Текст книги "Чернильный орешек"
Автор книги: Синтия Хэррод-Иглз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)
– Ну-ну, мисс, что вы замерли там, словно в обмороке? Давайте-ка, пошевеливайтесь! – резко прикрикнула Эллен, грубо врываясь в ее мечты. – Такими робкими движениями вы их никогда не расчешете.
Руфь встряхнулась и принялась за дело, энергично погружая гребень в копну волос, своими усилиями вызывая их легкое потрескивание.
В этот день состоялись и другие разговоры. Беседа Эдмунда с Робом не привлекла особого внимания, поскольку они частенько обсуждали дела за закрытыми дверьми. Не вызвала интереса и беседа Роба с Хиро: ему удалось сделать это неприметно, пока Хиро сидела на большой прогулочной тропе, наблюдая, как Гамиль стреляет из лука на стрельбищном валу.
– Я хочу немного поговорить с тобой, моя милая, – начал Роб, подсаживаясь к ней на каменную скамью. Хиро обратила к отцу такие выразительные глаза, что он улыбнулся и, коснувшись ее пылающей щечки, продолжил: – Возможно, ты уже догадываешься о том, что я хочу сказать, а? Ага, судя по твоему порозовевшему личику, думаю, что я угадал. Один молодой человек просит твоей руки, и я должен узнать, примешь ли ты это предложение.
Губы Хиро приоткрылись, но она так и не смогла найти слов. Роб снисходительно улыбнулся.
– Я собирался сказать, что хотя это и превосходная партия, признаюсь честно, даже лучше, чем я мог надеяться, учитывая то, что приданого у тебя нет, ты все-таки не должна выходить за него замуж, если это тебе не по душе. Но я вижу, что в моих словах нет необходимости. Ты любишь господина Кита, моя голубушка?
– Да, сэр, – только и смогла выдавить из себя Хиро, да и то едва слышно.
– Что ж, рад это слышать, ибо он – превосходный молодой человек, а тебе станет прекрасным мужем. Так я могу сообщить Эдмунду, что ты согласна, да? Ладно, значит, решено, и я очень рад этому, моя детка.
Роб уже собирался оставить дочь, когда Хиро, приведя в порядок свои перепутанные мысли, ухватила его за камзол.
– Папа, подожди, – настойчиво произнесла она. Роб снова присел, с удивлением глядя на нее.
Глаза Хиро были устремлены в сторону стрельбищного вала, и когда Роб проследил за направлением ее взгляда, он начал догадываться, что она сейчас скажет.
– Папа, нельзя ли сохранить это в тайне, пока я не поговорю с Гамилем? Ему… ему не понравится такая перемена в моей жизни, и я должна сама все рассказать ему. Нельзя, чтобы он услышал это от кого-то другого.
Роб медленно кивнул.
– Как пожелаешь. Думаешь, он может причинить какое-то беспокойство?
– Не знаю. Он будет расстроен.
– И когда же ты сообщишь ему? Хиро прикусила губу.
– Лучше будет, если прямо сегодня днем. Мы должны с ним съездить в Уотермилл. Вот я ему и расскажу, когда мы будем одни.
Роб слегка похлопал ее по руке.
– Поступай, как считаешь нужным, моя милая. Сожалею, что такой день будет для тебя хоть чем-то омрачен. Но Гамиль – парень благоразумный. Он поймет, что все это делается для твоего счастья. Ладно, предоставляю это тебе. Дашь мне знать, когда дело завершится.
Хиро сообщила новость брату, когда они скакали мимо Тен Торнз в сторону Северных полей. Их лошади брели с ненатянутыми поводьями и, вытянув шеи, наслаждались солнечными лучами. Негромкий голос Хиро не прерывался ничем, кроме мягких ударов лошадиных копыт по дерну или их случайного позвякивания о какой-нибудь камушек да скрипа седельной кожи. В этой послеполуденной жаре даже птицы смолкли. И Гамиль тоже хранил молчание во время ее рассказа. Хиро только видела, как белеет его лицо, как напрягаются губы.
– Я попросила папу оставить нашу беседу в секрете, пока я не поговорю с тобой: я хотела сама сообщить тебе…
– Весьма любезно с твоей стороны, – резко отозвался он.
Хиро с мольбой посмотрела на него, но он не поднял на нее глаза.
– Гамиль, ну пожалуйста, не сердись. Я не хочу, чтобы тебе было больно, и не понимаю, почему это происходит, но вижу, что ты страдаешь.
– Ах, ты не понимаешь? Нет, должно быть, все-таки понимаешь, а иначе с какой стати ты решила, что должна рассказать мне об этом сама? Выходит, он все же добился своего, этот молодой господин Кристофер, – с горечью продолжал он. – Господину Морлэнду удалось отобрать у меня сестру. Что ж, вполне в духе Морлэндов, не так ли? Они считают, что имеют право на все, чего только ни пожелают. Хозяева мира!
– Гамиль, ну почему ты считаешь, что он отбирает меня у тебя? Как он может это сделать? Пожалуйста, не говори таких вещей. Я твоя сестра, мы же с тобой близнецы, как может мое замужество что-либо изменить?
– Ты была моей сестрой, – произнес он, наконец, посмотрев на нее, и Хиро даже вздрогнула от боли в его глазах. – И тебе всегда хватало этого, пока не появился он. А теперь тебе только он и нужен. Он займет мое место, отныне он станет для тебя главным в жизни.
– Неправда! – закричала Хиро. – Ты всегда будешь главным для…
– Так тогда не выходи за него замуж! Скажи, что не хочешь выходить за него!
Хиро молчала, беспомощно уставившись на брата.
Снова отвернувшись от нее, Гамиль в гневе воскликнул:
– Вот видишь! Не желаешь от него отказываться! Ты скорее откажешься от родного брата!
– Но почему мне нужно от кого-то из вас отказываться? С какой стати должен быть такой выбор? – плакала Хиро.
Гамиль горько рассмеялся.
– О, выходит, ты уже переняла у него эту черту? Ты хочешь всего полной мерой, как истинная Морлэнд. На сей раз, даже если он и последний, тебе этого не удастся. Ты выбрала его – так вот и пользуйся им теперь.
С этими словами он пришпорил свою перепугавшуюся лошадь, припустив ее галопом, чем заставил Златогривого даже попятиться от удивления. Пытаясь удержать своего скакуна, Хиро крикнула вслед брату:
– Гамиль! Куда ты? Гамиль!
– К дьяволу! – пронзительно выкрикнул он через плечо.
В этот вечер в доме царила напряженная атмосфера. Хотя подобное и казалось невероятным, Хиро и Гамиль, похоже, поссорились, поскольку девушка возвратилась одна и сбивчиво объяснила, что брат остался переночевать в Уотермилле, чтобы составить компанию Сабине. И никаких объявлений так и не было сделано. Руфь, встревоженная и озадаченная, размышляла о том, что же произошло. Ведь, конечно, дядя Эдмунд не мог возражать? Но тем не менее, Кит в течение всего вечера так ни разу и не посмотрел на нее. Нет, она должна, должна поговорить с ним и все выяснить. Ее глаза постоянно следили за кузеном, и когда все расходились по своим спальням, он все же обратил на нее внимание, взглянув несколько озадаченно, что девушка, естественно, истолковала на свой лад.
Руфь нарочно задерживалась в зале, а потом на лестнице и, наконец, была вознаграждена, увидев, как он проскользнул в длинный зал. Она выждала еще немного, удостоверилась, что никого нет поблизости, а потом, задув свою свечу и поставив ее на пол, тихонько прошла к другой двери в зал и прошмыгнула внутрь. В длинном зале то место, где стояла Руфь, слабо освещалось догорающим камином, а в другом конце был виден тусклый, мерцающий свет свечи, которую заслоняла рука. Руфь разглядела профиль Кита. Она двинулась было к нему, но тут же замерла: он убрал руку от слабого пламени свечи, и в ее усилившемся отблеске Руфь увидела, что он был не один.
В дверях стояла Хиро, и Руфь вначале с недоумением, а потом с ужасом наблюдала, как Кит шагнул к ней и, поколебавшись, положил ей руку на плечо и поцеловал слегка повернувшееся к нему лицо.
– Так, стало быть, это означает «да»? – негромко произнес Кит.
Лицо девушки потянулось к нему, словно цветок к солнцу.
– А ты мог в этом сомневаться? – спросила она.
– Но твой брат…
– Я ему рассказала. Мне хотелось бы, чтобы он воспринял это по-иному, но тут уж я ничего не могла поделать. Ты не думай об этом, Кит. Это – моя забота, а не твоя.
– Любая твоя печаль отныне и моя тоже. О, дорогая…
И он опустил свечу на буфет позади себя, чтобы обнять Хиро и привлечь к себе.
– Я люблю тебя, – едва слышно проговорила она.
Довольно долго они стояли неподвижно, и в полумраке зала казалось, что их тела составляют единое целое. Во всяком случае, незримому для них наблюдателю трудно было что-то разобрать. Руфь стиснула руки и сильно прикусила губу, не замечая боли, хотя уже ощутила соленый вкус крови, тонкой струйкой побежавшей в рот. А когда Хиро, наконец, пошевелила головой, чтобы снова поднять взгляд на Кита, пламя свечи отбросило свет на блестящие белокурые волосы девушки, и Руфь увидела, как его рука, появившись из тени, коснулась щеки Хиро. Это было сделано с такой нежностью, что у Руфи перехватило дыхание от отчаянных усилий не разрыдаться в полный голос.
– О, дорогая моя… – Голос Кита, хотя и тихий, вполне отчетливо долетал до Руфи через темную комнату. – Я люблю тебя всем сердцем, всей душой. Все во мне, все, что у меня есть, отныне твое, все-все: мои руки, чтобы держать ими тебя, мое тело, чтобы согревать тебя, мой язык, чтобы возносить тебе хвалу, моя острая шпага, чтобы защищать тебя… и моя жизнь, чтобы служить тебе, Хиро. Бери меня, моя дорогая, и держи покрепче…
Голос его прервался, и голова склонилась к лицу, которое он все еще держал в ладонях. И когда оба эти лица встретились, Руфь, не в силах более переносить этой муки, крепко зажала рукой губы и, спотыкаясь, бросилась вон из комнаты, уже не беспокоясь, что они могут услышать ее. Оказавшись за дверью, она в темноте сшибла ногой свой подсвечник и, всхлипывая, на ощупь пробралась вниз по лестнице, потом – через холл. Повинуясь животному инстинкту, девушка искала какое-нибудь укромное местечко потемнее, чтобы укрыться там и зализать свои раны. Руфь толком не понимала, куда идет, но ей показалось правильным, что в конце концов она очутилась в конюшнях. Зефир спал в своем стойле, слегка приподняв заднюю ногу и свесив голову, но он, похоже, не был возмущен тем, что его разбудили. Руфь проскользнула поближе к коню, в изголовье его стойла, прислонилась к шее Зефира, и ее горячие слезы закапали на его гриву. Он слегка переместился, приспосабливаясь к ее тяжести, но больше не двигался, разве только для того, чтобы время от времени с нежностью легонько толкнуть ее своей мордой. Зефир испытывал легкое любопытство по поводу этого соседства, но совсем не беспокоился.
И слезы, наконец, прекратились. Лицо Руфи опухло и воспалилось, она чувствовала себя отвратительно, испытывая горький и мучительный стыд за то, что так обманулась, что тщеславие так подвело ее – и все это наполняло душу девушки безысходной тоской. Как вообще ей могло прийти в голову, что он полюбил ее? Ее, безобразную, никем не любимую, нежеланную? Нет-нет, никому и никогда она не будет нужна, а Кит… Кит теперь женится на Хиро, хорошенькой и любимой всеми. Руфь думала о тех словах, которые она слышала, о выражении лица Хиро, когда Кит обнял ее, и боль в ее сердце все росла и росла. Ей пришлось постоять, не двигаясь, привалившись к спокойному, все понимающему Зефиру, пока эта боль не отступила и в сердце осталась лишь пустота.
Да, пустота. Пустые, напрасные надежды, тщетное томление по тому, чего у нее никогда не будет. Она внезапно с особой остротой представила себя: нескладная и невзрачная молодая женщина в измятом платье, да-да, уродина с покрасневшим, опухшим лицом, рыдающая, уткнувшись в гриву своего дремлющего скакуна. Вот смех-то, не правда ли? Что ж, она могла бы и посмеяться, но посмешищем для других, хвала Господу, она не станет. Ведь ни единая душа не знала о ее надеждах, а теперь никто уже и не узнает. Она будет блюсти свою гордость, раз уж у нее нет ничего другого. И больше никогда, никогда она не будет настолько глупа, чтобы еще раз влюбиться. Потому что она не желает больше испытывать такую боль!
Руфь говорила все это Зефиру, нежно гладя животное в благодарность за его терпение… А потом она побрела обратно в дом. Теперь она молила Господа лишь о том, чтобы добраться до своей постели никем не замеченной и найти забвение в сне. А вот завтра…
И видение этого завтра, с которого начнется ее новая жизнь, пустая и никчемная, сделало шаги Руфи шаткими. Ей понадобилось призвать на помощь всю свою волю, чтобы сдержать новый поток рыданий и твердым шагом двинуться дальше по темному дому.
Глава 6
Кит и Хиро поженились весной, в 1633 году. Венчание состоялось в часовне Морлэндов, в присутствии лишь родителей жениха и невесты. Это было сделано из-за увечья Хиро, однако родственники, друзья, соседи и слуги не остались в стороне от этого события: ранним утром была отслужена месса, а потом началось многолюдное торжество, на которое, похоже, собрались все йоркширцы. И поскольку день, на удивление, выдался просто замечательным, то и празднование бракосочетания проводилось главным образом на открытом воздухе – в садах и в парке. Разумеется, не обошлось и без обильного пира: ради такого случая вырыли специальную яму, в которой зажарили целого быка, а мастерство Джекоба разыгралось до такой степени, что накрытые перед домом столы ломились от изысканных кушаний. Играли музыканты, гости танцевали и пели. Проводились игры на все вкусы, включая, разумеется, забавы вокруг майского дерева[10]10
По старинному английскому обычаю, 1 мая вокруг символического столба, украшенного цветами и лентами, водят хороводы и танцуют. Этот столб и называется «майским деревом»
[Закрыть]. Желающие помериться силой могли состязаться в борьбе и стрельбе из лука. А крепостной ров стал местом яркой водной феерии. И через все это Кит провел молодую жену, мгновенно появляясь с ней там, где собиралось больше всего народу и царило веселье. По мнению всех присутствовавших, Хиро была прекрасна как ангел Божий в своем подвенечном платье из бледно-желтого атласа, богато украшенном кружевами. В ее длинные золотистые локоны были вплетены белые и желтые цветы, она повсюду скакала на маленьком белом пони, грива и хвост которого были переплетены позолоченными ленточками, а на шее у него красовалась гирлянда из желтых и белых цветов. Так придумал Кит: он не смог бы вынести, чтобы гости увидели Хиро хромающей и, возможно, принялись бы ее жалеть. И вот она гордо парила над всеми, словно королева на белом коне. А если бы свадьбу пришлось справлять в помещении, то Кит предусмотрел и это. Тогда Хиро несли бы на пышно украшенных носилках.
И только одно омрачало для Хиро эту свадьбу – отчужденность ее брата. После того дня, когда Га-миль умчался в Уотермилл, она не видела его почти неделю. И эта неделя показалась самой длинной неделей в ее жизни, ибо Хиро никогда не разлучалась с Гамилем надолго с самого их рождения. А потом он, наконец, вернулся и попросил у нее прощения, даже пожелав при этом счастья, однако держался с ней неловко и сдержанно – словом, было ясно, что хотя Гамиль и смирился с неизбежным, он не смог простить Хиро то, что она предпочла ему другого мужчину. Гамиль пробыл в Морлэнде немного, и когда он собрался в путь, Хиро стала возражать.
– Надеюсь, ты не собираешься уехать снова?
– Я возвращаюсь в Уотермилл. Отныне я буду жить там вместе с Сабиной. Ей нужна моя помощь в управлении имением.
– Но, Гамиль, ты и мне нужен.
– О нет, клянусь Пресвятой Девой, я тебе не нужен, – гневно воскликнул он. – У тебя есть другой. Я ведь тебе уже говорил: ты не можешь получить всего. Ты выбрала его – вот и довольствуйся этим теперь!
– Но… Ты совсем не хочешь больше жить здесь? – в замешательстве спросила Хиро.
– Нет, не хочу: я не могу жить рядом с тобой и с ним. Я желаю тебе благополучия, надеюсь, что ты будешь счастлива, но я не хочу видеть вас вместе. Такого мне не перенести.
Вот так он и уехал, и Хиро не смогла заставить его изменить свое решение. И с той поры Гамиль жил в Уотермилле, и она почти не видела его. Хотя Гамиль и приехал на свадьбу, новобрачных он сторонился, и Хиро узнала о присутствии брата, только перехватив его случайный быстрый взгляд с весьма почтительного расстояния. Кит пытался утешить ее, говорил, что в конце концов Гамиль образумится и вернется в Морлэнд, но только Хиро мало верила его словам, хотя и очень надеялась, что муж окажется прав.
Под конец этого бесконечного дня новобрачных проводили на покой под веселый гомон собравшихся. Они направились в главную спальню, которую должны были занимать всю первую неделю своего супружества. Киту в гардеробной прислуживал Патрик, а тем временем в спальне Лия раздевала Хиро, облачив ее затем в ночную сорочку и расчесав ей волосы. Вся комната утопала в цветах, и воздух был напоен их душистым ароматом и медовым запахом свечей из пчелиного воска. Хиро терпеливо стояла, пока Лия расчесывала ее волосы, и смотрела на гобелен с вышитым на нем единорогом, висевший на стене, напротив кровати. Белый единорог ярко выделялся на темном фоне ковра и длинных черных волос изображенной на нем девушки, которая показывала диковинному зверю его отражение в зеркале.
Проследив за взглядом Хиро, Лия пояснила:
– Это свадебный подарок одной из невест Морлэндов, Бог знает сколько лет тому назад. И она тоже спала в этой самой постели.
– Прямо здесь? А это она на картине?
– Очень может быть. Они же почти все были черноволосыми, Морлэнды.
– А правда, что единороги подходят только к девственницам? – поинтересовалась Хиро. – Как ей, вероятно, было грустно расставаться с ним, когда она вышла замуж.
Лия быстро взглянула на девушку и коснулась ее руки.
– Хм… руки-то у тебя холодные как лед. Боишься, видно, мой ягненочек, а?
– Немножко, – призналась Хиро. – Но главное, что… я не уверена… только чувство какое-то слегка печальное, а ведь такого быть не может: я же так счастлива. Я правда люблю его, Лия, правда!
– Да знаю я, что любишь, ягненочек, знаю. Знаю и то, что ты чувствуешь – все это совершенно правильно, так и должно быть. Во всех наших поступках, которые делают нас счастливыми, есть немного печали, и это длится с тех пор, как мы покинули райский сад. Но ты не бойся. Твой супруг о тебе позаботится.
– Мой супруг, – с удивлением повторила Хиро. – Как необычно это звучит.
И в этот миг послышался легкий стук в дверь. Хиро вздрогнула. Лия вопросительно посмотрела на нее, и девушка кивнула. Служанка пошла открывать дверь гардеробной. В спальню вошел Кит, но тут же остановился, с пересохшим ртом, устремив взгляд на Хиро. Лия, удовлетворенно улыбнувшись себе под нос, вышла, закрыв за собой дверь.
Прошло, казалось, много времени, прежде чем Кит пересек разделявшее их пространство, но и после этого он в молчании остановился перед Хиро. А потом Кит странно улыбнулся чуть заметной, степенной улыбкой, которая, похоже, шла не от веселья, а от благоговейного трепета. Протянув руку, он приподнял один из шелковистых локонов Хиро и нежно погладил его.
– Ты прекрасна, – выговорил он, наконец. – Я вообще-то не это собирался сказать, но теперь, когда я смотрю на тебя, мне трудно подобрать слова, чтобы выразить свои чувства.
Хиро слегка кивнула.
– Я знаю.
– Знаешь? В самом деле? Хиро, а ты поймешь, если я признаюсь тебе, что мне как-то невесело, хоть счастье и переполняет сейчас все мое существо? Я чувствую… у меня довольно мрачно на душе и… страшно. Нет-нет, не страшно, но только… – он беспомощно пытался найти нужное слово, но не мог.
Хиро снова заговорила;
– Я знаю.
Кит внимательно изучил ее лицо.
– Да, ты знаешь, – подтвердил он, наконец, и это, кажется, успокоило его. Улыбнувшись уже более раскованно, Кит добавил: – Сегодня ты невеста. Какое прекрасное слово, но всегда ли оно было таким или это ты сделала его прекрасным? А ты, кстати, не танцевала на своей свадьбе.
– Я никогда и не танцую на свадьбах, – отозвалась она, с удивлением наблюдая за выражением его лица.
– А невеста должна танцевать на собственной свадьбе. Да-да, ты должна потанцевать, хотя бы раз.
Кит обнял Хиро за талию, а она положила руки ему на плечи. Слегка приподняв ее, Кит в величавом танце заскользил по полу, неся Хиро по воздуху и чуть слышно напевая, так тихо, что мелодия терялась в нежных тенях спальни. Она доверчиво прижалась к нему, качаясь, когда качался он. Хиро не отрывала от него глаз, а когда Кит увидел, что их выражение с каждым мигом меняется, он, не переставая танцевать, добрался до края кровати и нежно опустил на нее жену.
Он посмотрел на нее сверху вниз, изучая ее лицо, а потом негромко сказал:
– Не печалься. Печаль больше подходит для конца, а это – начало.
Кит оставил ее на минуту, чтобы задуть все свечи, кроме одной – той, что была в изголовье кровати. И тени сразу же сгустились и поползли вперед, и огромная комната съежилась до круга медового света, в котором лежала она, а белый единорог скрылся в этой темноте.
Шоуз был старым, темным, сырым и неудобным домом, построенным еще в те дни, когда-то и дело трубили сигнал тревоги и жизнь человека могла зависеть от того, насколько малы его окна и прочны стены. На протяжении полутора веков этот дом принадлежал Библейским Морлэндам, а его преуспевающие хозяева так много времени проводили в море и так мало – дома, что для усовершенствования старого здания не делалось почти ничего. Алетея Чэпем, мать Руфи, распорядилась, чтобы оконные проемы застеклили, а дымовые трубы перестроили, но когда она и Неемия с интервалом в несколько месяцев умерли, близнецы, Зафания и Захария, находились в морском плавании, поэтому все нововведения на этом и закончились.
Служанка Эллен с радостью оставила этот дом, вместе со своей молодой хозяйкой, сменив его на пышность и комфорт Морлэнда, но когда от Зафании пришло письмо, содержавшее кое-какие указания для управляющего, Эллен поспешно вызвалась сходить в Шоуз и все передать. Ее хозяйки в ней не нуждались: Руфь отправилась на соколиную охоту, а Нелл помогала Мэри-Эстер сортировать белье для ежегодной стирки. А денек для прогулки был просто замечательный. Впрочем, куда убедительнее всех этих причин послужило то, что как раз расположения этого управляющего, Перри, Эллен и домогалась вот уже два года, надеясь вскорости поставить перед ним вопрос ребром.
Мэри-Эстер спросила Эллен, не желает ли она слегка отклониться от своего пути и передать также сообщение судье в Твелвтриз.
– Я понимаю, что это продлит твое путешествие, – сказала она извиняющимся тоном. – Может быть, тебе лучше поехать верхом? Не хочешь взять нашего мула?
– Нет, мадам, – быстро ответила Эллен. Еще бы: у этого мула был ужасно вздорный нрав. – Не так уж я и привередлива, как кажется. Тут всего-то пара шагов туда, пара – обратно.
Прогулка и впрямь оказалась приятной. На полях было тихо: большинство мужчин находились на торфянике или отправились к воротам Тен Торнз, где были сооружены два загона для клеймения овец. И все же время от времени она проходила мимо работавших мужчин или молодых женщин, присматривавших за коровами, и это, конечно, было достаточным поводом, чтобы остановиться и поболтать. Сама Эллен была родом из Шоуза и знала там каждого вплоть до самых городских стен.
В Твелвтриз она поинтересовалась, где ей найти судью, на что ей ответили, что он, мол, находится на конском выгуле при доме «вместе с молодым хозяином», и с помощью этой путеводной нити Эллен вскоре добралась до нужного места. У ограды выгула толпилось множество конюхов и прочих слуг – да, по сути дела, все, в ком не было крайней нужды в доме, – и глаза всех собравшихся были устремлены на истоптанную грязную середину огороженного выгула, где Кит энергично сражался с жеребцом Обероном. Шерсть коня потемнела от пота и пыли, а грудь его была белой от взмыленной пены, но животное еще и не думало сдаваться. Как раз в тот момент, когда подошла Эллен, Оберон вновь сбросил своего хозяина на землю, и по толпе зрителей пронесся сочувственный вздох. Кит тяжело поднялся на ноги, сразу было видно, что ему много раз уже довелось близко пообщаться с этой жесткой, плотно утрамбованной землей.
Пока Оберон рысцой вертелся вокруг этого пятачка, вздернув голову и выкатив побелевшие глаза в сторону Кита, который упрямо и терпеливо шел за ним по пятам, выжидая новой возможности вцепиться в болтающийся повод, стоявший рядышком с Эллен конюх сказал:
– Да, скоро ему придется уступить, не хочется, а придется.
– Кому? – спросила Эллен. – Коню или хозяину?
Конюх угрюмо посмотрел на нее.
– Я-то знаю, кто уступит первым, только вот когда же это кончится-то? Этот хозяин-то не пользуется ни кнутом, ни стрекалом, ни стреножить жеребца, понимаешь ли, не желает, ни жилу пережать… И еще никого, видишь ли, не подпускает помочь себе.
Эллен уставилась на него в изумлении.
– Так как же он тогда собирается сломить его? – спросила она.
Конюх посмотрел на нее мрачнее прежнего.
– Он говорит, что и так с ним справится. Говорит, что не станет ломать его норов, а умаслит его любовью. А если, говорит, этот конь не пожелает его по доброй воле, то и ему он совсем не нужен. Да уж, тут никакого терпения не хватит… Я-то хорошо знаю, кто вбивает эти мысли в голову хозяину, а много ли радости это ей принесет, когда она овдовеет из-за такого упрямства, а?
Эллен внимательно следила, как Кит настигает Оберона и останавливает его, успокаивая. На этот раз передние ноги жеребца задрожали, Эллен увидела, что уши Оберона как бы поползли в стороны – в этаком жесте готовности к компромиссу. Покорить коня любовью? Что ж, это вполне соответствовало тому, что знала Эллен о молодом хозяине.
– Ну, – сказала она, – ведь в конце концов ее-то он покорил любовью и мягкостью, а уж у нее норову, что у любой лошади.
Конюх скептически посмотрел на нее.
– Кого это «ее»? Хромоножку-то? – Так местные слуги между собой именовали маленькую хромую Хиро, впрочем, совсем беззлобно. – Да, только женщина – это дело одно, а вот неоскопленный жеребец – совсем другое. Хотя, спроси кто у меня, так я бы ответил, что их обоих время от времени неплохо бы попотчевать кнутом, а не то рано или поздно на них соль выступит. А этот-то, твой, еще не купил тебе столовые ножи к свадьбе, а?
Эллен ухмыльнулась.
– Нет пока… только ведь я еще ему и не говорила, что он должен на мне жениться.
Она по-прежнему наблюдала за Китом. А тот уже, приласкав и успокоив огромного жеребца, ухватился за седло и изготовился снова вскочить в него. И тогда, чувствуя, что ей больше не хочется видеть, как Кит больно стукнется о землю, Эллен спросила у своего соседа, где ей найти судью, чтобы передать ему весточку, и отправилась своей дорогой.
Бредя в сторону Шоуза, она размышляла над странными обстоятельствами женитьбы Кита на Хиро. Кит, который легко мог бы заполучить себе любую, кого бы только ни пожелал, да и все ведь ожидали, что женится он на чьей-нибудь богатой наследнице. И вдруг Хиро, эта Хромоножка, у которой и приданого-то никакого не было, кроме кучки этих убогих старых домишек на Северной улице. Ничего себе парочка! Ее-то отец с матерью, понятное дело, до сих пор лелеяли надежды на имение Гамильтонов, что в Шотландии, и вот уж неделя, как они сами укатили в Шотландию, чтобы собственными персонами появиться на суде, когда будут рассматривать их дело. Только ни единая душа по-настоящему не верила в то, что их надежды сбудутся, а уж Хиро – меньше всех.
А потом еще эта печальная история, размолвка Хиро с ее братом. Любовь близнецов друг к другу и их неразлучность с самого раннего детства стали легендой во всей округе, и вот теперь, извольте – Гамиль так странно уехал с глаз долой, никогда не появляется рядом со своей сестрой, отказывается встречаться с ней и даже отвечать на те письма, которые она с такой преданностью ему посылает, моля о его любви. А самым-то странным из всего этого было то, что Гамилю пришлось отправиться жить со своей кузиной, с Сабиной, которая прежде считала, что он, как и все ее прочие родственники, тайно замышляет отобрать у нее Уотермилл. Но вообще-то, думала Эллен, проворно идя своей дорогой, всем хорошо было известно, что эта Сабина бешеная, словно мартовский заяц, вроде своего братца, покойного бедняжки Энтони, упокой Господь его душу! И даже другой ее братец, Эндаймион, ну тот, что пропал в море, он ведь тоже всегда был со странностями, как теперь каждый припомнит, кого ни спроси. Да и вся эта порода Чэпемов была несколько сумасшедшей, ведь правду же говорили, что у них дурная кровь. И хотя Эллен толком никогда не слыхала всю эту историю, она бы совсем не удивилась, если бы так оно и оказалось. Они же там все женятся на своих двоюродных сестрах, впрочем, Бог с ними: добродетельным католикам виднее, что делать…
Ее размышления резко оборвались, когда она добралась до прямоугольного серого здания Шоуза и увидела Зефира, привязанного к кольцу в стене дома. Мгновенная догадка и короткий осмотр привели ее к Руфи, сидевшей в самом темном уголке мрачной и унылой часовни и тупо уставившейся в пространство. Эллен снова заметила, какой бледной и худой стала ее молодая госпожа.
– Хм-хм… мисс, ну что же вы тут сидите одна-одинешенька в такой темнотище? – спросила она с грубоватым сочувствием. – А денек-то такой славный, и как же это только вы не порхаете по полям со своим кречетом? Никакого добра не будет, если так вот сидеть.
Но Руфь, подняв взгляд на служанку, спросила:
– Эллен, а не вернуться ли нам в Шоуз?
– Мне совсем не нравится ваша затея, мисс, – отважно ответила Эллен. – Как же это – жить в сыром старом доме, когда вон там стоит такой замечательный большой дом? Как вам в голову могла прийти такая мысль?
– Это не фантазия, – строго оборвала ее Руфь. – И тебе тоже придется задуматься над этим. Завтра я собираюсь поговорить с Малахией, и на этой неделе мы вернемся домой. Он уже достаточно взрослый, и в конце концов это его дом. А что касается сырости и ветхости… что ж, когда-то, Эллен, он был для тебя достаточно хорош, пока ты не стала чересчур уж нежной и привередливой. Но если он теперь не устраивает тебя, то можешь поискать себе другую госпожу, ибо вот этой угодно вернуться в тот дом, откуда она родом.
– Уж больно суровые речи для молодой леди вы ведете… – начала было Эллен, но Руфь яростно оборвала ее:
– Я не могу там больше жить! Не могу больше переносить этого. Я возвращаюсь домой, ибо там мне не на что больше надеяться, а дома у меня будет покой и любовь моего племянника. Итак, Эллен, ты едешь со мной или нет?
Эллен решила отказаться от дальнейших претензий, которых хозяйка все равно бы не приняла.
– Я поеду с вами куда угодно, – смиренно заверила она Руфь, а потом, сочувственно посмотрев на девушку, этак небрежно спросила: – Только вот, мисс… хм-хм… как же это вы допустили такую ошибку-то, ну, с молодым хозяином? Ведь любой болван видел, что он готов был горы своротить, лишь бы покорить другую молодую госпожу.
– Нет, не любой болван, – с кислой улыбкой отозвалась Руфь. – Был один болван, который этого не видел. Только он… она… больше никогда не будет болваном, нет-нет, никогда!
– Не надо так уж казниться, мисс, – тихо произнесла Эллен.
Руфь резко поднялась.
– Я отдам свою любовь тем, кому она нужна: моему племяннику и моим коню и кречету.
