Текст книги "Влажные Области"

Автор книги: Шарлотта Роше

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

можно посмотреть на его нёбо снизу, точно так же на ощупь передняя стенка

влагалища. Если сильно нажать на нее, мне кажется, что я прямо сейчас написаю

себе в руку, и, как правило, я сразу же кончаю. Когда я так кончаю, часто оттуда

выделяется жидкость, как сперма. Думаю, между мужчинами и женщинами нет

больших отличий. Но сегодня я не хочу так кончать.

Пора прекращать изучать себя.

Теперь мне понадобятся обе руки. Указательными пальцами я очень сильно

ласкаю петушиные гребешки [малые половые губы], сейчас, сейчас, одна рука

тянется вверх. Я хочу зацепиться за подоконник. Когда я кончаю, мне нравится за

что-нибудь держаться.

Я кончаю очень быстро. В большинстве случаев.

Неожиданно я оказываюсь мокрой насквозь. Ледяная вода. Оргазм

испорчен. Я опрокинула на себя стакан с авокадо, и вся вода вылилась мне на

голову и грудь.

Я смотрю на себя сверху. Моя накидка для операции стала прозрачной от

воды. Красно-коричневые соски просвечиваются и торчат, так как им холодно.

Если сегодня в больнице будет проходить конкурс мокрых футболок, его выиграю

я. Но сначала я продолжаю задуманное. Средним пальцем я снова сильно

нажимаю на мой маленький жемчужный хоботок [клитор]. И мелкими круговыми

движениями стимулирую его. Это немного возбуждает меня и снизу становится

чуть-чуть теплее. Возбуждения, которое всегда разливается в паху, нет из-за

холодной воды. Еще не раз получится. Еще не раз я могу спрятаться в своей

собственной палате под кроватью и нормально подрочить. Как правило, это самое

простое из моих занятий.

Мне очень жаль, Хелен.

Я снова хочу встать, уже подняла задницу на несколько сантиметров из

лужи, как кто-то стучит в дверь. Как всегда вместе со стуком она открывается.

Так они застукают меня в кровати с рукой во влагалище. Я уже перестала

быстро убирать руку. Это привлекает еще больше внимания, лучше просто

оставить ее там.

В больнице нет секретов. Я выдаю все свои секреты. Иначе мне пришлось

бы очень сильно ненавидеть всех этих нарушителей моего спокойствия.

Я вижу ноги и швабру с широким мопом на ней. Техслужащая убирается в

отделении.

Надо, чтобы она меня не заметила. Моп мягко, как змея, скользит по полу.

Зверь, который приближается ко мне. Я задерживаю дыхание. Все думают, что

человека можно заметить по дыханию. В принципе, это бред. Обычно я дышу

очень тихо. Она начинает мыть от двери вдоль шкафа по направлению к кровати.

Как змея. Туда-сюда. Тряпка собирает с пола крошки. Видно длинные темные

волосы. Наверное, мои, чьи же еще? Пока они еще не оказались в мокром мопе.

Перед ним образуются «шиншиллы». Это такие симпатичные комочки из пыли,

волос, мусора или ниточек от носков. Она медленно протирает пол до

металлического ночного шкафчика, по любому она будет мыть и под кроватью, я

уже поджала ноги, несмотря на боль. Я была права. Молодец. Мне видно, как она

ставит швабру к кровати. Она закончила мыть полы. Гремит что-то

металлическое. Она открывает мусорное ведро из хрома на металлическом

ночном шкафчике.

«Фу».

Она что-то сказала. Что значит это ее «Фу»? По любому это из-за прокладок в

мусорном ведре. Не надо было смотреть тогда. Что теперь сделаешь.

Я слышу, как открывается ящик моего металлического ночного шкафчика.

Этого только не хватало. Что она там делает?

Вон отсюда! Там нечего убирать, только если что-нибудь стащить. Деньги.

Ящик снова закрывается. Надо сразу же проверить, не украла ли она что-

то. Раньше это была любимая игра у нас дома. Мой отец что-то убирал из шкафа

или со стола, нам нельзя было смотреть, а потом мы должны были угадать, что он

убрал.

Я это умею. Ну, подожди у меня…

Я смотрю на свежевымытый, еще мокрый, блестящий пол. На нем остались

следы от ее ног. Да, точно. Она начала мыть не с той стороны. От двери, а потом

своими ногами сразу же испачкала чистый пол. Когда она уходит, пол еще

грязнее, чем был. Может быть, она новенькая. Я могла бы ей как-нибудь сказать,

как надо мыть, просто так. В качестве маленького совета. Вижу, как она уходит,

волоча за собой моп. Не осталось ни следа на полу. Напрасно волновалась,

Хелен. Интересный способ.

Она закрывает за собой дверь. Я снова начинаю подниматься, держась за

кровать.

Так быстро, как это вообще возможно с затычкой в заднице, я продвигаюсь вдоль

кровати до другого ее конца, обхожу ее и подхожу к металлическому ночному

шкафчику.

Я открываю ящик и внимательно смотрю. Вижу, что ничего не пропало. Чувствую

большое облегчение, так как было бы ужасно, если бы уборщица в больнице

обворовывала пациентов. Я бы сообщила об этом, ее, наверное, уволили бы.

Но тогда зачем она вообще открывала ящик?

Может быть, она просто хочет посмотреть, что есть у других людей.

Возможно, это ее причуда или фетиш. Можно и хобби назвать.

Этого никогда не узнать. Даже если спросить ее об этом, я точно знаю, что

она бы не призналась. Таковы люди, к сожалению.

Я бы честно выдала все свои фетиши. Но меня никто не спрашивает.

Никому не приходит в голову эта идея.

Я еще раз внимательно смотрю. Напряженно думаю. Но действительно все

на месте. Ничего не пропало.

Я снова забираюсь на свою кровать и нажимаю на кнопку экстренного

вызова. На удивление медсестра приходит почти сразу, и я объясняю ей, что

здесь только что была уборщица, но она не заметила большую лужу в углу. Я вру,

рассказывая, как вода пролилась из стакана. Очень правдоподобно, Хелен.

Иногда ты на самом деле странная. А как еще это могло произойти? Если только

ты специально быстренько вылила в угол целую кружку воды. Медсестра не

задает вопросов, она даже не удивлена. И зовет уборщицу из коридора обратно в

палату.

Она заходит, и у нее глаза на лоб лезут, ведь на кровати неожиданно возвышаюсь

я. Свою мокрую прозрачную накидку я закрыла одеялом.

Медсестра показывает за кровать и говорит грубым приказным тоном, четко

произнося каждое слово, что должна сделать уборщица.

Медсестра исчезает за волшебной дверью. Уборщица снимает с блокировки

колесики на кровати, и, не спросив меня, отодвигает ее вместе со мной от

подоконника. Это вызывает приятное ощущение – как на ковре-самолете, это

всего лишь фантазия, его же нет на самом деле, да? Но я не показываю ей, что

мне нравится кататься на кровати, нужно же выразить недовольство тем, что тебя

просто так двигают вместе с кроватью, как какой-то предмет или как будто я в

коме.

Не совсем так, как на машине, но и на больничной койке нужно быть осторожным

на поворотах и при торможении. Когда она резко остановила кровать, провезя ее

два метра, я чуть не упала. Я громко закричала. Я всегда так делаю, когда со

мной что-то происходит, неважно, хорошее или плохое. Кричу я громко. Мой

девиз звучит так: не оставлять никаких эмоций в себе, иначе заболеешь раком. И

в постели я всегда громко кричу. Сейчас я тоже в постели. Но в другом смысле.

После того, как я закричала, я замечаю, как дрогнул угол рта уборщицы, но

не вниз, а вверх. Ха. Это злорадство. Это приводит меня в ярость. Я обязательно

сделаю так: когда она когда-нибудь будет лежать в больнице и не сможет

самостоятельно передвигаться, и ее точно так же будут перемещать на кровати,

как Алладина, и когда она закричит, уголок моего рта точно так же дрогнет

вверх, чтобы она точно это увидела. Клянусь. Хелен. Это потрясающе.

В то время как я придумываю этот способ мести «1000 и одна ночь», она

уже вытерла лужу. Она ловко управляется со своим мопом. На том месте, где

была вода, она выводит много знаков бесконечности, которые мы проходили в

школе. Восьмерка, лежащая на боку. Еще одна и еще одна.

Тут я кое-что вспомнила. Мое легкое или сердце, или что там находится,

скачет так, что мне становится плохо. Я перевожу взгляд на батарею, а там лежит

мой окровавленный тампон. О, нет. Забыла. Пока что она его не заметила. Ей же

не нужно мыть батареи. Если мне повезет, то она вымоет пол только в углу, чтобы

вытереть лужу, и вообще не поднимет взгляд выше мопа. Я пытаюсь сама себя

успокоить. Я очень хочу, чтобы она не увидела тампон в крови. Это так странно

осознавать, из-за чего мне иногда становится ужасно стыдно, а что я

воспринимаю как должное. Если она уже говорит «Фу!», когда заглядывает в мое

мусорное ведро, что же она сделает, если заметит мой тампон в крови.

Пожалуйста, нет.

Я говорю большое спасибо и прошу ее отодвинуть меня обратно к

подоконнику, хотя она еще не закончила мыть. Она должна откатить меня на мое

место как пациентку в инвалидном кресле и уйти.

Она ставит моп к стене, у меня в ногах. Хватается своими сильными руками

за перекладину, которая расположена на моей кровати и раз! Она так сильно

подвинула кровать вместе со мной к подоконнику, что она врезалась в него, и я

снова закричала.

Да-да, вся злость на всех грязных пациентов, за которыми ей приходится

убирать, сконцентрировалась в одном движении.

Она выходит с мопом и говорит, закрывая за собой дверь: «Странно, если

вода пролилась, почему тогда стакан с водой стоит там?»

Мои легкие снова скачут.

Я смотрю на металлический ночной шкаф, а там стоит полный стакан воды.

Отрицательная героиня из меня никудышная.

Минуты с того момента, как мне пришла идея помаструбировать в углу, и

до настоящего момента, кажутся мне часами. Очень напрягает и не расслабляет

так, как я себе это представляла.

Тампон в крови я выбрасываю в мусорное ведро из хрома.

Не отчаиваться. В следующий раз самотрах будет лучше, Хелен, обещаю

тебе.

Я осматриваюсь в палате. Еще забыла что-то, о чем лучше не рассказывать

другим.

Нет, всё как прежде, как положено.

Мне еще надо снять мою мокрую операционную накидку. Сначала снять, а

потом позвонить, или сначала позвонить, а потом снять? Хелен? Ты была бы не

Хелен, если бы сначала позвонила.

Итак, я снимаю накидку и прикрываю свои груди одеялом. Приятное

ощущение. Твердое одеяло на коже груди. Постельное белье пропустили через

горячий гладильный каток? Это же так называется? Я всегда читаю это на

вывесках в прачечных, когда проезжаю мимо. Ощущение прохлады на груди

знакомо мне из дома. Идеальное постельное белье играет для мамы очень

большую роль. Чтобы я его пачкала.

Вот теперь я звоню.

Пожалуйста. Хорошо бы пришел Робин.

Иногда мне тоже везет. В палату заходит Робин.

«Что случилось, Хелен?»

«Можно мне, пожалуйста, чистую накидку?»

Я протягиваю ему смятую мокрую накидку и специально делаю так, чтобы

при этом движении одеяло немного опустилось, и он увидел мои соски.

«Конечно. А что случилось? Снова кровотечение или что?»

Он беспокоится за меня. Удивительно. После всего, что ему пришлось

наслушаться от меня. И увидеть. Мне это незнакомо.

«Нет, нет. Кровотечения нет. Я бы сразу сказала тебе. Я пыталась

маструбировать под кроватью, и нечаянно опрокинула себе на голову стакан

воды. И все намокло».

Он громко смеется и качает головой.

«Очень смешно, Хелен. Я так и думал. Ты не хочешь рассказывать мне, что

произошло. Но я все равно принесу тебе новую. Сейчас вернусь».

В то недолгое время, когда где-то в шкафах Робин искал одежду ангелов,

мне становится смешно и одиноко. Что делать? Я нажимаю рукой на педаль

мусорного ведра из хрома на металлическом ночном шкафу и опускаю туда свою

руку. Самодельный тампон уже не красный от свежей крови, а коричневый от

старой. Я открываю бокс с чистыми прокладками, который стоит с другой стороны

от меня, и кладу туда тампон из туалетной бумаги. Надеюсь, что мои бактерии

там размножатся и окажутся на всех марлевых бинтах и четырехугольных

прокладках, но никто не заметит этого, потому что бактерии невидимые. На

солнце в боксе очень жарко. Идеальный климат чашки Петри для достижения

моих целей. Но потом надо не забыть убрать оттуда тампон. Когда меня выпишут,

следующий пациент с больной задницей должен продолжить мой эксперимент и

доказать мне и миру, что ничего страшного не произойдет, если использовать

бинты с бактериями других людей на них, чтобы остановить собственное

кровотечение на отрытых ранах. Я проверю это: переодевшись в зеленого ангела,

я каждый день буду стучать в дверь, одновременно открывая ее, так я застукаю

пациента с больной задницей, когда он будет маструбировать. Так быстро

знакомишься.

Заходит Робин.

Улыбаясь, он протягивает мне накидку. Я опускаю свое одеяло на колени. Я

лишь делаю вид, что мне все равно, что он видит меня абсолютно голой сверху. Я

начинаю разговор, скорее для того, чтобы расслабиться. Я надеваю накидку на

руки и прошу его завязать мне ее сзади. Он завязывает маленький узелок на

затылке и говорит, что ему нужно продолжать работать. Но еще он добавляет: к

сожалению.

Он уже давно ушел, как кто-то снова стучится в дверь. Он точно что-то забыл или

хочет мне что-то сказать. Пожалуйста.

Нет. Это мой отец. Неожиданный визит. Так у меня никогда не получится

заманить обоих в палату. Я имею в виду моих родителей, если они приходят и

уходят, когда им захочется, не обращая внимания на график посещения больных.

У моего отца что-то странное в руке.

«Здравствуй, дочка. Как у тебя дела?»

«Здравствуй, папа. У тебя уже был стул?»

«Какая наглость», – говорит он и смеется. Думаю, он понимает, почему я

спрашиваю его об этом.

Я протягиваю ему свою руку, как я делаю всегда, когда папа должен мне

что-то дать. Он кладет мне в руку подарок. Что-то непонятное в прозрачной

фольге.

«Шарик? Серый шарик? Спасибо, папа. Это точно поможет мне поскорее

выздороветь?»

«Открой. Ты слишком быстро делаешь выводы, дочка».

Выглядит как ненадутая подушка для головы [для поездок], только не в

форме подковы, а круглая, как спасательный круг, но для очень худых людей.

«Ты не догадываешься? Это подушка для больных геморроем. С ней ты

сможешь сидеть и не чувствовать боли. Больным местом ты садишься в середину

кольца, и оно оказывается в воздухе, а если его ничего не касается, это не может

причинить боль».

«О, спасибо, папа».

Видимо, он долго думал о том, что мне больно, и что он может сделать

против этого. У моего папы есть чувства. И кое-какие ко мне. Прекрасно.

«Папа, где такое продают?»

«В санитарном отделе».

«А разве он называется не санитарией?»

«Может быть. Тогда в санитарии».

Это уже долгий разговор для наших отношений.

Я разрываю фольгу. И начинаю надувать круглую подушку. Думаю, такое

занятие, как долго лежать и представлять себе секс с санитаром, совсем не

укрепляет легкие. Через несколько вздохов у меня темнеет перед глазами. Я

отдаю подушку папе, чтобы он надул ее до конца.

На последнем вздохе я специально оставляю особенно много слюней на

ниппеле. Сейчас папа возьмет его в рот, не протерев. Это уже первый шаг к

поцелую с языком. Можно же так сказать, да? Я очень хорошо могу представить

секс со своим отцом. Раньше, когда я была маленькой, и мои родители еще жили

вместе, по утрам из спальни в ванную они всегда ходили голыми. И в паху у

моего отца всегда виднелась такая толстая палка. Уже, будучи маленькой, я была

в полном восторге от этого. Они-то думали, что я ничего не замечаю. Но я

заметила. Еще бы.

Тогда я ничего не знала об утреннем стояке. Я узнала об этом намного

позже. Долгое время, даже когда я уже трахалась с парнями, я думала, что

причиной утренней эрекции являюсь я. Каково же было мое разочарование, когда

мне объяснили, что у мужчин такое бывает, чтобы задержать по утрам мочу. Это

было огромным разочарованием.

Я наблюдаю, как мой отец надувает подушку, и это вызывает у меня

улыбку. То, как серьезно и концентрированно он возиться с этим, напоминает мне

прошлое. Когда мы были в отпуске, на пляже, и ему до потери пульса пришлось

надувать очень много огромных резиновых зверюшек и надувных матрацев для

меня и моего брата. Это была настоящая отцовская любовь. В отпуске он должен

был еще мазать мне спину кремом, чтобы защитить кожу от солнца. На все места,

до которых я доставала, я наносила крем сама. Так я никогда не обгорала. А вот

спина, за которую отвечал мой отец, всегда обгорала. Иногда дело было совсем

плохо. Когда уже вечером я пыталась разглядеть обожженную спину в зеркале,

было видно, что папа поработал очень небрежно. На спине виднелся большой

вопросительный знак, а все остальные участки кожи, кроме этого белого

вопросительного знака, пылали огнем. Очевидно, он выдавил на руку немного

крема, один раз провел по спине и готово. Я тоже всегда замечала, что он как-то

быстро делал это. Хватит рассуждений на тему отцовской любви. Может быть,

после надувания резиновых зверюшек он был настолько слаб, что не мог уже

хорошо наносить крем. Может, от него слишком многого хотели. Именно так. Я

всегда так делаю. Прошу слишком много.

Он видит, как я улыбаюсь.

«Фто?», – произносит он, не вытаскивая ниппель подушки изо рта.

И очень сильно смешивает свои слюни с моими. Ему тоже нравится это, как

и мне? Он тоже думает о таких вещах? Если не спросишь, никогда не узнаешь об

этом. А я об этом никогда не спрошу.

«Ничего. Всего лишь спасибо за подушку для больных геморроем и за то,

что надул ее, папа».

Дверь открывается. Больше вообще не стучатся.

Новая медсестра. Сколько их вообще тут всего?

Я уже знаю, что она хочет.

«Нет, у меня еще не было стула».

«Я и не хотела спрашивать об этом. Я бы хотела поменять мешок в Вашем

мусорном ведре. Вы же добросовестная – выбрасываете марлевые прокладки».

«Моя задница тоже добросовестно производит кровь, кал и прочие

выделения».

Мой отец и медсестра, у которой написано на бейдже Валерия, удивленно

смотрят. Ну, смотрите. И что? Меня постепенно начинают нервировать все эти

приукрасы медсестер.

Медсестра очень быстро вытаскивает полный мешок для мусора из моего

маленького мусорного ведра из хрома, завязывает красивый маленький узелок

сверху и резко раскрывает новый пакет, как ветреник, чтобы опустить его в

ведро. Она смотрит, как мой отец надувает подушку.

Очень громко она закрывает крышку мусорного ведра и говорит, выходя:

«Если это подушка для пациентки, то я не советую этого делать. Там все снова

разорвется, если она сядет на нее. Это только для тех, кому не удаляли

геморрой».

Мой отец встает и кладет подушку в мой шкаф для одежды. Кажется, он

расстроился из-за того, что подарил мне что-то опасное для жизни.

И что же происходит дальше? Он говорит, что ему пора. Работа ждет. А кем

он собственно работает?

Есть такие вещи, о которых нужно спрашивать вовремя, потом уже никогда

не спросишь о них. Так как я уже долгое время занята парнями, все эти годы мне

было абсолютно все равно, кем работает мой отец. Только по тому, о чем раньше

говорили гости на семейном обеде, я могу предположить, то его работа как-то

связана с исследованием и наукой.

Когда меня выпишут из больницы – надеюсь, это будет еще нескоро – я

обязательно поищу у папы в его тайном шкафу какие-нибудь намеки на то, кем он

работает.

«Ок, папа, передавай привет коллегам от незнакомки».

«Каким коллегам?» – тихо говорит он, когда выходит их палаты.

У него уже очень много седых и серебристых волос. Он скоро умрет. Это

значит, что скоро мне придется с ним попрощаться. Лучше всего смириться с

этим уже сейчас, чтобы потом, когда это случится, не было так больно. В моем

забывчивом, дырявом мозге я создаю напоминание: по-человечески попрощаться

с папой. Когда это произойдет, все будут удивляться, почему я так легко с этим

справляюсь. Грустный спор выигран за счет проведенной заранее грустной

работы.

В любом случае, этот непродолжительный визит моего отца привел к тому,

что теперь я знаю, как устроить так, чтобы подольше остаться в больнице. Мне

нужно лишь резко сесть на круглую подушку, и там снова будут разрывы. Так

пообещала Валерия, ну, та обиженная. Нельзя, чтобы меня запалили. Я принимаю

одну таблетку обезболивающего. Мне точно нужно принять ее сейчас, немного

анестезии.

Своим проверенным способом я съезжаю на животе с кровати и,

наклонившись, иду к шкафу; задницу пощипывает. Я открываю дверцу, которую

недавно закрыл мой отец. Там внизу на полу лежит «преступница». Нагнуться

обычно, согнув колени, не выйдет. Слишком больно. Мне надо как-то по-другому

поднять подушку. Я нагибаюсь только в области бедер, с прямыми ногами. При

этом и спина остается ровной. Так, теперь я выгляжу как перевернутая буква L. Я

едва могу дотянуться до кольца. Получилось. Снова разогнуть спину. И вернуться

обратно. Забравшись на кровать, я кладу маленькое спасательное кольцо на

кровать, с краю, чтобы я могла сесть на него из этого положения. Я

поворачиваюсь задницей к кровати и сажусь на подушку как птица в гнездо.

Немного кручу задницей. Туда, сюда, по кругу, это нетрудно. Из-за движений на

подушке кожа на ране очень сильно натягивается. Я встаю и трогаю там рукой.

Смотрю на руку. Крови нет! Слишком много пообещала, Валерия.

И что теперь? Это хороший план, снова порвать рану. Но подушкой не

получается. Надо быстро что-то придумать. Я ищу что-нибудь другое, чем можно

было бы разорвать рану. Окей, сконцентрируйся, Хелен. У тебя мало времени. Ты

же знаешь, как часто открывается дверь и заходят свидетели. Я смотрю на все

предметы в палате, которые находятся в моем распоряжении. Металлический

ночной шкаф: бесполезно. Бутылка с водой на ночном шкафу: в принципе ее

можно ввести туда, но думаю, у меня не получится поранить себя так, как я

планирую. Телевизор: слишком высоко. На столе лежат ложки: слишком

безобидные. Миски для мюсли: ими ничего не сделаешь? Мой взгляд падает на

кровать. Вот тут. Есть. Тормоза на колесиках у кровати. Большие металлические

колеса обтянуты резиной. А на них своего рода ножной тормоз, выпуклая

железная педаль. Ты избранная, педаль. Как можно быстрее я подхожу к

кровати. Встаю к ней спиной. Резко опускаюсь и сажусь задницей на эту педаль.

Теперь я сижу на ней. Я снова верчусь туда-сюда. Я кричу от боли. Я закрываю

обеими руками рот. Изо рта доносятся стоны. Если и теперь не получится, то я не

знаю, что делать. Я чувствую, как педаль входит в рану. Несмотря на сильное

сопротивление. Я насаживаюсь всё глубже. Этого должно хватить. Хелен, какая

ты отважная. Все сделала, как надо. Я плАчу и дрожу от боли. Должно быть,

получилось. Я опускаю руку вниз и дотрагиваюсь до раны. Смотрю на нее. Вся

ладонь в свежей алой крови. Надо побыстрее лечь, иначе я упаду в обморок. Суть

же заключалась не в этом. Нужно, чтобы увидели, что я лежу в кровати, чтобы я

могла утверждать, что это произошло само собой, когда я лежала. Я ложусь.

Всё адски болит. Я всё еще закрываю рот. Слезы текут по лицу. Мне уже

сейчас нужно кого-то позвать или еще немного подождать, чтобы произвести еще

большее впечатление? Я жду еще чуть-чуть. Могу еще немного потерпеть.

Запомни, Хелен, что тебе еще надо замести все следы, протерев тормоза на

колесиках. Подушку я прячу под одеялом. Об этом я позабочусь позже. Из меня

вытекает все больше и больше крови. Я еще раз провожу там рукой. На ней

остается еще больше крови, чем в первый раз. Между ног такое ощущение,

которое возникает, когда, будучи ребенком, наделал в штаны. Когда жидкости

температуры тела вытекают из кого-то, сразу же без всякой задней мысли

думаешь о моче, так как это происходило чаще всего. Я лежу в собственной луже

крови и плАчу. Я открываю глаза и на поверхности своего металлического

ночного шкафа вижу открученную пробку от бутылки минералки. Я беру ее в руку

и пытаюсь поймать ею свои слезы. Этой маленькой уловкой я хоть как-то могу

отвлечься от своих ужасных болей, и, может быть, потом я найду применение

своим слезам. Я очень редко плАчу. Но сейчас из меня отовсюду льется. Сверху

слезы, снизу кровь.

Пробку от бутылки я держу очень близко к слезным железам и через

некоторое время я смотрю, что я там насобирала. По крайней мере, донышко

закрыто. Хелен, ты уже достаточно промешкала. Я нажимаю кнопку экстренного

вызова. В то время как я жду, чтобы кто-то пришел, пробку со слезами я прячу за

всеми предметами, которые стоят на моем металлическом ночном шкафчике.

Чтобы никто из этих увальней ее не опрокинул! В ней так много боли, в этом

маленьком сосуде.

Думаю, уже пора кому-нибудь придти. Я теряю все больше крови. И

неважно, сама ли я это сделала, или это произошло само собой. Они должны

помочь мне остановить кровотечение. Из меня уже вытекло так много крови, что

она капает на пол. Как такое возможно? Постель же должна впитывать? Я знаю.

Из-за пластиковых подкладок подо мной кровь собирается и не впитывается в

матрац. Она струится на пол. Я лежу в кровати и смотрю на свою кровь на полу.

Ее становится все больше. Интересный вид. Постепенно палата начинает

выглядеть как бойня. Но в центре бойни с наклонным полом расположено сточное

отверстие, чтобы вся кровь утекала. Им следует продумать этот вопрос и для

проктологического отделения. Хотя то, что я сейчас сделала со своей задницей,

делают далеко не все пациенты с больной задницей. Откажемся от этой плохой

идеи. Я нажимаю на кнопку экстренного вызова еще раз. Три раза подряд. Но

безуспешно, потому что в коридоре тихо. Если нажать на кнопку экстренного

вызова три раза подряд, то в комнате медсестер раздается только один сигнал.

Они же не хотят, чтобы пациенты свели их с ума. Хотя с такой системой можно

было бы создать более умную коммуникацию между пациентом и обслуживающим

медперсоналом. Позвонить один раз: мне бы хотелось еще масла на хлеб из муки

грубого помола с отрубями. Позвонить два раза: пожалуйста, принесите вазу для

цветов с водой. Позвонить три раза: помогите, из моей задницы вытекает так

много крови, что мне едва хватает ее в мозге, чтобы ясно думать, и мне приходят

в голову только плохие идеи, как можно оптимизировать работу в больнице.

Я вижу, что тормоза колесиков кровати в крови. Мне нужно вытереть их,

иначе все пропало. Я очень быстро встаю, почти скольжу по своей крови. Я

крепко держусь за кровать и медленно подхожу к ее другому концу. Все пальцы

на ногах в крови. Нужно быть осторожной, чтобы не поскользнуться на

собственной крови. Я сажусь на корочки перед тормозом и вытираю его краем

своей накидки. Замела следы. Ну да. Те, что были на тормозе, однозначно.

Сидеть на корточках больно, ходить больно. Я сейчас свалюсь. Давай, Хелен, ты

еще сможешь добраться до кровати. Ложись, маленькая моя. Получилось.

Обеими руками я закрываю лицо.

Мне приходится ждать целую вечность. Ждать приходится всегда. Я уже

давно могла бы пойти им навстречу и вызвать большое волнение, оставив за

собой кровавые следы в коридоре. Пожалуй, я откажусь от этой идеи.

У меня кружится голова. Здесь пахнет кровью. Много крови. Может,

скоротать время, прибравшись тут немного? Я же хочу быть лучшей пациенткой,

которая когда-либо у них была. Но возможно, я слишком много требую от себя.

Сейчас не время для уборки.

Тук-тук. Дверь открывается. Это Робин. Отлично. Он умеет это. Что умеет,

Хелен? Пофигу. Плохи мои дела.

Я сразу же объясняю: «Я тоже не знаю. Думаю, я сделала неправильное

движение и раз – потекла кровь. Что нам теперь делать?»

Робин округляет глаза, он говорит, что нужно срочно позвонить

профессору.

Он подходит ко мне. Разве он только что не сказал, что хочет позвонить

профессору?

Он говорит, что я выгляжу бледно. При этом он наступает в лужу моей

крови; когда он выбегает, по всей палате следы крови.

Ему вслед я думаю: Будь осторожен, не поскользнись на крови. Обеими

руками я удерживаю кровотечение, чтобы хоть как-то его остановить. Все руки в

крови. Что за расточительство. Разве у некоторых людей не слишком мало крови?

Или просто у некоторых людей больная кровь? Откуда мне знать?

Малокровные. Вот как. Есть такие люди, о которых говорят, что они

малокровные. Сейчас ты точно такая же, Хелен, если будешь продолжать в том

же духе.

В палату заходит анестезиолог. Он спрашивает, ела ли я что-нибудь. Я ела.

Много мюсли на завтрак. Он сожалеет об этом. Почему?

«Так как мы не сможет сделать Вам полный наркоз. Из-за опасности, что во

сне Вас стошнит, и Вы захлебнетесь своей рвотой. В Вашем случае речь может

идти только о местном наркозе».

Он выбегает и возвращается с формуляром, шприцами и еще какой-то

фигней.

В общем-то, это дают беременным, которые рожают не обычным способом.

Трусливые матери. Они хотят естественные роды, но, пожалуйста, без болей.

Слышала от своей матери.

Мне надо что-то подписать, сама не знаю, что именно, потому что я не

слушала врача. Ему я доверяю. Правда меня очень беспокоит то, что этот очень

спокойный человек так суетится. Я беспокоюсь о себе. Кажется, он очень

торопится.

Они считают, что я очень быстро теряю очень много крови. Теперь, когда

мне становится ясно, что ситуацию они видят точно так же, как я – дела мои

очень плохи – я боюсь умереть из-за своей идеи свести своих родителей. Этого я

не планировала.

Он объясняет, что сейчас мне нужно сесть в кровати и нагнуться вперед,

округлив спину, чтобы он смог продезинфицировать мне спину, ввести канюлю

между нижними позвонками и потом вставить туда шприц. Звучит не очень.

Я ненавижу все, что как-то связано со спинным мозгом. Думаю, они

совершат ошибку, и я навсегда останусь инвалидом и ничего больше не

почувствую во время секса. Тогда сексом можно не заниматься вообще. Всё, что

он объясняет, он сразу же делает. Я чувствую, как он долго возится сзади,

вытирает, что-то делает и ковыряет. Сидеть в таком положении очень больно.

Такое ощущение, что моя задница еще больше разрывается.

Он говорит, что ровно через 15 минут участок от места укола до пальцев

ног онемеет. Ему, как и мне, кажется, что это очень долго. Учитывая сколько

литров крови в минуту вытекает из меня. Он выходит и говорит, что сейчас

вернется. Хорошо. Я смотрю на свой сотовый, чтобы следить за временем. Сейчас

10 минут. В 25 минут я буду готова к операции.

Заходит Робин и объясняет мне, что профессор сейчас готовится к

экстренной операции. Поэтому он не может еще раз придти ко мне. Он рассказал

ему, сколько крови я потеряла. И он сразу же назначил экстренную операцию.

Экстренная операция. Вот же черт, ничего хорошего это не обещает. Но

звучит важно и волнующе. Как будто бы я важна. Подходящий момент, чтобы

заманить сюда моих родителей.

Я записываю Робину номера моих родителей и прошу его позвонить им во

время операции и сказать, чтобы они приехали сюда.

В палату заходит анестезиолог и хочет везти меня в операционную. Я

чувствую свои бедра и ощущаю на них прикосновения рук. Стоп. Я еще всё

чувствую. Они не могут меня прооперировать. Пока нет. Я смотрю на свой

сотовый. 15 минут. Прошло всего 5 минут.

Они же несерьезно. Они что не подождут, когда начнется действие

наркоза? Они торопятся еще больше, чем я думала. Это вызывает беспокойство.

Робин вывозит меня в коридор. Они не разрешили мне взять сотовый. Из-за