Текст книги "Чернильный орешек"
Автор книги: Синтия Хэррод-Иглз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 28 страниц)
У нее ведь должно быть приличное приданое, прикинул он, что не могло оставить его равнодушным: Рейнольд был младшим сыном в семье, и скромное состояние родителей должен унаследовать его брат Сэм, а ему самому там мало что досталось бы. Анна была довольно глупа, чтобы как-то ограничивать его жизнь после того, как они поженятся. Пока она будет слепо верить, что он любит ее, он сможет делать все, что его душе угодно, ну а одурачить ее – дело нехитрое. Рейнольд вообще мало что теряет: если Анна и в самом деле забеременеет, он получит жену с хорошим приданым и богатой родней, ну а если нет – то военная судьба скоро унесет его далеко-далеко от этих краев.
– Но… – Анна все еще колебалась, хотя его руки уже проворно проскользнули под ее корсаж, – но мой отец никогда не согласится… он не позволит нам пожениться…
Еще бы: Рейнольд, младший сын какого-то мелкого землевладельца, без собственного имения! Анна не могла выразить этого словами, но понимала, что Эдмунд с презрением отнесется к подобной партии. Но теперь было слишком поздно сопротивляться. Кровь бурлила в ее жилах, а сильные руки Рейнольда уже осторожно опускали ее на землю.
– Ничего, я заставлю его дать согласие на брак. Поверь мне: все будет хорошо. Ну, поцелуй же меня, Анна, и подари мне свою любовь…
Лошади мирно пощипывали нежные молодые листья боярышника, и единственным звуком, нарушавшим эту мирную тишину, было шуршание кустов и тихое позвякивание их удил, когда животные тянули к себе листья.
В январе 1644 года в разгар самой худшей из зим, которые хранит память, двадцать две тысячи шотландцев пересекли замерзшую реку Твид, хором распевая псалмы. После сражения при Ньюбери[44]44
Сражение при Ньюбери (так называемое «первое») состоялось двадцатого сентября 1643 года, не дав перевеса ни одной из сторон Его не следует путать со «вторым», куда более масштабным сражением при Ньюбери, двадцать седьмого октября 1644 года
[Закрыть] парламент подписал договор с шотландской ассамблеей, согласившись обратить всю Англию в пресвитерианство по шотландскому образцу, если шотландцы помогут «круглоголовым» разгромить короля. Ньюкасл выступил из Йорка в надежде сдержать шотландцев одноименного с ним города, Ньюкасла, и не дать им соединиться с армией Ферфакса, по-прежнему удерживавшей порт Гул.
А дальше к югу опасность нависла над городом Ньюарк. Это был жизненно важный пункт между севером и югом, который удерживали роялисты во главе с сэром Джоном Хендерсоном. Но уже в марте парламентские силы под командованием сэра Джона Мелдрума осадили Ньюарк, и Хендерсон отправил в Оксфорд к королю слезную мольбу о помощи. Король послал за Рупертом, который тогда находился в Шрусбери и занимался государственными делами в качестве губернатора Уэльса. Руперт немедленно двинулся походным маршем на Ньюарк. С ним был лишь небольшой отряд: часть его личного кавалерийского полка и часть полка принца Уэльского. Однако по мере продвижения Руперт сумел собрать целую армию, забирая солдат в каждом королевском гарнизоне, мимо которого он проходил.
Ядром этого собранного с миру по нитке войска была несгибаемая, ныне уже ставшая знаменитой кавалерия Руперта, состоявшая из таких людей, как Даниел О'Нейл, Гамиль и Кит. По-прежнему лихие и беспощадные, они утратили свою прежнюю беззаботность и жизнерадостность. Настроение их зависело от Руперта, а принц пребывал в горьком разочаровании. Сражался он, как и его солдаты, отчаяннее, чем кто бы то ни было, и тем не менее принц не мог не замечать, что Все, чего они достигли, пускается на ветер дилетантскими действиями королевского окружения.
А с тех пор, как к ним присоединилась королева, внеся в жизнь двора еще большее легкомыслие, дела пошли так, что хуже некуда. По мнению Руперта, король и его придворные, похоже, стали считать войну серией опасных интерлюдий в настоящей жизни королевского двора. Дух интриги был необходим придворным, как воздух, война же только развлекала их, в той мере, в какой она давала простор для новых интриг. А Руперт, прямой, откровенный, никогда не отличавшийся тактичностью, нажил себе так много врагов, что недостатка в заговорах и сплетнях не было. Пока он совершал дерзкие переходы и сражался, они красовались при дворе, плели свои паучьи сети и награждали друг друга новыми титулами.
Близкие друзья принца, разумеется, не могли не видеть переживаний Руперта, и это плохо отражалось на их боевом духе. Они больше не верили, что война были их войной, и уже начинали не на шутку сомневаться в ее победоносном завершении. Однако преданность и честь гнали их все дальше и дальше, уже не таких веселых, как прежде, зато более угрюмых, но столь же непреклонных.
Двадцатого марта они появились неподалеку от Ньюарка, и в двенадцати милях от его стен сделали короткую остановку для отдыха. Руперт созвал своих офицеров.
– Мы здесь отдохнем, – объявил он. – Накормите лошадей и проследите, что едят солдаты. Еда должна быть только холодной. Нам необходимо захватить мятежников врасплох, а в этой темноте они углядят любые костры, которые мы разожжем на многие мили вокруг. Луна должна взойти чуть-чуть раньше двух ночи. Мы двинемся вперед и сомкнёмся на севере, окружив их. Денни, у тебя найдется хороший, спокойный, надежный солдат? Я хочу попробовать доставить послание Хендерсону. Если нам удастся сделать так, чтобы он ударил изнутри, как только мы атакуем неприятеля, это облегчило бы нашу задачу.
– Я найду вам кого-нибудь, сэр, – ответил Даниел, сдержанно кивая. – Только, сэр, по-моему, это опасно. Здешние края так кишат мятежниками, как дворовая собака – блохами. Представьте, что этого человека схватят, – тогда наши планы станут им известны.
– Отличная мысль, – сказал Руперт. – Мы составим послание таким языком, который Хендерсон поймет, а неприятель – нет. Разыщи своего человека и приведи его ко мне. А вы, остальные, присматривайте за своими солдатами. Я совершу обход, как только покончу с этим делом.
Офицеры вернулись к своим отрядам. Все солдаты уже спешились, и теперь, ослабив подпруги лошадей, доставали их торбы для зерна. Лошадей поставили в круг небольшими группами, головами внутрь, так что один человек мог без хлопот удерживать их, и седоки делали это по очереди. Остальные тем временем доставали свой хлеб, сыр и сушеное мясо, устраиваясь поблизости на сырой траве. При такой организации привала в случае внезапного приказа о выступлении солдаты могли, затянув подпруги, взлететь в седла в кратчайшее время и с наименьшим замешательством.
Проследив за своими людьми и проверив, все ли в порядке с Обероном, Кит отыскал себе тихое местечко на небольшом пригорке, около кустов, где земля была посуше, и растянулся там на отдых, опершись на локти. Зимой он получил довольно серьезную рану в бедро, которая до сих пор давала о себе знать после долгого напряжения и ныла в сырую погоду. Вот и теперь нога его болела, и Кит ожидал приближения дождя. Еда была при нем, но есть он не мог. У него ныло сердце, и почти бессознательно он вытащил с груди последнее письмо, которое получил от Хиро. Кит не стал разворачивать его, ибо уже успел выучить послание наизусть. Он просто держал его, поглаживая пальцами. Для Кита оно было своего рода талисманом, как бы нелепо это не выглядело.
Спустя минуту к нему подошел Даниел, чтобы составить компанию вместе с еще одним членом братства наемников, французом Мортеном, имя которого обычно произносили на английский лад – Мортон. Они присели на корточки рядом с Китом в дружелюбном молчании и вытащили свою еду.
– Ну что ж, – начал Даниел спустя некоторое время, – дело сделано: я отправил туда молодого Хокстона. Бог даст, наш лихой весельчак справится с заданием.
Мортон яростно сгрыз сухарь острыми маленькими зубами, а потом, подмигнув Киту, спросил:
– Ну что, приятель, нет аппетита? А не заболел ли ты?
Кит отмахнулся от вопроса, как кошка отстраняется от непрошеной ласки.
– Мне не хочется есть.
– Он предпочитает поедать свое сердце, – беззлобно произнес Даниел, кивнув головой в сторону письма в руке Кита, и добавил, почти читая его мысли: – Это письмо от жены. Он считает его талисманом, а если мятежники схватят его, то уж наверняка повесят как идолопоклонника, как и меня, вне всяких сомнений, повесили бы вот за это.
И он с усилием вытянул наружу свой золотой крест из-под воротника рубахи. Кит поднял на него взгляд и медленно сказал:
– Я дал ей как-то раз одну вещицу, чернильный орешек в форме заячьей головы. Она не расстается с ним, говорит, что это – ее талисман, что он будет хранить ее. – Кит не понимал, зачем рассказывает им это… может быть, потому, что просто хотелось поговорить о ней. – Заяц у нас считается фамильным символом, – рассеянно закончил он.
– Ну конечно, Кит, – проговорил Мортон, почесав свою темную бородку. – Я видел его на плащах твоих людей. Бегущий заяц, верно? Такой белый, скачущий… А с ней все в порядке, с твоей женой? – кивнул он на письмо.
– Это старое письмо, – ответил Кит. – В нем она пишет, что все хорошо и с ней, и с ребенком.
– Ах, еще и ребенок, – сочувственно покивал Мортон.
– Сын. В августе ему будет четыре.
Да, этот хрупкий, болезненный мальчик подрос, пережил в младенчестве ужасные опасности и достиг почти четырехлетнего возраста. А теперь им там предстоит встретиться с новыми опасностями: ведь шотландцы медленно, но верно приближались к Йорку. И его сына может унести болезнь, на его дом могут напасть не знающие пощады солдаты-варвары, а он вот здесь, далеко-далеко от них, не в силах помочь им… И ради чего?
Даниел, пережевывая жесткое как подошва сушеное мясо, взглянул на него и хрипло сказал:
– Тебе не следовало бы идти на войну, друг мой Кит, вот в чем беда.
– Но как же я мог не пойти? – просто ответил Кит, и все замолчали, понимая, что он, как и они, связан долгом чести более сильными узами, чем усердие в деле и даже их профессиональный долг.
Чтобы разрядить обстановку, Даниел, выплюнув неподдающееся мясо, свирепо проговорил:
– Клянусь Святой Девой Марией, этот зверь при жизни никогда не был христианином – иначе теперь он не стал бы пытаться сломать зубы честному католику. Господи, Мария и Иосиф, чего бы я только сейчас не отдал за лакомое фрикасе из цыпленка!
В два часа взошла луна, выплыв над стремительными весенними тучами, и в промежутках между дождем она показала им дорогу. План состоял в том, чтобы застигнуть неприятеля врасплох. Когда они, дав круг, вышли к северу от города, причина этого маневра стала ясна: там был горный кряж, который скрыл бы их приближение от осаждавшей город армии до самого последнего момента. И ветер тоже был на их стороне, он дул прямо на них со стороны неприятеля.
– Бог мой, как же смердят эти пуритане! – в своем привычном стиле воскликнул Даниел.
Около девяти часов утра они добрались до этого горного кряжа и как только поднялись на его вершину, рука Руперта взлетела вверх, заиграли трубы, и кавалерия обрушилась на изумленных мятежников.
Эта небольшая группа приятелей, как всегда, вылетела впереди всех: Руперт на сером жеребце, столь легко отличимый в своем алом плаще, Кит, влекомый вперед мощным и широким шагом Оберона, Гамиль на Светлячке, Даниел, Мортон. Все они, обнажив сабли, неистово кричали и были недоступны для неприятельских стрелков, которые только-только занимали свои позиции, когда авангард конницы нагрянул на них. Руперт с боевым кличем вырвался на пару корпусов впереди и мчался настолько стремительно, что вражеская шеренга, появившаяся у него на пути, дрогнула. Однако трос воинов стояли твердо, сбившись в кучку и подняв плечи.
Кит увидел, что принц ринулся на этих троих, и попытался развернуть Оберона в его сторону. Но теперь уже и другие, приободренные этой троицей, повернули обратно, и Киту пришлось с боем пробивать себе дорогу вперед. Он увидел, что Руперт проткнул насквозь одного из неприятельских солдат, но когда он с усилием вытаскивал из него саблю, на него напали двое других. Из-за правого плеча Кита послышался резкий треск, и вражеский солдат с мечом, лезвие которого уже начинало опускаться, свалился с седла, прижимая руки к груди. Меч его, так и не нанеся удара, отлетел прочь. Кит быстро оглянулся и увидел Мортона с дымящимся пистолетом в руке и разинутым ртом.
– Денни, – вопил он, – быстрее, принц!
Последний из этой троицы мятежников, внушительных размеров всадник, ухватив Руперта за воротник, вовсю пытался стащить его с лошади, явно рассчитывая захватить принца в плен, а не убивать. Кит отразил чей-то выпад мечом, а потом, к своему облегчению, увидел, что Даниел пробился вперед и скачет на помощь Руперту. Сабля ирландца взлетела вверх, полыхнув на солнце, и опустилась на руку мятежника. С безумным криком тот, потеряв равновесие, рухнул с лошади, кровь высоким фонтаном брызнула из обрубка его запястья, а Кит между тем с тошнотворным ужасом увидел, что пальцы перерубленной руки еще несколько мгновений продолжали цепко держать воротник принца, пока тот не сбил эту подергивающуюся мерзость прочь.
И в этот короткий миг невнимательности Кит ощутил холодное жжение сабельной раны в левой руке и повернулся как раз вовремя, чтобы успеть спасти собственную жизнь. Его рука была сильно рассечена и обильно кровоточила, но он все еще мог удерживать ею поводья. К этому времени уже подоспели основные силы кавалерии, и неприятель начал пятиться назад и обратился в бегство. А потом донесся волнующий душу звук труб, и по рядам пролетел крик, что солдаты Хендерсона производят вылазку из осажденного города – послание принца пробилось туда и было верно понято!
Бой продолжался еще около получаса, а затем Мелдрум, видя безнадежность своего положения, попросил о переговорах. Солдаты с обеих сторон отступили, тяжело дыша, давая отдых своим болевшим рукам, державшим мечи, а их командиры тем временем встретились посередине очистившегося пространства между двумя армиями. Со стороны Хендерсона вдруг выехал маленький Хокстон, улыбавшийся так, что его лицу впору было разорваться пополам. Он спешил воссоединиться со своим капитаном, Даниелом, который от радости, что парнишка вернулся целым и невредимым, так сильно влепил ему по спине, что Хокстон покраснел и задохнулся.
– Ты это сделал, бойцовый петух, сделал, клянусь всеми святыми! Благослови тебя Дева Мария, малыш, ты же нам сэкономил целый день – вот что ты сделал! – кричал Даниел так громко, что его можно было расслышать сквозь шум. На многих усталых лицах появились улыбки. – Бог мой, но как же быстро все это произошло! Переговоры закончены, уж поверьте мне, ребята: вы только посмотрите на этого старого болвана, ковыляющего восвояси! Наш принц отпустил его.
Мятежникам было разрешено уйти с условием, что они оставят свое оружие и имущество. Но едва они двинулись прочь, как некоторые из кавалеристов, кровь которых все еще бурлила, бросились на безоружных людей, чтобы отобрать у них личное имущество и – что еще важнее – доспехи, которые у «круглоголовых» были лучше, чем у людей Руперта. На короткое время возникло замешательство, а потом в самой гуще грабителей появился принц, колотивший их своей саблей плашмя и яростно ругавшийся. К нему присоединились другие офицеры, и спустя минуту спокойствие было восстановлено; мародеры, боязливо крадучись, вернулись в свои ряды, что-то бормоча. Один прошел мимо принца, все еще сжимая какой-то неприятельский штандарт. Руперт схватил его за воротник, когда грабитель поравнялся с ним.
– Где ты взял это? – спросил он угрожающе-спокойным голосом.
Солдат побледнел и, запинаясь, ответил:
– Вон у того офицера, сэр… милорд…
– Отдай его мне, – он так грубо вырвал штандарт у солдата, что едва не сдернул того с лошади. – Какое ты имеешь право поступать вот так – отбирать штандарт у безоружного человека? Трус! Я даже от противника ожидаю более достойных манер, чем твои. Возвращайся в строй! Когда захватишь штандарт в бою, можешь оставить его себе. – Пошел вон, негодяй!
Солдат, дрожа, поспешил к своему отряду, а Руперт, подскакав к офицеру-мятежнику, с изысканным поклоном вернул ему его штандарт. Офицер ответил столь же степенным и учтивым жестом, а затем воины парламента ушли, молча и теперь уже беспрепятственно.
Кит внимательно наблюдал за ними, сжимая пальцами края раны. Его правая рука отдыхала, ноя от напряжения боя. Он чувствовал, как Оберон под ним устало переминается с ноги на ногу. Конь уже был в летах, а подобная жизнь способна лишить былой силы даже самое выносливое животное. А сам Кит, сколько еще он сможет продолжать все это? «Ну, еще одно сражение, ну, снимем еще одну осаду, одержим новую победу… – думал он. – Скоро наступит лето, за ним – пора урожая, а потом придется биться уже на снегу и видеть, как он краснеет от их крови». Кит очень устал, и даже его неистовая тоска по дому не могла сравниться с безумным желанием просто лечь и больше не воевать. Теперь он хорошо понимал, почему Фолкленд в сражении при Ньюбери так легко распорядился своей жизнью. Кит попытался было подумать о Хиро и о сыне, но они были где-то далеко-далеко в его сознании, за пеленой туманной дымки, и он даже не смог припомнить, как выглядит жена.
Назавтра им предстояло двинуться обратно, в Уэльс, а после этого… кто мог знать? Рассеянно наблюдая, как кровь медленно проступает над его пальцами и с края ладони капает в пыль, Кит подумал, а увидит ли он вообще когда-нибудь снова свой дом.
Книга третья
Лавр
Истлеет все в душе твоей:
Несчастье, радость, боль…
Но вечно сохранится в ней
Одна любовь – КОРОЛЬ!
Ричард Лавлас. Из тюрьмы
Глава 14
Под натиском превосходящих сил противника Ньюкасл постепенно отступал, и когда в апреле пришли вести, что армия «Восточной ассоциации» во главе с лордом Манчестером движется на север, чтобы присоединиться к Ферфаксу в Йоркшире, не оставалось иного выбора, как поспешить на спасение Йорка – ключевой пункт на всем севере. Ньюкасл подоспел как раз вовремя, ибо едва он добрался до города, как тот был окружен сразу тремя армиями: с севера и запада – огромными полчищами шотландцев, с юга – войсками отца и сына Ферфаксов, а с востока – Манчестером. Так началась длительная осада.
Хиро не предпринимала ни малейших усилий, чтобы защищать Уотермилл: всякое сопротивление было бессмысленно. Что могла сделать горстка слуг против шотландских пушек? Как только пришло известие о приближении шотландцев, она упаковала семейные пожитки и все ценное в запряженные волами повозки, рассадила сверху этого слуг, а сама села на лошадь, поместив перед собой сынишку, и они пустились бежать.
– Куда мы едем, мама? – спросил маленький Кит. – Мы собираемся погостить у дедушки?
Хиро и самой надо было поразмыслить над этим.
– Нет, – ответила она, – мы поедем и спросим у кузины Руфи, не Примет ли она нас к себе, пока не вернется домой наш папа.
– А когда папа вернется домой?
– Я и сама не знаю, мой ягненочек. Надеюсь, что скоро.
Маленький Кит больше не сказал ничего. Он уже понимал, что означает «скоро» в словаре взрослых.
Хиро не вынесла бы жизни в Морлэнде вместе с Ричардом, Кэтрин и их слугами-еретиками, да еще в такой опасной близости, даже если бы и не было сомнений в том, на чьей стороне в конечном счете окажется Эдмунд. А Руфь, как она хорошо знала, была до фанатизма предана королю, причем после гибели Малахии – еще больше. Сам по себе Шоуз был каменным старинным домом, с крошечными окнами, и в нем можно было бы устоять против любых пушек, кроме разве что самых тяжелых. Его возвели в то время, когда жителям севера были нужны не столько дома, сколько крепости, и с тех пор он никогда не перестраивался.
Когда эта маленькая процессия прибыла на место, беженцы обнаружили, что Шоуз уже приготовился к отражению возможной атаки. Их приближение заметили еще на приличном расстоянии, и тяжелые ворота приоткрылись, чтобы только пропустить их внутрь, и мгновенно за ними захлопнулись. Во дворе Хиро увидела слуг, вооруженных старинными копьями и деревянными дубинами, а также разгружавшуюся повозку, полную съестных припасов. Руфь сама вышла встретить их и ждала, что скажет ей Хиро. Она не улыбалась и не проронила ни слова.
А Хиро не видела Руфи с тех пор, как навещала ее, чтобы выразить свое сочувствие, едва узнав о гибели Малахии. Она знала, что Руфь неприязненно относится к ней, хотя и не понимала причины этого. Но Хиро верила в христианское чувство сострадания Руфи, в ее чувство справедливости, и потому без затей сказала:
– Кузина Руфь, мы спасаемся от шотландцев. Не приютишь ли ты нас?
Стоявшая перед Хиро высокая тощая женщина с бесстрастным лицом рассматривала ее. Руфи было уже почти тридцать лет, и, как порой случается с невзрачными девушками, она превратилась в аскетического вида красавицу. Резкие черты лица сделали ее с возрастом лучше, как и ясный, спокойный взгляд глаз. Густые рыжие волосы теперь стали мягче. И Руфь укладывала их на макушке, что придавало ей благородный вид, словно она была царствующей королевой. Двигалась Руфь теперь более непринужденно, а покрой ее незатейливого платья был просто изящным.
Руфь изучала Хиро и с внезапно вернувшейся болью душевных мук видела, какой восхитительной по-прежнему была ее кузина и как красив этот мальчик – сын Кита! – сидевший верхом на краю седла. «А вот у меня никогда не будет ребенка, – с горечью подумала она. – Вот он, его сын, которого должна была родить я».
– А почему бы тебе не вернуться домой, в Морлэнд? – в конце концов спросила Руфь.
Хиро грациозно повела в сторону рукой.
– Руфь, ну как я могу? Разве ты ужилась бы там с Ричардом?
Руфь, пожав плечами, отвернулась.
– Ну пожалуйста, Руфь, прими нас, – попросила Хиро. – Мы, могли бы продержаться вместе, если сюда явятся мятежники.
– О да, они явятся, – резко ответила Руфь. – Вопрос лишь в том, будут ли это шотландцы или Ферфаксы или, может, и те и другие сразу.
– Что ж, мы сможем устоять против них и утешить друг друга. У нас обеих в армии наши мужчины… сражаются и мой брат, и муж. Ты уже потеряла близкого человека: и понимаешь, что это такое.
Руфь снова посмотрела на нее и подумала как это странно, что Хиро выставляет в свою пользу тот самый аргумент, который, в глазах самой Руфи, как раз и был особенно сильным против нее. «У тебя есть муж, есть брат, есть ребенок. У тебя есть все, а у меня – ничего. Так с какой же стати я должна помогать тебе?» – подумала Руфь, но не произнесла этого вслух. Она вздохнула, раздраженная такой ситуацией, но в то же время понимала, что выбора у нее нет. Это были сын Кита и жена Кита, а то, что дорого для него, должно быть дорого и ей. И хотя это ранило ей сердце, словно удар бича, она должна дать кров Хромоножке и этому ребенку.
– Ты можешь остаться. Я пришлю к тебе Эллен, и она покажет, где вы будете спать. У кого-либо из твоих слуг есть оружие? Вы привезли какую-нибудь провизию?
– Мы захватили все, что у нас было из съестного, хотя и ё немного. Что же касается оружия… – Хиро покачала головой.
– Как я и ожидала, – проворчала Руфь. – Придется сделать все, что в наших силах. Может быть, они оставят нас в покое, когда узнают, что здесь только женщины, дети и старики.
И тут к ним подошла Эллен, плотно сжимавшая губы, чтобы не выдать насмешки.
– Тогда, мадам, остается надеяться, что сюда явится только армия Ферфакса, а то эти шотландцы – самые настоящие дикари, не ведающие жалости, – это уж каждому известно.
– Попридержи лучше язык за зубами, Эллен, – резко сказала Руфь. – И скажи Перри, чтобы он поглядел на этих слуг из Уотермилла и разобрался, способен ли кто-нибудь из них владеть оружием.
– Я могу стрелять из мушкета, – гордо произнес маленький Кит.
Эллен посмотрела на него с напускной суровостью.
– А мушкет у тебя есть, чтобы стрелять, петушок ты мой маленький? Боюсь, что нет, так что тебе придется делать то же, что и нам, – сидеть тихонько, когда придут мятежники.
Хиро вовремя покинула Уотермилл, поскольку уже на следующий день шотландцы добрались до реки Уз и при своем огромном опыте в инженерном деле навели понтонный мост для переправы точнехонько у излучины, как раз чуть повыше господского дома. Сам же дом стал удобным укрытием для солдат, которых оставили охранять этот мост. Они выломали дверь и поставили своих лошадей на первом этаже, сами же разместились наверху. Эти вести быстро долетели до Морлэнда и повергли тамошних слуг в состояние паники. Ведь Морлэнд был обнесен прочными стенами, окружен рвом, и именно поэтому шотландцы были просто обязаны атаковать их. Сумеют ли они выдержать их натиск? И как быть с этой еретичкой, женой молодого хозяина, и их слугами? Почти всем им очень хотелось попросить хозяина выставить эту компанию из дома немедленно, пока не стало слишком поздно, только у них не хватало смелости. Слуги не осмеливались теперь попросить об этом и госпожу, поскольку она в последнее время сделалась вспыльчивой и даже грубой. А потом наступил тот страшный день, когда Эдмунд со всем семейством сидел за обедом, но трапеза была прервана какой-то шумной суматохой снаружи и отчетливым звуком торопливо опускаемой решетки в крепостных воротах. Эдмунд вскочил на ноги и направился к двери, но как раз в этот миг она распахнулась и вбежала молоденькая служанка, которая вне себя от страха кричала:
– Хозяин, хозяин, они идут! Бесцеремонно оттолкнув ее в сторону, Эдмунд поспешил наружу, а Мэри-Эстер бросилась за ним. Пес вприпрыжку скакал за ней по пятам, лая от повисшего в воздухе напряжения. Во дворе их встретил Клемент, который должен был присматривать за всем происходящим.
– Идет какое-то войско, сэр, – доложил он, задыхаясь от бега, чего ему не приходилось делать вот уже лет пятнадцать. – Вооруженные люди, их, говорят, человек тридцать – сорок.
– Кто опустил решетку? – свирепо спросил Эдмунд, не обращая внимания на заявление Клемента.
– Я не знаю, сэр. Один из слуг, я полагаю.
– А кто отдал распоряжение?
– Так… никто, сэр, – Клемент явно был озадачен. – Я полагаю, что когда они увидели, как идет это войско…
И в этот самый момент послышался крик стоявшего на самом верху навесной башни. Этот крик передавали вниз, от человека к человеку, и вот он уже добрался до них.
– Это не шотландцы! Это йоркширское ополчение, и во главе их сэр Томас Ферфакс на своем белом коне.
Мэри-Эстер, почувствовав мгновенный прилив облегчения, взглянула на Эдмунда. Не шотландцы – старый враг, которого боялись сотни лет, – но такие же йоркширцы, как и они сами, ну а сэр Томас – он же их давний друг, человек учтивый и гуманный… Во всяком случае, не будет никаких жестокостей. Лицо Эдмунда, однако, оставалось непроницаемым.
– Поднять решетку, – спокойно скомандовал он Клементу.
У того так и отвисла челюсть.
– Но, сэр…
– Подними решетку, черт тебя подери, или прикажешь мне самому это делать? Поднимай, я тебе говорю!
Эдмунду никогда за всю свою жизнь не доводилось повторять ни одного указания, но только его неудержимый гнев в конце концов заставил Клемента отправиться выполнять распоряжение хозяина. Мэри-Эстер, окаменевшая от неверия и ужаса, подождала, пока уйдет управляющий, а потом спросила мужа:
– Эдмунд… разве ты не намерен сопротивляться? Он повернулся к ней так быстро и яростно, что она даже невольно вздрогнула.
– Против пушек? – процедил он. Она все еще не понимала его.
– Мы же не знаем, есть ли у них пушки. Клемент говорит, что там тридцать или сорок…
– Если у них даже нет ни одной пушки на этот раз, то они будут у них в следующий.
– Но вот просто так сдаться…
– Замолчи, женщина! – закричал он, окончательно выведенный из себя. – Ты осмеливаешься оспаривать мои решения в моем же собственном доме?!
Но Мэри-Эстер не желала молчать.
– Да! Осмеливаюсь, – ведь это и мой дом тоже! И я, по-твоему, должна стоять и безучастно наблюдать, как ты отдаешь кому-то мой дом, даже не пошевелив пальцем, чтобы спасти его?
В ее душе уже трепетало слово «трус», так и просясь на язык. И, словно услышав это, Эдмунд посмотрел на нее сверху вниз с выражением отчаянной муки на лице.
Грубым от страсти голосом он произнес.
– Ты забыла о том, в какое положение мы попали. Ты забыла о присутствии в этом доме моего сына. Следует помнить, что я был вынужден помогать Ньюкаслу, как теперь вынужден помогать Ферфаксу. Меня совершенно не волнует их проклятое дело, ни с какой стороны… ну неужели ты даже сейчас не понимаешь этого? Меня вообще ничто не волнует, ничто, кроме Морлэнда. И ты еще осмеливаешься называть его своим, осмеливаешься предполагать, что я не люблю этот дом так же сильно; как и ты? Ты же не можешь знать и десятой доли того, что я испытываю! Морлэнд – мой, и я должен сохранить его, кто бы ни выиграл эту дьявольскую войну! Я сберегаю то, что принадлежит мне и тебе, тебе, которая готова уничтожить его огнем пушек во имя какого-то призрачного дела… Вам, мадам, лучше помолчать, иначе можете отправляться обратно в таверну, из которой вы родом! Вот ее и удерживайте от натиска трех армий!
Горя от стыда и гнева, Мэри-Эстер внимательно наблюдала, как он бредет в сторону навесной башни. А потом, боясь, что может упасть – настолько тряслись ее ноги, – она повернулась и пошла обратно к дому. Она ждала в зале возвращения своего супруга, но увидев его в компании сэра Томаса Ферфакса – его называли Черным Томом из-за того, что он был таким мрачным и угрюмым, – Мэри-Эстер так испугалась собственного гнева, что поспешила удалиться, прежде чем следом за вошедшими в дом хлынули солдаты.
Ферфакс был вежлив с Эдмундом, хотя и проявлял легкое любопытство.
– Ваш дом весьма удобно расположен здесь для устройства в нем нашей штаб-квартиры, и я должен попросить вас позволить использовать его для этой цели, а не сопротивляться нам силой оружия. – Эдмунд холодно кивнул, и Ферфакс добавил: – У вас нет никаких возражений?
– Мои возражения, – спокойно ответил Эдмунд, – не имеют отношения к делу. У вас есть средства вынудить меня к сотрудничеству, а я предпочел бы, чтобы меня не вынуждали.
– И все же, – настаивал Ферфакс, – вы, как мне известно, оказывали существенную помощь лорду Ньюкаслу, а несколько ваших сыновей служат в армии короля.
– Двое сыновей, сэр, и мой кузен. Я не давал им своего согласия. Что касается лорда Ньюкасла, то у него, в точности, как и у вас, были средства заставить меня помогать ему.
– Следовательно, вы не поддерживаете дело короля? – спросил Ферфакс, продолжая проявлять любопытство.
– Я не испытываю ни малейшего желания помогать ни одной из сторон. Я не хочу никому навязывать свою волю… я" просто хотел бы, чтобы меня оставили в покое и дали возможность заниматься моим законным делом… да и прочим тоже предоставили бы такое же право.
По длинному и смуглому лицу Ферфакса пробежала легкая тень неприязни.
– Однако, сэр, если бы все разделяли вашу точку зрения, то не было бы никакого продвижения вперед, – изрек он.
