Текст книги "Последний эльф"

Автор книги: Сильвана Де Мари

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Глава третья

Роби проскользнула обратно в общую спальню – большую комнату, в прошлом овчарню. Через расшатанные доски пробивался утренний свет, окон в спальне не было и в помине, а дверью служила старая овечья шкура. В лучах восходящего солнца парила и кружилась пыль. В помещении стоял запах плесени, немытых человеческих тел и кое-где оставшейся настоящей козьей вони, которая была самым приличным ароматом из всего этого букета. На земле лежал тонкий слой соломы, служивший подстилкой спящим детям.

Роби нашла своё место рядом с Иомир, под сырой и гнилой северной стеной. Укрывшись плащом, превращавшимся ночью в одеяло, она погладила пальцами спрятанное под курткой яйцо и, довольная, закрыла глаза. Перед ней сразу же возник образ принца на драконе, но на этот раз она не прогнала видение, а, наоборот, дала ему заполнить сердце и душу.

Роби настолько погрузилась в мечты, что ожидаемый звон колокола заставил её вздрогнуть. И не только её: обычно дети спали неспокойно и просыпались, вздрагивая. Все сразу же вскочили на ноги. Предстоящий хотя и скудный, но завтрак и абсолютное знание, что Гиены не терпят опозданий, подгоняли детей. Сложенные плащи укладывались на землю в определённом порядке именно там, где во время переклички должны были находиться их хозяева. Дети сгребли солому в углы и выстроились рядом со спальными местами. Все действия совершались в молчании и спешке, каждый боялся не успеть выполнить их в положенное время.

И вот овечья шкура у входа отодвинулась, и в общую спальню вошли Гиены; задержавшиеся дети, сталкиваясь друг с другом, поспешили в строй. Тракарна, как всегда, улыбалась. Она была красавицей, вернее сказать, когда-то была красавицей, и у неё осталась привычка считать себя таковой, хотя от былой красоты осталось лишь воспоминание. Небольшого роста, с овальным лицом, Тракарна укладывала волосы в сложную причёску: множество тонких косичек были собраны на затылке и закреплены серебряными заколками с драгоценными зелёными камнями. Сегодня она нарядилась в красную стёганую телогрейку, на которой тёмно-розовые вышитые узоры чередовались с рядами бисера. Юбка, в тон вышивке, была немного темнее, чем телогрейка. На плечах женщины красовалось нарядное кружево, которое укутывало шею замысловатой волной. Страмаццо был намного старше жены. Может, когда-то у него был умный вид или когда-то он говорил или делал что-то разумное, но это наверняка осталось в далёком прошлом. Сейчас Страмаццо был похож на гигантскую жабу, проглотившую огромный арбуз целиком, и на лице его выражение довольства от подобного подвига сменялось лишь на выражение глубочайшей и абсолютной скуки.

– Доброе утро, обожаемые дети, – поприветствовала Тракарна.

Страмаццо лишь рассеяно кивнул.

– Доброе утро, мадам Тракарна и мессер Страмаццо, – хором ответили дети.

Кто-то из младших закашлялся и не смог закончить фразу. Тракарна строго нахмурила лоб, и малыш сразу вытянулся по ниточке.

– Наступил рассвет ещё одного чудесного дня, в который вы сможете узнать доброту, великодушие, щедрость и благородство вашего благодетеля. Нашего благодетеля. Благодетеля всех людей. Нашего покровителя. Нашего защитника. Мы все любим…

– Судью-администратора Далигара и прилегающих земель, – хором ответили дети.

Простуженный малыш опять не договорил до конца из-за приступа кашля. Роби слышала кашель прямо за спиной, но она не смела повернуться и посмотреть, кто это. В длинном и разнообразном перечне запретов, наложенных Тракарной, крутиться во время её речей называлось «наглостью» и в зависимости от обстоятельств наказывалось от одной до шести оплеух. Роби казалось, что кашляла Иомир, но она не была уверена.

– Мы все… – снова начала Тракарна.

– Благодарны, – продолжили дети.

– Нашему любимому…

– Судье-администратору Далигара, нашей любимой земле, единственной во всём мире, ради которой стоит жить и умереть…

Ага, особенно умереть – намного легче и правдоподобнее. Жить на этой земле стало нелёгкой задачей, и требовались удача и сноровка для выживания в Далигаре. Снова кашель. Теперь у Роби не осталось сомнений – это Иомир.

– Без него вы были бы… – раздражённо продолжала Тракарна.

Роби вспомнила о родителях: не было бы Судьи-администратора Далигара и прилегающих земель, они были бы ещё живы и она сейчас спала бы под тёплым одеялом у себя дома, а проснувшись, на завтрак кушала бы молоко, хлеб с мёдом, яблоки и иногда немного сыра.

– Потерянные и отчаявшиеся, – ответил детский хор, – дети жалких и недостойных родителей.

Сытые и довольные, добавила про себя Роби, она-то уж точно, и Иомир, и все те, чьи родители умерли от бед и лишений. До того времени, когда Судья-администратор Далигара и прилегающих земель решил полностью реорганизовать жизнь народа по каким-то своим представлениям о любви и справедливости, невозможно было по-настоящему голодать на земле, где росли фруктовые сады, огороды сменяли виноградники и коров в полях было почти столько же, сколько и цветов. Даже во время Великих дождей, когда господствовала мгла, жители не знали настоящей нужды. Сейчас же нищета стала повседневностью, нормой, правилом. Телеги, до верха наполненные зерном и фруктами, каждое лето отправлялись в Далигар, где ими, может быть, мостили улицы, потому что съесть всю эту еду было вне человеческих возможностей.

Не будь Судьи, они не стали бы и сиротами. Они жили бы в мире, где единственным, ради чего людям стоило бы умереть, были их собственные дети.

– Или ещё хуже, – снова раздался голос Тракарны.

В этот момент хор умолк.

– Дети родителей-эгоистов, – последовал голос одной Иомир, но она снова закашлялась и проглотила последний слог.

Роби набрала воздуха – была её очередь солировать:

– Или эгоистов и защитников эльфов, – быстро добавила она, надеясь, что это один из тех счастливых дней, когда всё закончится быстро.

Но её постигло разочарование. Всё-таки сегодня был день, когда требовалось уточнять детали. Тракарна подошла поближе, и улыбка её стала нежней.

– Именно так, – объяснила она, – твои родители были…

– Эгоистами, – пробормотала Роби, стараясь заострить внимание на менее тяжком преступлении.

Ведь то, что её родители могли, хотя бы в мыслях, защищать эльфов, казалось девочке настолько ужасным, что страшно было даже думать об этом.

– Громче, дорогая, громче!

– Э-го-и-сты, – проскандировала Роби.

– И что это значит?

– Что они не делились своим богатством.

Роби вспомнила их «богатство» – мамины сушёные яблоки, папины утки, фруктовые деревья за домом. Мама с папой работали с утра до вечера, и в результате в подвале у них всегда были запасы еды, а в огороде возвышалась гора капусты. Потом появились воины.

– Правильно, дражайшие дети, – объясняла Тракарна, в то время как Страмаццо рассеянно кивал в такт её словам, – это ужасно, у-жас-но – не делиться своими доходами, быть привязанными к своим богатствам.

Она раздражённо прервалась: взгляд Роби был прикован к фиолетовым сапожкам наставницы, расшитым золотом и с маленькими жемчужинами на каждом вышитом крестике. Честно говоря, опускаясь к земле, взгляд сам волей-неволей падал на них, а тот единственный раз, когда Роби попыталась говорить с Тракарной, не опустив глаз, она помнит до сих пор.

– Золотые сапожки – не для меня лично, – гневно прошипела Тракарна, – такая обувь подобает официальному представителю Далигара, которым я являюсь. И, будучи смиренной и скромной подданной, я обязана их носить, – объяснила она медленно, обращаясь к ним, словно к недоразвитым.

Она вздохнула и оглядела детей. Роби тоже мельком бросила взгляд вокруг. Да, не очень воодушевляющее зрелище: дети были босые, в конопляных рубахах грязноватого цвета, с жирными и нечёсаными волосами, падавшими на худые грязные лица. Однажды Роби заплела волосы Иомир в косички, но это сочли «легкомысленным поведением», в наказание – на час больше работы и лишение ужина для обеих.

Иомир снова закашлялась, и Тракарна грустно посмотрела на девочку, искренне огорчённая этим проявлением низкой неблагодарности.

– Ты сегодня всё время перебиваешь, Иомир, – мягко промолвила она, приближаясь к девочке.

Иомир попыталась подавить кашель и чуть не задохнулась.

– Что ж, останешься без завтрака, – добавила Тракарна с лёгким вздохом разочарования.

Потом наставница повернулась и приказала двоим из старших ребят, Крешо и Морону, раздать всем по яблоку и по горсти каши. Порцию Иомир они могли разделить между собой. Крешо и Морон радостно переглянулись. После завтрака мальчики должны были отвести детей в поле косить последнюю траву, а потом проследить за сбором дров. Иомир смогла удержать слёзы до ухода Гиен и только потом разрыдалась. Дети высыпали на свежий воздух и выстроились в очередь, все, кроме Роби, которая задержалась в спальне, и Иомир, забившейся в угол и тихо всхлипывающей.

Роби подумала о съеденном яйце. Сегодня голод ей уже не грозил.

Она взглянула на маленькую Иомир, отчаянно плакавшую спрятав лицо в ладошки.

Роби, отойдя подальше в тень, достала из потайного кармана яйцо куропатки и быстро очистила его от земли, после чего подошла к малышке и всунула яйцо Иомир в руки.

– Не переставай плакать! – шёпотом приказала она. – И съешь его вместе со скорлупой, чтоб никаких следов не осталось.

Потом Роби встала в очередь за яблоками. Ей досталось самое сморщенное и гнилое и каши ещё меньше, чем обычно, но пока Роби ела, она слышала, как плач Иомир становился всё веселей и фальшивей. Этот день обещал быть хорошим.

Глава четвёртая

Дракон потребовал перечитать сказку о Гороховой принцессе с самого начала. Вне сомнений, он уже знал историю наизусть. Новорождённую принцессу потеряли во время потопа на гороховом поле, и девочку вырастила злая крестьянка; таким образом, когда королева встретилась с девушкой, то не узнала родную дочь. На этом месте следовало остановиться и дать дракону время выплакать все слёзы, только после этого можно было продолжать. На том месте, где принцесса, думая, что она бедная, говорит плохому принцу, что не желает его богатств, нужно было сделать ещё одну паузу, чтобы дракон оросил слезами лежащий на полу ковёр из розовых лепестков. Пик счастья наступал в момент признания: Гороховая принцесса и королева-мать бросались друг другу в объятия – от слёз не только розовые лепестки, но и бабочки промокали насквозь. Конец. Молчание.

Счастливый и опустошённый, дракон засыпал. От его умиротворённого храпа равномерно, как морские волны, поднимались лепестки и бабочки.

«Драконы имеют сто пятьдесят шесть позвонков, двадцать четыре пары рёбер, четыре лёгких, два сердца. Между горлом и щитовидной железой находятся у них воспламенительные гланды, содержащие глюкозиоалкогольконвертазис, вещество, обладающее свойством превращать глюкозиум в алкоголь. Когда любовозможная эмоция поднимает температуру дракона, алкоголь воспламеняется, и выдох его сопровождается пламенем массивным. Ингаляции воды, смешанной с настоем свежих цветов аконитуса белоустого, наперстянки пурпуровой и арники горной, уменьшают выделение огня, которое неконтролируемо у новорождённого дракона.

о малы должны быть дозы, коли переборщить – будут они ядовиты и смертельны. Также ингаляция простой…»

Текст о простой ингаляции, которой можно потушить дракона, был попорчен плесенью и утерян при расклеивании свитка. Да и сама по себе информация казалась ненужной. Его дракон никакого пламени, ни малейшей искорки, не выплёвывал: может, огонь из пасти – правило, имеющее исключения.

«Ежели вдыхать мяту перечную, дыхание улучшить можно».

Посадить, что ли, немного перечной мяты? Одну плантацию или две, а может, даже три.

«Также душа дракона – чистый огонь. Их смелость ни с чем не сравнима, великодушие не имеет подобного себе, знание их огромно, как море, мудрость обнимает небо; единственное, что может сравниться с бесконечностью их разума, – их безмерная любовь к свободе и к полёту».

Йоршкрунскваркльорнерстринк был настолько обескуражен, что ещё раз перечитал название: да, рукопись была о драконах. Боязнь сквозняков, как ему казалось, не очень соответствовала несравнимой смелости. Интеллект морских размеров не совсем сочетался со слезами о судьбе потерянных принцесс, не говоря уж о забывании своего собственного имени.

Действительно, у всех правил есть исключения.

«Имеется одно лишь слово, способное описать дракона: ВЕЛИКОЛЕПИЕ».

Ладно, у каждого может быть своё мнение. Наверное, автор этого текста был почитателем жалоб и любителем кишечных бурчаний.

Или же то, что написано в книгах по драконологии, относилось ко всем драконам, кроме известного Йоршу.

Наверняка раньше в библиотеке были и другие учебники по драконологии, и дракон уничтожил их, опасаясь, чтобы его, так сказать, ненормальность не выплыла наружу.

Может, когда он был ребёнком, то есть детёнышем, ну, в общем, когда он был недавно родившимся, другие дракончики дразнили его за то, что он предпочитал сказки о потерянных принцессах хороводам над вулканами и игре в прятки между туч и молний.

Эльф растрогался. Наверное, это ужасно – быть вечно ноющим неудачником в мире великолепных гениев и смельчаков.

Следующую страницу книги он расклеил с меньшим успехом, чем предыдущую: во многих местах записи стёрлись и стали нечитаемыми.

«Все драконы в конце жизни откладывают яйцо».

Он был не слишком силён в древних рунах третьей династии. Йорш прочитал это место три раза, пока не удостоверился. Все драконы в конце жизни откладывают яйцо. Все? И вообще, драконы какого рода – мужского или женского? А его дракон? Он всегда был уверен, что мужского.

«Подобно неким из рыб морских, драконы рождаются рода мужского и лишь потом становятся матерями».

Интересно! Жаль только, что не давалось ни научного, ни простонародного названия данных рыб: непозволительная недостаточность для учебника.

«Высиживание длится тринадцать лет, три месяца, восемь дней, а иногда и девять».

Тринадцать лет на высиживание?! Плюс три месяца и восемь с половиной дней?!

«Во время высиживания теряет дракон огонь свой и смелость, желание летать и страсть к свободе. В ту пору утопает всё в непреодолимом желании тёплого места, где можно в покое находиться.

Дракон постепенно теряет свои знания. Сначала из его головы исчезает математика, потом геометрия, астрономия, астрология, предсказология, история, биология и искусство ловить бабочек: всё поглощается бесконечностью.

Предпоследней пропадает грамматика, и дракон говорит странной речью, на речь тех похожею, кто себе голову ударил сильно, и такая же, как у тех, кто себе голову ударил сильно, линия их мысли. Последним за эти тринадцать лет забывается собственное имя, что естьм высшее знание, потому как собственное имя равно собственной душе, особенно для драконов, кои имя своё сами выбирают в расцвете своих сил, ежели оно не было им дано тем, кто их вырастил».

Йорш сглотнул. Казалось, он только что рухнул в ледяную воду.

«Само высиживание яйца тепла требует значительного. В ту эпоху, когда драконов было много и они заполняли землю, как мухи да саранча во времена наши, дракон ещё до начала высиживания добывал себе другого дракона, дабы тот ему сказки сказывал. Сказки были полны чувств и эмоций, таки они естьм единственный способ поднятия температуры тела для наилучшего высиживания яйца. Дракон – друг дракона на сносях, кроме развлекания и нагревания сказками о потерянных детях и об украденных принцессах, имеет и другое назначение, куда высшее: вырастить малого дракона, потому как дракон-мать не проживёт после высиживания более чем несколько часов – время, надобное для последнего полёта, дабы услышать в последний раз свищение ветра в крыльях и отдалиться настолько, дабы не видел новорождённый, только вышедший из яйца, собственного родителя смерть».

Смерть? Умереть? Его дракон должен умереть??? Эта мысль, словно кинжалом, пронзила сердце юноши-эльфа.

«Это естьм причина, по которой дракон на сносях есть особо нудный, жалующийся на всё, неинтересный и невыносимый, дабы было доказано великое терпение будущего опекуна к своему питомцу, которого должен он будет любить, защищать и, что главнее всего, научить летать, ибо, только научившись летать, новый дракон перестанет быть новорождённым».

Но почему он ему ничего не сказал? Почему скрыл всё?

Наверняка и все учебники по драконологии уничтожил, чтобы он ничего не узнал.

«Дракон на сносях страх имеет перед всем».

Он утаил от страха… От страха быть брошенным? Или от страха, что бросят его драгоценное яйцо?

«Но еждне, когда почти все драконы исчезли, всё труднее становится дракону найти место спокойное, да тёплое, да едой богатое, где ненадобны отлучки, ибо даже самая малая приведёт к тому, что яйцо его остынет и умрёт. И окромя того, дракону надобны истории, эмоциями своими поднимающие температуру его тела для высиживания. И если всё это дракон нашёл, то надобно ему найти того, кто вырастит сироту его, и по той причине драконов всё меньше, и всё меньше их будет. Дракон на сносях знает, что надобно ему своё положение прелюбой ценой в секрете держать, ибо вырастить новорождённого дракона ужасно… (плесень) и никто не выдержал бы такой ноши. И потому…»

И что «потому», узнать было не суждено. Остаток рукописи был окончательно съеден плесенью.

Сердце юноши-эльфа сжалось от ужаса и сочувствия. И чувства вины… Не мог он быть поласковее? Конечно, дракон был глупым, вечно жалующимся, деспотичным и невыносимым, но он же ВЫСИЖИВАЛ!

И высиживание это было таким ужасным, долгим и трудным, что уничтожало дух, мутило разум, убивало смелость. Последнее событие в его жизни. И потом – смерть.

СМЕРТЬ.

Пергамент выпал из рук Йорша и приземлился с лёгким шорохом. Не успел он прийти в себя, как раздался ужасный грохот, и своды пещеры затряслись.

Далее последовал странный шум типа «шух, шух, шух», напоминающий звук падающего на землю пергамента, но намного легче и громче. Как огромные крылья, бьющие в небе.

И в конце – убийственно-высокий «пиииииииииииииииииип», превративший в крошки половину янтарных стёкол.

Юноша-эльф бросился в большой зал. В центре его лежало огромное яйцо, изумрудно-зелёный с золотом узор на котором напоминал узор розовых и светло-серых чешуек на коже дракона (драконихи?). Яйцо было расколото, и из него высовывалась голова, как две капли воды похожая на голову своего отца (матери?), только в миниатюре и изумрудно-зелёная. Дракончик был зелёный с золотом, как и яйцо, а над глазами существа торчали волосы тёмно-зелёного, словно морское дно, цвета. Огромные и круглые глаза дракончика смотрели на Йорша с отчаянием.

Все книги на полках на северной стороне зала, восемьсот сорок шесть книг по аналитической геометрии и тома с инструкциями, как делать консервы из смородины с перцем, тлели в дыму. Очевидно, «пиииииииииииииииииип» сопровождался пламенными брызгами. Йоршкрунскваркльорнерстринк поймал себя на мысли, что идея поместить все книги на одну и ту же тему в одном месте была неудачной. Теперь анализ геометрии плоскостей исчез из списка изученных предметов, и человечество должно будет открывать его заново, если, конечно, он сам не найдёт немного времени, лет где-то пятьдесят или шестьдесят, чтобы переписать хотя бы основы этой науки. И рецепты консервированной с перцем и настоянной на тмине смородины потеряны навсегда, но если повезёт, их никто не откроет заново.

Ужасный грохот, а затем сотрясение стен – это открылась колоссальная входная дверь. Огромные створки распахнулись, и внутрь ворвался морской ветер, закручивая на полу небольшие вихри из лепестков, бабочек и пепла, оставшегося от трёх веков изучения геометрии.

Снаружи, в небе, огромные крылья огромного дракона били над морем. Эти крылья заслонили небо, лучи солнца просвечивали сквозь них. Золотые глаза дракона и голубые – юноши встретились. Вся нежность Вселенной была в этих глазах и всё достоинство, вся существующая на свете любовь и вся сила, гордость и высокомерие.

Всё великолепие.

– Эрброу, – прогремел дракон, и в тот же момент из ноздрей его вырвалось пламя и разорвало небо, окрашивая его в оранжевый цвет.

Йорш понял, что это его имя. Он кивнул и глубоко поклонился.

Огненная полоса разделила небо на две части, в то время как огромные крылья огромного дракона опускались к горизонту, где сливались с небом бурные волны.

Распахнутые крылья ненадолго замерли над поверхностью воды, как раз на линии горизонта, под тучами чаек. Потом волны разошлись и медленно накрыли их водой.

От дракона ничего не осталось.

Йорш не отрывал взгляда от волн, от точки, где только что сверкали на солнце крылья дракона.

Боль переполнила сердце юноши-эльфа. Эта боль проникала в его душу, как лезвие, и сливалась с другой болью, давно находившейся там: мама, которая ушла туда, откуда не возвращаются, когда он был слишком маленьким, чтобы её помнить; бабушка, оставшаяся в поднимающейся воде, когда он был слишком большим, чтобы когда-нибудь это забыть.

Раскаяние поглотило сердце юноши-эльфа. Побыть бы с ним ещё, с огромным драконом, перечитать в последний раз сказку о принцессе, хоть Гороховой, хоть на горошине, какой бы она ни была. Изо всех сил Йоршу захотелось услышать упрёки, что он, словно последний преступник, пытался залезть на дуб, росший перед входной дверью, и выслушать ещё раз все симптомы воспаления уха, не говоря уж о гастрите, синусите, крапивнице и защемлении тридцать второго хвостового позвонка, или шестнадцатого, или сорокового.

Потом ещё один убийственный «пиииииииииииииииииип» раздался у него за спиной.

Дракончик плакал.

Теперь и книги по физике нашли свой конец в вихре пламени. Человечеству придётся заново открывать термодинамику и законы рычага. В лучшем случае на это уйдут тысячелетия!

Пока Йорш отчаянно думал, что же делать и как это делать, в голову пришла одна из пословиц Ардуина, Повелителя света, Основателя Далигара: «Грусть и печаль проходят быстрее, когда на них просто нет времени».

Прежде всего нужно вытащить дракончика из яйца. Скорлупа была толщиной в три пальца. Йорш попробовал её разбить, но это оказалось не легче, чем раскрошить камень. Эльф осторожно протянул руку, стараясь двигаться как можно медленнее, чтобы не испугать маленького дракона.

Движение оказалось недостаточно медленным.

Раздался ещё один небольшой «пииииип» с прилагающейся к нему вспышкой: хорошо, что среди рецептов приготовления грибов и инструкций по изготовлению летающих машин ему попался учебник по лечению ожогов.

Йорш сделал ещё одну попытку, на этот раз левой рукой, потому что правая была похожа на белый гриб из рецепта «Как готовить грибы на огне» (четвёртая полка южной стены третьего зала). Он, насколько мог, замедлил движение, желая избежать сходства своего лица с рисунком из «Как избежать того, чтобы ваши грибы сгорели на огне» (третья полка южной стены третьего зала).

На этот раз движение оказалось достаточно медленным.

Йоршу удалось положить руку на голову малыша. Волны малюсеньких чешуек изумрудно-зелёного цвета чередовались на ней с полосами мягкой, как бархат, тёмно-зелёной с золотым отливом шерсти. Тело дракончика было гладким, мягким и тёплым, но через руку эльф чувствовал отчаянный страх малыша, всепоглощающий и абсолютный, который заливает сознание и притупляет остальные эмоции, таким может быть только страх новорождённого. Внутри головки огромного дракончика ощущалась бесконечная тоска и боязнь чего-то намного более серьёзного, чем голод, и определённо более ужасного, чем темнота.

Йорш чувствовал, что тонет в этом слепом и бездонном ужасе, и вспомнил себя – одного под бесконечным дождём, когда до самого горизонта нет никого, кроме тебя.

Страх одиночества.

Страх, что тебя никто не любит.

Теперь Йорш понял, что делать. Он изо всех сил подумал о себе вместе с малышом. Он представил, что малыш кладёт голову ему на колени посреди бесконечного поля маленьких ромашек. Представил, что они спят обнявшись. Что делят сладкий миндаль и горох пополам. А потом – ещё раз, что малыш держит голову у него на коленях в бескрайнем поле ромашек.

Малыш успокоился, отчаяние его исчезло, глаза прояснились.

– Всё хорошо, малыш, всё хорошо.

Ничего себе, малыш. Дракончик был размером с небольшую гору. Но Йоршу не приходило в голову другое название. Это был малыш. Его большие влажные глаза зелёно-золотого цвета напоминали гладь горного озера, над которым сверкает солнце.

«Всё хорошо, маленький, я с тобой» помогло. Зелёные глаза дракона потонули в голубых глазах эльфа.

– Маленький, хорошенький малыш. Ты мой маленький цыплёнок. Цыплёночек ты мой, малыш, хорошенький дракончик, маленький дракончик, хорошенький цыплёнок.

Дракончик просиял. Улыбнулся в первый раз в жизни. Нежнейшей, беззубой улыбкой: никаких следов верхних боковых, верхних средних, нижних боковых и нижних средних клыков, лишь лёгкий намёк на передние.

В первый раз в своей жизни малыш вильнул хвостом, и его циклопическое яйцо разлетелось на осколки. Так вот как они вылуплялись! В учебнике об этом ничего не было написано, надо бы добавить. Осколки яйца разлетелись во все стороны изумрудно-зелёным и золотым фейерверком.

Он назовёт его Эрброу.

– Эрброу! – с триумфом повторил эльф.

Малыш буквально подскочил от радости. Подпрыгнул от счастья. Убийственный удар его виляющего хвоста снёс древнейший сталактит, и несколько глыб рухнуло с потолка. Затем последовал довольный «пиииииииип», и, к счастью, Йорш вовремя нагнулся, спасая лицо, но от волос остался лишь маленький вихрь из пепла на полу, куда упал и уцелевший фрагмент «Учения о меридианах». Следующие несколько веков человечество не сможет определять время. Даже приблизительное предсказание появления какой-то несчастной кометы или затмения окажется сложнейшей задачей.

Йорш сел на землю: дракончик опять улыбнулся. Глаза малыша сияли ярче, когда он улыбался. Дракончик положил голову эльфу на колени и, обессиленный, моментально заснул.

Спокойствие.

Правая рука Йорша болела после ожога. Лоб тоже был обожжён.

Он попытался составить быстрый план действий по порядку срочности. Первое – перенести все книги и пергамента в центральный зал, чтобы уберечь и от дракона, и от непогоды. Второе – найти арнику горную, аконитус и наперстянку пурпуровую и придумать, как делать ингаляции дракончику, чтобы он стал более, так сказать, удобным в обращении. Нет худа без добра: арника горная лечит и ожоги. Посадить бы её везде!

Малыш спал у него на коленях, прямо в центре ковра из маленьких ромашек. Осторожно, стараясь не разбудить его, Йорш протянул левую руку, единственную, которой мог пошевелить, и, вытягиваясь изо всех сил, достал свой учебник по драконологии, в этот момент самую важную книгу библиотеки.

Ромашки? Пол пещеры был покрыт ромашковым полем!

Важные сведения о драконах не были отражены в учебнике. Например, о том, что дракончик, когда счастлив, превращает свои сны в явь, учебник даже не заикался. Или – кто знает – может, и заикался, но это было съедено плесенью.