Текст книги "Шарон Крич. Отличный шанс"

Автор книги: Шарон Крич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

– Кажется, я умираю. Я просто уверена, что умираю.

А они, потягивая горячий шоколад, оживленно обсуждали, как здорово они только что прокатились и какой чудесный, fantastico день был сегодня!

– Правда же, в это место можно просто влюбиться? – спросила меня как-то Лайла. – Правда же, оно такое… самое лучшее? Правда же, оно fantastico?

Мне вдруг захотелось поколотить ее.

– Здесь просто ту-по! – сказала я. – Абсолютно ту-по!

Но здесь не было ту-по, даже нисколечки. Мне нравились сокращенные академические уроки по утрам и свежий воздух весь оставшийся день. Мне нравилось возвращаться в отель и погружаться в горячую ванну, потом спешить на вечерние занятия, после них ужинать, лениво листать страницы учебников в импровизированном читальном зале и, наконец, без сил валиться в постель. А к концу второй недели я уже съезжала по всему склону для начинающих без единого низпадения и делала это, даже не ставя лыжи в позицию снежного плуга! Я, Доменика Сантолина Дун, стала горнолыжницей!

Сны Доменики Сантолины Дун

Я спрыгнула со скамейки подъемника на свежевыпавший снег и покатилась на лыжах с горы, а потом даже вверх в гору и снова вниз. Я перелетела через широкую, очень широкую расщелину и заскользила к подножию. Лихо объехав зрительскую трибуну для важных персон, я финишировала, и все мне аплодировали. Я выиграла. Не знаю, что именно я выиграла, потому что проснулась.

24. Бедствия

Две недели на горнолыжном курорте пролетели очень быстро, и мы снова возвратились в Лугано, и тогда мы узнали все о бедствиях.

Мы, конечно, и раньше слышали о разных бедствиях на уроках в школах и сталкивались с информацией о них в наших прежних жизнях. Ведь мы всегда имели доступ к телевизионным новостям и газетным статьям. Но возвращение в Лугано ознаменовало начало месячника глобальных бедствий: на уроках по каждому из предметов мы говорили о бедствиях – искусственных, то есть созданных или спровоцированных человеком, и естественных, природных. Мы говорили об озоновых дырах, об исчезновении видов животных и растений, о сокращении лесных массивов, о войне, нищете и СПИДе. Мы говорили о беженцах, геноциде и голоде.

Поскольку мы находились на уровне неполного среднего образования, то получали, по словам дяди Макса, “разбавленную” версию того, что преподавалось старшеклассникам. К нам на урок истории приходил старшеклассник из Ирака и рассказывал, каково им там было, когда американцы бомбили его страну. Кейсуки говорил об ответственности, которую он чувствовал перед всеми из-за участия Японии в развязывании Второй мировой войны, и о том же говорил мальчик из Германии.

Между нами разгорелась дискуссия по поводу пренебрежительного отношения к девочкам в некоторых странах и ужасающих случаев жестокого обращения с детьми по всему миру. Во время месячника мы ничего не ели один день в неделю, чтобы лучше понять страдания голодающих людей. Мы собирали деньги, консервы и одежду и передавали все это в благотворительные организации.

На одном из уроков нам показали документальный фильм о гибели людей в Руанде. Когда после его окончания мальчик из Руанды рассказал, как у него на глазах убили его мать. Мари вырвало. Многим из нас по ночам снились кошмары.

Дома тетя Сэнди упрашивала дядю Макса:

– Это слишком! Нельзя же собрать все мировые проблемы и вывалить их разом на головы несчастных детей!

И дядя Макс согласился. Он сам был ошеломлен происходящим, но не хотел менять программу, поскольку она была утверждена еще до того, как его назначили директором. Мы, учащиеся, были уже сыты по горло такими уроками, но в то же время продолжали жадно поглощать все новую информацию. Мы чувствовали себя такими защищенными в нашем привилегированном мире и одновременно – виноватыми, и эти уроки были нашим наказанием за то, что наша жизнь лишена бедствий, ставших повседневными для других людей.

Гутри совсем сник. Даже его походка изменилась – он передвигался, волоча ноги и бормоча что-то себе под нос.

– Что нам делать, Динни? – обратился он как-то ко мне. – Что мы можем сделать? Должны же мы что-то делать!

Гутри говорил, что бросит школу и отправится в разрываемую войной Руанду, чтобы оказывать помощь людям.

– Ты еще маленький, – возразил ему кто-то. – Тебя через границу не пропустят.

Он послал письма президенту США и швейцарскому послу. Он вступил в организации “Гринпис” и “Международная амнистия”. Он организовал дискуссионный клуб, назвав его “Объединяйтесь за мир!”. Спустя неделю своей деятельности Гутри воскликнул:

– Это ужасно! Все это одни только разговоры. Разговоры ни к чему не приведут. Люди умирают, Динни, и умирают не где-нибудь, а вокруг нас, повсюду. Людей одолевают голод и болезни, их убивают и мучают!

Я знала. Я сама думала об этом день и ночь. Однажды мне всю ночь снился кошмар про беженцев. Я пошла, разбудила дядю Макса и заявила ему:

– Что вы тут делаете? Почему вы не помогаете беженцам? Почему вы привезли меня сюда? Кто оплачивает мое пребывание здесь?

Пока я произносила эту тираду, проснулась тетя Сэнди:

– Динни!

Я вдруг вспомнила, что произошло в День благодарения, когда мы жили в Оклахоме. В школе меня просили принести консервы для нуждающихся семей. Мы делали продуктовые наборы, складывая консервы в коробки, а местные власти еще предоставляли для этой цели бесплатных индеек.

Учительница сказала, что желающие поучаствовать в доставке наборов нуждающимся семьям должны собраться в субботу на автомобильной стоянке, где нас будут ждать на своих машинах добровольцы из числа жителей городка.

Я тоже пришла и вместе с двумя одноклассниками села в машину к женщине по фамилии Берки. Это была очень веселая женщина.

– О’кей! – сказала миссис Берки. – У меня есть список с фамилиями и адресами, так что – вперед!

И в течение нескольких часов мы развозили наборы людям, жившим в домах, которые выглядели очень бедно. Одни жильцы этих домов были рады видеть нас, другие – нет, и мне было непонятно почему. Один мужчина отказался принять коробку и прогнал нас со двора.

– О’кей! – сказала миссис Берки. – Осталось заехать в два места. Дайте-ка посмотреть список. Одно находится на Колби-роуд. Сначала поедем туда!

– Мы тоже живем на Колби-роуд, – сказала я, и мне стало интересно, к кому из соседей мы заедем.

– Отлично! – воскликнула миссис Берки. – Показывай дорогу, чтобы мы не заблудились.

Мы выехали за город и вскоре без всяких проблем нашли Колби-роуд. Проезжая по улице, миссис Берки сверилась со списком и сказала:

– О’кей! Теперь нам нужен дом четыреста девяноста девять…

– Но… – начала и не закончила я.

– Это где-то близко, – сказала миссис Берки. – Вот четыреста пятьдесят пять…

– Но…

Мы подъехали к дверям нашего дома, и я почувствовала, что умираю тысячью смертей. Я просто окаменела, сидя в машине, а миссис Берки и двое моих одноклассников выпрыгнули наружу, достали коробку из багажника и направились к моему дому.

Моя мама открыла дверь, и на лице у нее появилось озадаченное выражение. Она посмотрела в сторону машины и увидела меня, окаменевшую, а потом улыбнулась миссис Берки, взяла коробку и поблагодарила ее. И тогда я вышла из машины и сказала миссис Берки:

– Я здесь живу. Мне не надо ехать дальше?

Миссис Берки покраснела и закрыла ладонью рот, а потом наклонилась ко мне и сказала:

– О, малышка, спасибо тебе за помощь, мне очень жаль, если… Я не знала… Я бы не…

– Все в порядке, – сказала я и пошла в дом.

Мама смотрела на коробку с консервами и говорила:

– Динни, нам эта еда сейчас пригодится, ты сделала доброе дело и не должна чувствовать себя из-за этого плохо.

Но я чувствовала себя из-за этого плохо, и мне не хотелось ходить в школу. К счастью для меня, как раз в это время отцу выпал новый шанс где-то в другом месте, и через месяц нас здесь уже не было.

Я вспомнила об этом, стоя в спальне тети Сэнди и дяди Макса в ту ночь, и сказала:

– Меня привезли сюда в благотворительных целях, правда? На самом деле я не должна быть здесь. Я должна быть вместе с беженцами. И вы тоже.

Дядя Макс пошел на кухню и сварил кофе, а когда вернулся, сказал:

– Динни, у детей тоже бывают проблемы. Они не всегда заметны, но они существуют. И кто-то должен помогать решать эти проблемы.

– Кто за меня платит?

– Не все, кто учится здесь, – богачи, Динни. Многим ученикам оказывается материальная помощь, многие из них находятся здесь потому, что за них платят компании, в которых работают их родители.

– Кто? – спросила я. – Назовите хотя бы нескольких.

– Я не имею права делать это, – ответил дядя Макс. – Да и какое это имеет значение?

– Просто я хочу знать.

– Динни, – вмешалась тетя Сэнди, – ты здесь потому, что дядя Макс – директор школы. Это вроде бонуса, полагающегося по должности. Ты вместе с ним. Никому не надо за тебя платить. Это – привилегия. Тебе просто повезло.

– Мне не надо, чтобы везло. Мое место среди беженцев, я должна страдать вместе с ними.

Лицо дяди Макса приняло изумленное выражение:

– Но почему, Динни, почему?! Что плохого в том, что тебе повезло? Может быть, когда-нибудь ты сделаешь так, что повезет кому-то еще!

– Тебе просто открылась возможность, Динни, это твой шанс! – добавила тетя Сэнди.

О, опять это слово, оно всюду преследовало меня, оно не выходило у меня из головы!

– Кроме того, – сказала тетя Сэнди, – только от тебя зависит, воспользуешься ты своим шансом или нет. Выбирай!

Я ворочалась в постели всю ночь напролет и чувствовала себя отвратительно. Я просто утопала в шансах и возможностях, в то время как у беженцев не было ничего. Мне хотелось отдать им все. “Вот, – сказала бы я им, – возьмите это. Возьмите Швейцарию и горы, колокольный звон, катание на горных лыжах. Возьмите все. Вы этого заслуживаете”.

Но я не знала, как разыскать беженцев и как вручить им Швейцарию.

Сны Доменики Сантолины Дун

Я была в своей комнате в доме дяди Макса и тети Сэнди. Я выглянула в окно и у видела, как по склону холма взбираются моя мама, мой отец, Крик и Стелла, несущая на руках своего малыша. Они были одеты в лохмотья и совершенно босые.

Они вошли в дом, и мама примерила на себя мою лыжную куртку, а Крик погладил руками мои лыжи. Стелла спросила: “Это все твое, Динни?” – и я ответила: “Нет!” – а потом вытащила свою старую коробку с пожитками и сказала: “Видите? Только это мое”.

Но когда я открыла коробку, в ней оказались всякие новые вещи: радиоприемник, лыжные ботинки, перчатки, шапки, свитеры, украшения. И тогда мои родители, и Крик, и Стелла, и малыш вылезли в окно и ушли.

Месячник глобальных бедствий продолжался. Лайла потеряла дар речи. Она больше не произносила таких слов, как “изумительно”, “невероятно” и “fantastico”. Теперь ей приходилось часто слышать в классах и спальных корпусах, как жалуются другие. Но, в отличие от прежней Лайлы, ребята сетовали по причинам, связанным с настоящими, серьезными переживаниями. Лайла уже не могла вновь начать свою кампанию против никудышного питания в школе, потому что ребятам просто кусок не лез в горло при мысли о недоедающем человечестве, о миллионах людей, страдающих от голода.

Через три недели месячника глобальных бедствий дядя Макс наконец пошел на решительный шаг. Он произнес речь. Он сказал, что, конечно, необходимо помнить о несчастьях, что каждый день происходят в мире, однако наша главная задача, наша обязанность состоит в том, чтобы получить образование, дабы, когда мы станем взрослыми, принимать осознанные и обоснованные решения. Он сказал, что надо быть не только осведомленными о глобальных бедствиях, но также проникнуться мировой духовностью, знать и понимать искусство, красоту, музыку, юмор, чтобы иметь силы и желание изменить мир к лучшему.

Его слова возымели действие. Не сразу и не у всех, но настроение постепенно стало меняться. После речи дяди Макса я видела, как Гутри выбежал на балкон виллы и долго стоял там, глядя на озеро. Он плакал.

Сны Доменики Сантолины Дун

Я сидела на вершине холма на стуле, окруженная оболочкой своего пузыря и глядела вниз – на длинную-длинную вереницу беженцев, бредущих по извивающейся у самого подножия тропе. Дети громко плакали. Солдаты сбегали вниз, на ходу стреляя из ружей.

Кислотные дожди поливали головы беженцев, на них падали деревья и рассыпались в облаке черной пыли.

Я скатилась с холма к беженцам и через оболочку пузыря принялась раздавать им разные вещи. Я вручала им церковные колокола и даже целую гору.

Кислотный дождь стучал по оболочке пузыря, разъедая ее насквозь, и вот капля, едкая и жгучая, упала мне на лоб, я проснулась и увидела жужжащего надо мной комара.

25. Телефонный звонок

В конце февраля я наконец получила рождественскую посылку от родителей. Коробка выглядела так, словно по ней прошло стадо коров и по пути сжевало ее углы. Внутри находился маленький фотоальбом. Я тут же взволнованно схватила его и раскрыла, ожидая увидеть фотографии дорогих мне людей. Но никаких фотографий там не оказалось. Только на первой странице вставлен рисунок, сделанный мамой и подписанный: “Динни на рыбалке”. На рисунке была изображена девочка, стоявшая на берегу реки с сетью для ловли рыбы в руках. В голубом небе над головой девочки вместо солнца зияла рваная дыра коричневого цвета, а само солнце запуталось у нее в сети.

На следующей странице была вставлена записка со словами: “Динни, здесь ты можешь хранить воспоминания о своих приключениях в Швейцарии…”

Остальные листы альбома были совершенно пустые.

Еще в коробке лежали две открытки. На одной мама и отец по очереди написали только два слова: “Мама” и “Папа”. На другой открытке я узнала почерк Стеллы: “С любовью от Стеллы, Джорджа и Майкла”.

Джордж? Майкл? Кто они? И тут я вспомнила, что Майкл – имя ребенка моей сестры, а Джорджем звали ее мужа, морского пехотинца.

Через неделю я получила еще одну посылку. В ней были красный шарф ручной вязки и записка от бабушки Фиорелли:

“Доменика, carissima!

Buon Natale. Adesso non ti raffredi piu.

Nonna”.

Это означало: “Счастливого Рождества. Теперь ты никогда не замерзнешь”.

На следующий день после того, как принесли посылку, по телефону позвонили мама и отец. Связь была очень хорошая, но голоса родителей звучали странно, потому что я отвыкла их слышать. Незаметно для себя я все сильнее прижимала трубку к уху, словно пыталась проскользнуть в нее, а потом по проводу переместиться туда, где находились они. И еще, из-за большого расстояния, наверное, не сразу было слышно то, что произносили на другом конце провода, поэтому мы то и дело начинали говорить одновременно, а потом останавливались, переспрашивая друг друга: “Что? Нет, ты, ты говори!” или: “Я… что? Что ты сказала? Нет, ты говори!”

Родители брали трубку по очереди. Они сказали, что поставили таймер, потому что звонок в такую даль, как Швейцария, стоил очень дорого. Каждому отводилось не больше трех минут, и отвечать на вопросы им было некогда.

Все же мне удалось узнать, что они жили в Таосе. По словам папы, у него там был очень хороший шанс. Стелла возобновила занятия в школе. За ее ребенком по утрам присматривала мама, а днем – соседка, до тех пор пока из школы не приходила Стелла.

Я все спрашивала:

– А Крик? Где Крик?

А они отвечали:

– Что? Нет, ты, ты говори! Что ты сказала?

– Крик! Где он?

Наконец они расслышали и сказали, что он служит в военной авиации. Он попал под суд, и ему дали шанс. Перед ним был выбор – пойти в тюрьму или на добровольную службу в вооруженные силы.

Папа сказал:

– Служба в ВВС пойдет ему на пользу. Это очень хороший шанс! Он имеет возможность начать все заново.

Я спросила, не знает ли он, где в Италии жила бабушка Фиорелли до того, как уехала в Америку. Мне надо было спросить об этом маму, потому что бабушка Фиорелли – ее мама, но очередь моей мамы говорить по телефону уже прошла, а я не успела спросить ее. Когда я спросила отца, где жила бабушка Фиорелли, он сказал:

– Зачем тебе понадобилось это знать?

– Что? Что она хочет знать? – услышала я голос матери.

Отец сказал:

– Ничего. Не мешай!

Я услышала – динь! – таймера, и папа поспешно заговорил:

– Время закончилось! Будь хорошей… – Его голос дрогнул, и он добавил: – Мы любим тебя, Динни.

Мать выхватила телефон у отца:

– Да, Динни, да, мы любим тебя, до свидания, Динни, до свидания…

Что-то щелкнуло, потом загудело, и все стихло. Я сказала в замолчавшую трубку:

– Я тоже вас люблю. Я люблю вас и очень скучаю, и я не забываю вас, и скучаю, и…

– О’кей, Динни, – сказала тетя Сэнди, мягко отобрав у меня трубку и положив ее на рычаг.

В тот вечер я проконсультировалась со своим словарем и поместила на своем окне новый лозунг: “LOTTANTE”.

Пришла тетя Сэнди и спросила:

– Что это означает? “Я борюсь”? Ты это хотела сказать?

– Да! – ответила я.

Она погладила меня по голове.

– Я знаю, хорошая моя, знаю, – и поправила мою подушку. – Если захочешь поговорить со мной, скажи, ладно?

– Ладно, – сказала я.

Сны Доменики Сантолины Дун

Я стояла на вершине горы Сан-Сальваторе, и надо мной пролетал самолет, тонкий и обтекаемый, как черная пуля. Крик был летчиком. В руках я держала плакат с надписью: “НЕ БОМБИ НИКОГО!” Но когда самолет уже улетел, я поняла, что написала это на итальянском языке, а Крик не умел читать по-итальянски.

26. Тушеное мясо и персики

Еще две открытки пришли от тети Грейс и тети Тилли:

“Милая Динни!

Переслала ли тебе Тилли мое рождественское письмо? Ты об этом ничего не написала. Держу пари, она забыла сделать это. Она бы и голову свою забыла, если бы та не росла у нее из шеи.

Моя никчемная коленка по-прежнему никуда не годится, а Лонни подарил мне палку. Становлюсь совсем старухой.

Когда ты приедешь домой? Смотри, не превратись там в швейцарку, о’кей?

Сегодня вечером приготовлю тушеное мясо с персиками. Нашла рецепт в журнале.

С любовью,

твоя тетя Грейс”.

“Милая Динни!

Получила письма от тебя и твоего папы одновременно. Правда, здорово? Он беспокоится о тебе и скучает, как всегда.

Отец пишет о Крике. Не переживай! В военной авиации никто не будет терпеть его выкрутасы, так что придется ему для разнообразия заняться делом. Ничего, не умрет! Да он хороший мальчик, я же знаю!

Я тут ходила гулять на реку, вспомнила о тебе и подумала, что и сама не прочь половить рыбку.

Угадай, что твоя тетя Грейс надумала приготовить сегодня на ужин! (Я приглашена.) Тушеное мясо с персиками! Господи помилуй! Может быть, я еще решу, что оно мне не по зубам!

Шлю тебе два самосвала поцелуев!

С любовью от твоей тети Тилли,

чемпионки по приготовлению

творожного желе”.

Еще я получила открытку от мамы. Открытка пришла через шесть недель после того, как она ее отправила, потому что адрес был указан неправильно. Вместо Виа-Попорино она написала Виа-Попкорн, а вместо Монтаньола – Маунт-Хоули. Содержание открытки следующее:

“Милая Динни!

Мы уже в Таосе. Это прекрасный город”.

Ниже она нарисовала гору с притулившейся сбоку маленькой хижиной.

27. Итальянское нашествие

К марту я уже не могла думать ни о чем, кроме итальянского языка. В своих снах я не только вовсю разговаривала на итальянском, но даже думала на итальянском и при этом видела со стороны, как я вовсю разговариваю на итальянском. Во сне я говорила по-итальянски без запинки. Я тараторила без остановки, слова так и слетали у меня с языка.

Однако в реальной жизни, на уроках итальянского языка, я не казалась такой талантливой. Когда я что-то произносила, синьора Палермо смотрела на меня так, словно слышала арабскую речь. “Хм-м, – говорила она. – Puoi ripetere, perfavore?”* Я повторяла лексику урока, и слова получались какие правильно, какие нет. “Это очень похоже на итальянский, – говорила синьора Палермо, – но, кажется, ты добавила немного японского”. Я и в самом деле научилась от Кейсуки и его друзей нескольким японским словам, но произносила их с итальянским акцентом. Давал о себе знать мой язык итальянки.

______________

* Ты не могла бы повторить, пожалуйста? (Итал.)

Поскольку по грамматике я еще не освоила прошедшее время, мои разговорные возможности были ограниченны. У меня получалось более или менее правильно объясняться о том, что происходит сейчас или сегодня. Однако я не могла говорить о вчерашнем дне, минувшей неделе, прошлом месяце или годе. В переводе это звучало примерно так: “Вчера я ем пиццу” или: “В прошлом месяце я покупаю эту рубашку, но она мне не подходит, и я отношу ее обратно на прошлой неделе”. В общем, с итальянским у меня было все равно что очутиться на острове посреди быстрой речки – и назад против течения не вернешься, и вперед плыть сил нет. Так я и застряла посередине.

Теперь все английские слова, доносившиеся до моего слуха, я мысленно автоматически переводила на итальянский. Дома мы с дядей Максом и тетей Сэнди разговаривали друг с другом на беспорядочной смеси английского и итальянского. “Передай мне latte, perfavore”* или: “Вы не видели мою giacca?”**

______________

* Молоко, пожалуйста (итал.).

** Куртка (итал.).

Гутри полагал, что я понимаю по-итальянски больше, чем на самом деле. Он начинал быстро-быстро говорить по-итальянски, а я улавливала, может быть, четыре слова из десяти и бормотала: “Si, si”, или, если то, что он говорил, должно было вызывать удивление, я использовала свою любимую фразу: “Non e vero!” (Невероятно! Неправда!) Когда я произносила “Non e vero!”, то чувствовала себя очень крутой.

Я очень активно размахивала руками, имитируя экстравагантные жесты, которыми пользовались Гутри и все местные жители. Слова звучат гораздо более по-итальянски, если при этом ладонями рассекать воздух. Вообще можно помогать разговору всем телом – прищелкивать пальцами, дергать головой, закидывать ногу на ногу.

В конце марта от мамы пришла открытка, в которой была только одна строчка:

“Твои бабушка и дедушка родились в итальянском городе Кампобассо”.

Тетя Сэнди, прочитав это, сказала:

– Неужели правда? А я и не знала, где родились мои собственные родители. Какой стыд!

Кампобассо, Кампобассо… Мне не удалось найти этот город на карте Италии, что висела в нашем классе. Синьора Палермо сказала, что никогда о таком не слышала, но в переводе это означает “низкая земля”.

– Кампобассо должен представлять собой низкое, ровное место, – сказала она.

– Я собираюсь съездить туда, – проинформировала я синьору Палермо.

– О-о! – сказала она. – Quando? (Когда?) Я пожала плечами в лучшем итальянском стиле и ответила:

– Una zanzara.

Я была уверена, что это означает “когда-нибудь”, но синьора Палермо объяснила, что я сказала “комар”. Не знаю, как ко мне залетел этот комар.

К концу марта мы совершенно привыкли и к нашему преподавателю естественных наук мистеру Ку (он же Кукушка). Если бы мне предложили на выбор учителя, который всегда поощрял бы меня словами: “Прекрасно справилась!” или “Вот теперь гораздо лучше’”, и такого, как мистер Ку, употреблявшего выражения вроде: “У тебя на плечах голова или репа, ну-ка читай эту главу еще раз!” – я бы не колеблясь предпочла первого. Но, с другой стороны, приходя на урок к мистеру Ку, мы всегда заранее испытывали легкое возбуждение. Интересно, что еще он сегодня выдаст? И, поскольку его выпады были нацелены на всех по очереди и среди учеников у него не имелось любимчиков, обиду переносить было легче, если жертвой оказывался именно ты. Зато потом одноклассники выражали тебе свое сочувствие.

И мы многому научились на этих уроках. Мы боялись не научиться.

– Ну, мистер Жизнерадостный Гутри, встаньте и объясните разницу между влажными тропическими лесами и джунглями. Вставайте, вставайте! Встаньте и стойте прямо!

Гутри улыбался. Он знал ответ.

– Ладно…

– Я не спрашиваю вас, что ладно и что неладно! – прервал его мистер Ку. – Разве я сказал, что что-то неладно?

Гутри начал снова:

– Джунгли обычно располагаются возле рек…

– Возле рек? Вы хотите сказать – на берегах рек?

– Да.

– Тогда так и говорите: “на берегах рек”, не надо бормотать то, чего не хотите сказать, работайте над точностью вашего вокабуляра и поправьте галстук!

Гутри поправил свой галстук.

– Джунгли могут превратиться во влажный лес…

– Тогда что такое влажный лес? Ну же, может быть, вы думаете, у вас в распоряжении весь день? Побыстрее, у вас на плечах голова или репа?

А еще в марте наш учитель английского языка мистер Боннер отколол номер. Он заявил, что мы слишком перегружены домашними заданиями, пишем слишком много сочинений, поэтому он целый месяц не будет задавать нам на дом письменных работ. (Тетя Сэнди сказала, что он, возможно, просто устал проверять тетради.) Еще мистер Боннер сказал, что у нас не будет домашних заданий также по чтению. В классе мы станем читать “Ромео и Джульетту” (мальчишки застонали), но вне класса наша задача – “думать”.

– И все? – спросила Белен. – Только думать?

– “Только”? – переспросил мистер Боннер. – Думать труднее всего!

– А как вы ставить оценки? – задал вопрос Кейсуки. – Как вы оценить то, что мы думать?

– Очень хороший вопрос. Действительно, очень хороший вопрос. Вот вам и первое задание на дом. Подумайте, как можно оценить то, что и как вы думаете.

У всех был такой вид, словно мистер Боннер велел нам решить математическое уравнение на десяти страницах. Мари наклонилась ко мне и шепнула:

– Как думаешь, он пьяный или вроде того?

Мистер Боннер раздал нам по экземпляру “Ромео и Джульетты” и сказал, что герои этой истории – юноша и девушка, которые любили друг друга, но не могли быть вместе, поскольку их родители враждовали. Белен и Кейсуки посмотрели друг на друга. Гутри прошептал:

– Это о них! Это о Кейсуки и Белен!

Кейсуки открыл свою книгу.

– Это – английский? Я ничего не понимать!

Мистер Боннер сказал:

– Давайте пока не будем переживать по поводу текста!

Он попросил нас представить себе две семьи, вполне благополучные, проживающие в городе Вероне в Италии. (Мне сразу подумалось, далеко ли Верона от Кампобассо.)

– Или еще где-нибудь, – добавил учитель. – Вы можете вообразить эти две семьи, где захотите: в Германии, в Японии, во Франции, в Испании…

После урока Гутри сказал:

– Эй, Кейсуки! Вот здорово! Будем читать о тебе и Белен!

– Замолчи! – оборвала его Белен. – Мистер Боннер сказал, эта пьеса – трагедия! Я не хочу больше слышать о трагедиях!

– Почему мы не можем читать комедию или еще что-то? – согласился Кейсуки. – Почему люди всегда умирают насмерть?

Гутри посмотрел на свои ботинки.

– Потому что это происходит на самом деле. Все время. Каждый день. – Он перекинул сумку с учебниками через плечо, а другой рукой махнул в небо. – Guardate, однако! Солнце! Кто-нибудь уже записался на лыжи в эти выходные? Давайте все поедем! Будет экскурсия в Андерматт. Поехали! Мы покорим горы! Все будет такое самое лучшее!

28. То, что мы думаем

Сначала мне казалось, что мы будем обсуждать наше домашнее задание – “как оценить то, что мы думаем” – ну, может быть, минуты две, не больше. Вместо этого дискуссии затянулись на целых три дня. Все начиналось очень цивилизованно, некоторые предлагали, например, записывать свои мысли, а учитель потом ставил бы за это оценку. Но другие стали протестовать, говоря, что, раз мы записываем, это уже письменная работа. И кроме того, непонятно все же, как учителю оценить то, что мы думаем? Как разобраться, хорошо мы думаем или плохо?

На второй день дискуссии переросли в жаркие споры. Некоторые говорили: раз учитель по национальности американец, не будет ли он больше поощрять тех, кто думает и мыслит по-американски? И почему думать по-американски лучше, чем, скажем, по-корейски? Мари чуть не набросилась на Кейсуки с кулаками, когда тот сказал, что у японцев мысли более ясные, чем у итальянцев.

– Японцы думать головой, – заявил он. – Итальянцы думать ногой. Нет-нет, я иметь в виду сердцем!

– Это ту-по, – немедленно отреагировала Мари.

На третий день мы все пришли к единому мнению: наверное, можно поставить оценку за то, что человек думает, но это не обязательно будет справедливая оценка, поэтому за то, что ты думаешь, вообще не надо ставить никакой оценки.

– Я согласен, – сказал мистер Боннер.

– Согласны? Вы согласны? – переспросила Мари. – Мы можем думать все, что хотим?

Для нас этот поступок мистера Боннера был настоящим откровением. Смело! Я ничего не сказала дяде Максу о новаторской идее нашего учителя английского, поскольку побоялась, что он его может уволить.

Иногда мистер Боннер сам предлагал тему для обдумывания в качестве домашнего задания, а иногда идея рождалась в классе. Если мы просили учителя дать нам дополнительно день или два, чтобы подумать, он никогда не отказывал. Как правило, один вопрос вел к появлению другого, затем третьего, четвертого и так далее. “Гениально, – повторял Гутри. – Просто гениально!”

Большинство вопросов возникало по ходу чтения “Ромео и Джульетты”. Вот несколько проблем, о которых мы думали.

Как лучше жениться: самостоятельно выбрать свою пару или по решению родителей?

Я думала, все скажут, что лучше выбирать самому, но нашлись ученики, как, например, Фади, из таких стран, где браки по договоренности были в порядке вещей. И действительно, когда Фади объяснял этот обычай, то представлялось совершенно логично и даже практично, если родители выбирали для тебя невесту или жениха. Тут все стали менять свои позиции и взгляды. Те, кто первоначально полагал, что решать надо только самому, стали думать, а не лучше ли, если выбор за тебя сделает кто-то другой, а те, кто выступал за браки по договоренности, напротив, начали задумываться, что, может быть, хорошо все же выбирать самостоятельно.

– У меня в голове тесно, – сказал Кейсуки.

Я много думала о своих родителях. Если бы бабушка Фиорелли решала, за кого выходить моей маме, то маминым мужем был бы не мой отец и я бы не жила на свете, а если бы жила, то была бы другой. А потом я подумала о дяде Максе и тете Сэнди, и что если бы бабушка Фиорелли решала, за кого выходить тете Сэнди, то она наверняка выбрала бы дядю Макса или кого-то очень похожего на него.

И еще я подумала, какого человека мои родители могли бы выбрать для меня, если бы они устраивали мой брак. Был бы этот человек похож на Гутри?

Если у твоих родителей есть враг, должен ли он быть и твоим врагом тоже?

Я сказала, что людям должно быть позволено самим определять, кто их враги, а Мари возразила:

– А как же верность родителям? Лояльность своей стране? Ты же не можешь запросто дружить с врагами своих родителей!

– Почему нет? – спросил Гутри.

– Потому… Потому что… твои родители разозлятся! – выпалила Мари. – Подожди-ка… Это звучит по-идиотски, правда?

Я подумала о том, как мой отец не любит бабушку Фиорелли и всех братьев и сестер моей матери, включая тетю Сэнди. Я чувствовала, что было бы неправильно, если бы они стали моими врагами просто потому, что отец считал их своими врагами. И еще я подумала, злится ли на меня отец из-за того, что я жила с тетей Сэнди и что я хотела знать, где жила бабушка Фиорелли?