Текст книги "Шарон Крич. Отличный шанс"

Автор книги: Шарон Крич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

– Да, пожалуй, – согласилась тетя Сэнди. – А ты? Ты перепугался?

– Да, – признался он. – Очень.

Позже Гутри рассказывал, что, испугавшись, он стал думать обо всех нас и представил себе, как мы молимся за него, и это помогло ему держать себя в руках.

– И еще, в разгар всего этого, – рассказывал Гутри, – знаете, о чем я подумал? Ха-ха. Я подумал о том, как Кейсуки говорит “ту-по”! Я даже рассмеялся, правда! Но только слегка, таким внутренним смехом. Короче, немного повеселился там, внизу, под снегом…

Самое удивительное, что Кейсуки действительно произнес свое “ту-по”, пока мы ждали, когда спасут из-под снега Гутри. Получается, будто между ними установилась телепатическая связь, между Кейсуки и Гутри, и Кейсуки, получается, отправил Гутри по этой связи смешное слово, чтобы ему было легче продержаться.

Дядя Макс, тетя Сэнди и я переночевали в городе неподалеку от больницы и на следующий день познакомились с миссис Кинг (матерью Лайлы) и мистером Гутри вскоре после их прибытия. Отец Гутри был совсем не таким, как я ожидала. Я представляла его себе таким же жизнерадостным, как сам Гутри, подвижным и пружинистым, высоким и мускулистым, но он оказался застенчивым, худощавым мужчиной, с тихой речью и скромными манерами. И еще мне казалось, что скорее всего во внешности отца Гутри будет так и сквозить наличие у него огромного состояния, что он будет одет в специально пошитые по мерке костюмы, носить на руке часы в золотом корпусе, и тому подобное, однако на самом деле на нем были обычные, довольно потертые брюки цвета хаки и бледно-голубая джинсовая рубашка. Он провел остаток дня и всю ночь у постели сына, тихонько разговаривая с ним. Время от времени в холле, где мы сидели, был слышен заразительный смех Гутри.

Мать Лайлы была совершенно иной. Она стремительно вошла через больничную дверь, одетая в меха, на ходу поправляя прическу, и щелкнула пальцами, привлекая внимание дежурившего при входе работника.

– Мой багаж! – приказала она. – Занесите его внутрь, пожалуйста! – Поскольку дежурный никак не отреагировал, она повторила свое требование более громким голосом, а затем произнесла в воздух, ни к кому не обращаясь: – Здесь кто-нибудь говорит по-английски?

К этому моменту мы уже были возле нее. Дядя Макс назвал себя и уже собирался представить тетю Сэнди и меня, как миссис Кинг прервала его:

– Вы не могли бы позаботиться о моем багаже? Он остался на тротуаре, и любой прохожий может просто уйти вместе с ним.

Мы с дядей Максом вышли и затащили внутрь три чемодана. Видимо, она намеревалась пробыть здесь некоторое время, подумала я. Когда мы вернулись, миссис Кинг приказала дяде Максу:

– Отведите меня к моей дочери!

До самого вечера в палате Лайлы происходили сцены, сопровождаемые громкими криками. Сначала скандал разразился из-за того, что Лайлу не поместили в отдельную палату, затем мать Лайлы разговаривала с медсестрами и врачами на повышенных тонах, поскольку, очевидно, ей казалось, что английские слова станут более понятны, если она будет выкрикивать их. Потом Лайла и ее мать кричали друг на друга.

– Нет, не поеду! – взвизгнула Лайла.

– Нет, поедешь! Ты поедешь домой немедленно, как только мы сможем вытащить тебя из этой помойки!

– Не поеду!

– Поедешь!

Дядя Макс и тетя Сэнди по очереди заходили в палату и пытались утихомирить маму и дочь, но ни один из них не выдерживал там и двух минут. Дядя Макс выходил, потирая лоб, и говорил:

– Теперь твоя очередь!

Тогда вставала и шла тетя Сэнди, но и она довольно скоро выскакивала обратно, в изнеможении сжимая руки.

– Твоя очередь!

Когда миссис Кинг потребовала от дяди Макса и тети Сэнди увезти ее “из этой помойки” и найти ей приличную гостиницу и ресторан, тетя Сэнди прошептала мне:

– Если я убью ее по дороге и попаду в тюрьму, ты придешь, чтобы освободить меня?

Когда они уехали, я пошла к Лайле. Теперь она действительно выглядела ужасно, глаза распухли от слез, лицо красное и некрасивое, волосы слиплись и перепутались.

– О, Динни, – снова заплакала она. – Динни, не дай ей увезти меня! Я не поеду с ней! Не поеду!

– Лайла, может быть, так будет лучше, ты просто не знаешь. Может быть, это твой шанс! – попыталась я успокоить ее.

– Шанс! – взвизгнула она. – О, Динни, как ты можешь говорить такие ужасные вещи! Я тебя ненавижу за это! Я ненавижу, ненавижу тебя!

На следующее утро, однако, Лайла была совершенно спокойна (я подозревала, что врачи могли дать ей и ее матери какое-то успокоительное, так как обе вели себя гораздо сдержаннее). Лайла, по ее словам, всех любила, она любила, любила, любила меня, и она любила, любила, любила дядю Макса и тетю Сэнди, и она любила, любила, любила Гутри, и она любила, любила, любила школу, и она никогда, даже через миллион лет не забудет нас. Она обнимала и целовала нас, а потом они уехали, Лайла и ее мать, в такси, доверху забитом багажом.

Так все закончилось. Их больше не было – обоих Пистолетов.

41. Шляпка и жуки

В середине апреля тетя Грейс и тетя Тилли прислали открытки с поздравлениями по случаю Пасхи:

“Милая Динни!

Поздравляю тебя с Пасхой! Они там, в Швейцарии, празднуют Пасху?

Купила себе новую шляпку. Другой такой красивой просто не существует! Жалко, однако, что ей досталась такая старая голова, как моя.

Мы угощались на Пасху ветчиной. Мне хотелось тушеного мяса, но Лонни говорит, что на Пасху надо есть ветчину. Я терпеть не могу ветчину.

С любовью,

твоя тетя Грейс”.

“Милая Динни!

Если этот план сработает, для тебя будет большой сюрприз. Твой папа придет завтра, чтобы обсудить его. Больше ничего не скажу, а то не будет сюрприза!

Крик сейчас в школе выживания военно-воздушных сил. Его бросают в лесу, и ему приходится есть жуков и змей и самому искать дорогу домой. Хоть бы у него получилось! Жуки не слишком вкусные, если хочешь знать мое мнение. Но лучше, чем тушеное мясо. (Ха-ха.)

Я нашла черепаху у реки и встретила девочку, которая умеет читать по следу. Уверена, тебе бы она понравилась.

Шлю тебе две тысячи бочек поцелуев.

С любовью от твоей тети Тилли,

чемпионки по приготовлению

творожного желе”.

И еще в апреле я получила открытку с Днем святого Валентина от мамы:

“Милая Динни!

Ой! Я забыла послать это в феврале’.”

Ниже она нарисовала голубое сердце (голубое?!) с рыбой (с рыбой?!) посередине.

42. Рыбалка

К концу апреля город Лугано преобразился. Днем мы купались в ярких солнечных лучах и нахлынувшем тепле, а ночью дождик заботился о чистоте улиц. Площадь Пьяцца-делла-Реформа в центре Лугано вновь заполнили стаи голубей и туристов, на балконы вернулись ящики с геранью, а деревья вокруг озера выбросили в воздух ярко-зеленую листву.

На территории кампуса вовсю цвели хурма и магнолии, среди зелени листьев тут и там пестрели островки ярких цветов. Из столовой вынесли наружу столики и над ними раскрыли большие белые зонты для тени. Школьники располагались прямо на газонах по одному и небольшими группами, ласковый ветерок поигрывал страницами раскрытых учебников. На виноградниках, разбитых на склоне холма неподалеку от нашего дома, лоза пустила побеги, обвившиеся вокруг специальных решеток, и в распахнутые окна потянуло сладким ароматом.

В последнюю субботу апреля, за месяц до окончания семестра, мы с Гутри отправились наконец на долгожданную экскурсию. Гутри уже ходил без костылей, только слегка прихрамывал, и шрам у него на лице побледнел и превратился из красного в розовый. Мы запланировали так, чтобы экскурсия состояла из двух частей. На первую часть пригласил меня Гутри, на вторую – я его.

Сначала мы доехали на автобусе до Парадизо на окраине Лугано и купили билеты на фуникулер, похожий на маленький поезд, который полз по склону горы Сан-Сальваторе. Мы втиснулись в вагончик вместе с толпой туристов и стали смотреть в окошко фуникулера, в то время как он упорно карабкался наверх. Деревья, кусты да камни – вот и все, что можно было видеть по краям дороги к вершине горы. Ощущение пространства ускользало от меня, я никак не могла осознать, что было дальше, за пределами этой однообразной картинки за окном. Я вспоминала, как часто наблюдала за фуникулером из своего дома через долину. Я следила, как он метр за метром поднимался в гору, похожий на красную ящерицу, как время от времени исчезал за деревьями и снова возникал, опять прятался в листве и появлялся вновь.

Напротив нас на скамейке тесным рядком разместились пять туристов. Они громко смеялись и разговаривали по-немецки. На ногах у них были тяжелые ботинки для восхождения на гору и толстые шерстяные гольфы, одежда состояла из вельветовых бриджей до колен и зеленых курток-ветровок. У каждого на куртке имелась желтая полоска, обозначавшая принадлежность к туристской группе. Услышав, как Гутри сказал мне что-то, один из них спросил:

– Американцы, да? Я знать кого-то в Америке. Чикаго!

Сидевшая рядом с ним женщина согласно закивала:

– Ханс Долман, наш кузен! Долман – вы с ним когда-то встречаться?

Мы с Гутри переглянулись.

– Хм, – задумчиво произнес Гутри. – Долман, Долман… Что-то знакомое…

– Нет! – воскликнул мужчина. – Вы знать его, вы знать Ханс?

Гутри слегка подтолкнул меня локтем:

– Динни! Ты же была в Чикаго, правда? Ты там встречала кого-нибудь по фамилии Долман?

– Чикаго – большой город, – ответила я.

– Большой человек, – сказала женщина. – Большой человек, большая борода.

Вообще подобные вещи случаются очень часто. Когда кто-то узнает, что вы из Штатов, начинают расспрашивать, не встречали ли вы кого-нибудь из их знакомых, будто Штаты – совсем крошечная страна и вы можете знать практически каждого, кто там обитает.

Доехав до конечной остановки фуникулера, все высыпали на платформу, расположившуюся под пышными кронами деревьев. Честно говоря, я ожидала другого. Из-за разросшегося леса ничего не было видно.

– Нам надо идти вон туда, – сказал Гутри, показывая на неровную мощенную камнем дорожку, ведущую по склону вверх еще приблизительно на двести метров. На самом верху я смогла разглядеть крест на каменной церквушке. Мы стали подниматься по ступенькам дорожки, огибающей гору, пока не очутились на просторной ровной площадке. В центре ее стояла церковь, а по всему периметру были установлены скамейки и перила.

– О-о! – У меня перехватило дыхание. – О-о! – За перилами, всюду, куда хватал глаз, открывался невероятный по своему великолепию вид. Словно весь огромный мир расположился здесь передо мной, а я с неба взирала на него.

Озеро Лугано голубым пятном повисло в воздухе. За ним маячили подножия Альп, а если повернуться в противоположную сторону, то можно увидеть Италию, и озеро Лаго-Маджоре, и Ломбардскую низменность. Невыносимо голубое небо распростерлось над голубыми озерами и нескончаемыми рядами гор – зелеными, голубыми в дневном свете или, на расстоянии, все еще покрытыми белыми снежными шапками.

– Ну как? – спросил Гутри. Он широко раскинул руки, словно хотел охватить ими весь мир. – Fantastico! Sono potente! Sono libero!

У меня возникло странное чувство, будто я была лишь крапинкой на вершине этой горы, крошечной частичкой всего этого обширного пейзажа, будто я по-прежнему оставалась точкой, но одновременно что я и есть все то, что раскинулось перед моим взором, и все то, что распростерлось над моей головой, и весь этот мир принадлежал мне! Libero, libera! Я глубоко втянула в себя воздух и сказала себе:

– Все это – я!

Посмотрев на Гутри, я увидела, что он тоже глубоко вдыхает, впитывая в себя все вокруг, и счастливо улыбается. Мне вспомнился его отец. Мистер Гутри был добрый, но не такой открытый, как его сын. И я подумала: как, у кого Гутри унаследовал это безграничное жизнелюбие, откуда у него эта неутолимая, безоглядная жажда к приключениям?

В тот день мы долго стояли у перил на вершине горы Сан-Сальваторе, глядя на мир, а потом вошли в прохладный полумрак церкви, поднялись на ее звонницу и очутились на узкой смотровой площадке, откуда можно было видеть еще дальше на юг через Ломбардскую низменность. Где-то там, в Италии, должен находиться Кампобассо, подумала я. Когда-нибудь я поеду в Кампобассо и увижу то место, где гуляла бабушка Фиорелли, когда была девочкой.

Потом мы ехали обратно вниз на фуникулере и бродили по совсем узеньким улочкам, изрезавшим город Лугано. На маленьких открытых рынках продавали цветы, сыр, пиццу и огромные, толстые салями, которыми были увешаны лотки. Мы на ходу ели ломти пиццы, и Гутри сказал:

– Динни, в самом деле, ты должна признать, что это такое самое лучшее, разве не так?

Потом мы сели в автобус и поехали вверх по холму, мимо школы, сошли на остановке на Коллина-д’Оро, а затем прогулялись по Виа-Попорино до нашего дома. Я взяла свою удочку, и мы направились через Агру в сторону percorso. Потом шли по его извивающейся меж деревьями дорожке, пока не достигли речки. Тут мы сели на берегу, и я забросила леску в воду.

– Ты ловишь рыбу без крючка? – удивился Гутри. – Без наживки?

– Вообще-то я хожу на рыбалку не для того, чтобы ловить рыбу, – ответила я.

– О-о! – воскликнул он и неожиданно обнял меня. – Ты необыкновенно интересный человек, Доменика Дун!

Интересный? Он сказал – интересный?

– А ты, Питер Ломбарди Гутри Третий – такой самый лучший! – И, поскольку подобное признание требовало какого-то продолжения, я поцеловала его в такую самую лучшую щеку.

В тот день я вдоволь нарыбачилась за всю Швейцарию, за каждый ее кусочек, который видела, за каждого человека, которого узнала в этой стране. Рыбачила даже за Лайлу. И еще я рыбачила за своего отца, маму, за Крика, Стеллу и ее малыша. Я рыбачила за бабушку Фиорелли, тетю Грейс и тетю Тилли.

В мае занятия закончатся, и я поеду домой.

Сны Доменики Сантолины Дун

Я на плоту плыла вниз по течению реки. К моему плоту были привязаны другие плоты, на них находились Гутри, Лайла, Белен, Мари, Кейсуки. У каждого из нас имелось по огромной сети, и мы размахивали ими в воздухе. Я выловила всю нашу семью, одного за другим, и посадила их на свой плот.

– Я – прозрачное око! – закричала я. Мы приближались к повороту реки, и я не знаю, что было за поворотом, потому что проснулась.

43. У развилки дорог

У меня остались очень нечеткие воспоминания о последней неделе занятий. Сначала три дня подряд мы сдавали экзамены, за ними последовала церемония окончания учебного года, а на другой день состоялось торжественное присвоение ученых степеней старшим школьникам, завершившим четыре года обучения. Все это время нами владело смешанное чувство волнения и грусти: волнения из-за последних экзаменов и приготовлений к возвращению домой, грусти – по причине предстоящего расставания с друзьями и Швейцарией. Ребята разъедутся по всему земному шару. В будущем году некоторые вернутся в школу, кто-то уже не приедет, и я не знала, смогу ли когда-нибудь вновь встретиться с ними.

Еще месяц назад дядя Макс и тетя Сэнди сказали, что выбор остается за мной, хотя, как я понимала, это было не совсем так; прежде всего, мои родители должны решить, как мне следует поступить дальше. Дядя Макс и тетя Сэнди отправят меня на самолете в Америку, и я смогу либо пойти в школу там, где будут жить мои родители, либо провести с ними лето, а осенью вернуться в Швейцарию. Сама я еще не знала, чего хочу. Единственное, в чем я была уверена во время выпускной церемонии – это в скором возвращении домой, по крайней мере на лето.

Мы, ученики средних классов, к концу занятий стали вести себя довольно необузданно, кричали, носились по коридорам и кампусу, дурачились по-всякому. У нас словно накопились целые мегаватты неизрасходованной энергии и эмоций, и мы стремились избавиться от них в любое время и любым способом. Дядя Макс стойко переносил все это, уверяя тетю Сэнди, что со всеми школьниками происходит подобное.

– Мы должны благодарить их, – сказал он ей. – Они учат нас не расслабляться и не забывать, что мы педагоги, а не умильные мамаши.

Учителя выглядели усталыми. Мистер Ку заявил нам:

– Вы, пустоголовые, с ума меня сведете!

А мистер Боннер сказал:

– Хоть бы вы поскорее разъехались, прежде чем испортите такой замечательный прошедший год! – Перед экзаменом по английскому языку он предупредил каждого из нас: – Не переживай. У тебя все будет хорошо.

И это прозвучало так, словно речь шла вовсе не о предмете, который он преподавал. Он словно имел в виду будущее вообще, всю нашу жизнь.

Традиционно составной частью торжеств по случаю окончания курса средней школы был банкет, на котором присутствовали учителя, ученики и их родители. Для меня явилось сюрпризом, что большинство родителей действительно приехали, причем они собрались со всего света: из Японии, Кореи, Испании, Аргентины, Норвегии, Саудовской Аравии. Среди них не было моих родителей, но я же с тетей Сэнди и дядей Максом!

Другой традицией на таких банкетах было то, что директор школы и миссис Стирлинг произносили речи, а за ними выступали четыре ученика, заблаговременно выбранные товарищами по классу. Мы выбрали Мари, Белен, Кейсуки и Гутри.

И вот столы накрыли белыми скатертями, на каждом зажгли по свече, а электрическое освещение притушили. Мальчики одеты в костюмы с галстуками, девочки – в платья. Все были очень красивые, но немножко смущенные, словно мы играли во взрослых. И вели себя тоже не как всегда, вероятно, из-за праздничной одежды и присутствия родителей. Мы были немножко скованны и чрезмерно вежливы.

– Ты прекрасно выглядишь.

– Спасибо, ты тоже.

– У тебя очень красивое платье.

– Спасибо. Твое мне тоже очень нравится.

Дядя Макс начал церемонию речью, в которой одновременно трогательно и с юмором говорил о разнообразии. Он привел примеры того, какими мы были не похожими друг на друга, как по-разному общались, вели себя (в этом месте он всех насмешил, потому что вспомнил забавные выражения и ситуации). Он сказал, что именно в разнообразии заключается особенность нашей школы, и это дало ему возможность многому научиться здесь (трогательная часть речи). Когда дядя Макс закончил, все аплодировали ему стоя.

Миссис Стирлинг, как всегда, была великолепна в черном платье с глубоким вырезом, с жемчужным ожерельем и в красных туфлях на очень высоких каблуках. Прежде чем подняться, чтобы произнести свою речь, она пошарила где-то в платье, достала губную помаду, открыла и быстрым движением провела по губам. Миссис Стирлинг говорила строго и впечатляюще о том, в каком привилегированном положении мы находились, как дорого мы должны ценить доброе отношение к нам и быть готовыми отплатить за это тоже добром. По ее словам, мы были “армией посланников доброй воли, отправляющихся в огромный и непростой мир”. Я чувствовала, как все мы становились выше и взрослее под взглядами дяди Макса, миссис Стирлинг и присутствующих родителей. Последние согласно кивали, как заведенные, на протяжении всего выступления миссис Стирлинг, а когда она закончила, зал вновь встал и разразился овациями.

Следующей вышла Мари. Она говорила о страхе, о том, как ей было страшно ехать сюда, страшно находиться вдали от дома, жить среди чужих людей. Она говорила, как страх постепенно испарялся, “испарялся тихо и незаметно”, и таким образом она поняла, что не надо бояться перемен в своей жизни. Мне пришло в голову, что Мари словно подслушала мои собственные мысли, то, что я думала и чувствовала. Я посмотрела вокруг себя и увидела, как все ребята согласно кивали и улыбались, и поняла, что она, вероятно, подслушала и их мысли тоже.

Потом настала очередь Белен, которая спела испанскую песню о дружбе. Я до сих пор не знала, что она обладает таким замечательным певческим талантом, таким низким, звучным и уверенным голосом. Казалось, он заполнил все пространство в помещении.

Следующим выступающим был Кейсуки. По его словам, здесь он понял, что все восхожно, и что он будет очень скучать по своим друзьям (в этом месте Белен расплакалась), и что завтра мы все “полетим в стороны” и, может быть, “никогда нас не видеть в одной точке опять”.

Учителя, казалось, весь вечер изучали наши лица, словно старались запомнить их. Возможно, в их памяти всплыло то, как мы выглядели и вели себя, когда впервые приехали сюда, и теперь они видели, как мы изменились с тех пор. Может быть, они пытались предположить, какими мы станем в будущем. Я тоже всех разглядывала и думала об этом, особенно о том, что из нас получится. Жалко, что у меня не было волшебного хрустального шара, а то бы я посмотрела в него и увидела, какие мы будем через десять, двадцать, тридцать лет…

Настала очередь Гутри произносить речь. Сначала он прочитал стихотворение Роберта Фроста о развилке на дороге в желтом лесу. Человек останавливается на развилке и смотрит в обоих направлениях, потом выбирает путь, который кажется ему наименее протоптанным, но не знает точно, так ли это на самом деле. Единственное, в чем он уверен, что когда-нибудь, годы и годы спустя, вспомнит, как однажды остановился на развилке в лесу и сделал свой главный в жизни выбор.

Гутри сказал, что не знает, на самом ли деле дорога предопределяет судьбу человека, или он только думает, что это так.

– Год, два или три назад, – продолжал Гутри, – каждый из нас стоял посреди собственного желтого леса, и все мы выбрали дорогу именно в эту школу. Помните?

Я вспомнила городок на холме в Нью-Мексико, Стеллу, у которой начались роды, дядю Макса и тетю Сэнди, “похищающих” меня. Я могла бы сопротивляться. Я могла бы убежать от них. Может быть, у меня был выбор, в конце концов.

– Мы сделали свой выбор, – говорил между тем Гутри, – и он стал главным для нас. Не знаю, был ли этот путь более трудным или менее протоптанным… Иногда мне кажется, что он слишком привилегированный! Как бы то ни было, мы выбрали эту дорогу, и она привела нас сюда, собрала в одном месте.

Я вспомнила Лайлу и подумала, что ей тоже следовало бы быть здесь, с нами, и слушать выступление Гутри. Интересно, где она сейчас и что чувствует?

– Посмотрите друг на друга! – сказал Гутри. – Мы снова там, в лесу, и вновь перед каждым из нас развилка на дороге. В каком направлении мы пойдем? Удастся ли нам снова встретиться? Вот Динни, – он махнул рукой в мою сторону, – возвращается обратно в Америку. Кейсуки выбирает дорогу в Осаку. Белен – в Барселону. Мари – в Рим. – Он продолжал называть по имени каждого из сорока учеников нашего класса. – Я? – сказал он наконец. – Я тоже возвращаюсь в Америку. – Он сделал паузу и взглянул на своего отца. – Но, может быть, я снова приеду сюда. Может быть.

Еще Гутри сказал, чтобы мы не торопились идти по своим дорогам, а хотя бы ненадолго остановились и вернулись обратно к тому месту в желтом лесу, где мы свернули на этот путь, к этой школе.

– Это стало и по-прежнему будет оставаться главным выбором, потому что мы и в дальнейшем будем испытывать влияние друг друга на наши жизни. Сейчас трудно угадать, каким окажется это влияние, но есть что-то в самом воздухе данного желтого леса – здесь, в Швейцарии, по которому мы бродили и бегали и на лыжах прошли вдоль и поперек, – что говорит мне: где бы мы ни очутились, мы всегда будем нести с собой частичку друг друга, частичку Швейцарии. Обязательно! Fantastica!

Когда все зааплодировали, кто-то (думаю, это был Кейсуки) начал скандировать, и вскоре все присутствующие присоединились к общему хору:

– Viva! Viva! Viva!

44. Перемена света

После банкета все учителя направились по крутому склону холма в дом к дяде Максу. Мне тоже разрешили пригласить несколько друзей. Это была наша последняя возможность побыть вместе в неформальной обстановке, потому что завтра церемония выпуска старшеклассников будет гораздо более официальной и серьезной, а после нее все быстро разъедутся по аэропортам и железнодорожным вокзалам, чтобы оттуда отправиться по домам, и многие уже не вернутся.

Время словно давило на нас, и как отглаженная одежда неизбежно мялась к концу вечера, так и наши эмоции постепенно теряли торжественность и неспешность. Я вдруг поймала себя на том, что как-то торопливо пожимаю протянутые мне руки, сожалея, что это конец, и переживая из-за того, что, может быть, уже никогда не увижу этих ребят. И вглядываясь в их лица, я вспоминала, с кем вместе ездила на экскурсии, занималась, каталась на лыжах, ходила в походы, с кем делила радости и беды.

Если бы я стала рассказывать все, что знала почти о каждом ученике моего класса и о многих из старших и младших классов, присутствующие просто удивились бы. Но когда той ночью я стояла посреди многолюдной сутолоки, которая образовалась в нашем доме, мне казалось самым удивительным то, что, несмотря на различия в национальностях, языках, культуре и обычаях, у нас было гораздо больше общего, чем несхожего. Я даже зауважала себя за такое взрослое и мудрое наблюдение и решила позже записать его. Но утром оно уже не казалось столь глубоким и впечатляющим, как прошедшей ночью.

Кейсуки признался мне, что ему хотелось бы следовать за Белен по выбранной ею дороге через желтый лес. Тогда я призналась Кейсуки, что мне хотелось бы следовать за Гутри по его дороге.

Миссис Стирлинг вмешалась в наш обмен исповедями, беря с блюда клубничину.

– Что это за разговоры о следовании? Вы не должны ни за кем следовать! Мы не для того наполняли вас всем этим… – и она сделала широкий жест рукой в сторону открытого балкона, через который были видны горы, – всеми этими восхожестями, чтобы вы ограничивались следованием!

Дядя Макс тоже присоединился к беседе.

– Вообще-то нам нужны последователи. Мне кажется, лучше разумно следовать за кем-то, чем бездумно вести за собой! – сказал он.

Кейсуки оживился.

– О’кей, хорошо! Тогда Белен может следовать за мной! Мой есть бульдозер прокладывать дорога, мой есть… – И он стал маршировать по комнате, выбросив перед собой руку, словно предводитель невидимой армии.

Миссис Стирлинг поцеловала меня в щеку, оставив яркий отпечаток губной помады, и переместилась к другой группе гостей. Дядя Макс отпил вина из своего бокала.

– Ты всерьез говорила о том, что хочешь следовать за Гутри? – поинтересовался он.

– Ну, не знаю… Мне хотелось бы быть в курсе того, как он живет, чем занимается – следовать, но незаметно, понимаете, вроде как муха на стене.

– М-м, – протянул он. – Что ж, Гутри действительно интересный человек, и следовать за ним было бы интересно, не так ли?

Я подумала о том, как я, моя мама, Крик и Стелла следовали за отцом из города в город и сколько интересного происходило во время этих переездов. А потом посмотрела на стоявших рядом дядю Макса и миссис Стирлинг и подумала, что оба этих человека, а также мой отец и Гутри обладали одним и тем же качеством: все они умели так идти по жизни, что хотелось следовать за ними и видеть мир таким же, каким они видели его.

На следующее утро я проснулась под звуки дождя, постукивающего по стеклам моего окна, и монотонное бормотание дяди Макса. Он заперся в ванной комнате и репетировал свою речь на предстоящей выпускной церемонии старшеклассников. На вешалке за дверью висели мои юбка и блейзер, а на полу под ними стояли мои ботинки, начищенные до блеска, но не мной. Очевидно, это было дело рук дяди Макса. Он обожал чистить ботинки, особенно когда находился в напряженном состоянии. Говорил, что чистка ботинок способствует снятию стресса.

В дверях моей комнаты появилась тетя Сэнди. Она была в халате, а в руках держала два своих платья и костюм.

– Так, Динни, пора! Andiamo! Пошли! – Она выставила перед собой одежду, словно на выбор. – Что бы ты посоветовала? – спросила она. – Только выбери то, что меньше всего нуждается в глажке, о’кей?

Тетя Сэнди плюхнулась на край моей кровати и стала гладить мою ногу.

– О, Динни! Я знаю, что до твоего отъезда осталось всего несколько дней, и я должна говорить что-то мудрое и значительное, но у меня голова забита всякой чепухой: что надеть, как бы не опоздать, как сделать, чтобы Макс расслабился. Мне невыносима сама мысль, что ты нас покидаешь. Хочется запереть тебя в шкаф и никуда оттуда не выпускать.

Она достала из кармана почтовую открытку.

– Вот, только что принес почтальон, – сказала она. Потом наклонилась и поцеловала меня. – Поговорим еще завтра.

Открытка была от мамы. В ней она. сообщала их очередной новый адрес. Две недели назад мама позвонила и предупредила о предстоящем переезде. Она беспокоилась, как бы мне не забронировали уже билет на самолет (еще не забронировали) и я не оказалась бы в Нью-Мексико, откуда они к тому времени уедут. Отец перевозил их обратно в Байбэнкс, штат Кентукки, где я родилась и где до сих пор жили тетя Тилли и тетя Грейс. Отец выхватил у матери трубку и выкрикнул: “Это отличный шанс, Динни! Вот увидишь!”

Пока я лежала на кровати и изучала открытку с нашим новым адресом, зазвонил телефон.

– Спорим, что это миссис Стирлинг? – спросила тетя Сэнди. – Она хочет знать, установлен ли навес над кампусом и приготовлены ли зонты!

Дядя Макс крикнул из ванной комнаты:

– Скажи, что зонты приготовлены!

Тетя Сэнди ушла в свою спальню, чтобы там взять трубку.

– Да, установлен, – услышала я. – Да, приготовлены. Но, может быть, дождик закончится.

И словно тоже услышав ее слова, солнечные лучи брызнули из-за туч. Колокола церкви Святого Аббондио отчетливо отсчитали время – девять часов. Из окна я увидела белый навес над кампусом. Из-за верхушек деревьев виднелась сложенная из камня церковь Святого Аббондио с высокой, изящной звонницей. Я вспомнила тот день, когда прогуливалась по церковному двору и впервые встретила там Лайлу.

Мысль о Лайле напомнила мне, что тетя Сэнди так и не рассказала о моей подруге, о ее семейных проблемах, хотя события, связанные с лавиной, на многое открывали глаза. Может быть, Лайла когда-нибудь сама мне расскажет. Возможно, существовали серьезные причины, почему Лайла такая, какая есть.

Еще дальше и ниже расположилось озеро Лугано, такое спокойное, такое серебристое. Однако странная перемена света в воздухе через мгновение придала ему сначала металлический оттенок, а затем серо-голубой. Слева возвышалась гора Бре, уже без своей снежной шапки, а справа – гора Сан-Сальваторе с мигающим красным огоньком на вершине. По ее склону карабкался фуникулер, маленький красный поезд-ящерица. Он забирался все выше и выше, и я вспомнила, как мы с Гутри поднимались на гору и стояли там, словно на вершине мира.

Я обернулась и посмотрела на дорожку, ведущую вверх на Монтаньолу, на дом, где когда-то жил Герман Гессе, вспомнила капучино, которое мы пили в деревне вместе с Лайлой, Гутри, Кейсуки, Белен и Мари, и как мы иногда обдумывали наше домашнее задание, сидя за столиками, вынесенными на улицу возле кафе, а бродячие кошки терлись у наших ног. А вон, на склоне между нашим домом и Монтаньолой, стоит скамейка красного цвета, на которой я иногда выслушивала жалобы Лайлы и рассказы Гутри.