Текст книги "Чернильный орешек"
Автор книги: Синтия Хэррод-Иглз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 28 страниц)
Между тем слуги уже вносили подносы, и Мэри-Эстер заняла свое место у буфета, чтобы разделывать Основные блюда по мере их поступления. Она то и дело брала у Клемента необходимые ей ножи. Затем блюда передавались мажордомам, которые по указаниям Клемента несли их на стол и расставляли в соответствующем порядке. Мажордомы, на самом деле, совершенно не нуждались в указаниях, однако Клемент крепко держал бразды правления в своих руках. Джекоб потрудился выше всяких похвал, было приготовлено две полных смены блюд, каждая из которых включала по шестнадцать порций, не говоря уже о таких гарнирах, как салаты, фрикасе, консервированные фрукты, вафли, аккуратно нарезанные ломтики апельсинов и лимонов. Кроме обычного вареного и жареного мяса, Джекоб с мастерством истинного художника создал несколько шедевров кулинарного искусства, в которые вложил всю свою душу. Здесь было и одно из самых любимых блюд Кита – флорентийский пирог с говяжьими почками, приготовленными вместе с травами, смородиной, засахаренными хлебными крошками, корицей, яйцами и сливками. Были на столе и огромные устрицы из Скарборо, нежнейшим образом сваренные в топленом масле и белом вине, а потом еще любовно посыпанные тертым мускатным орехом, хлебными крошками и чабрецом. Был пирог с анчоусами и спаржей, был и лакомый крем из крыжовника, сваренного в густых сливках и еще приправленного корицей, мускатным орехом, сахаром, яйцами и лепестками роз. Словом, даже младенец-сосунок весело запихивал в себя пудинг из айвы и миндаля из одной тарелки, а в другой к его услугам был еще один – из шпината и толченых грецких орехов.
Это был на редкость неторопливый обед, сопровождаемый игрой музыкантов. А когда стихала музыка, наступало время для разговоров. Малахии и Ричарду очень хотелось узнать, что из себя представляет университет, и если сдержанность рассказов Кита их несколько разочаровала, то они утешали себя тем, что подробности более бурных событий кузену пришлось попридержать до тех пор, пока молодые люди не останутся одни.
Кит догадался, о чем они думают, и чтобы подготовить их к дальнейшему разочарованию, сказал:
– Я-то полагал, что в Оксфорде царят развеселые нравы, однако с тех пор как архиепископ Лод[9]9
Лод Уильям (1573 – 1645) – архиепископ Кентерберийский, ближайший советник короля Карла I, фактически глава англиканской церкви, что и вызвало особую ненависть к нему оппозиции. Под нажимом парламента Карл Iбыл вынужден подписать смертный приговор Лоду
[Закрыть] стал канцлером, он провел несколько очень жестких реформ, и теперь все мы должны вести себя самым достойным образом: не ходить простоволосыми при старших, не распевать на улицах и посещать богослужения в подобающей одежде.
– И соблюдение всех этих правил обязательно? – спросил дядюшка Амброз.
Кит кивнул.
– О да, всего месяц назад одного студиозуса выгнали из университета за дерзость старшему. Он был пуританином и потому считал почти идолопоклонством называть каждого мужчину сударем. И вот как-то раз он обратился к старшему на «ты», а тот ответил, что если студиозус сделает это еще хоть раз, то он ему зубы выбьет. Но вместо этого преподаватель прогнал его из университета.
– Так, значит, в Оксфорде есть пуритане? – спросила Мэри-Эстер.
– Нет-нет, совсем нет, хотя, думаю, в Лондоне и в восточных графствах их много. Но Оксфорд, мадам, настолько благонамеренное заведение, что лучшего и пожелать нельзя, так что вы можете не опасаться, что меня там испортят.
Мэри-Эстер улыбнулась.
– Я уверена, что ты слишком хорошо воспитан, чтобы тебя можно было испортить. Но это – опасное племя, все эти рассадники сектантства и раздоров. Как бы мне хотелось, чтобы король был с ними потверже.
– О, король, я полагаю, счастлив, что каждый человек поступает в соответствии с велениями своей совести, пока его не потревожат так, чтобы он обратил на это внимание, – ответил Кит. – Но вот его советники – дело другое. Они все до одного пресвитериане, хотя мне и больно говорить это.
Мэри-Эстер покачала головой.
– И как раз тогда, когда мы уж решили, что избавились от церковных судов и церковного закона. Все, выходит, возвращается на круги своя.
– Здесь они бессильны, – утешил ее Кит. – Я твердо верю, что север не изменится никогда. Я чувствую себя так хорошо и спокойно, вернувшись сюда. Однако затронутая нами тема напоминает мне о другом вопросе: почему же мне понадобилось возвращаться? Я полагал, отец, что для завершения образования мне следует пробыть в Оксфорде еще два года.
И все обратили взоры к Эдмунду в ожидании его ответа. А он аккуратно положил свой нож рядом с тарелкой, потянулся за хлебом и, не поднимая глаз, сказал:
– Ты вернулся, чтобы занять место своего брата. Ричард поедет учиться в Оксфорд, а тебе предстоит взять на себя его обязанности до поры до времени.
Наступило молчание. Кит, мельком оглядевшись, понял, что этого не знал никто, кроме, быть может, Мэри-Эстер. Она выглядела серьезной, но спокойной. Дядюшка Амброз внимательно наблюдал за ней, а потом перевел взгляд на Ричарда, который выглядел ошеломленным. Хиро, опустившая глаза, едва только Кит посмотрел на нее, показалась ему довольной.
– Вы усылаете меня? – наконец, выговорил Ричард.
Эти слова напоминали скорее бессвязное шипение – настолько он был потрясен и разгневан. Эдмунд по-прежнему не поднимал глаз.
– Ты должен отправиться в университет. По крайней мере, на два года, возможно, и на более долгий срок. В зависимости от обстоятельств.
– Каких? – требовательно спросил Ричард.
На этот раз Эдмунд взглянул на него, холодно и тяжело.
– Я не позволю тебе задавать мне вопросы в такой неподобающей манере. Помолчи или выйди из комнаты.
Ричард резко встал, с такой яростью отпрянув от стола, что его табурет опрокинулся и откатился на метр, а нож со стуком упал на пол.
– Вы усылаете меня! – выкрикнул он, навалившись сжатыми кулаками на стол и свирепо глядя на отца. – О, теперь мне понятен ваш план: Кит, говорите, должен занять мое место, так? Ага, теперь я все понял: вы сделаете его наследником, а меня лишите того, что мне по праву принадлежит. И моего сына тоже, вы ограбите и его, что вы всегда и намеревались сделать. А как же со мной быть? Вы просто избавитесь от меня, тихонько отравите меня однажды ночью и…
– Ричард! – закричала Мэри-Эстер, достаточно решительно, чтобы остановить его, прежде чем он произнесет то, чего нельзя будет простить. – Довольно! Замолчи!
– Довольно, да, более чем довольно, – проговорил Эдмунд бесстрастно, и его спокойствие потрясало. – Тебе лучше всего отправиться в комнату отца Мишеля и поговорить с ним. А когда ты понесешь то наказание, которое он на тебя наложит, иди в свою комнату.
Ричард еще какое-то мгновение смотрел ему в лицо. Лица отца и сына были напряжены, одно покраснело от гнева, другое стало белым, однако глаза их так и не встретились. А потом Ричард со злостью оторвал свои руки от стола, смахнув при этом на пол тарелку и кубок. И пока еще раздавался звон, он вышел, не промолвив более ни слова. Эдмунд метнул выразительный взгляд на Патрика, я тот, оставив свое место у стены, последовал за Ричардом. Минуту в столовой царила мертвая тишина, а потом выступил Клемент, чтобы поставить табурет на место и подобрать с пола упавшие приборы. После этого трапеза продолжилась.
Глава 5
Когда обед закончился, семейство перебралось в новую гостиную, и Мэри-Эстер, улучив удобный момент, обратилась к мужу:
– Эдмунд… позволь, я схожу и поговорю с ним.
– С Ричардом? С какой целью?
– Чтобы убедить его, что это делается из самых лучших побуждений, а вовсе не для того, чтобы досадить ему. Думаю, мне удастся убедить его.
Эдмунд нахмурился.
– Он будет делать то, что ему велят, без всяких объяснений, обойдется.
Мэри-Эстер посмотрела на него снизу вверх, и в ее глазах заиграли веселые искорки.
– Ну, разумеется. Никто в этом и не сомневается, поэтому не надо так сурово смотреть на меня. Но разве ему что-то мешает охотно выполнять твои распоряжения?
Какое-то мгновение Эдмунд молчал, а потом кивнул.
– Что ж, очень хорошо, – спокойно произнес он.
Мэри-Эстер с благодарностью коснулась его руки, а спустя минуту он остался один. Наверху она нашла Патрика, лениво привалившегося к стене. При звуке ее шагов слуга поспешно выпрямился, и по молчаливому обмену взглядами с ним Мэри-Эстер поняла, что Ричард находится в своей спальне.
Он лежал лицом вниз, неуклюже распростершись на своей кровати, той самой, в которой спал с Джейн. Ричард не пошевелился и не оглянулся, когда вошла Мэри-Эстер, и даже когда она присела на краешек кровати подле него, он оставался неподвижным. С жалостью посмотрев на его напрягшуюся спину, Мэри-Эстер захотелось погладить его непослушные волосы. Но она отлично понимала, что об этом нечего и думать, и только спокойно сказала:
– Ричард, я пришла поговорить с тобой, – он не сделал ни единого движения, и она продолжала: – Я понимаю, что ты меня не любишь, потому что я не твоя мать. Что ж, если ты так сильно ее любил, это делает честь твоему сердцу. Но поверь, у меня нет никаких оснований не любить тебя или желать тебе дурного.
На сей раз Мэри-Эстер подождала ответа, и спустя минуту Ричард повернул лицо так, чтобы одним глазом взглянуть на нее.
– Чего вы от меня хотите? – проворчал он наконец.
– Может быть, ты выслушаешь меня и окажешь мне такую любезность – поверишь, что я говорю искренне? – спокойно спросила она.
Он снова отвернулся от нее, но все же пробормотал:
– Что ж… говорите.
– Ричард, – начала Мэри-Эстер, – ты законный наследник Морлэнда. В один прекрасный день этот дом и все имение, вообще все-все станет твоим, а после тебя перейдет к твоему сыну. Стало быть, то, что ты делаешь, волнует всех нас – вот поэтому твой отец более строг с тобой, чем с младшими мальчиками. А вовсе не потому, что он будто бы ненавидит тебя. Нет, потому, что он тебя любит. – Ричард пробормотал что-то. Она не смогла разобрать слов, но тон его был недоверчивым, и Мэри-Эстер продолжила: – Тебя и дома оставили, когда Кита отправили в школу, только для того, чтобы ты научился управлять имением. Но теперь твой отец полагает, что тебе также следует познать вкус университетской жизни, посмотреть мир – ты ведь кроме Йорка нигде и не бывал. Вот почему он отправляет тебя в Оксфорд. А через пару лет ты станешь образованным хозяином.
Мэри-Эстер помолчала. Ричард по-прежнему никак не отозвался на ее слова, но она почувствовала, что он ее слушает. Спустя минуту Мэри-Эстер спросила:
– Ричард, ты меня слышишь?
– Ага, – грубовато откликнулся он.
– И ты веришь, что я говорю тебе правду?
Этот вопрос был для него посложнее. После довольно продолжительной паузы Мэри-Эстер очень осторожно положила руку ему на плечо. Но Ричард яростно стряхнул ее.
– Да, – огрызнулся он. – Да-да-да! А теперь, будьте любезны, оставьте меня в покое.
Он рывком перекинул свое тело через кровать и уселся на ее противоположной стороне, спиной к Мэри-Эстер. Она спокойно поднялась и направилась к двери, но там на мгновение остановилась и оглянулась на пасынка. При виде такой одинокой, хрупкой фигуры ей до боли стало жаль его.
– Благослови тебя Господь, – проговорила она чуть слышно и вышла из спальни.
Услышав, как закрылась дверь, Ричард какое-то время посидел, не двигаясь, но потом его плечи затряслись, и он спрятал в ладонях лицо.
Овцы Морлэндов, пасшиеся на западных полях, предназначались для стола. К сентябрю они уже нагуляли такой жир на сытной летней траве, что с трудом могли подняться на ноги, чтобы уступить дорогу всаднику, который галопом несся прямо на них со стороны Хэрвуд-Уина. Грива Психеи сверкала на солнце, как золотая монета, а ее небольшие, но крепкие ноги настолько уверенно неслись даже по неровно растущей кормовой траве, что, казалось, лошадь просто летит, совсем не касаясь земли.
А Мэри-Эстер и не пыталась сдержать ее. Психея была не из тех лошадей, на которых легко скакать: она никогда не желала идти шагом, если можно было погарцевать, и не хотела гарцевать, если была возможность припуститься галопом, а между тем неторопливые куропатки, выпархивающие из-под ее копыт, могли заставить ее на метр подскочить в воздух. Но сидеть на Психее было легко, особенно если седок располагался по-женски, боком, и кобылка мчалась во весь опор. По навострившимся ушам Психеи Мэри-Эстер поняла, что кобылка приметила овец. Но поселившийся в Мэри-Эстер бесенок заставил ее еще чуть-чуть наклониться вперед и выдохнуть в ухо Психее ободряющее словцо. Шаг лошади увеличился. И когда самая ближняя к ним из овец, с запозданием встревожившись, принялась елозить по траве своим жирным задом, пытаясь подняться, Психея оторвалась от земли, перелетев через перепуганное животное, и беззаботно загарцевала дальше, уклоняясь от остальных овец отары.
На дальнем конце поля Мэри-Эстер удалось сдержать лошадь, и они, задыхаясь, подождали, пока их догонит остальная группа. Первым до них домчался Пес, принявшийся виться вьюном вокруг ног Психеи, что заставило ее загарцевать на месте. Потом появилась Руфь на своем гнедом Зефире, а кречет, тень, неистово рвался с ее кулака. Позади к седлу Руфи была приторочена дюжина небольших птиц – утренняя добыча Тени.
– Это опасно, – с укором сказала Руфь. – Вы так однажды переломаете ей ноги. Представьте, что она опустила бы ногу в какую-нибудь ямку или овца поднялась бы на минуту раньше?
Мэри-Эстер от души рассмеялась, сдерживая Психею, которая чуть было не попятилась от трепетавших крыльев кречета.
– Знаю-знаю, только ее ведь так трудно остановить… да она никогда и не опустила бы ногу неверно. По-моему, она вообще не касается земли.
Руфь с завистью посмотрела на златогривую лошадь. Хотя она и обожала своего Зефира, сравнение с Психеей было не в его пользу.
– И для близнецов это дурной пример, – продолжала Руфь. – Они ведь носятся тут повсюду, не разбирая дороги.
А те как раз появились на своих подобранных под пару лошадках. На некотором расстоянии позади близнецов степенно двигалась Мэри-Элеонора, ее сопровождали Нерисса и Клем, который держал сокола Мэри-Эстер. Все они возвращались с соколиной охоты из Хэрвуд-Уина.
– Вам повезло, что овцы такие неповоротливые, тетя Мэри, – крикнул Гамиль, подъехав к Мэри-Эстер и Руфи, – а не то вы попали бы в беду.
– Ну, будь овцы порезвее, я бы не стала этого делать, – рассудительно ответила Мэри-Эстер. – И кроме того, вы ведь не расскажете это вашему дяде, не так ли?
– А зачем рассказывать? – ухмыльнулся Га-миль. – Он и сам вас видел.
И он кивнул головой. Мэри-Эстер повернулась, вздрогнув, но Психея трижды прокрутилась на одном месте, прежде чем ее удалось остановить в нужном направлении. Да, теперь она и в самом деле видела, что повыше их, ближе к ручью, находилась группа всадников, среди которых без труда можно было различить Эдмунда по его росту и серебристым волосам.
Мэри-Эстер в притворном испуге хлопнула себя рукой по рту.
– Да, выходит, что видел. Что ж, мне лучше смиренно поехать к нему и получить заслуженный выговор.
– Если, тетушка, вы хотите изобразить смирение, то лучше идите пешком, – посоветовал Га-миль, – поскольку вам нипочем не удастся заставить Психею понурить голову.
Повинуясь легкому прикосновению Мэри-Эстер, лошадь беспечно загарцевала в сторону дальней группы всадников, так тряся головой, что ее украшения на уздечке, зазвенев, заиграли на солнце. Спутники Мэри-Эстер подстроились к ней.
– С ним какая-то лошадь, – заметила Руфь, прищурив глаза от яркого света. – А слуги держат в поводу пару жеребят… Да уж не Фею ли ведет мой дядя?
И в пылу любопытства она перевела Зефира на рысь. Гамиль искоса посмотрел на Хиро, которая в ответ только насмешливо приподняла бровь. Она, разумеется, не могла не заметить, что Гамиль начал ревновать ее к Киту, который проявлял к ней все больший интерес.
Эдмунд приветствовал свою супругу, как всегда, сдержанно, слишком заботясь о формальностях, чтобы упрекнуть ее, даже если бы ему этого и хотелось. Да, он и в самом деле вел в поводу Фею, а на вопрос Мэри-Эстер ответил:
– Я решил взять ее в Морлэнд на последние недели ее беременности. Хочу, чтобы она находилась поблизости, там, где я мог бы присматривать за ней. Пока стоит теплая погода, Фея может пастись во фруктовом саду.
– Она выглядит просто замечательно, сэр! – воскликнул Гамиль.
Осанка Феи по-прежнему была великолепной, глаза – ясными, а бока так и лоснились. Да, это была прекрасная лошадь, гнедая со слегка золотистыми гривой и хвостом. С первого взгляда можно сказать, что Психея – одна из ее дочерей.
– Для своего возраста она изумительна, – заметил Кит. – Ей уже двадцать один год, отец, да?
– Скоро будет двадцать два, – ответил Эдмунд. – Мне вручил ее мой отец в качестве свадебного подарка, когда я женился на твоей матери, тогда Фее было всего три года. Как я понимаю, у тебя выдалось хорошее утро, – добавил он, кивнув на связку битых птиц у седла Клемента.
– Этой добычи Джекобу хватит для отменного пирога, – сказала Мэри-Эстер, когда обе группы, соединившись, поскакали в сторону Морлэнда.
Руфь пристроилась к Киту, который слегка потеснил свою Болтунью, чтобы освободить для кузины место на тропе.
– А что это за жеребята? – поинтересовалась Руфь, показывая на двух молодых лошадей, которых вели слуги в конце кавалькады. – Вот этот, большой и рыжеватый, похож на Оберона.
Оберон был сыном Феи. Кит кивнул.
– А второй – это Святлячок. Отец хочет дать мне опробовать их обоих и выбрать того, который мне понравится больше, хотя, по-моему, он надеется, что я предпочту Оберона.
– Светлячок – отличная лошадь, – тоном знатока сказала Руфь. – А что же станет с тем, которого ты не выберешь?
Кит осмотрительно понизил голос.
– Его получит Гамиль.
– Ого, – удивилась Руфь. Кит смиренно поднял руку.
– Вполне естественно, что отец предоставил право выбора мне. Если Гамиль этого не понимает, значит, он болван.
– Он болван в отношении Хиро, – многозначительно добавила Руфь.
Кит, понимая, что близнецы находятся неподалеку у них за спиной, решил сменить тему разговора.
– Тучи собираются. Думаю, мы попадем под дождь. Хорошо, что ты успела поохотиться.
Дождь не прекращался всю вторую половину дня, и семья все время провела дома. А вечером стало так прохладно и сыро, что Мэри-Эстер пришлось растопить камины в длинном зале. Все собрались там с рукоделием или просто спокойно поиграть, прислушиваясь к журчанию дождя в водосточных желобах и отвратительно-пронзительным крикам павлинов. Эдмунд купил их, чтобы как-то сдержать нашествие лягушек из рва с водой. Всех охватило легкое беспокойство, и только Пес по-настоящему наслаждался жизнью, поскольку его хозяйка сидела там, где он мог за ней наблюдать, а собственное брюхо было обращено к пламени камина.
Дети все еще находились в классной комнате: с Амброзом, Фрэнсисом и Малахией занимался отец Мишель, а Мэри-Элеонора и Анна готовили уроки под присмотром Лии. В дальнем конце зала Гетта играла с Ральфом, которого она считала своей игрушкой, а Нерисса тем временем, поглядывая на них, что-то латала и штопала. Поблизости на табурете пристроился с чтением Гамиль, а Хиро, облокотившись на его плечо, делала вид, что читает вместе с ним, но глаза ее куда чаще обращались в сторону Кита. Девушка вообще чаще предпочитала стоять, чем сидеть, поскольку больное бедро не давало ей возможности сидеть подолгу.
А Кит, устроившись на одном из подоконников, чинил какую-то деталь конской упряжи. Рядом с ним сидела Руфь, время от времени помогая ему что-то сшивать и негромко переговариваясь с ним о лошадях. Эдмунд и Роб Гамильтон играли в шахматы, а Мэри-Эстер с Сабиной усердно трудились, с разных сторон подшивая новую напрестольную пелену для алтаря. Сабина уже сообщила ей, как движется их дело в суде, поскольку, несмотря на фантазии Ричарда, по этому вопросу между Эдмундом и Гамильтонами не было никаких разногласий.
– Так что теперь ничего больше сделать нельзя, пока не начнется зимняя судебная сессия, – завершила свой рассказ Сабина. – Ах, суды наши так медлительны, что порой мне даже становится интересно: вынесут ли они когда-нибудь хоть какое-то решение. А вот Роб говорит, что чем медленнее – тем лучше, потому что быстрое решение уж непременно оказалось бы не в нашу пользу. Я ничего в этом не понимаю. Ах, если бы не дети, бросили бы мы всю эту волокиту, но ведь должно же у них быть хоть какое-то свое имение. Нельзя же рассчитывать на то, что Эдмунд до скончания века будет их поддерживать.
– Да он нисколько и не возражает, – отозвалась Мэри-Эстер.
– Знаю-знаю, а вот Роб возражает. Он очень переживает, что для собственных детей у него нет ничего, кроме четырех маленьких домишек в Йорке. А этого им не хватит даже на чулки и кожу для сапог.
– Быть может, Хиро выйдет замуж за какого-нибудь богача, – с улыбкой заметила Мэри-Эстер.
Но Сабина, покачав головой, сказала:
– Деньги женятся только на деньгах. Без приличного приданого, да еще с ее-то покалеченной ногой… Вот только Гамиль сейчас… – она замолчала и осторожно посмотрела на Мэри-Эстер, словно раздумывая, благоразумно ли продолжать далее. Мэри-Эстер сделала вид, что не приметила этого взгляда и, не поднимая глаз от своей работы, сделала ободряющий жест. – Я вот как раз в последнее время думала, а каковы же планы в отношении Руфи. Ведь она с Гамилем одного возраста, и она – девушка вполне обеспеченная. – Мэри-Эстер никак это не прокомментировала, и Сабина продолжала. – От Зафании и Захарии, полагаю, в последнее время ничего не было слышно?
– Ничего, – ответила Мэри-Эстер. – Зафания, разумеется, остается опекуном Руфи, поэтому пока Малахия не достигнет совершеннолетия, видимо, Эдмунд должен решать судьбу Руфи и Нелл. Я, правда, догадываюсь, что он подумывает о том, чтобы Кит с Руфью составили партию…
Ее внимание привлекло какое-то движение поблизости, и Мэри-Эстер резко оборвала себя. Подняв взгляд, она увидела, что Руфь стоит у стола совсем неподалеку от них, выбирая новый кусочек шелка для своего рукоделия. Слышала ли она ее? Лицо девушки и впрямь слегка покраснело, но это могло быть следствием того, что она сильно наклонилась, да к тому же бедняжка Руфь заливалась краской часто – и по поводу, и без повода. Но в любом случае следовало переменить тему разговора.
– Мне что-то наскучила моя работа, – сказала Мэри-Эстер. – Дети скоро должны закончить свои занятия… Почему бы нам немного не послушать музыку, может быть, и потанцевать? Танец, думаю, взбодрил бы нас, как ты полагаешь, Сабина? Клем, – обратилась она к юноше, который в этот момент вошел в зал, чтобы помочь служанке подбросить в камин поленьев, – сходи-ка к отцу Мишелю и попроси его отпустить мальчиков поиграть для нас, а мы тут потанцуем. А Лии передай, что она может привести девочек – пускай посмотрят на наше веселье.
Амброз принес свою флейту, Фрэнсис – флажолет, а Малахия явился с корнетом. Мэри-Эстер тем временем заняла свое место у спинета, когда-то принадлежавшего Алисе. Они протанцевали несколько исполненных величия старинных танцев, пока дети не стали требовать более веселой музыки.
– А не сыграть ли нам хойт-кум-тойт? – спросил Амброз, делая паузу, чтобы перевести дух.
– Нет-нет, давай какое-нибудь попурри, всякую всячину! – закричал Фрэнсис.
– Или толли-полли! – тут же отозвался Малахия.
– Но вы же не можете одновременно и играть, и танцевать, – заметила Мэри-Эстер.
Отец Мишель поспешил на выручку.
– Если кто-нибудь из вас, мальчики, сбегает в мою комнату и принесет волынку, то я поиграю, а вы все потанцуете.
Инструмент был принесен в мгновение ока, и вскоре все включились в шумные сельские пляски, а «зрители» тем временем хлопали в ладоши и напевали старые слова давно знакомых песенок. Эдмунд с Робом продолжали невозмутимо играть в шахматы, словно ничего и не происходило вокруг них. Впрочем, было заметно, что нога Роба слегка притопывает под столом в такт музыке. Сабина, взяв за руку своего сына, заставила его стать с ней в пару. Он повиновался с неохотой, и Сабина сказала ему:
– Да не будь же ты таким глупым… Хиро нисколько не возражает, правда, мой цыпленочек?
– Разумеется, – отозвалась Хиро, но что-то в ее голосе так и привлекло к ней взгляд Кита.
Нет, никогда ей не суждено танцевать, и хотя девушка уже вполне свыклась с этим, но временами она жестоко страдала от своего увечья. Кит улыбнулся ей, и Хиро ответила ему улыбкой. Едва заметный намек в ее глазах привлек внимание Кита к Руфи, которую, как он понял, не подобало бы оставлять одну только на том основании, что она, видите ли, некрасива. Кит подошел к Руфи, степенно поклонился, взял ее руку, и глаза девушки так и заискрились от удовольствия, что стало наградой для юноши.
Он желал ее общества, он пригласил ее на танец, он разговаривал с ней и постоянно уделял ей внимание. Наконец она случайно услышала слова тетушки Мэри о ней. Руфь чувствовала себя наверху блаженства. С тех пор как она впервые увидела Кита, Руфь безнадежно и мучительно влюбилась в него, да-да, мучительно, потому что она понимала: такой неуклюжей и невзрачной, как она, нипочем не завоевать сердце красивого и умного юноши. Но шел месяц за месяцем, и Руфь стала думать, что, быть может, и ей улыбнется счастье. Кит часто старался ей внушить, что она вполне привлекательная девушка, явно искал ее общества и, похоже, получал удовольствие от бесед с ней. Возможно, за ее внешностью он смог разглядеть те ценные достоинства, которые таились внутри. Руфь танцевала с ним, и ее лицо хорошело от надежд. Кит улыбался, видя, как она оживлена: он был рад внести в ее жизнь немного радости и очень хотел бы сделать то же самое и для Хиро. Они все кружились и кружились, и пока Руфь наблюдала за Китом, а тот – за Хиро, Гамиль, страдая, внимательно следил за этой троицей.
Когда все наплясались до изнеможения, слуги внесли освежающие напитки, и Кит решил воспользоваться ситуацией, чтобы ускользнуть из зала и посмотреть, как там устроились два жеребенка. А когда все собрались вокруг буфета, никем не замеченный Гамиль выскользнул следом за ним, нагнав его уже на дворе. Кит вздрогнул, когда тяжелая рука, схватив его за рукав, резко развернула кругом. А при виде разгневанного лица Гамиля сердце у юноши и вовсе упало.
– В чем дело, кузен? – миролюбиво спросил он, надеясь умерить его гнев. – Моей руке, между прочим, больно.
– Погоди, будет больно не только твоей руке, если ты не оставишь мою сестру в покое, – прорычал Гамиль.
– Оставлю ее в покое? В каком смысле?
– Ты расстраиваешь ее, и я не стану этого терпеть.
– Она совсем не выглядит расстроенной.
– Я же видел, как она наблюдала за тобой, когда ты танцевал с Руфью. Оставь ее в покое!
– Так кого же оставить в покое? Руфь? Гамиль попытался схватить Кита за горло, но тот железной хваткой перехватил его руку, и они так и стояли, сжимая друг друга, равные по силе соперники, хотя Кит был выше и старше Гамиля.
– Нечего смеяться надо мной! – в отчаянии проворчал Гамиль.
– Да я и не смеюсь, Гамиль, поверь мне, но у тебя путаница в голове, ты, похоже, сам не понимаешь, чего хочешь. Ты не уверен, чем же я расстраиваю твою сестру – тем, что уделяю ей внимание или наоборот.
– Я-то знаю, чего хочу, и знаю, чего хочешь ты. Ты хочешь вклиниться между нами, только я этого не позволю! Я о ней забочусь с детства, и буду заботиться до скончания наших дней.
– А ее мнение тебя не интересует? – невинным тоном спросил Кит.
Гамиль с яростью вырвался из его рук и отступил назад.
– Наши мнения совпадают. Ты ей не нужен: она всегда была со мной и всегда останется со мной. Так что держись от нее подальше, а не то…
И его рука двинулась к камзолу, где он прятал свой маленький нож. Сердце Кита так и жгло от жалости к Гамилю, однако он твердо сказал:
– А не то – что? Убьешь меня? Но тебе надо быть уверенным, не так ли, что, убив меня, ты сделаешь именно то, чего хочет и она.
Слова попали в цель, и хотя Кит с сожалением нанес кузену такой удар, сказать это было необходимо. Не говоря больше ни слова, Гамиль отвернулся и направился в дом.
В девять часов священник отслужил последнюю мессу, и после нее семейство разошлось по спальням. Но при выходе из часовни Кит остановил своего отца и негромко попросил его о беседе с глазу на глаз. Эдмунд кивнул и первым пошел в комнату управляющего. Он покидал часовню одним из последних, поэтому никто не заметил их мимолетного разговора, кроме Руфи, задержавшейся в зале в надежде перекинуться с Китом несколькими словами. Когда она увидела, как он обращается к своему отцу, а потом удаляется вместе с ним, щеки ее так и запылали от волнения и счастья, ибо она не сомневалась: речь пойдет о браке и ни о чем другом! Руфь, взбежав наверх, бросилась в постель, но прошло довольно много времени, прежде чем ей удалось успокоить свои взволнованные мысли и уснуть. Да ей и в самом деле вовсе не хотелось спать: сон казался расточительной тратой этих счастливых часов.
Утро следующего дня выдалось прекрасным, мир выглядел заново рожденным, омытый дождем, что был накануне. Небо отливало прохладной осенней синевой, Обещая, что попозже возобновится жара. Вошла служанка Эллен, чтобы одеть Руфь и Мэри-Элеонору, однако Руфь она обнаружила уже одетой. Девушка стояла у окна и негромко напевала, чтобы не разбудить Нелл. Напев был немелодичным: у Руфи совсем отсутствовал музыкальный слух.
– Что ж, мисс, я рада, что вы в хорошем настроении с утра.
Руфь никогда не отличалась добрым нравом, и они с Эллен нередко ссорились не на шутку.
– А почему бы мне не быть в хорошем настроении? – весело спросила Руфь. – Денек, видно, будет восхитительный.
– Да, это уж точно, лучше и пожелать нельзя, – отозвалась Эллен, многозначительно кивая в такт своим мыслям. Обойдя вокруг постели, она стянула покрывало со спящей Нелл. – Ну, мой ягненочек, пора подниматься, да и помолиться не мешает. Вы уже помолились, мисс Руфь? Ручаюсь, что еще нет.
– А вот и помолилась, – ответила Руфь и, мурлыча какую-то мелодию, прошлась в танце перед окнами.
Эллен на минутку перестала будить спящего ребенка и, внимательно посмотрев на Руфь, сказала:
– Ишь как вы развеселились. Во всяком случае, держитесь вы правильно перед тем, как услышать эту новость, ваше поведение все одобрят.
– Какую новость? – спросила Руфь, остановившись и прижав руки к груди, чтобы сдержать трепещущее сердце.
Эллен загадочно улыбнулась и покачала головой.
– Это еще неизвестно. Хозяин пока нам не сообщил. Но что-то уж верно будет объявлено сегодня… или я сильно ошиблась. И раз уж вы помолились, то вам лучше всего умыться и расчесать волосы.
Итак, всех ожидает какая-то новость! Руфь думала об этом с радостью. Выходит, что-то будет сказано сегодня. Ну что за восхитительный день! Толком не понимая, что делает, Руфь проплыла к маленькому туалетному столику, достала гребень из слоновой кости, который много лет назад привезли ей с Востока ее братья, и принялась расчесывать свои густые рыжие волосы, грубые, тусклые и жесткие, словно лошадиная грива. Мечтательно посмотрев на свое отражение в маленьком блестящем серебряном зеркальце, приставленном к стене, она увидела, как это безмолвное, подернутое рябью стекло смягчает ее черты, выгодно показывая блеск ее глаз и этот новый изгиб ее улыбки… «Да, он прав, – подумала Руфь, на миг перестав приводить в порядок свою гриву. – Конечно же, я не так уж плоха».
