Текст книги "Последний эльф"

Автор книги: Сильвана Де Мари

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Даже сейчас женщина не отняла руки.

– Красивое имя, – подтвердила она с лёгкой улыбкой, потом ненадолго задумалась. – Если у нас будетдочь, мы назовёмеё Розальба.

Она уклонилась от пинка в бок и засмеялась.

Мужчина и женщина обнялись и неподвижно замерли, чувствуя тепло друг друга.

Они долго стояли так под звёздным небом, потому что с самого начала, с первой их встречи они ждали и желали лишь этого мгновения.

Книга вторая
Последний дракон

Глава первая

Роби уселась на ствол поваленного дерева. Глубоко вдыхая свежий воздух, она рассматривала далёкие деревья в другом конце долины, на которых уже начинали желтеть листья. На лугу в лучах восходящего солнца яркими пятнами блестели последние летние цветы. Среди них были маленькие жёлтые цветочки, которые её мама называла «королевскими пуговицами», голубые колокольчики и ещё одни, похожие на пушистый шар: подуешь – пушинки разлетаются, и от цветка остаётся лишь стебелёк.

Приближалась осень. А значит, за ней и зима. Сначала – осень, потом – зима: таковы правила.

Осень: несколько каштанов, немного каши, пара яблок, замёрзшие ноги и сопли из носа.

Зима: никаких каштанов, жалкое подобие каши, смутное воспоминание о яблоках, заледеневшие ноги и такой насморк, что сопли стекают внутри по горлу и превращаются в кашель. Зато зимой можно согреться с помощью дров. Не в том смысле, что дрова можно жечь – нет, это запрещалось, но дрова приходилось рубить: тяжёлым топором, ствол за стволом, до мозолей на руках, ломоты в пояснице и дикой боли в плечах – зато становится уже не так холодно. Но холод скоро возвращался, а мозоли с рук долго не исчезали.

Если тебе удавалось пережить зиму, наступала весна. Это означало, что нужно идти по фермам и ухаживать за скотиной, чинить загоны и пасти коров. Работе этой дети радовались, потому что всегда можно было стащить яйцо или немного молока. Но упаси тебя бог попасться, ведь все фермы принадлежали теперь графству Далигар, а за кражу у Далигара чего-то, пусть всего лишь яйца, полагалось двадцать ударов палкой. Дети не умели считать, но знали, что двадцать палок – это столько, сколько у ребёнка пальцев на руках и ногах. У Галы не хватало одного пальца на руке (однажды при рубке дров она промахнулась топором), поэтому ей полагалось на один удар больше, чем было у неё пальцев.

Летом твоей кровью кормились блохи и комары, но зато вокруг было столько всего вкусного, что даже простофили – даже новенькие, даже те, кто ещё плакал, – умудрялись стащить еду и не попасться.

Она была умелым воришкой. Её ни разу не поймали. Во всяком случае, за последний год. А вот два года назад, когда она только что попала в Дом сирот, её застукали три раза! Но тогда она была ещё маленькая. Чтобы стать удачливым воришкой, главное – уметь сосредоточиться. А когда в голове у тебя мама, папа и бывший дом, то сосредоточиться нелегко. Даже когда она пыталась не думать о родителях, хватало воспоминаний о её деревянной лодочке, раскрашенной в зелёный и розовый цвета, или о тряпичной кукле, и её глаза наполнялись слезами. Но теперь она научилась сосредотачиваться. Больше никто не поймает её с поличным.

Вдруг перед ней так явно всплыло воспоминание о сушёных яблоках, что даже почудился их запах. Мама нарезала яблоки дольками и укладывала их для сушки в дровяном сарае. Она притворялась, что ужасно сердится, когда Роби пыталась стащить яблоки у неё из-под носа, и гонялась за дочкой по всему сараю. Когда мама догоняла «воришку», то засыпала её бесчисленными поцелуями, и обе смеялись, как сумасшедшие. Сушёные яблоки вкуснее всего запивать тёплым молоком, и зимой Роби, сидя с куклой у камина, с удовольствием уплетала яблочные дольки. На улице падал крупный снег, покрывая мир ослепительной белизной, напоминающей о крыльях диких гусей, сквозь которые просвечивает солнце. Вечером домой возвращался папа и приносил ещё что-нибудь вкусное. Папа был охотником, а кроме этого, крестьянином, овчаром, садоводом, свинопасом, пастухом, плотником, мастером по ремонту крыш, строителем изб и рыболовом, и он всегда приносил вкусненькое. Например, форель, которую зимой легко можно было поймать в реке: сделал лунку во льду и сиди себе жди.

Образ жаренной с розмарином форели вызвал боль в голове и спазмы в желудке. Роби отогнала от себя мучительные воспоминания. Если её застукают, о поцелуях лучше и не думать. Она подавила слёзы. Всё это лишь детские слабости. А она больше не ребёнок.

Утреннее солнце немного согревало. В противоположном конце долины виднелись два больших ореховых дерева. Орехи – это лакомство в любое время года, и когда они собраны в мешки, и когда висят на деревьях: нужно только снять ногтем горькую кожицу со свежего ореха, и под ней – вкусное ядро, белое, как крылья гусей, через которые просвечивает солнце.

К сожалению, ореховые деревья были хорошо видны из окон домика, который возвышался над покосившимся Домом сирот. Поход к деревьям слишком рискован. За орехами росли кусты ежевики, которая, конечно, не могла сравниться с ними по сытности, но всё-таки хоть какая-то еда. Только вот кусты ежевики замечательно видны из охранной будки, где находятся лучники. Хотя охранники, скорее всего, ещё спят, рисковать опять-таки не стоило. Эта водянистая ежевика не наполняет желудок даже на то время, пока заживают царапины от её колючек.

Роби закрыла глаза, и под сомкнутыми веками проявился образ, который она постоянно видела, с тех пор как её увезли из дома. Образ возникал, как только ей удавалось закрыть глаза в тишине и в тепле. Она видела принца со светлыми, почти серебряными волосами, летящего на драконе. Зелёные крылья огромного дракона, закрывая всё небо, пропускали солнечный свет. Принц был одет в длинную тунику, белоснежную, словно крылья диких перелётных уток, парящих осенью в небе. Принц улыбался, направляя дракона прямо на неё. Они летели за ней, за Роби, чтобы забрать её отсюда. Забрать навсегда. Это видение возникало само по себе. Сначала оно было расплывчато: что-то белое на чём-то зелёном. Но с каждым днём образ становился отчётливее: сперва она разглядела принца и дракона, которые летели в каком-то тумане, и с каждым днём они казались всё ближе к ней. Как ни старайся, она не смогла бы придумать ничего подобного, видение возникало само по себе, словно по волшебству.

Роби прогнала видение. Что за глупости! Драконов больше нет, это были отвратительные и злобные твари, и их уничтожили много веков назад. Добрые принцы тоже, должно быть, вывелись или ушли в другие земли; во всяком случае, о них ничего не было слышно с незапамятных времен.

Она снова открыла глаза. Прямо перед ней поднималась в небо стая куропаток, освещённая золотистым светом. Слышался шорох их крыльев, на мгновение заполнявших небо бирюзой. Птицы поднялись из-за кустов боярышника, которых не было видно ни из домика, ни из сторожевой будки.

Её отец был охотником. Был бы он жив, вытащил бы сейчас свой лук, и они с мамой ели бы на ужин жаренную с розмарином куропатку. Папу звали Монсер. Он был большой И сильный, как медведь, с чёрными, как у Роби, волосами. Мама общипала бы куропатку и обшила бы мягкими перьями курточку Роби, делая её теплее и красивее. Маму звали Сайра. У мамы были тёмно-русые волосы, и она жарила лучшие во всей долине яблочные оладьи. Роби поднялась.

Девочка натянула грязную тунику из грубой сероватой конопли на колени, стараясь хоть чуть-чуть согреться, но туника была слишком коротка. Пусть у неё нет лука и стрел, как у отца, но она знала, что бирюзовые куропатки – это еда. Птицы, разжиревшие за долгое лето за счёт бабочек, червяков и тараканов, откладывают яйца как раз в начале осени. Бабочек, тараканов и червяков тоже можно есть, но когда уже совсем ничего другого нет, а вот яйца – это одно из самых вкусных лакомств на свете. Когда съешь яйцо, исчезает голод и немного притупляются холод и страх.

Освещённая первыми лучами солнца долина лежала перед Роби как на ладони, и горы вдалеке отливали голубым цветом. На их вершинах блестел первый снег. Роби осторожно огляделась. Она проснулась первой, остальные ещё спали. Из общей спальни слышались привычные детские стоны и кашель, из каменного домика – равномерное похрапывание надзирателей. «Почётные покровители Дома сирот», муж и жена Страмаццо и Тракарна, нежно прозванные Гиенами, спали в настоящем доме с настоящим камином. Будка охранников находилась далеко, и оттуда не было видно части долины. Гиены заверяли, что охранники необходимы для защиты детей, на случай, если бы вдруг какая-нибудь злонамеренная личность явилась бы непонятно зачем: может, намереваясь похитить у детей всех вшей – их единственное богатство. На самом деле если бы не охранники, ни один из ребят, даже самый маленький и глупый, не остался бы в этом ужасном месте в компании двух Гиен и их палки. Зачем? Чтобы есть кашу с червяками, работать до изнеможения, получать побои и, в зависимости от времени года, подыхать от холода или быть заживо съеденным комарами?

Роби, замерев, убедилась, что все спят и никто за ней не подсматривает. Даже если ты находил что-нибудь в птичьем гнезде на вересковой пустоши, на ничейном ореховом дереве или среди колючек ежевики, всю найденную еду нужно было сдать. Съесть что-нибудь самому приравнивалось к преступлению – краже. Краже и эгоизму. Эгоизм тоже страшное преступление. Родители Иомир, лучшей подруги Роби, были эгоистами. ЭГОИСТАМИ, э-го-и-ста-ми – так по слогам повторяла Тракарна. Это значит, что родители Иомир пытались увильнуть от уплаты налогов, смехотворно оправдываясь тем, что иначе их дети умрут от голода, и нагло заявляя, что зерно и фасоль, которые они вырастили на своей земле, надрывая спину и харкая кровью, принадлежат им, а не графству Далигар.

Что касалось родителей Роби… Она просто старалась о них не думать. Отгоняла от себя эту мысль. Только не сейчас. Ведь она только что обнаружила, где находятся гнёзда куропаток.

Она медленно пошла к пустоши, стараясь двигаться не по прямой, а зигзагом: если бы её кто-нибудь заметил, она сделала бы вид, что просто прогуливается. Конечно, полумёртвые от голода девчонки не отправляются на пустошь просто так, чтобы погулять… Но Тракарна и Страмаццо не блистали умом, поэтому им можно заявить, что ей приснился страшный сон, который она старалась забыть. Страшные сны в Доме сирот были обычным делом.

Роби вошла в полосу высокой травы, опустилась на четвереньки, чтобы её не было видно, и доползла до кустов. Гнездо находилось как раз на уровне глаз – она чуть не уткнулась в него носом. В гнезде лежали два яйца – дважды не чувствовать голода! Яйца были маленькими, коричневыми, со светлыми золотистыми крапинками. Роби взяла в руки одно и почувствовала, какая гладкая и тёплая у него скорлупа.

Мама, обнимая её, часто говорила, что когда человек счастлив, те, кто любил его, но кого больше нет, возвращаются из царства мёртвых, чтобы быть рядом с ним. На мгновение девочка закрыла глаза: может, мама с папой тоже сейчас поблизости? Роби посмотрела на своё сокровище – два яйца куропатки – и приступила к делу. Одно из них она съела сразу: постучала им по ветке и с животной радостью высосала сначала белок, а потом самое вкусное – желток, который тянула медленно, с наслаждением, каплю за каплей.

Со вторым яйцом дело обстояло труднее – первой мыслью было сразу же съесть и его. То, что у тебя в животе, никто не отберёт и не украдёт. Но два яйца – это слишком много: если желудок привык быть наполовину пустым, он не выдержит, заболит, и тебя может вырвать. И вообще, сколько ни ешь утром, вечером живот опять сведёт от голода. Лучше есть понемногу. Роби облепила второе яйцо землёй, обернула травой и спрятала в карман туники – не в большой, где держала рабочие инструменты, а в потайной. Внутри своей серой и грязной конопляной куртки с помощью иголки – большой колючки и нитки – куска бечёвки, которую она стащила с мешка крупы, Роби сделала что-то вроде складки. В этот «карман» всегда можно было что-то спрятать.

Один день без голода. Роби глубоко вдохнула свежий утренний воздух – день обещал быть хорошим.

Глава вторая

Заря осветила горизонт. Древние стёкла из янтаря пропускали солнечный свет, который окрашивал стены библиотеки в оттенки золота.

Йоршкрунскваркльорнерстринк проснулся и потянулся, вытягивая свои длинные, как у всех подростков, руки.

Дракон ещё спал. Оконные стёкла вибрировали от его храпа, отчего тени на стенах колыхались, как поверхность воды от лёгкого бриза. Эльф поднялся и стряхнул с себя сотни сине-золотых бабочек, которые накрыли ночью всё его тело и согревали юношу нежным теплом.

Йорш ненадолго остановился перед древними арками, оплетёнными вьющейся зеленью и увешанными фруктами, раздумывая, чего бы ему хотелось на завтрак. Мягкую сладость клубники с резкой горечью апельсинов? Нет, это не для завтрака. Лучше насыщенную сладость инжира со свежей сладостью розового винограда. Намного лучше. В этом убеждал даже эстетический эффект блюда: светло-розовый цвет гармонирует с тёмно-зелёным. На янтарном блюде они будут прекрасно выглядеть вместе.

Йоршу очень повезло, что он нашёл среди страниц одной из книг семена и указания для выращивания фруктовых растений. В воздухе парил их чудесный лёгкий аромат. Юноша-эльф вздохнул. Всё было так совершенно. Так удивительно совершенно. Так невероятно совершенно. Так абсолютно совершенно. Несравнимо совершенно. Неоспоримо совершенно. Неизбежно совершенно. Постоянно совершенно. Невыносимо совершенно.

Дракон смахивал на храпящую гору, занимавшую собой всё пространство огромного зала. Его серые и розовые чешуйки сплетались в сложные узоры. Свёрнутый в кольцо хвост напоминал скатанный на пристани канат. Юноша-эльф обошёл хвост-канат, направился к двери из инкрустированного дерева, закрывающей вход в пещеру, и осторожно открыл её. Дверь громко заскрипела, но дракон не проснулся.

Снаружи дул ветер. Вдалеке горизонт сливался с тёмным морем, волны которого местами покрывала белоснежная пена. Кружились чайки. Запах моря достиг юноши-эльфа. Он сел, не отрывая взгляда от чаек. Ветер развевал его волосы. За спиной уходили в облака Чёрные горы. Запах моря смешивался с ароматом сосен. Юноша-эльф закрыл глаза и представил себе, что он стоит у кромки прибоя. Почувствовал пену на лице. Вкус соли. Представил, как разбиваются о берег волны. Ему захотелось плавать по морю, переходить вброд реки, покорять горы, видеть города. Захотелось бродить по миру, чувствуя землю под ногами.

Голос дракона нарушил тишину утра и громом отозвался в ушах эльфа:

– Ты, злополучный юноша, как мочь тебе такую жестокость сотворить, как отворенной держать дверь эту, коя леденит меня, старого немощного дракона, и всей костия мои ревматические? И как забыть тебе, о несчастный, что когда воздух сквозняки делает, боли черепа моего очень ухудшаются? Не внять тебе, проклятый, каково страдание моё от ледяного воздуху? Воздух развалин, воздух смерти…

Юноша-эльф открыл глаза. Вздохнул. Когда-то, года три назад, он заговорил с драконом о своём желании спуститься по лестнице и подойти к морю. Дорога туда и обратно заняла бы не более полудня. Зато жалобы дракона длились одиннадцать суток. От безудержного плача, посвящённого ужасу неизбежного одиночества, у дракона начался даже синусит, осложнённый вскоре какой-то болезнью обоих ушей, перешедшей в невыносимые головокружения, не прошедшие до конца и по сей день и ухудшающиеся в ветреную погоду. И когда головокружения бросали дракона во все стороны, желудок его как будто поднимался до места между горлом и правым ухом, иногда левым, но чаще всё-таки правым.

Йорш вздохнул. Когда он был ребёнком, он поклялся, что будет заботиться о драконе. Всегда.

Он вежливо спросил у дракона, хочет ли тот есть.

Ответом был долгий, почти предсмертный вой. Вопрос оскорбил дракона. Есть? Есть??? Он? Да неужели не помнит сей несчастный, что дракон страдает от сухости во рту, изжоги, скопления газов, отрыжки, болей во втором, третьем и шестом правых межрёберных промежутках, не говоря уж об икоте? Как он мог, со всеми этими напастями, хотеть есть? Даже думать об этом со стороны эльфа было глупо.

– Значит, ты не будешь завтракать? – уточнил Йорш.

На этот раз от воя затряслись янтарные окна, и тени на стенах закачались, словно волны в море. Как смел юноша так жестоко и низко поступить – оставить его голодным? Если он не ест дольше двенадцатой части дня, у него начинаются судороги между желудком и пищеводом, где как будто лопаются малюсенькие пузырьки, и это не говоря о резких болях в районе пятого, одиннадцатого и двадцать шестого левых межрёберных промежутков…

Юноша попытался возразить, что, насколько ему известно, у драконов всего двадцать четыре ребра… Дракон ударился в слёзы, утверждая, что его никто не любит.

Йорш опустился на землю и обхватил голову руками. Потом вспомнил о клятве: ухаживать за драконом! Всегда! Эльф поднялся, положил на слой розовой клубники дольку розовой дыни и несколько ягод розового винограда, надеясь, что дракону понравится завтрак. Жалобы прекратились. Йоршу повезло. Розовый цвет сделал своё дело.

Через открытую дверь подул ветер, подвешенные у потолка тростниковые трубочки завибрировали, и раздалась прелестная музыка.

Будь проклято это совершенство!

После завтрака дракон снова заснул, и его храп заглушил музыку ветра.

Наконец-то можно почитать в покое. Тринадцать лет Йорш был практически заключён в библиотеке. Он видел лишь несметное количество бабочек и дракона, являющегося квинтэссенцией самой глубокой скуки, особенно если вспомнить, что разум дракона всё дальше уходил в лабиринты немощи. Хорошо хоть было что почитать. Библиотека хранила всю мудрость веков, знания, накопленные как людьми, так и эльфами: от истории древних королевств, биографий знаменитых королей, хронологий войн, например разорительного нашествия орков, вплоть до книг по травологии, астрологии и физике. Двигаясь из комнаты в комнату, от полки к полке, Йорш прочитал все книги, изучил их, привёл в порядок и занёс в каталог комнату за комнатой, сталактит за сталактитом. Наверняка ни одно из живущих ныне существ, как среди эльфов, так и тем более среди людей, даже не приблизилось к уровню его знаний. Вероятно, даже в лучшие времена, в Золотой век, когда мудрецов, приходящих в пещеру, было так много, что ввели правило о запрете плевать на пол, библиотека не была в таком порядке. Неисследованной осталась лишь одна полка, в самой удалённой от центра маленькой комнате в южной части пещеры. Комнатка была настолько заполнена сталактитами и сталагмитами, что эльф едва мог в неё протиснуться.

Туда Йорш и отправился, шагая по полу, усыпанному вьющимся цветами, и поднимая на ходу облака бабочек. На той самой последней полке лежало несколько книг. Среди них – одна из бесчисленных биографий великого Ардуина и книга по зоологии, наверняка фантастическая, потому что на обложке красовались странные животные: нечто вроде худой коровы с длиннющей шеей и коричневыми и жёлтыми пятнами и какое-то серое существо, большое, как дом, с вытянутым носом, которым оно почёсывало себя за огромными ушами. Кроме этого, на полке оказались обычные книги по астрономии, как человеческой, так и эльфийской, и какой-то древний свиток, потрёпанный и заплесневелый настолько, что он превратился в каменный блок, который невозможно было даже развернуть.

За свою тринадцатилетнюю работу библиотекарем Йорш наловчился в реставрации древних рукописей. Требовались пар, миндальное масло и много времени. Всего этого у него было в избытке: пар вулкана согревал библиотеку, миндаль пышно разрастался на западной стене, а времени в его распоряжении было столько, что он не знал, на что его тратить, и любое занятие являлось для него благословением. Йорш задумался, чем же он займётся, когда всё читаемое будет прочитано, изучаемое – изучено и переписываемое – переписано? Чем заняться, чтобы избежать скуки и тоски? Частенько ему приходилось избегать мыслей об охотнике и женщине. Интересно, если они живы, поженились ли? Наверное, у них родились дети, и может быть, они рассказали своим детям о нём. Вдруг они ждут, пока их дети вырастут, чтобы отправиться в путь и навестить его? Или они никому не могли рассказать, что знают настоящего эльфа, и вернуться к нему было бы для них слишком опасно? Может, он никогда больше ничего о них не услышит.

Лучше об этом не думать. Слишком больно.

Юноша-эльф принялся за работу: окунув заплесневелый свиток в миндальное масло, он насадил его на длинную палку и пристроил над кратером вулкана. Не понадобилось даже привязывать пергамент к палке: эльф не мог заставить свиток парить в воздухе, но мысленно удерживать его в равновесии ему было по силам. Теперь оставалось только ждать.

Эльф удобно расположился под дождём из лепестков и сжал в руках шершавую, узловатую палку с ободранной корой. Когда-то она принадлежала охотнику. Йорш закрыл глаза и утонул в воспоминаниях. Вместе с ними пришла и тоска. В памяти смутно мерцал образ его мамы, её улыбка, голос. А вот бабушку он отлично помнил, помнил её грусть и её поучения. Потом он встретил Сайру и Монсера…

Йорш улыбнулся воспоминаниям, но нахлынувшая тоска смыла улыбку, как волна уничтожает следы на песке. Он стал мечтать о дружбе, нежности и о каком-то лёгком, непонятном чувстве, которое не смог определить. Что-то вроде неуверенности, непредсказуемости. Чтобы в начале дня неизвестно было бы, чем он закончится. Чтобы могло произойти всё, мыслимое и немыслимое.

Дни могут быть наполнены страхом, надеждой, отчаянием, голодом, счастьем и радостью.

Сейчас же его дни – с утра до вечера, из года в год, зимой и летом и неизвестно ещё на сколько времени – заполнены лепестками и совершенством.

Надежда на какой-то непорядок в его жизни становилась с каждым днём всё более недосягаема, как смутный, далёкий мираж. Йорш скучал даже по грязи, дождю и голоду. Но на самом деле он скучал по Сайре и Монсеру, двум людям, которые подобрали его, спасли, разделили с ним путь, которые любили его. То, чего ему не хватало, было не просто желанием недостатка или несовершенства.

Ему не хватало Монсера и Сайры.

Ему не хватало свободы.

– Чего ты там творить? – осведомился дракон.

– Ничего особенного, – ответил ему эльф.

– Тогда ты мочь творить то здесь? Дабы не быть я одиноко, ты читать нам хорошую книгу, даже коли уже нам её читалось, книгу о прекрасной принцессе, коя поженилась с тем принцем, коего потеряли во младенчестве, и все верили, что он не он…

Очевидно, в разуме драконов после второго тысячелетия их жизни появлялись значительные чёрные пятна. Дракон не помнил собственного имени. Из всех возможных недостатков своего подопечного именно это казалось юноше-эльфу самым явным и драматичным признаком слабоумия. То есть казалось раньше. Когда он ещё ничего не знал о страсти дракона к любовным романам. Причём не ко всем любовным романам. Лишь к абсолютно идиотским.

– Сейчас закончу и приду, – пообещал юноша-эльф.

Плесень на пергаменте уже размякла, и Йорш начал осторожно, старясь не порвать, разворачивать свиток, обильно смачивая его миндальным маслом. Скоро можно будет прочитать название.

Дракон снова нетерпеливо спросил, чем он там занимается, и, автоматически отвечая, Йорш разобрал заголовок на языке третьей рунической династии: «Драгос». Драконы. Книга о драконах! Такая попалась ему в первый раз! Во всей библиотеке, среди примерно пятисот двадцати трёх тысяч восьмисот двадцати шести фолиантов, не было ни одной книги о драконах. Пятьсот двадцать три тысячи восемьсот двадцать шесть книг обо всём на свете, от астрономии до алхимии, включая труды по метеорологии, географии, рыболовству и консервировании заспиртованной черники, не говоря уж о тысяче пятистах томах рецептов по заготовке грибов и восемнадцати тысячах четырёхстах тридцати шести любовных романах, каждый из которых претендовал на титул самого идиотского романа тысячелетия… И ни одного абзаца о драконах?!

Вдруг Йорш всё понял. Наверняка в библиотеке были дюжины, если не сотни книг о драконах, но по неизвестной причине дракон не желал, чтобы их читали. Поэтому он просто-напросто их все уничтожил.

Тут дракон опять начал привычно жаловаться на одиночество, на рези в желудке и колики в пятом межрёберном промежутке, доходившие до сто пятьдесят седьмого позвонка… Потом он задремал, и библиотеку заполнил его ровный храп.

«У драконов (драгозаурус огнифорус) сто пятьдесят шесть позвонков…»– так начиналась книга. Йорш не очень бегло читал на языке третьей рунической династии, но мало-помалу начал разбирать текст.