Текст книги "Шарон Крич. Отличный шанс"

Автор книги: Шарон Крич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

ШАРОН КРИЧ

ОТЛИЧНЫЙ ШАНС

Москва

РОСМЭН

2004

УДК 821.111(73)-93

ББК 84(7Сое)

К82

Sharon Creech

BLOOMABILITY

Перевод с английского

Н. Жарова

Copyright (C) Sharon Creech 1998

Оформление обложки

А. Никулина, Л.Зайцева

Иллюстрация

И. Гавриловой

Все права на книгу на русском языке принадлежат издательству “РОСМЭН”. Ничто

из нее не может быть перепечатано, заложено в компьютерную память

или скопировано в любой форме – электронной, механической, фотокопии,

магнитофонной записи или какой-то другой – без письменного разрешения

владельца.

Наш адрес в Интернете: www.rosman.ru

ISBN 5-353-01610-6

(C) ООО “Издательство “РОСМЭН-ПРЕСС”, 2004

Весь я словно прозрачное око.

Ралф Уолдо Эмерсон, “Природа”

1. Первая жизнь

В моей первой жизни у меня были мама и старшие брат и сестра. Крик и Стелла, и иногда был отец, когда не скитался в поисках заработка. Он работал водителем грузовика, а также, в разное время, механиком, маляром, сборщиком фруктов и хлопка. Отец называл себя Джек-на-все-руки-мастер (его на самом деле зовут Джек), однако иногда для его рук совсем не находилось занятия в том городе, где мы оседали в очередной раз, поэтому он снова отправлялся на поиски работы неведомо куда. Мама начинала паковать вещи, и вся семья ждала его телефонного звонка, означавшего, что настало время и нам трогаться в путь.

Отец всегда говорил что-нибудь вроде: “Я нашел такое классное место – приезжайте, сами увидите!”

С каждым новым переездом количество коробок с багажом уменьшалось, а не увеличивалось. Мама обычно говорила: “Тебе на самом деле нужны все эти вещи, Динни? Ведь они всего лишь вещи! Оставь их”.

К тому времени, как мне исполнилось двенадцать, мы, следуя за отцом, успели пожить в Кентукки, Виргинии, Северной Каролине, Теннесси, Огайо, Индиане, Висконсине, Оклахоме, Орегоне, Техасе, Калифорнии и Нью-Мексико. Все принадлежавшие мне вещи помещались в одну коробку. Иногда мы поселялись в центре большого шумного города, но чаще всего папа находил для нас покосившийся домик на заброшенной дороге возле какого-нибудь захолустного городка.

Моя мама выросла в большом городе, а отец – в деревне. Мне всегда казалось, что мама по-прежнему помнила себя городской девочкой, но старательно пыталась забыть об этом. Однако в тех редких случаях, когда мы жили в больших городах, она вела себя так, словно это был ее дом, ее настоящий дом, постоянное место жительства. Ей сразу находилась работа в каком-нибудь офисе или дизайнерской студии, а не в закусочной. Она без труда ориентировалась в автобусных маршрутах, чувствовала себя в уличной толчее как рыба в воде, не пугалась пронзительных автомобильных гудков, воя сирен и оглушительного грохота отбойных молотков.

Отца же городской шум сводил с ума. “Я знаю, что здесь есть работа, – говорил он. – Но посмотрите, сколько народа и машин, того и гляди лишишься жизни, стоит только выйти на улицу. В таком месте нельзя растить детей”.

Мама становилась очень задумчивой всякий раз, когда отец произносил что-либо подобное, и вскоре он уже пускался в путь – туда, где, как ему казалось, жить лучше, а мы снова начинали упаковывать вещи. По мнению моей сестры Стеллы, папа специально перетаскивал нас с места на место, чтобы мы окончательно исчезли из поля зрения маминых родственников. Он не доверял никому из ее братьев и сестер, ни ее родителям. Отец полагал, что они слишком важничали, смотрели на нас свысока и хотели уговорить маму вернуться обратно в Нью-Йорк, ее родной город.

Однажды, когда мне было семь или восемь лет, мы жили в штате Висконсин… Или нет, наверное, это была Оклахома, а может, Арканзас. Впрочем, я совсем позабыла Арканзас, мы жили там, кажется, месяцев шесть, не больше. Ну так вот, однажды я пришла домой из школы и увидела очень худую женщину, сидевшую на кухне. Ее седые волосы были стянуты в тугой пучок на затылке. Не успела я снять пальто, как женщина бросилась ко мне и обняла, обдав ароматной волной дорогих духов. Она назвала меня carissima* и сладкий котенок.

______________

* Дорогая (итал.). (Здесь и далее примеч. пер.)

– Нет, не котенок, – сказала я и выскользнула во двор через боковую дверь.

Крик бросал баскетбольный мяч в воображаемое кольцо.

– Там какая-то леди, – сказала я ему.

Крик прицелился и бросил мяч. Тот, описав красивую дугу, попал в угол гаража и отскочил в сторону.

– Дура, – сказал Крик, – это не леди. Это бабушка Фиорелли.

В тот вечер дома разгорелся большой спор. Я уже лежала в постели, которая находилась за ширмой, отгораживающей комнату от кухни. Папы не было; едва он увидел нашу бабушку-леди, как немедля бросился за дверь, даже не поздоровавшись. На кухне оставались мама и бабушка.

Мама говорила о том, какой папа находчивый и изобретательный, все умеет делать, какая у нас богатая жизнь. Стелла, лежавшая на соседней кровати, сказала:

– Наша мама идеалистка!

С кухни донесся голос бабушки:

– Богатая?! Ты называешь эту жизнь богатой?

Мама не сдавалась:

– Деньги еще не все, мам.

– Зачем ты позволила ему назвать мальчика Крик? Что это за имя такое! Звучит, словно ребенка растили и воспитывали в хлеву!

Мои родители договорились, что папа будет давать имена всем мальчикам, которые у них родятся, а мама – девочкам. Отец рассказал мне как-то, что ему захотелось назвать сына Криком из-за небольшого чистого ручья, протекавшего за домом, где они тогда жили. Один раз я использовала это слово в письменной работе на уроке английского, но учительница зачеркнула его, заявив, что такого слова вообще нет, и написала сверху, как надо. Я тогда ничего не сказала ни папе, ни Крику.

Мама назвала свою первую дочь (мою сестру) Стелла Мария. Для меня она приберегла еще более звучное имя, потому что, когда я появилась, меня назвали Доменика Сантолина Дун. Это означает “Воскресенье-Река-Южного-Леса”. Я родилась в воскресенье (поэтому, как говорит мама, на мне лежит Божье благословение), и мы жили в то время на юге, где много лесов и протекала река. Мое имя – итальянское и произносится с ударением на второй слог: До-ме-ника. Доменика Сантолина Дун. Выговорить это слишком трудно, так что все зовут меня просто Динни.

Страсти на кухне накалялись. Бабушка Фиорелли разгоряченно продолжала:

– Ты должна о себе подумать. Ты должна подумать о своих детях. Они могли бы учиться в порядочной школе, вроде той, где работает твоя сестра. Твоему мужу нужна настоящая работа!

– У него есть настоящая работа.

– Которую он бросит через полгода? Basta!* – отрезала бабушка. – Почему он не может продержаться на одной работе дольше шести месяцев? И потом, чем он вообще занимается? Если бы он закончил колледж, то мог бы получить приличную должность! Как ты дальше жить собираешься, скажи на милость?

______________

* Хватит (итал.).

– Он ждет, когда ему представится хороший шанс, – сказала мама. – Он умеет делать все, абсолютно все. Ему только надо чуточку везения…

Каждый раз, когда бабушка начинала говорить, ее голос становился еще громче. К этому времени он стал походить на рев быка.

– Везения?! Eridicolo!* Какое может быть везение, если он даже не учился в колледже? Что ты на это скажешь?

______________

* Это смешно! (Итал.)

– Совершенно не обязательно всем учиться в колледже, – ответила мама.

От волнения бабушка стала говорить с сильным акцентом:

– Когда мы приехать в эту страну, твой отец и я, мы не знать ни слова по-английски, но вы, наши дети, все получили образование в колледже!

Стелла бросила в меня подушку.

– Не слушай, Динни, – приглушенным голосом сказала она. – Засунь голову под подушку и спи.

Я так и сделала, но бабушку Фиорелли все равно было слышно. Ее голос гремел.

– Ты только посмотри на себя! – говорила она матери. – Ты, образованная, талантливая художница, а у тебя даже кисточки за душой нет, я уверена!

– Я занимаюсь росписью, – сказала мать.

– Росписью чего? Стен? Рассыпающихся, облупленных стен? Basta! Тебе следует поговорить с сестрой…

На следующее утро бабушка Фиорелли уехала, и отец тоже. Отправился туда, где мы начнем новую жизнь. Он слышал, что там ему может выпасть отличный шанс…

Так мы и следовали за ним повсюду, от одной его работы к другой, и чем чаще мы переезжали, тем все в более неприятные истории попадал Крик. Брат говорил, это не его вина, что каждый раз, когда мы приезжали на новое место, он сходился с людьми, которые втягивали его в нехорошие дела. Так, по его словам, какие-то мальчишки в Оклахоме заставили его бросать камни в окна школы, а мальчишки в Орегоне заставили его проколоть покрышку чужого автомобиля, в Техасе опять мальчишки заставили его курить травку, в Калифорнии снова мальчишки заставили его поджечь чей-то сарай, в мальчишки в Нью-Мексико заставили его угнать машину.

И всякий раз, когда мы прибывали на новое место, папа говорил Крику: “Теперь ты сможешь начать все заново”.

И после каждого нового переезда Стелла становилась все более молчаливой и замкнутой. Стоило нам поселиться на новом месте, как уже через неделю в нашу дверь и днем и ночью стучали парни, которые хотели ее видеть. Много разных парней – были и крутые, и спокойные, и скучные, и веселые.

В Калифорнии Стелла, которой тогда исполнилось шестнадцать, как-то воскресным вечером вернулась дохой после уикенда, проведенного, как считалось, у подружки, и объявила, что вышла замуж.

– Ты шутишь! – сказал папа.

– Ладно, шучу, – согласилась Стелла и пошла спать.

Мне она рассказала, что вышла замуж за морского пехотинца, и показала свидетельство о браке. Морской пехотинец должен был проходить службу за границей. Стелла стала много есть; она ела, ела и ела. Ее живот рос и становился круглым. Мы к тому времени жили в маленьком городке, затерянном среди холмов Нью-Мексико. Стелла разбудила меня как-то ночью и сказала:

– Позови маму, быстрее!

Стелла рожала. Папа где-то скитался. Крик был в тюрьме, а Стелла рожала.

Так наступила последняя неделя моей первой жизни.

2. Точка

Сны Доменики Сантолины Дун

Мама упаковала меня в серую картонную коробку, заклеила ее со всех сторон липкой лентой и отдала чужим людям. Меня долго трясло в дороге, а затем я очутилась в грузовом отсеке самолета рядом с другой коробкой, которая лаяла. На дне своей коробки я нашла завалявшийся кусок сухого корма для собак и, проголодавшись, съела его.

Моя вторая жизнь началась, когда меня похитили два совершенно чужих человека. Похитителям помогла моя мать. Она сказала, что я не права, чужие люди не были совершенно чужими. Я видела их раньше два раза. Это были мамина сестра и ее муж, тетя Сэнди и дядя Макс. Они неожиданно появились в нашем маленьком городке, затерянном среди холмов Нью-Мексико, и всю ночь не спали, разговаривая с мамой. Утром мы все вместе поехали навестить Стеллу и ее новорожденного, а потом мои тетя и дядя силой запихнули меня в свою машину. Ну, не то чтобы силой, однако никто не спросил, хочу ли я, чтобы меня похищали. Со мной была коробка с моими пожитками. Мы поехали в аэропорт города Альбукерке.

Я находилась в “состоянии пузыря”. Мне казалось, что меня со всех сторон окружает круглая оболочка, достаточно прозрачная, чтобы через нее все видеть, и в то же время достаточно прочная, чтобы я пряталась внутри. Что-то вроде мяча из пластиковой пленки, который обычно берут с собой на пляж, только очень большого. Через воображаемые поры в этой оболочке я могла получать снаружи разные вещи, рассматривать их и возвращать обратно, если они приходились мне не по вкусу. По дороге в Альбукерке все поры оставались накрепко закупоренными. И все же по приезде в аэропорт некоторые поры раскрылись сами по себе вопреки моей воле. Самые непослушные поры.

Я никогда в жизни не летала на самолете. Дядя Макс отдал коробку с моими вещами женщине в форменной одежде. Тетя Сэнди купила мне пакетик “M&M’s” и сказки с картинками. Я уже слишком большая, чтобы читать сказки, и сказала ей об этом, но она ответила:

– Хочешь, открою тебе один секрет? Я уже старуха, но до сих пор люблю читать сказки.

Сначала мы сидели в зале, потом встали в очередь и пошли по коридору, затем сели в узкие кресла, и это был самолет. Когда самолет стал разгоняться по взлетной полосе, я сильно-сильно стиснула оболочку моего пузыря и приготовилась к катастрофе. Я точно знала, что нам не удастся подняться в воздух, притянула колени к груди, обхватила их руками и склонилась над ними в защитной позе, как показано в инструкции на маленькой карточке, которую я нашла в кармане сиденья напротив. Тетя Сэнди стала успокаивающе похлопывать меня по спине.

– Сейчас мы умрем! – сказала я ей.

В салоне стоял невыносимый шум, оглушительные вой, свист и рев раздавались одновременно, а тетя Сэнди все похлопывала меня по спине, будто ей совершенно все равно, разобьемся мы или нет. Потом передняя часть самолета оторвалась от земли, и все вокруг – люди и все остальное, взмыли в воздух, и мы полетели.

Мы летели! Мой нос прилип к стеклу иллюминатора на все время, пока мы находились в полете. Я парила в небесах, мы пронизывали облака, иногда пушистые белые одеяла простирались внизу, под нами, иногда облака полностью исчезали, и тогда можно было видеть горы, реки, озера и дороги. Целые города в одно мгновение возникали перед глазами, а затем – вжик! – и их уже нет, на их месте появилась пустыня, снова горы, холмы, равнины. Поверхность земли меняла свой цвет от зеленого до коричневого. Это было как чудо.

Когда едешь на машине, все воспринимается совершенно иначе. Из машины можно увидеть немножко того, немножко другого, дом, дерево, бензозаправку, еще дома, еще деревья, поля. Все это разом бежит перед глазами, сливается в одно целое, и ты теряешь ощущение пространства. Другое дело, когда смотришь из самолета: под тобой как на ладони расстилается рельефная географическая карта, бескрайняя живая фотография, а ты висишь над ней и точно знаешь, где находишься. Ты всего лишь точка, подвешенная на расстоянии многих и многих километров над штатом Оклахома, где ты когда-то жил на маленьком островке земли. Ты – точка над штатом Арканзас, где тоже когда-то жил, но уже даже не помнишь об этом, и точка над Теннесси и Виргинией. Ты – маленькая точка.

Вернее, эта точка – я. Точка Динни.

Самолет приземлился, не разбившись, и мы приехали в дом тети Сэнди и дяди Макса в Вашингтоне, в котором имелись две ванные комнаты, причем в обеих все работало, полы повсюду были застелены чистыми коврами, а на белых стенах висели картины в рамах. Позвонил отец, который отсутствовал во время моего похищения, так как уехал, чтобы воспользоваться новым шансом. Он плакал в телефонную трубку и говорил, чтобы я не упускала свой шанс.

Мне не хотелось, чтобы он плакал в телефонную трубку, и не нужно было никакого шанса. Однако тетя Сэнди и дядя Макс явно были настроены очень решительно, и я инстинктивно почувствовала, что мне следует подчиняться им, пока не придумаю, как убежать. Мне казалось, что все это происходит не со мной, а с другой девочкой, которую зовут Доменика Сантолина Дун. Ведь сама я, Динни, пряталась в своем пузыре и лишь наблюдала со стороны, планируя побег Доменики.

На следующий день девочка по имени Доменика Сантолина Дун сфотографировалась и подала документы для получения паспорта, а двумя неделями позже мы снова очутились в аэропорту. На этот раз самолет взлетел уже в темноте, и, когда мы висели в непроглядной черной мгле над океаном, вдруг показалось солнце, и в одно мгновение наступило утро – прежде, чем закончилась ночь. Нам принесли на завтрак настоящую еду, а не корм для собак. Самолет пронесся над покрытыми снегом острыми вершинами гор и приземлился, не разбившись, в чужой стране, в швейцарском городе Цюрихе.

Мы направлялись в город Лугано на юге Швейцарии, где дяде Максу предстояло стать новым директором школы, тете Сэнди – преподавать в этой школе, а Доменика Сантолина Дун должна была жить вместе с ними и учиться в той же самой школе. Доменика Сантолина Дун – в Швейцарии. Это был отличный шанс.

3. Шанс

На железнодорожной станции в Цюрихе люди метались то в одну, то в другую сторону, словно стадо испуганных животных. Поезда выстраивались друг подле друга, как вереницы фургонов для перевозки скота, в их двери входили и выходили пассажиры. Мы остановились под табло с расписанием.

– Четвертая платформа, – сказала тетя Сэнди. Она очень похожа на мою маму, но, в отличие от нее, хорошо и со вкусом одета. И голос ее звучал так же, как мамин, только слова выговаривались быстрее. – Вон туда, в конец, бежим!

– Ты уверена? – спросил дядя Макс.

Он очень высокий, с черными кудрявыми волосами, и совсем не похож на моего отца. Даже после долгого перелета он выглядел свежим и непомятым, как на рекламном ролике. На моей рубашке виднелись следы съеденного обеда.

– Этот? – спросил дядя Макс. – Этот останавливается в Лугано?

Тетя Сэнди махнула рукой в сторону табло с указанием остановок:

– Вот, видишь? Цуг – Альтдорф – Беллинцона – Лугано…

Дядя Макс поспешил вдоль платформы серого цвета, толкая перед собой тележку с чемоданами и моей коробкой.

– Динни! – окликнул он через плечо. – Не отставай!

Я была одета во все новое, купленное для меня тетей Сэнди и дядей Максом. Новые черные ботинки натерли мне ноги, но я не подавала виду, потому что за ботинки уплачено много денег. Ботинки попались очень непослушные. Они то и дело цеплялись друг за друга, я спотыкалась, и мне все время приходилось смотреть на них и следить, чтобы они не поворачивались в стороны. Ботинки были похожи на двух маленьких мальчишек, которые постоянно ссорились и их надо было разнимать.

Вокруг нас сновали люди, выкрикивая какие-то слова на разных языках – немецком, французском и итальянском. Мне слышалось что-то вроде: ахтеншпит-фликеншпит, или: неспа-сиспа, или: мамбл-мамбалино, джиантино-мамбалино. Вдруг я поняла, что узнаю некоторые итальянские слова: чао! арриведерчи! андиамо! Их произносила иногда моя мама. Мне захотелось остановиться и послушать, что говорят вокруг. Мне казалось, что слова закодированы и надо разобраться и расшифровать, о чем говорят люди. А вдруг они кричат: “Пожар, пожар! Бегите, спасайтесь!”

– Динни! – позвала тетя Сэнди. – Скорее!

Я могла не идти за ними, а раствориться в толпе, пробраться вместе со всеми в подземный переход, а затем в город. Я могла бы катиться своей дорогой в своем надутом пузыре.

Для меня было привычным делом переезжать, собирать и упаковывать вещи, следовать за кем-то, как робот, но я устала от этого. Мне хотелось остановиться и не двигаться с места, мне хотелось домой.

Я слышала, как в Нью-Мексико моя мама говорила тете Сэнди: “Динни не доставит хлопот, с ней все будет в порядке. Она очень хорошо адаптируется”.

Теперь, стоя на многолюдной станции в Цюрихе, я сожалела, что так хорошо адаптировалась, и дала себе слово перестать хорошо адаптироваться.

Непросто, однако, вот так сразу изменить свой характер.

– Динни! Динни! – опять позвала тетя Сэнди.

Маленькая коричневая птичка металась под куполом крыши. В самом конце станции, рядом с высоким потолком, было открыто окно. “Туда! – мысленно уговаривала я птичку. – Вон туда!”

– Динни!

Дядя Макс поднял и поставил чемоданы на высокую площадку вагона, а тетя Сэнди приняла их наверху и затащила внутрь, в коридор. Я, маленький робот Динни, который умеет хорошо адаптироваться, послушно поднялась по ступенькам за дядей Максом, и проводник закрыл за нами дверь. Просвистел сигнал отправления.

Пробили часы на перроне, и поезд медленно пополз прочь со станции. Я пристроилась на сиденье напротив моих тети и дяди.

– О-о, Динни! – воскликнула тетя Сэнди. – Слава богу, успели! – Она прижалась лицом к оконному стеклу. – Вы только посмотрите! О-о, Швейцария!

Клац-клац, пыш-ш! Поезд, набирая скорость, заторопился вон из города, обогнул озеро по самой кромке воды, побежал по зеленой долине, а затем все выше и выше в горы. Через черные непроглядные туннели. Все выше и выше, за горный перевал, а затем вниз, вниз. Увш-ш-ш-ш!

– О-о, я этого не перенесу, – восхищалась тетя Сэнди. – Вы только посмотрите!

Дядя Макс сжал ее руку в своей. Крутые каменные утесы и зеленые горные пастбища проносились мимо по мере того, как поезд зигзагами катился по ущельям. Перед взором возникли низвергающиеся водопады и исчезли. Чистая речная вода бежала наперегонки с поездом, петляя и извиваясь вдоль рельсов. Маленькие домики примостились на горных склонах, словно их там посеяли и они проросли прямо из земли. Тетя Сэнди называла эти домики шале. Мне понравилось это слово – шале, оно такое гладкое. Мысленно я повторяла его снова и снова: “Шале, шале, шале…” И заснула…

Сны Доменики Сантолины Дун

Я сидела в коробке, раскачиваясь из стороны в сторону. На коробке было написано “РОБОТ”, и она катилась на колесиках по рельсам, которые оказались проложены по спине динозавра, а потом превратились в реку.

Все дальше и дальше катился поезд по Альпам, как будто добросовестно выполнял важную и неотложную миссию. Возможно, меня действительно везут в тюрьму, где закуют в цепи и будут кормить одним только заплесневелым хлебом и поить ржавой водой.

Я стала думать, смогу ли питаться одним только заплесневелым хлебом. Я даже представила, как откусываю от него кусочки, поскольку необходимо поддерживать в себе жизненные силы. Кусочек хлеба, глоток ржавой воды. Я могла бы привыкнуть. Но потом решила, что нет. Я не буду привыкать! Я не буду адаптироваться! Никогда и ни за что! Я не подчинюсь!

Меж тем поезд проехал мимо мужчины с двумя детьми, которые удили рыбу с берега горной речки. На меня нахлынуло острое чувство тоски по дому. Я часто ходила с отцом на рыбалку, и мы так же располагались на берегу реки, забрасывали удочки и замирали в ожидании, не произнося ни слова. Отец очень любил бывать на природе. Это было видно по выражению его лица, по широкой улыбке, которая возникала, едва мы отправлялись за город, и становилась еще шире, стоило нам оказаться на речке. Сидя на берегу, отец глядел на воду и счастливо, в голос вздыхал.

Потом, дома, мама всегда спрашивала: “Поймали что-нибудь?” Иногда мы действительно приносили с собой несколько рыбешек, но чаще нам ничего не попадалось, и тогда отец отвечал: “Поймали солнце! Поймали день!”

Матери это нравилось. Ей это безумно нравилось. Она целовала отца в щеку и говорила: “Ты – принц среди мужчин”.

Поезд катился по Швейцарии, а я то просыпалась, то снова погружалась в сон, и так до тех пор, пока, тремя часами позже, мы не выехали на более равнинную местность и не остановились у платформы, расположенной на склоне холма.

– Лу-га-но! – объявил проводник. – Лу-га-но!

Мы находились в глубокой долине у подножия Альпийских гор и, по словам дяди Макса, на южной окраине Швейцарии. Ступив на платформу, мы увидели город Лугано, полосой опоясывающий озеро. Над ним, как великаны-часовые, возвышались две горы, их тени лежали на поверхности воды. Горы казались очень темными на фоне голубого неба. Никаких признаков тюрьмы пока не наблюдалось.

Мы сели в такси, и машина закружилась по серпантину горной дороги из Лугано вверх, на Коллина-д’Оро, что означает “холм из золота”, как объяснил дядя Макс, но золота не было. Холм был зеленого и коричневого цвета, а дорога серой. Такси некоторое время выписывало пируэты на крутых поворотах, пока дядя Макс наконец не воскликнул:

– Вот! Вот она!

Возле дороги стоял указатель, а слева, в окружении деревьев, расположилась старая вилла под красной крышей. Снаружи здание выглядело величественным, мощным, огромным и пугающим. Стены из тускло-светлого камня, металлические балконы, высокие окна с черными рамами. Все это походило на картинку из книги, которую подарили мне тетя Сэнди и дядя Макс. В одной из сказок в башне такой же вот виллы заточили принцессу.

Внутри были темные деревянные полы и сумрачные узкие коридоры. Двери и ставни скрипели и стонали. Покрытые пылью старины портреты рядами висели на стенах. Одетые в черное мужчины с серьезными лицами строго смотрели на меня в упор, а некоторые – в сторону, вовсе не замечая моего присутствия. В обеденном зале стены были увешаны древними доспехами и оружием; повсюду виднелись темные пугающие контуры щитов, копий и шлемов. Я прислушивалась, ожидая услышать голоса плененных принцесс.

Это и есть то место, которое миссис Стирлинг выбрала, чтобы основать американскую школу для детей с разных концов мира. Это и есть то место, где я буду учиться. Дядя Макс сказал, что я не одинока, в отличие от других школьников, которые будут жить здесь на полном пансионе, вдали от своих родителей. Мне предстоит жить вместе с ним и тетей Сэнди.

Я по-прежнему думала, что меня заманивают в ловушку, в тюрьму, мне все так же было непонятно, зачем я здесь, почему я не могла остаться с моими мамой и папой, с Криком, Стеллой и ее малюткой. Я думала, что в чем-то провинилась и теперь меня наказывают за это. Или им надо было освободить место в доме для ребенка Стеллы, и одному из нас – мне – пришлось уйти.

Мы прошли через двор и стали взбираться на холм.

– Вещи потом заберем, – сказал дядя Макс. – Надо было доехать на такси до вершины холма.

Мы поднимались по узким ступенькам крутой каменной лестницы, извивающейся среди деревьев – на одних висели незнакомые оранжевые плоды, другие были покрыты желтыми цветами со сладким, как у джема, запахом. Добравшись до Виа-Попорино, узкой, мощеной улицы, мы прошли мимо желтого дома, потом серого, розового и остановились у дома с белыми стенами и красной крышей. Дом-шале.

– О, Макс! – воскликнула тетя Сэнди. – Я в раю!

Дядя Макс достал из кармана ключи. В узкой прихожей было прохладно и темно. На полу – красная кафельная плитка. Стены покрыты белой штукатуркой.

– Мы попали на небеса! – снова воскликнула тетя Сэнди. – Посмотрите на это!

Мы последовали за ней через широкий проем в комнату с высоким потолком на толстых стропилах. Всю противоположную стену занимали окна и стеклянные двери, через которые мы вышли на балкон.

– Вы когда-нибудь за всю свою жизнь?.. – начала и не смогла закончить тетя Сэнди. – Вы когда-нибудь видели?..

Через всю долину раскинулось озеро. В тот вечер тусклые огоньки светились по всему склону холма и, словно рождественская гирлянда, опутывали расположенную напротив гору. На самом верху одиноко мигал красный фонарь.

– Долина, – как завороженная, произнесла тетя Сэнди, – озеро, горы…

– А ты что думаешь, Динни? – спросил дядя Макс. – Разве здесь не здорово? Ведь правда здорово?

Мне вспомнилась деревня на вершине холма в Нью-Мексико, и я представила себе, как ребенка Стеллы впервые привезли домой. Все для него будет таким новым… Я стала смотреть перед собой на гору – огромную, черную, необъятную.

– Конечно, – ответила я. – Это здорово.

Но на самом деле я так не думала. Позже я смогу увидеть всю эту красоту другими глазами и оценить ее по достоинству и буду потрясена ею до глубины души. Но в тот первый день я видела только то, чего там не было, – мою семью, мой дом.

4. Два пленника

Сны Доменики Сантолины Дун

Я стояла на балконе с ребенком Стеллы на руках. Ребенок все плакал и плакал. С горы напротив на нас в бинокль смотрел мой отец. Я махала рукой и звала его, но он не видел и не слышал меня.

Я забралась по склону Коллина-д’Оро до деревни Монтаньола, расположенной на самом верху, и теперь возвращалась другой дорогой, по тропинке с противоположной стороны холма, которая сбегала вниз мимо дома директора школы. Теперь это был дом тети Сэнди и дяди Макса, и они называли его наша каза.

– Почему не шале? – спросила я.

– Вообще-то это шале, дом в стиле шале, – стала объяснять тетя Сэнди. – Но по-итальянски слово “дом” звучит как “каза”, так что это – наша каза. – Они все время старались обучать меня итальянским словам, поскольку на этом языке разговаривало местное население.

– Ваша шале-каза? – переспросила я.

– Наша! – поправила меня тетя. – Наша шале-каза!

В голове у меня образовалась путаница по поводу того, где мы находились. Дядя Макс сказал, что эта местность называется Тичино и люди здесь говорят по-итальянски. В других частях Швейцарии, по его словам, население говорит на немецком, французском языках и на ретороманском диалекте.

– А я думала, что мы в Лугано, – сказала я.

– Лугано – там, внизу, – пояснил дядя Макс, показывая на город. – А деревня Монтаньола расположена выше.

– А где же мы? – недоумевала я. Он пожал плечами.

– Мы – в казе на Виа-Попорино, между Лугано и Монтаньолой, в Тичино, в Швейцарии, в Европе, на планете Земля.

– А-а, – сказала я.

Я прикрепила на окно в своей спальне лист бумаги, на котором написала:

“МЕНЯ ПОХИТИЛИ! МЕНЯ НЕ ПУСКАЮТ ДОМОЙ!”

Но тетя Сэнди сказала:

– Вряд ли здесь кто-нибудь умеет читать по-английски. – И подарила мне англо-итальянский словарь.

*

Спускаясь по тропинке из Монтаньолы, я вспоминала историю о двух пленниках, которую накануне рассказал мне мальчик по имени Гутри. Оба пленника, точнее заключенных, сидели в одной тюремной камере. Оба смотрели на волю через одно маленькое окошко. Первый пленник сказал: “Ты только посмотри, как много грязи там, снаружи!” А другой сказал: “Ты только посмотри, как много неба там, снаружи!”

– И это все? – спросила я Гутри, когда он закончил. – И это вся история?

– Подумай об этом хорошенько, – посоветовал Гутри.

Вот я и думала об этом все время. Мои ноги ступали по тропинке, усеянной мелкими камешками и остатками опавших плодов хурмы. Над ними вились осы. Оранжевая мякоть прилипала к подошвам моих новых ботинок. Вдоль старой каменной стены стремительно пробежала ящерица. Что она видела? Может быть, ящерица видела только тропинку, гниющую хурму и ос?

Потом я посмотрела вверх, как, наверное, это делал второй пленник. Впереди возвышались кроны пальм, растущих вдоль тропы, голубое небо с клубами белых облаков и холмы, волнами опускающиеся к голубому озеру. На одном берегу расположилась Швейцария, а на другом – Италия.

Горы занимали большую часть местности вокруг озера, из них две самые высокие находились на противоположных сторонах. На вершине горы Сан-Сальваторе мигал красный огонек, а остроконечный пик горы Бре со всех сторон окружала горная гряда, и поэтому казалось, что он стоял на дне чаши с низкими краями. По словам Гутри, верхушка Бре будет покрыта снегом уже к октябрю.

Разве не странно, что я, стоя в Швейцарии, могла видеть Италию, и разве не странно, что пальмы могли расти там, где есть снег? И разве не странно, что среди этих пальм стояла я?

Если я закрою глаза, то, может быть, почувствую, что снова нахожусь в Нью-Мексико. Здесь пахло не так, как в Нью-Мексико, воздух был совсем другой. И все же если я закрою глаза и не буду открывать долго-долго, то, может быть, все вокруг меня превратится в Нью-Мексико. Тогда я смогла бы смотреть из окна нашего дома и видеть своих маму и папу, Стеллу и ее малыша. Хотя, если бы они увидели меня, то, возможно, рассердились бы из-за того, что я вернулась.