Текст книги "На Дороге (СИ)"

Автор книги: Софья Вель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

– Думаю, вы были способным учеником… – заметил Драго, ловя высокомерную улыбку стратига.

– Учителя были мною довольны. – Драго коробила глумливая усмешка Старшего. Но конунг не позволил себе разозлиться.

– Что ж… прекрасно. Стратиг Балион, сколько времени займет восстановление Излаима? – Драго не удивился, заметив некоторую растерянность в чертах Старшего.

– Юный господин намерен строить город?

– Балион, – прямо обратился Драго. – Я намерен построить новый мир. Я хочу свое царство. Не такое, как у моего деда или отца. Богаче и пышней, чем было у моей матери. И хочу, чтоб оно было… вечным. А вечность не строят из хрупкого дерева, здесь нужен камень. Мои люди не умеют строить как вы…

Балион вскинул брови, не скрывая улыбки, какой сопровождают речи пятилетнего ребенка. Драго почувствовал, как кровь ударила в лицо, но он упрямо продолжил:

– Ты мог бы построить такой город? Верно? Лила сказала, что Силы принесенных вами камней хватит, чтобы творить чары.

– На бой чар не хватало, – заметил Балион.

– Город может стать началом чего-то нового не только для меня и моего народа, но и для вас, Старших. – Драго выждал минуту. – Алион, мой брат, он ведь рожден от союза Старшей крови и младшей. Разве это не здорово, стать создателем целого города и его народа?

Балион продолжал молчать, но во взгляде появилось напряжение.

– Балион, у меня есть для тебя подарок. Надеюсь, ты верно распорядишься им. Возможно, он скрасит дни на чужбине, а может… может, чужбина станет родней. Мой дар ждет вас, стратиг Балион, а я жду вашего ответа…в готовности служить общему делу.

Балион молча развернулся и вышел, так и не поклонившись конунгу.

Драго едва не сломал костяшки, вцепившись пальцами в подлокотники. Потом выдохнул и подумал о Лиле, успокаивая так себя.

Он представлял их прогулку по осенней степи, где разгоряченные кони будут сбивать капли с высокой, пожухлой травы, а тяжелые облака то и дело расходиться дождем. Хотелось успеть засветло, вдруг удастся увидеть закатное солнце?

Осеннее небо с редкими просветами всегда завораживало его, а теперь казалось чем-то необыкновенным. Как и вся красота мира.

Погруженный в себя, Драго не заметил, что кто-то настойчиво преследует его. И вздрогнул, ощутив руку на плече. Он резко повернулся, ища рукоять ятагана.

– Конунг, – Драго выдохнул, понимая, что захоти собеседник убить, легко бы сделал это. Он стал непозволительно рассеян.

– Даль? – от князя Даля не скрылось смущение конунга.

– Мой конунг, прости, что… – Даль едва не сказал «напугал», но вовремя спохватился, – что внезапно. Но дело не терпит отлагательств!

– Говори! – властно приказал Драго.

– Зарина, ты отдал её Балиону?!

– Зарина? – конунг не сразу вспомнил имя рабыни, подаренной Старшему. – Да, отдал, что с того?

На лице Даля отразилась буря:

– Зачем?!

– Так нужно было, – Драго не стал вдаваться в пояснения, тон Даля злил, особенно после встречи с чванливым Балионом.

– Кому нужно? – Даль не останавливался.

– Тебе-то что за дело до жалкой рабыни?

– Драго, я куплю девчонку. Сколько хочешь? – Даль схватил Драго за руку. Драго почувствовал бешенство от вольности молодого князя, он выдернул руку:

– Новый город хочу, и чтоб из камня, с фонтанами и садами. Сможешь?

Даль побледнел. Драго зло продолжил:

– Не лезь не в свое дело!

– Ты отдал нашу на потеху эльфам?! – в голосе Даля звенела ярость, смешанная с обидой. – Её волоком тащили к шатрам!

– А твоя мать к Бруто сама бежала? Неужто он спросил, хочет ли? Но ты как-то вышел, так? – зло осек его Драго, чувствуя подступающее бешенство. Даль молчал, на лице играли желваки. – Я сделал подарок союзнику. Пусть хоть на кружева порежет. Этот союз должен быть. Не приведи Кобыла, кому-то помешать! Ты понял?

Даль ничего не ответил, он едва нашел в себе силы коротко кивнуть головой. А Драго с трудом сдержался, чтобы не вызвать его на поединок.

Шальной от злости конунг нашел возлюбленную в опочивальне. Девушка что-то вышивала, но, увидев Драго, быстро спрятала за спину. И снова по душе разлилось тепло, ярость и раздражение отступили:

– Пойдем ловить солнце? – предложил Драго после очень теплого приветствия.

Лила улыбнулась, и быстро качнула головой в знак согласия.

Оба наслаждались порывистым ветром степи, ветер же и разогнал облака. Оранжевый свет сделал тяжелые облака совсем индиговыми[1].

– Как красиво! – прошептала Лила.

– Необыкновенно. – Драго не сводил глаз с сияющей, пламенеющей в закатном солнце возлюбленной.

В опочивальню отца оба вернулись только под утро. Драго забылся сном, а Лила ушла, желая пострелять из лука.

Когда Драго проснулся, Лила уже вернулась, она снова вышивала, но только теперь работа явно не ладилась. Драго удивленно смотрел, как ловкая огневка промахивалась иглой, то и дело раня пальцы, или распуская уже сделанную работу.

– Ли… Ты чего?

– Это правда, что ты вчера подарил Балиону девушку?

– Правда, что с того? – Драго искренне недоумевал. – Балион принял подарок?

– Да… – очень тихо произнесла Лила, потом растерянно спросила. – Разве можно подарить человека?

– А разве нет? Моя королева, подаришь мне сына? – Драго притянул к себе, а Лила неожиданно зарделась и смущенно улыбнулась.

Сны Дракона. Легенда о Герое и драконах. Сказка

«Она бежала по лесу, боясь оглянуться. Тяжелый снег мокрыми комьями облепил увязавшие ноги, дыхание срывалось, остро саднило в груди. Белый снег и кровь. В ладонях кровь. Карканье потревоженных воронов. Топот лошадиных копыт. Яркие, горящие ненавистью и праведным гневом глаза, Карающий».

Сильвия резко проснулась. Сон… только сон. Сон ли? Липкий страх, прежде оставивший её, вернулся.

Вокруг разливалась темная осенняя ночь. Где-то заухал филин.

Сильвия повернулась к свету костра. Авдотья мешала бурое нечто в котле и бурчала под нос. Старая травница варила снадобье, чтобы завтра продать в деревне. Ну, как ни есть, – ведьма! Только вот без магии!

Часто варева Авдотьи взрывались, или сворачивались комьями. Точно ли бабка знала, что делала?

Тем ни менее, эликсиры покупались, а вот заказов на письма почти не было, и только бабкины травы да отвары кормили обеих странниц.

Сильвия вздохнула и потерла виски, запустила пальцы в уже порядком отросшие волосы – надо бы подстричь. Авдотья – полуслепая, – она не видела алых прядей в светлой косе, но в деревнях замечали. На костер, как ведьме, Сильвии хотелось меньше всего. «Дурная смерть, уж лучше Карающий!», – думала она прежде. Теперь при мысли о Владыке передернуло.

В животе явно развернулись боевые действия. Сильвия поморщилась, стараясь принять более удобную позу и понимая, что ни о каком удобстве в ее положении говорить не придется.

Если она не сбилась со счета, то скоро перейдет рубеж последней декады. «Время течет все быстрее… Срок – весна, а сейчас самый конец осени. Значит, зимой. И будет снег», – Сильвия невольно посмотрела на руку, ища в ладони липкую кровь. Ладонь, освещенная неровным светом костра, была самой обыкновенной – ни когтей, ни чешуи.

– Не спится, детонька? – ласково спросила Авдотья, отвлекаясь от бурлящего котла. – Неудобно, чай? – В голосе скользило сочувствие. Ослик, мирно спавший у ног Сильвии, встрепенулся.

– Тяготы женские, – отмахнулась Сильвия, потом вдруг нахмурилась и спросила: – Авдотья, милая, скажи, ты ведь сказок-то знать должна немерено?

– Поди ж не знать! Куды ж без этого?!

Сильвия не отрываясь глядела на огонь:

– У меня в детстве… была одна сказка. В ней были кровожадные драконы и… и Герой, их победивший.

Авдотья внимательно смотрела на спутницу. Сильвия продолжила:

– В сказке говорилось, будто некогда земля наша полнилась жуткими тварями – крылатыми ящерами. Хитрые и кровожадные, они были хозяевами мира, все жили в страхе перед древним злом. Люди приносили драконам жертвы, эльфы уходили в самые недоступные места, не желая делать подношений. Между эльфами и драконами шла война, и драконы побеждали. Так было, пока не появился Великий воин, он потерял кого-то близкого в пасти чудовищ, и потому ненавидел драконов злее всего на свете. Воин сумел очистить землю от драконьего рода. С тех пор люди живут, не платя страшной дани. Знаешь эту легенду?

– Ведаю, – тихо ответила старуха.

– Как думаешь, драконы и правда были чудовищами?

Старуха покачала головой и пожевала полубеззубым ртом, ослик в ногах Сильвии снова задремал, но уши его напряженно шевелились, по всей видимости, он видел тревожный сон. Сильвия ласково погладила Остолопика.

– Моя бабка говорила, что ящуры были хищными до человечьей плоти… Что делали они с девами, отданными им на поживу, и представить страшно, – отозвалась Авдотья.

– А не помнишь ли ты, могли ли ящеры в людей обращаться?

– То бишь перекидываться, как волколаки[1], что ль? – бабка покачала головой. – Не слыхала. Ящур, он как есть ящур, разве что говорящий.

Сильвия тяжело вздохнула и снова посмотрела на ладонь.

– Детонька, что тебе за дело до ящуров? Сказку новую писать будешь?

– Только не о них… – быстро открестилась Сильвия. – Так… вспомнилось. А тот воин, он потерял возлюбленную?

На сей раз бабка долго молчала, словно что-то решала про себя. Сильвия подумала, что ведунья не услышала вопрос, как Авдотья тихо заговорила:

– У нас говорили, что у того воина был брат-близнец. Они отражали друг друга как зеркало, и не поймешь, кто отражение. Великая дружба была между братьями, вместе они сокрушали чудовищ. Пока однажды ящуры не заманили младшего в ловушку, – Авдотья помолчала. – Страх за брата лишил старшего всякого разума. В надежде найти брата живым, он заключил сделку с ведьмой, видевшей рождение сущего мира, она отдала свою Силу в обмен на…

Старуха запнулась.

– На что? – Сильвия слушала, затаив дыхание.

– Продолжение себя. По зароку он отдавал Силу, вложенную Создателем, право на продолжение себя.

– И он согласился?

– Да.

– Он отдал свое бессмертие… – выдохнула Сильвия. – Высокая цена.

– Высокая и бессмысленная: его младший брат погиб – он не успел спасти… Тогда старший поклялся отомстить любой ценой. Уничтожить драконью кровь, всю, до последней капли.

Сильвия вздрогнула. Авдотья продолжила:

– Только брата это не вернуло, а проклятье колдуньи осталось.

– И проклятие не снять?

– Это цена, – пожав плечами, возразила бабка. Она пожевала губами и продолжила. – Я слышала, как кто-то врал, будто однажды родится та, что вернет ему все утраченное.

– Легенды часто врут, – остановила ведунью Сильвия. – Авдотья, пообещай мне, что, если за мной придут, ты не будешь пытаться спасти.

– Чего?!

– Ты просто возьмешь Остолопика и убежишь. Что бы он ни сделал, так должно быть. Так правильно.

– А что он могёт сделать? – настороженно спросила ведунья.

– Неважно, – Сильвия посмотрела прямо на растерянную старуху, – сбережешь мои письма, ладно?

– Так что твой изверг сделать могёт? – не унималась старуха. – Ты, что ж, преступница какая?

– Хуже, – горько усмехнулась Сильвия. – Я гораздо хуже… и тебе нельзя со мной!

– Что же это, я брюхатую девку одну на дороге брошу? – Авдотья аж раздулась от праведного возмущения.

– Тебе со мной опасно!

– Или что ж, твой изверг, супружник, видать, обманутый, меня на лоскутки порубит?

Сильвия невольно заулыбалась, дивясь проницательности бабки.

– Пойми, то, что он сделает, будет на благо всем живым. Авдотья, это важно!

Авдотья покачала головой:

– А другой где будет? – неожиданно спросила бабка. Сильвия вздрогнула и залилась краской стыда. Может, она по ночам разговаривает, откуда Авдотья все знает?! Потом вдруг погрустнела:

– Он, он не придет.

Остолопик неожиданно подскочил и дико посмотрел на Сильвию. Произнесенные слова или дурной сон так обидели ослика? Остолопик отошел и, отвернувшись, лег один.

– А дитя-то чье? – продолжила тем временем допрос Авдотья.

– Я… я не знаю. Какая разница? – Одними губами произнесла Сильвия. – Это все неважно! Малыш жив лишь пока он во мне.

Авдотья замерла, замерли и крючковатые пальцы, перебиравшие старенькую шаль.

– Ой, девонька! Хдеж ты себе ухажеров-то таких нашла? Прям изверги… – выдохнула старуха. Сильвия расплакалась и тут же засмеялась. Авдотья была неподражаема. Даже теперь умудрилась развеселить. Но Сильвия упрямо продолжила:

– Авдотья, обещай! Это важно. Обещай, что оставишь меня, когда я… Когда облик человеческий терять начну! И беги! Труби о Звере.

– Каком-таком звере?!

– Лютом! – Сильвия отвернулась.

– Ничегошеньки я тебе обещать не буду! Я старая, много чего повидала, и одну тебя на дороге не брошу! А порешишь убегать, найду и туго привяжу к Остолопику!

Старуха насупилась и принялась усердно мешать густую жижу в котле, ругаясь вполголоса.

А Сильвия достала пергамент и начала письмо к детям: «Мне не хватит всех нежных слов, чтобы рассказать, как сильно вы любимы. И хочется пропеть все колыбельные, рассказать все сказки – страшные и смешные, поучительные и глупые.

Сколько нежных поцелуев и веселых щекоток отвесить вам сегодня?! С кем поиграть в жмурки?! Какую небылицу нашептать? Знаю…

В одном темном-претемном лесу, посреди коряг и мхов притаилась полянка. И ничем бы она не была примечательна, кабы не дивный куст одуванчика, возвышавшийся в самом центре.

Куст был раскидист и тенист – под резными листьями мог спрятаться целый выводок мышат, а соловей – укрыть гнездо с пятаком желторотых крикунов. Такой вот одуван-великан вырос на солнечной поляне тёмного-претемного леса.

Одуван качал яркими головками, привечая шмеля или пчелу, и заботливо складывал перышки в час заката, пряча нектар и новую жизнь.

Жизнь росла, и скоро солнечная головка закрылась, чтобы поседеть. Маленькие зеленые зернышки, крепко стиснутые бутоном, спали, тихо причмокивая во сне. Их пушистые хвосты прятались от зноя и холода под мелкими острыми лепестками.

Малышам снились удивительные сны о золотом солнце, чей свет и тепло они ощущали сквозь бутон, о шуршащем дожде, чьи капли стекали по стенам их уютного домика, и о сладкой росе, щекочущей пушистые хвостики каждое утро.

Время шло, малышам становилось все тесней, они толкали друг друга, стараясь устроиться поудобней. Наконец, теснота стала невыносимой, и каждой семечке больше всего захотелось вырваться из объятий высохшего бутона.

– Фррруухх! – одним солнечным утром старый бутон лопнул, выгибаясь дугой. Зернышки оказались ничем не стеснены. Можно было спокойно вздохнуть…

Ох, и гомон же поднялся, должна я вам сказать! Каждое зернышко во весь голос восторженно рассказывало соседу о своей радости. Увы, сосед оставался глух – его радость была не меньшей. А чтобы кого-то услышать, надо хоть ненадолго перестать говорить.

Наступили чудесные времена: солнце давало силу, бутон продолжал кормить. Но семечки рвались посмотреть большой мир, ветер нашептал о предстоящем путешествии.

И только одно маленькое, очень славное семечко робко смотрело в небеса. Оно росло где-то посередине пушистого шара, между небом и землей, и не знало, чего хочет больше – невероятных приключений, или размеренного счастья.

Братья и сестры нижнего края уверенно смотрели на землю – было бы чудесно засеять поляну и прорасти к началу лета. А жители верхнего полукружья говорили только о небе да о ветре. Они ждали, когда же эфир подхватит теплою рукой, и они улетят к самому солнцу…

Утро выдалось ясным. Зернышки привычно распушили хвосты. Одни лениво грелись, другие вели споры о лучшем месте для посева… Вдруг порыв ветра наклонил пушистый шарик к земле.

"Ай!", – закричали несколько зернышек, оторванных от большого шара. Остальные проводили их немым недоумением, перешедшим во вспышку разных чувств. Одни кричали, другие наскоро повторяли уроки полета и сева, третьи растопырили хвосты, надеясь взлететь повыше.

С шумным "Ах!" верхние и нижние зернышки перемешались и полетели кто куда. И только одно семечко отчаянно вцепилось ручками-колючками в бутон, не стремясь расставаться.

Оно совсем не думало о путешествиях или прелестях родной поляны, желая только одного – вернуть вчерашний день.

Ветер был неумолим. Резкий порыв, предвестник грозы и бури, ухватил семечко за хвост и подбросил к самым небесам.

Семечко крепко зажмурилось, ветер играл с ним, подкидывая и кувыркая. Семечко пыталось вспомнить, как правильно распушать хвост, как верно скользить по воздушным потокам. Но ничего не вспоминалось.

Наконец порывистый предвестник гроз сменился легким шалуном-эфиром. Семечко перестало путать небо с землей. Оно робко открыло глаза и зачарованно выдохнуло.

Вокруг был Мир. Семечко парило, уже доверчиво подставляя хвостик ветру.

Но эфир-озорник переменился и понес его к реке…

А в реке живут рыбы. Страшные чудовища, готовые слопать. А если и не рыбы, то оно же потонет! Стоит только замочить хвост!

Семечко взмолилось: "Ветер, отпусти меня здесь!". Но ветер не слушал, дуя то ласково, то порывисто…

Река была все ближе. Теперь семечко умоляло не прекращать дуть, но проказнику-ветру наскучило и… он стих.

Семечко оказалось прямо посреди реки. Как уж оно крутило пушистым хвостом, но гладь с кругами от дыханья рыб неумолимо приближалась. Словно в насмешку, ветер подул, отбрасывая к тенистому краю, полному кувшинок.

Семечко шлепнулось на широкий лист. Потерло бок и растерялось, – что теперь? Вокруг была вода и рыбы, а на листе кувшинки корни не пустишь… Так пролежало оно ночь и совсем озябло.

Кто-то толкнул кувшинку, семечко полетело кувырком, совсем рядом булькнула рыба. До натянутой водной пленки оставалось мгновение. Семечко зажмурилось…

Как вдруг его резко потянуло вниз, путая хвост, оно шлепнулось в реку, но воды наглотаться не успело – подхватили чьи-то теплые ручки.

– Ой! – Фей совсем не ожидал увидеть семечко вместо хвоста стрекозы. – Ты откуда тут?

Семечко дрожало. Вид у него был самый несчастный.

– Э-э-э, дружок, да ты замерз! И что это за гадкая пакля? – Фей ласково погладил его и… оторвал хвост. Семечко растерянно проводило взглядом бесполезный теперь хвост, а Фей добродушно продолжил: – полезай ко мне в сумку.

И семечко очутилось в сумке Фея, где пахло пыльцой и светом.

Фей тем временем продолжил гонки на стрекозах, но тут полетел кувырком, бедное семечко бултыхнулось в воду, и теперь не могло себе помочь хвостом. Оно замерло перед самым носом рыбы. Рыба раскрыла пасть…

Резкий плеск оглушил. Семечко подумало: вот и все – история его станет поучительной… Но услышало веселый смех:

– Эгегей, дружок! Мы летим! – Они, и правда, летели. Фей поймал стрекозу той самой сетью, которой прежде выловил семечко. И теперь крепко держал крылатого "коня". Стрекоза неслась вперед. Через миг Фей с семечком в руке стоял на берегу.

– А давай, я посажу тебя?

Фей выбрал чудное место на пригорке. Вид открывался и на лес, и на долину, а река осталась где-то позади. Фей выкопал ямку и бережно положил в неё семечко, как в кроватку, накрыв одеялом из земли.

– Ну вот, видишь, как все славно вышло. Навещу тебя завтра!

Семечко уснуло блаженным сладким сном, чтобы проснуться юным одуваном с резными листьями».

[1] оборотень

[1] Черно-синий.

Глава Шестнадцатая

Сны Дракона. Олейя. «Ад будет милей». Маленький дракон.

Родовая твердыня, – замок Арун'Ках, – тонул в зимнем рассвете. Неприступная крепость в горах, полных темных ущелий и звонких водопадов, встречала солнце как нелюдимая старуха встречает правнуков – нехотя, повернувшись спиной.

Окна покоев глядели на обрыв. Оли замерла, позволяя малиновым лучам касаться себя. Короткий сон не принес облегчения, маленький дракон слал видения, вспоминал историю рода. Только ей все это ни к чему.

Нетронутый обед сменился завтраком. Элии в доме отца были расторопней. Не даром они лирны, а не эльдары: огонь в камине никогда не гас, а шторы были убраны. Замечая сложное состояние госпожи, лирны подстраивали под неё свои шаги и голоса. Стоило ей пожелать – услуга оказывалась быстрее, чем мысль успевала возникнуть, в другое время лирнов было не слышно и не видно.

Олейя и не думала о них. В моменты просветлений, обычно наступавшие после драконьих снов, она вспоминала детство, игры, классы… Родных вспоминать не приходилось. Они были рядом.

В черные часы Олейя становилась участницей их страшной тризны[1], и вкус обычной еды превращался в тлен. Она видела братьев, раздирающих сухими, мертвыми руками чью-то плоть, видела отца, терзающего еще живую добычу. Видела мать, как волчицу, жадную до крови. Но страшно было не это, страшно было, что и они видели Олейю.

Она живая вошла в царство мертвых, в самый черный его зал. Оли билась, пытаясь освободиться от навязчивых кошмаров, и все глубже увязала в них. В каждой тени прятался монстр из Темных миров, в каждом скрипе слышался рык, жадный до теплой крови. Лица живых то и дело искажались гримасами смерти, её тленом, голоса тонули в небытии.

И только огонь оставался неизменным.

Живой целительный священный…Неосквернимый смертью, ее тленом.

Чтобы не видеть глумления смерти над живыми, Олейя заперлась в личных покоях, где невидимый лирн не давал огню угаснуть. Все тот же лирн приносил еду, и забирал ее нетронутой – трупные мухи и могильные черви не давали принцессе коснуться любимых блюд. А сотрапезники были настолько безобразны, что голод исчезал сам собой.

Оли смотрела на искрящийся снег, стараясь не слышать клацаний зубов братьев, продолжавших пир даже при свете утра и неугасимого огня.

Снег был чистый, малиновый и синий, солнце сделало его таким. Оли вспомнила, как когда-то играла с крыланицей в снегу. Было чудесно…

Чудесно… Чудесно, что в Аду она не одна, маленький дракон с ней, это он заставляет иногда спать, он умоляет о глотке воды и сухаре.

Но ему не победить смерть, она пришла за ними обоими. Они оба ею прокляты. Все её дети прокляты. Смерть получит их всех.

Об этом говорят её братья, вгрызаясь хищными зубами в кости, об этом смеется отец, ожидающий предательницу-дочь для полновластной расправы. Об этом усмехается мать, все пишущая послания из посмертия. Одну только строчку: «Ад будет милей…». Будет милей.

Олейя смотрела на узкую дорогу, ведущую к воротам замка. Хотелось сбежать, прямо через окно, и пусть до искристого снега лететь больше сотни метров…

Но на окнах чары… Её сил не хватит, чтобы снять защитное волшебство… И все прекратить.

Малиновое утро вдруг озвончилось эхом. Кто-то приближался к замку. Олейя, не отрываясь, следила за всадниками – на дорогих плащах был вышит герб, герб их отца – золотой лев на фоне из пурпура и кобальта.

Драконы были здесь…

Сны дракона. Деревенская свадьба.

К обеду Сильвия и ее спутница добрели до деревни. Проворная бабка побежала разузнавать что да как. Сильвия с осликом остались ждать. Остолопик покачивался из стороны в сторону, уперевшись мордой в куст, к спутнице он словно специально повернулся задом.

– И что тебе только приснилось? – Сильвия ласково потеребила по загривку, но ослик отпрянул. – Что с тобой? Ты меня боишься?

Догадка стала неприятным откровением – Остолопик чует в ней Зверя. В горле встал ком:

– Не бойся, по крайней мере, пока, а потом…Потом беги, и хозяйку свою уводи!

Показалась Авдотья, от быстрого бега волосы старухи растрепались, сама она отдувалась и пыхтела:

– Запарилася я! – шумно выдохнула бабка и не сбавляя темпа продолжила. – Ой, кости мои кости!

– Зачем же ты так бежала?!

– Дык, вести хорошие! В деревне свадьба. Хлеб да соль зовут отпотчевать. Ихние хочут пожеланий всяких, или наговоров, да чтоб буковами накалякано. И мне работенка имеется – елексиры целебные, зелия любовные!

Сильвия прысныла со смеху:

– Авдотья, не стыдно тебе морочить голову честным людям? Ну какие любовные зелья?!

– Чавой-то мне стыдно должно быть?! Я в деле приворотов мастерица! – Авдотья насупилась, но тут же заулыбалась. – Вот, как знала, что варить! Ух, наторгуем с тобою! – последние слова бабка уже радостно завывала. Потом повернулась к Остолопику и заявила: – А тебя, скотина, не возьмём!

– Как не возьмём?! Без Остолопика нельзя! Да и вдруг уведет кто?

Авдотья пожевала губами, зыркнула на оторопевшего ослика и прищурилась, уже глядя на Сильвию:

– Кому ж эта ослятина упрямая сдалась?! Так он и пойдет с кем-то акромя тебя!

– И я без него не пойду! – Сильвия выразительно уперла руки в бока. Старуха покачала головой, потом вдруг посерьезнела и протянула свою шаль:

– Ты бы, девонька, платок, что-ль, повязала, а то на сносях почти, а как девка безмужняя, простоволосая ходишь.

Сильвии потребовалась минута, чтобы ответить: платок – это же так просто и разумно, красных прядей тогда никто и не заметит. Княгиня Силь всегда в платке ходила…

– Побуду простоволосая, – отрезала Сильвия и пошла вперед, Остолопик поплелся следом, волоча по земле повод. Авдотья пожевала губами, но спорить не стала. Собрала тюки со склянками и побежала за спутниками.

Странницы подоспели к моменту, когда молодые выходили из церкви. Жених, пыхтя и отдуваясь, сосредоточенно нес новоиспечённую супругу на руках. Румяная невеста застенчиво обнимала избранника жизни. Она боязливо посматривала на разбитую дождями дорогу, едва прихваченную первым морозом. Через несколько шагов жених выбился из сил и поставил невесту на землю. Девушка растерянно огляделась – до праздничного стола было еще порядочно, а портить нарядный сарафан было жаль.

– Эх, ну чаго же ты! – разочарованно протянула Авдотья. Сильвия покачала головой. Гости зашептались, побежал обидные смешок, откуда-то послышалось: «не сдюжил». Горе-жених залился краской до самых ушей, он зло глянул на толпу шушукающихся родственников, а затем и на виновницу конфуза, засопел носом. Еще немного, и быть беде. Но тут, с улюлюканьем и смехом, выскочили «дружки», подхватили молодую, а затем и жениха. И мигом доставили к столам, накрытым прямо на улице.

– Да… – протянула Сильвия, – горько он ей за обиду припомнит!

– Девонька, да што ты дикая такая?! В чем тут обида?!

Сильвия посмотрела на Авдотью, не сдерживая улыбки:

– Ты когда-нибудь замужем была?!

– Нии, не было того, – отмахнулась бабка.

Тем временем деревенские расселись за столы, нашлось местечко и для двух странниц. Потихоньку хмелели. Деревенские бабы затянули заунывную песню.

– Чаго ето они!? – удивилась Авдотья. – Праздник же!?

– Для кого? – ехидно спросила Сильвия.

– Как для кого? Для всех!

– Прежде невест на свадьбах оплакивали, как на похоронах, – зло веселилась Сильвия. Авдотья пожевала губами:

– Глупости! Радость-то какая, дивчина нашла свое счастье, плечо мужицкое, деток нарожает, хозяйство…

– Интересно, будет ли она того же мнения, когда пьяный муж намнет кулаком бока?

Авдотья непонимающе посмотрела на Сильвию.

– Мужчины женятся, чтобы было кому нести их грехи, – продолжила Сильвия. – Чтобы было кого обвинить в неудачах. Задумайся, Авдотья, всегда виновата женщина: пьет – не уследила, ласкова не была, опора плохая; гуляет – мало любила, не была достаточно хороша; бьет – она непослушная, делает все не так… Жена – источник зла. Дитё не вовремя закричало – она плохая мать. Не дай Творец, ребенок умер – виновата она. Я погляжу, невеста – девка крепкая, таких любят! Они рожают много и часто, однажды сердце ее загрубеет и станет все равно. Жизнь надо как-то жить. Устанет, от мужа гулять начнет.

Знахарка смотрела на Сильвию, широко распахнув выцветшие в серый глаза. Сильвии стало обидно, как Авдотья умудрилась прожить жизнь, светло веря в любовь? У неё же от самого слова сводило нутро. Все больше злясь, остановиться уже не могла:

– А для женщины нет беды хуже, чем на стороне любовь крутить. Муж узнает – убьёт. Любовник рано или поздно бросит. А она останется разбитая, поруганная, опустошённая.

– Погоди, а ежели полюбовник и есть любовь?

– Авдотья, отчего ты наивная такая!? Кому нужно с замужней связываться? Только если хотеть мужу её насолить. Или если «милый друг» до добычи охоч. – Авдотья последнего явно не поняла. – Охотник и дичь, понимаешь? Дичь поймана, голод утолен, шкура пошла на плащ. Он победитель. Ну а супругу остается только….

– Только? – провокационно спросила Авдотья.

– Сама-то как думаешь? – Авдотья пожала плечами и смотрела пытливо. Сильвию все это злило. – Неверных жен камнями забивают, или к лошадям привязывают.

– К лошадям? – лицо Авдотьи вытянулось.

– Да, – пожав плечами, ответила Сильвия, – у степняков так принято. Помню одну. Красавица, отец целый табун в приданное дал, свадьбу две недели гуляли, сам конунг благословил. Молодые смотрели друг на друга так, что дрожь брала! Все девки завидовали: муж еще нестарый, свой табун водит, подарки дарит, с конунгом приятельствует. Свадьбу отгуляли, зажили. Хорошо зажили. Пока однажды не приехали в их станицу гости, среди гостей был парень. Молодой, лихой. Как уж все случилось, не знаю. Она потом рыдала, что это Любовь была! О «любви» прознали. У степняков разговор короткий. Расправа не заставила себя ждать, несчастную даже слушать не стали. Всех незамужних и молодух согнали смотреть, чтоб не повадно было. Девчонка плакала и билась, обиженный муж сам к лошади привязывал… Я умоляла конунга пощадить, или чтоб хоть не так страшно. Он и не взглянул, только брезгливо сплюнул, а у меня молоко ушло… Пришлось дочке козой довольствоваться.

– А что полюбовник, – растерянно спросила Авдотья, – он не вступился?

– Шутишь?! – хмыкнула Сильвия. – Мальчишка бежал к родне, усобицу начинать не стали. Побоялись гнева конунга, да и спрос с него какой? У мужчин же всегда женщина виновата: она – соблазн, а он – жертва. Как говорят степняки: «Дев попутал». По весне женился, детьми обзавелся. Все честь по чести. – Сильвия взглянула на Авдотью прямо. – Если бы женщины были сильнее, никогда замуж не выходили. Тяжко это – жить, во всем подчиняясь чужой воле. Кто добровольно идет в рабство? Там оказываются только проигравшие, военнопленные.

Авдотья больше не смотрела на спутницу, только жевала беззубым ртом. Словно бы откликаясь на слова Сильвии, встрепенулись изрядно захмелевшие мужики.

– Эй, бабы, ять вас раз так, а ну, замолчали! – особо буйный метнул в воющих баб сапогом, и метко. «Осчастливленная» баба взвизгнула и осела, потирая ушибленный бок. Сильвия злорадно посмотрела на растерянную Авдотью.

– Мужики, тащи гармонь, плясать будем! – заорал владелец сапога. И завел неприличную частушку, мужики подхватили, бабы поохали, но заулыбались. Сильвия отвернулась. Авдотья посмотрела пристально:

– Погоди, – начала Авдотья, – ежели не по чужой воле, ежели всю жизнь в согласии, в любви?

– Что такое любовь?

– Когда помереть за другого готов! – радостно выпалила Авдотья.

– Неее, Авдотья, не помереть…Это когда жить для другого готов, и терпеть, и прощать, и зная, что в том месте тонко, собой покрывать. Любовь – это труд, только, видимо, к нему никто не пригоден.