся – я их малость ослаблю и руки твои вперёд вынесу. Кляп тоже не стоит выплёвывать. Во-первых, ты его не выплюнешь, во-вторых, я этого не дам сделать. Да, чуть было не забыл, – хлопнул он себя по голове: – Предупредить хочу. Если по пути надумаешь к бывшим своим вернуться – убъю...

***

…Косницин наконец выбрался из подсолнухов. Идти в хату? Да ну их, к лешему! Чего он там не видел? Сейчас же наркомят от пуза, а потом будут костерить на чём свет держится. Кума бы поискать… Зря он ему по морде съездил, вестимо зря. Какой ни какой, а всё ж родня. И друг ко всему.

Косницин перемахнул через плетень и осторожно двинул вдоль улицы. Ни души… Как убили Алёну Матвеевну – царствие ей небесное, несмотря на все её прегрешения и стервозность! – народ быстро скумекал что к чему. И решил носу до ветра не совать. Ещё бы! Не коммунисты чай! Ни Паши Ангелины и ни Стахановы здеся живут в каждом дворе! Или хотя бы – через двор. Охоты под пули лезть ни у кого нету…

Но, чу, вдали в знойном дрожащем мареве замаячили синевато-зелёные силуэты в глубоких стальных шлемах. Немцы шли уступом, охватывая всю улицу. Принесла их нелёгкая пендавозов! И спрятаться некуда. Хотя…

Косницин стремглав бросился через соседнюю плетень и, порвав рубаху, упал носом в ботву. Раздался запоздалый оклик «хальт!», цвинькнула пуля. Щёлкнуло ещё пару выстрелов, но он оказался уже за соседским домом. Его едва не схватил за ногу соседский Шарик, что злобно рыча, выскочил из будки – звеня металлической цепью, принялся, как угорелый, выписывать по двору круги и зигзаги.  Лаять он при этом не лаял: очевидно, чуткий собачий нос учуял немцев – собаки их страсть как бояться! Хлопнула дверь… «Господи, прости нас грешных! А ну, цыц, окаянный!» – донёсся старушачий голос. Шарик с визгом затих, даже цепь перестала звенеть. Вот, давно бы так! Не научена что ли Евлампиевна горьким опытом?! Говорят же, прячьте собак, когда немцы в деревне! Ведь пристрелют же, окаянные, как пить дать! Им что – затвор дёрнуть на своих красивых маленьких винтовках с прикладами из вишнёвого дерева…

Он перемахнул через другой плетень – с разбегу приземлился на лопухи. Вот и его двор. Но что это? С противоположной стороны улицы глубоким охватом тоже двигались немцы. Их стальные шлемы с разведёнными пластинами и рожками отдушин, с резинками или сеточками, отсвечивали матовой краской и искажали солнечный свет. Улыбки или ухмылки казались длиннее, а лица узкими и лошадиными. Вместо глаз – точно провалы, заполненные темнотой… Фу, страсть какая, наваждение бесовское! Он выхватил крест, что носил на веревочке через грудь – принялся его лобызать, твердя молитву «Святые помощи». Но одного из супостатов, в белых очках с чёрными стеклами он тут же признал. Это был герр Густав, добрый немец. Ему можно было довериться – даже откровенничать с ним можно!

Густав, когда первый раз оказался у него в гостях (тогда же встал на постой) понравился всем, даже Настасье. Высокий и ладный, в отлично сшитой форме, пусть и с устрашающим орлом над левым карманом, он производил впечатление деревенского жениха – первого парня на деревне, за которого мечтали выскочить все красавицы! Сам Косницин, кряхтя, глядел как Настасья, смущённо улыбается и прячет глаза, когда немец проходит рядом с ней. Он про себя жалел, что никак не может их оженить. Была б неплохая пара… Настасья – видна с лица девка с пышными формами, и этот парень – наполовину немец, наполовину чех, как он сам о себе говорит. Наверное, поэтому он такой добрый.

Правда Косницин временами представлял Густава на поле боя. От этого ему становилось не по себе. Он явственно видел, как пистолет-пулемёт  в откидывающимся прикладом изрыгает пламя в руках этого «доброго немца» – как напрягается его мышцы и выступают его вены; ощущал даже кислый запах пороха…Остальное он видеть и представлять боялся. А ведь стрелял же поди герр Густав в наших, убивал же поди? И кто знает, может кого из нашей деревни спровадили эти пули на тот свет? А вот поди ж ты…

-Это староста, не стрелять! – гаркнул Густав на своих каким-то чужим, металлическим голосом, отчего Платон Тимофеевич мгновенно сравнялся с землёй. – Герр Косницин, статься там, где ви есть! Не надо бежайт! Будет отшень плёхо! Как неповиновений германски власть…

Косницина мгновенно прошиб солёный пот. Трясясь, он медленно приподнялся на колени, воздев над собой руки. В следующий момент немцы с обеих сторон улицы заполнили двор. Передний здоровяк с угольничком на рукаве и шитьём на воротнике, выбил сапогом калитку – он слетела с петель. Ругаясь, здоровяк подошёл к нему вплотную, наставив прямо в грудь вороненый ствол винтовки. При этом на его губах играла широкая улыбка. Но – видя трясущееся бледное лицо и запавшие глаза с дрожащими веками, смилостивился – захохотал, паскуда. Густаву это не очень пришлось по душе, но он промолчал, закусив губу. Как есть дать – пристрелят… А этот бугай даже глазом не моргнёт  – будет со своими ржать и тыкать своим кованным сапожищем его мёртвое тело.

К Косницину подступили теперь все, за исключением двух, что стояли по обеим сторонам улицы, держа винтовки на изготовку. Вперёд без труда выдвинулся самый упитанный немец. Он казался всех старше – в высокой фуражке без дубовых листьев в кокарде, с блёклыми латунными ромбиками в погонах с окантовкой и с огромной кобурой на животе, из которой извивалась белая металлическая цепочка. На груди у него висел цейсовский бинокль в замше, по бокам – фляга в чехле с круглым металлическим стаканчиком вместо крышки и планшетка. А плотной белой руке, поросшей крупным рыжеватым волосом, он сжимал всё тот же пистолёт-пулемёт с хищным «клювом» на конце ствола, с длинным магазином и проволочным откидным прикладом. Начальничек, видно был большой и с гонором – ишь, как челюсть-то подрагивает…