Текст книги "Влажные Области"

Автор книги: Шарлотта Роше

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Я цепляю его пинцетом и медленно вытаскиваю вместе с воспаленными корнями.

Готово. Часто спустя несколько недель прямо на обработанном месте снова

вырастает очередной кайф для меня.

За окном по очень коротко стриженым газонам больницы прыгает сорока. В

детских книгах сороки воруют такие блестящие предметы, как крышки от

бутылок, алюминиевую фольгу и кольца. На самом деле они воруют у маленьких

певчих птиц яйца. Расклевывают и выпивают их содержимое. Я всегда пытаюсь

себе представить, как сорока делает маленькую дырку в яйце певчей птицы и

выпивает яйцо, используя свой клюв как соломинку. Или они делают это как-то

по-другому? Прыгают по яйцу, пока оно не разобьется, а потом сглатывают всю эту

лужицу жидкой грязи с земли?

Мне есть, что рассказать по поводу яиц. Раньше дети все время пели «Fang

mich doch, du Eierloch» / «Поймай же меня, ты, дурак [прим. дословный перевод –

дырка в яйце / яичная дырка – маленькие дети (4-5 лет) часто так ругаются]».

Просто потому что это в рифму. Но я всегда вкладывала в эти строки большой

смысл.

Однажды я рассказала Канеллю, что я понимаю под этим, и после обеда мы

это обыграли.

Дыркой было, конечно, влагалище.

Туда внутрь яйцо. Для яичной дырки.

Сначала мы взяли сырое яйцо, но оно разбилось в руке Канелля на входе во

влагалище. Скорлупа меня не поранила, ничего такого. Только все было

вымазано в жидкости, и она была холодная.

Поэтому мы подумали, а должно ли это быть обязательно сырое яйцо. В

принципе, нет. Поэтому мы сварили одно. Вкрутую. 8 минут. Очень твердое.

И ввели его. Так у меня была яичная дырка, которую я представляла себе,

когда слышала эту детскую прибаутку.

С тех пор это наш инсайдер. В самом прямом смысле слова.

Есть еще кое-что, что я с удовольствием сделала бы с Канеллем.

Мне всегда нравилось играть с лимфоузлами в паховой области. Я

передвигаю их туда-сюда под кожей. То же самое можно делать с коленными

чашечками. Как-то недавно у меня возникло желание, чтобы Канелль маркером

обвел мне узлы. Чтобы подчеркнуть их. Как косметикой подчеркиваешь глаза. Это

уже сексуальная фантазия? Или лишь один из способов украсить тело? Фантазией

это является только тогда, когда возбуждаешься при мыслях об этом. Это как раз

такой случай. А что произойдет при реализации фантазии? Он хорош в реализации

моих фантазий, я с самого начала поддерживаю его, исходя из физических сил.

На лужайке дерутся две сороки. Из-за чего?

Мы, люди, считаем сорок злыми птицами, потому что они едят чужих

птенцов. А сами же едим детенышей почти всех животных, которые есть у нас в

меню. Барашек, теленок, поросенок.

На улице Робин гуляет с какой-то медсестрой. Сороки улетают. Я с ужасом

смотрю, как эти двое гуляют. Я ревную. Этого еще не хватало. У меня возникают

притязания на владение только потому, что он однажды сфотографировал мою

больную задницу, и я прочитала ему возбуждающий доклад о том, что я делаю со

своими трусами. И еще потому, что медсестра может ходить, а я нет. Во всяком

случае, очень-очень медленно. Они курят. И смеются. И что смешного?

Я тоже хочу снова уметь ходить. Я тоже пойду – в кафетерий. Он же здесь

есть, да, Хелен? Да. Зеленый ангел говорил же. Сейчас я пойду медленно, так,

как есть, в кафетерий и возьму кофе. Хорошо, Хелен, сделай уже что-то

нормальное и не думай больше о Робине и его гребаной сороке или о том, как

твои родители совокупляются в постели. У меня есть время. Отличная идея.

Могла бы додуматься до этого и без посторонних. Кофе способствует очень

активному обмену веществ. Мне же хотелось сходить в туалет по большому, но я

никому не скажу об этом. Только себе. Чтобы знать, что я еще могу сделать это,

и у меня там ничего не заросло. А им я ничего не скажу. Нужно использовать эту

возможность и свести моих родителей. Чтобы соединилось то, чему суждено быть

вместе.

Сначала я переворачиваюсь на живот и медленно свешиваю ноги с кровати.

Из своего запаса обезболивающих я беру одну таблетку и глотаю ее. Она

пригодится мне в дороге. Я подготовила свой организм к длительному

путешествию изнутри. Но не снаружи. На мне все еще этот костюм ангела,

который завязывается сверху на узел. А снизу вообще ничего нет. В этом нельзя

ходить даже в больнице, да, Хелен? Даже пациентам с больной задницей. В

коридоре и в кафетерии полно народу. Со скоростью улитки я подхожу к шкафу с

одеждой, который встроен в стену для экономии места. Мама же сказала, что

положила мне туда вещи. Я открываю дверцу. Только штаны от пижамы и

футболки. Не пойдет. Чтобы надеть штаны от пижамы, придется наклониться,

сначала вставить одну ногу, потом вторую. Ой. Это целое испытание для задницы.

Мама совсем не подумала о моем халате или о чем-то попроще. И что теперь,

Хелен? Я медленно возвращаюсь к кровати и снимаю простынь. Я заворачиваюсь в

нее и завязываю узлом на плече так, что выгляжу как римлянин на пути в сауну.

Так вполне можно ходить в больнице. Никто и не поймет, от чего на простыни на

самом деле несколько маленьких коричневых пятен. Они могли бы быть и от того,

что всегда, когда я сосу карамельки Werther's Original, я пускаю слюни на

простынь. Очень правдоподобно, Хелен. К счастью, тебя никто не спросит об

этом. Люди не такие. Они не хотят знать все подробности. Поехали. К двери. Я не

выходила из палаты уже три дня. А мне вообще можно ходить? Ну да, о

нормальной ходьбе и речи быть не может. Но можно ли мне вообще ходить по

коридору как умирающая бабулька? Если я попадусь, то меня могут отправить

обратно в палату. Лучше не спрашивать. Открываю дверь. В коридоре много

людей. Все чем-то заняты. Очевидно, здесь все друг друга знают, они смеются и

передвигают какие-то предметы. А мне кажется, что они только делают вид, что

работают на случай, если на этаж заглянет шеф. Они не хотят, чтобы заметили,

как они курят в комнате медсестер. Лучше болтать, передвигая что-то в

коридоре. Меня вам не провести. Очень медленно я ковыляю мимо них. Никто не

здоровается со мной. Думаю, я иду так медленно, что в суете они вообще не

замечают меня. В коридоре так же светло, как и у меня в палате. Линолеум

отражает свет от пола. Выглядит как серая вода. Я иду по воде. Это по-любому

действие обезболивающих. Я знаю, как пройти к лифту. Через несколько дней

уже знаешь это. План побега. Я всё время лежу с болями в палате, но совершенно

точно знаю дорогу, не осознавая этого. От двери налево. Весь коридор завешан

ужасными картинами с Иисусом. Их повесили медсестры, чтобы понравиться

своим родителям. Они же все равно рано или поздно попадут сюда – родители.

Проктологическое отделение. Онтология. Паллиатив. Что-то из этого будет точно.

Если они не будут ухаживать за ними дома, что я считаю лучшим вариантом. Я

иду, сильно наклонившись, и держусь за живот, так как в такой позе я не достаю

до задницы. Она болит. Я у стеклянной двери, которая ведет к лестнице. Мне

надо сильно, как Робин, нажать на кнопку, и огромная стеклянная дверь

полуавтоматически открывается. Я стою, не прохожу. Я не взяла деньги. Блин.

Придется возвращаться. И на обратном пути меня никто не замечает. Наверное,

мне можно медленно ходить. Мне можно и самой обрабатывать свою рану. Это же

самое негигиеничное место из всех, которое Робин только может себе

представить. Палата 218. Моя. Открываю дверь и захожу. Снова тишина. Из-за

своей идиотской забывчивости я зря потратила много энергии. Я заглядываю в

ящик своего металлического стола. Там лежит немного денег. Должно быть,

мама положила, когда я спала. Или она говорила мне об этом? Или мне это

приснилось? Что за память? Во всяком случае, деньги у меня есть. По дороге я

держу их в руке. Простыней с карманами еще не придумали. Задница привыкает к

движению ног. По сравнению с первой попыткой я иду немного быстрее. Это

точно из-за того, что постепенно начинает действовать таблетка. Всю дорогу я

пялюсь в пол. Посмотрим, докуда я дойду, и никто не спросит у меня о моем

внешнем виде. Я нажимаю на кнопку. Дверь открывается, и на этот раз я прохожу

через нее. Лестница как новый мир. Здесь смешиваются различные болезни. Тут

ходят не только пациенты с больной задницей и медсестры проктологического

отделения. Старая женщина с воронкой на носу проходит мимо меня. Шланги из

носа заканчиваются в сумочке, прикрепленной к ходункам.

Наверно, у нее болит что-то в голове, это не из области проктологии. Хоть

какое-то разнообразие. Она заплела красивые седые волосы в длинную косу и

несколько раз обмотала ее вокруг головы. На ней красивый халат. Черный с

огромными розовыми астрами. И красивые тапочки. Из черного бархата. Через

тапочки заметна шишка на стопе. Это ганглий на большом пальце ноги. Он растет

в бок, возвышаясь над остальными пальцами. И поэтому он давит на суставы

пальцев ног, и они выпирают. Пока он не окажется далеко от ноги. Таким

образом, шишка обладает разрушающей силой. Со временем она порвет всю

обувь. И эти черные бархатные тапочки скоро тоже порвутся из-за этого. Теперь

пальцы, как зубы в челюсти, которые толкаются, вытесняют друг друга и

становятся кривыми. Но в этой борьбе побеждает большой палец. Я это знаю. У

меня тоже есть шишка на стопе. У нас в семье она есть у всех. И со стороны отца,

и со стороны матери. В принципе, очень плохие гены, если посмотреть на

ситуацию в общем и целом. Так как большой палец хочет быть на месте

маленьких пальцев, их надо постепенно удалять. У моего дяди, бабушки, моей

мамы почти не осталось пальцев. И так будет продолжаться до тех пор, пока их

ноги не будут похожи на копыта черта.

Я снова хочу думать о чем-то прекрасном и ищу еще что-нибудь,

заканчивая разглядывать бабушку.

Да, даже вены у нее на ногах красивые. Раньше такие рисунки из вен я

назвала бы расширением вен. Но я как-то спросила. Они называются варикозом.

Всё в ней красиво. Кроме шишки и шлангов. Но шланги скоро уберут. Надеюсь,

она не умрет с ними.

Я вызываю лифт и держу кулачки за симпатичную старушку, и здороваюсь с

ней очень громко.

На случай, если она плохо слышит. Старые люди часто пугаются, если с

ними кто-то начинает разговаривать. Они уже привыкли быть невидимками для

других. Но очень рады, если кто-то их все-таки заметил.

Лифт приехал сверху.

Я могу определить это по красной стрелке. Насколько я помню со времен

моей стерилизации, кафетерий находится на нулевом этаже.

Двери лифта раскрываются посередине с громким скрипом и приглашают

меня войти. В лифте больше никого нет. Хорошо. Я нажимаю на кнопку U [прим.

нулевой этаж].

Там рядом и кафетерий. Во время поездки в лифте я поднимаю мою тогу

рукой, в которой я держу деньги, а другой рукой вытаскиваю сделанный своими

руками тампон. Он весь в крови и слизи, я кладу его рядом с кнопками.

На самое видное место в лифте. Прямо снизу расположен поручень, чтобы

держаться, похожий на перила. Я складываю окровавленный скользкий тампон

подковкой и кладу его прямо посередине поручня. Получилось. Снова опускаю

тогу, как будто ничего и не произошло. Дверь открывается, там стоят двое

мужчин. Отлично. Должно быть, это отец и сын. В этой семье тоже немного

говорят о важнейших вещах жизни. Я вижу это по их лицам. Отец болен. У него

серо-желтое лицо, он в халате. Может быть, он заболел из-за курения? Сын,

видимо, его навещает. Я здороваюсь, просто излучая радость. «Здравствуйте,

господа».

И, выпрямившись, я выхожу из лифта. Недолго, но получается. Мужчины

зашли в лифт. Занавес опускается. Я снова сгибаюсь и слышу из лифта

возмущенный, слабый от старости голос: «Что это такое? Бог мой».

Они точно не будут убирать это сами. Им и в голову не придет, что в этом

случает это всего на всего безобидная кровь месячных. А выглядит так, как будто

тампон выпал из раны. Там и не понятно, что это вата. Вполне могло бы быть

кусочком мяса. Человеческим мясом. В наши дни все боятся дотрагиваться до

крови. Они сообщат об этом на этаже, на котором им выходить. Отец будет стоять

на входе в лифт, чтобы не дать ему уехать вместе с моим кровавым тампоном. А

сыну придется искать в коридоре медсестру. А ей надо будет найти резиновую

перчатку и пакет для мусора, чтобы убрать тампон. И возможно еще и тряпку,

чтобы протереть грязный поручень.

Она поблагодарит отца и сына. Так много гражданского мужества в делах,

касающихся гигиены. И потом вся моя работа окажется в мусорке больницы.

Я уже дошла до кафетерия. Все это время деньги были у меня в руках, и

теперь они немного испачкались в крови. Под ногтями пальцев, которые были во

мне, очень хорошо видно кровь. В воздухе кровь становится коричневой. И

поэтому выглядит как кал или земля. Мои руки, испачканные месячными,

выглядят теперь как грязные руки ребенка после игры в песочнице. Потом я

выскребу все это зубами и съем. Если выковыривать грязь из-под ногтей на

людях, то выглядит так, будто я грызу ногти, а мне это не нравится. Почти

каждый считает, что человек, который грызет ногти, психически неустойчив.

Неуверенность. Нервозность. Делать это следует в туалете. Если не ты, то тебя.

Один кофе, пожалуйста. В качестве вознаграждения за проделанный путь сегодня

я побалую себя карамельным вкусом.

Я расплачиваюсь купюрой, которая испачкана кровью. Я рада, что эта

купюра рано или поздно совершит своего рода путешествие. Сначала ее положат

здесь, в кассу под пластиковый зажим. Пока ее не отдадут кому-нибудь на сдачу.

Потом она окажется в портмоне больного, а позднее, когда его выпишут, она

попадет в большой мир. Когда мне где-нибудь дают купюру, на которой видна

кровь, сначала я всегда думаю о повреждении носа из-за чрезмерного

употребления кокса. Часто на части свернутой купюры, которую засовывают в нос,

оказывается немного крови. Немного соплей и немного крови. Возможно, мне

надо еще подумать об этом. Есть же множество других способов, как кровь могла

оказаться на купюре. Свой кофе и монетки, которые мне дали на сдачу, я

подношу к пустому столу в кафетерии. У меня получилось. Я сижу здесь как

нормальный человек в больнице и пью кофе. Для этого я проделала долгий путь,

и по дороге я сбила с толку минимум трех человек негигиеничными вещами.

Хороший день.

Пока я сижу здесь и пью кофе, я хочу придумать, как мне дольше остаться

в больнице. Мне надо, чтобы у меня еще что-нибудь заболело, или вскрыть

старую рану. Но чтобы никто не понял, что это было сделано специально. Чтобы

родители ни о чем не догадались. И врачи. В кафетерий постепенно приходит

народ. Любимое время для чашечки кофе. Большинство, кто здесь сидит, хотят

как можно скорее уйти. А я хочу, как можно дольше остаться здесь. Думаю,

единственные люди, которые, как и я с удовольствием хотят остаться в больницах

как можно дольше, это бомжи. У нас в городе живет слепой Вилли. Я не знаю,

почему все так его называют, он вообще-то не слепой. Во всяком случае, не

тогда, когда я с ним разговариваю. Мне всегда хочется что-то дать ему. Мама

говорит, что если дать им денег, то они напьются в смерть или купят наркотики.

Она понятия об этом не имеет. Когда я бывала в городе без мамы, я всегда

разговаривала с ним и как можно ближе подходила к его лицу, чтобы понюхать

его. От него прилично пахло алкоголем. В этом я была неправа. А про наркотики я

у него спросила. Он только засмеялся и отрицательно помотал головой. Я верю

ему. Таким образом, я стащила деньги у мамы из кошелька и хранила их для

него. Когда я пошла в город без мамы, я отдала их ему, сказав, что это от моей

мамы. И что она передает ему привет. Но я предупредила его, чтобы он не

благодарил ее, потому что она не хочет, чтобы люди публично засыпали ее

благодарностями. Он считал ее прекрасной скромной щедрой дамой, а не лживой

христианкой. Из дома я стащила для Вили еще и спальные мешки, еду и одежду.

Он думал, что все это от нее. Когда мы с мамой проходили мимо него, и я, и он

лишь быстро смотрели друг на друга, а потом со знающей улыбкой опускали

взгляд.

Вилли по любому будет рад, если у него выскочит что-то на ноге, и ему можно

будет провести ночь в больнице.

Мне понадобится еще несколько дней в больнице, чтобы использовать

возможность, когда мои родители придут навестить меня, и свести их. Я бы у

каждого здесь выкупила его болезнь. Но мне не надо думать об этом. Все равно

ничего не выйдет. Точно так же как и обмен грудью с моей подругой Коринной. У

нее очень большая грудь с мягкими светло-розовыми сосками. А у меня

маленькая грудь с твердыми красно-коричневыми сосками. Всегда, когда я вижу,

как ее сиськи выделяются под футболкой, я обязательно хочу поменяться. Я

представляю, как мы вдвоем идем к пластическому хирургу, нам обеим отрезают

груди, и пришивают грудь друг друга. Мне всегда приходится заставлять себя

больше не думать об этом, так как я очень хочу этого, но это просто нереально. У

меня сердце разрывается от того, что это невозможно. Кроме того, мне

следовало бы спросить Коринну, согласна ли она. Я не могу сделать это без ее

согласия. Может, и смогла бы. Но тогда я по любому потеряла бы подругу. Но я

так и так не смогу этого сделать, так как это просто напросто невозможно. Ну,

врубись уже, наконец, Хелен! Прекрати причинять себе боль, постоянно думая о

невозможном. Это точно такая же трата силы мысли о том, чтобы выкупить за

большие деньги у кого-нибудь здесь в больнице его болезнь. Не выйдет.

Здесь я не могу спокойно думать о том, как продлить мое пребывание в

больнице. Меня очень сильно отвлекают другие пациенты.

Еще я замечаю, что кофе как всегда действует на меня. Начинает урчать и

булькать в животе. Я реагирую на чашку кофе как абориген где-нибудь в

дремучем лесу на свою первую чашку в жизни. С явными симптомами отравления.

Когда я выпиваю полчашки кофе, у меня сразу же начинается понос. Однажды я

сделала мочевой кофе-тест. Этому меня научил мой отец. Когда встаешь утром,

как правило, идешь в туалет пописать, так как мочевой пузырь всю ночь собирал

жидкость. Когда утром пописаешь, можно исходить из того, что в организме

почти не осталось мочи. А когда выпьешь на завтрак чашку кофе, организм

настолько отравлен, что он вырабатывает много воды, чтобы как можно быстрее

избавиться от ядовитого напитка. Если сразу же после того, как выпьешь чашку

кофе, сходить в туалет, то из тебя выйдет больше жидкости, чем ты выпил в виде

кофе. Я совершенно точно это доказала, ведь в качестве измерительного прибора

в туалете я использую чашку от кофе. Моча всегда выливается через край. Таким

образом, на радость моему отцу я доказала обезвоживающее действие кофе. Моя

мать не рада, так как она считает, что моче не место в чашках для кофе.

Мне нужно поскорее вернуться в палату. Давай. Мой организм борется с

кофе. Я не могу воспользоваться общественным туалетом здесь внизу, если я

буду какать. Я очень боюсь этого, и мне нужна тишина. Может быть, будет так

больно, что я буду кричать. Здесь этому не место. И я хочу сделать это тайно.

Быстро в палату. В виде исключения я не убираю чашку на стол для грязной

посуды, который стоит у выхода, хотя я хочу быть самой образцовой пациенткой.

При необходимости можно. Просто встать и медленно двигаться к лифту. При

этом нужно плотно сжать то, что осталось от сфинктера, чтобы оттуда ничего не

вытекло на простынь.

Мне как раз приходит в голову, что я пожертвовала своим самодельным

тампоном ради прикола. Самое лучшее, что я могу сделать, это просто сжать там

снизу всё. И спереди тоже. Это вызвало бы большое уважение. Римлянка с

пятном крови на тоге по дороге в кафетерий. Этого нельзя допустить. Благодаря

моим хорошо развитым мышцам влагалища я могу довольно долго удерживать

кровь. Когда в туалете я расслабляю мышцы, все сразу же выливается оттуда.

Зайдя в лифт, я говорю самой себе, что полпути уже позади. В лифте я спокойно

стою, а на моем этаже мне нужно проделать примерно такой же путь как здесь от

стула до лифта. Блинг. Вот он. Я сразу же ищу то, что оставила здесь. Ничего нет.

Как я и предполагала. Тампона нет. Ни следа от пятна крови. В больнице у пятен

крови короткий период полураспада. Кончик указательного пальца я ввожу в мою

прокладку и оставляю овальное пятно крови, как от отпечатка картошки, именно

на том месте, откуда они убрали мои вещи. Они меня не поймают. Дверь

открывается. Быстрее, чем начинаются мои боли, я иду в свою палату. Давление

все усиливается. Я очень беспокоюсь, что оттуда выйдет и вообще как. Я встаю

над тазом, ноги на ширине плеч, вынимаю ватную прокладку, и всё идет своим

ходом. Я не буду описывать это подробно. Это продолжалось долго, очень

болезненно, было много крови, и теперь все закончилось. То, чего все здесь

ждали. Я делаю из туалетной бумаги новую затычку. Нужно быстро проветрить

палату. Предательский запах нужно устранить. Для начала я на полную включаю

душ. Мне рассказывал кто-то, что вода уносит с собой в слив неприятные запахи.

Дверь в душевую я оставляю открытой. Еще больше согнувшись, чем раньше, я

подхожу к окну у моей кровати, и распахиваю его как можно шире. Я хромаю из-

за моих постфекальных болей. Но я тороплюсь. Назад к двери в душевую. И

теперь дверью я гоню воздух в направлении окна. Я уже ничего не чувствую. Но

нужно грамотно проверить. Я выхожу в коридор и закрываю дверь в свою палату.

Несколько раз глубоко вдыхаю, пока у меня в носу и легких не будет свежего,

невонючего воздуха. Потом я снова захожу в палату так, как бы это сделала

любая медсестра, и принюхиваюсь. Ничем не пахнет. Все смыто. Никаких

доказательств. Миссия выполнена. Я снова закрываю воду и ввожу свежий

самодельный тампон. Готово. Перерыв. И что мне теперь делать? Я ложусь на

кровать и закрываю глаза. Сначала успокоиться, а потом снова чем-нибудь

заняться.

Я думаю о Робине. Раздеваю его. Он абсолютно голый, я кладу его на

больничную койку и медленно облизываю, начиная с копчика вдоль по

позвоночнику до затылка. У него много темных родинок. Может быть, ему нужно

сходить к дерматологу. Было бы очень жаль, если бы он умер от рака кожи. Он

же медбрат. Ему нельзя умереть от какой-то непонятной болезни. Тогда пусть

лучше его собьет машина, или он покончит жизнь самоубийством из-за

несчастной любви. Например, ко мне. Я облизываю каждый позвонок, двигаясь

обратно до прорези в попе. Я раздвигаю его ягодицы и вылизываю его дырочку.

Сначала по кругу. Я делаю язык острым и твердым и проникаю им в его узкую и

сжатую попку. А свою правую руку я просовываю под его задницей к члену. Он

такой твердый, как продолговатый камень, обтянутый теплой кожей. Я толкаюсь

своим языком все глубже в его попку и плотно сжимаю рукой его головку. Я хочу,

чтобы он кончил в мои сжатые пальцы, и сперма стекала по ним с внешней

стороны. Именно так и происходит. По-другому просто не получится, я не

выпускаю головку члена из руки. Держу, крепко сжимая ее. Я снова открываю

глаза. Он реально самец, этот Робин. Мне весело. Я очень рада, что у меня такая

бурная фантазия, когда надо. Чтобы развлечься, мне и телевизор не нужен.

В дверь стучат. Если повезет, это будет Робин, который по моему лицу

сразу же поймет, какую картину я только что представляла себе. Нет, это

медсестра. Она спрашивает, был и у меня стул.

«Нет, а у Вас?»

Сестра натянуто улыбается и уходит.

Хелен, ты же хотела быть хорошей пациенткой. Да, но эти постоянные

расспросы и слово «стул» невозможно долго терпеть, оставаясь при этом милой.

Как сейчас. Я совмещу приятное с полезным. Пойду-ка я пописаю и принесу

заодно из коридора минералку для моих косточек в укрытии. Как всегда я

сползаю спиной по кровати, пока не почувствую твердый пол у себя под ногами.

Постепенно начинает пощипывать. Анестезиолог предупреждал меня об этом. Это

еще только начало. Медленно, как утка, я иду к душевой, поднимаю свою накидку

и писаю стоя, как и положено настоящей пациентке с больной задницей. Мне не

надо снимать ее. Да все так делают. Так можно позлить санитарных врачей. С

раковины я беру стакан для полоскания рта и наполняю его до краев водой. Папа

как-то объяснял мне, что вода не прольется, даже если налить чуть с горкой из-за

поверхностного натяжения или как-то так. Я уже не помню. Спрошу его еще раз,

когда он придет. У меня есть хорошая тема для разговора, с ним должно

прокатить. О таких вещах он долго и с удовольствием разговаривает. И нет

неловких пауз.

Одним глотком я выпиваю весь стакан. Тоже хорошо. Обычная вода, не

всегда же пить газированную.

Я не опускаю свою рубашку. Не хочу, чтобы меня навещали мои

одноклассники, мне стыдно, но всем, кто здесь работает, разрешено видеть меня

весь день голой. Ах, да чего они здесь только не видели, по любому. Из душевой

я иду не в кровать, а в коридор. Там я недолго стою, осматриваясь. Когда я

ходила в кафетерий, я заметила, что здесь в коридоре есть маленький мягкий

уголок для посетителей. Там можно самим заварить чай и налить кофе из

большого чайника. Там уже стояла большая башня из поставленных друг на друга

баков для воды. Здесь самообслуживание, надеюсь. Попробуем. Для стаканов с

косточками мне понадобится больше воды, чем в бутылке. А сестры приносят

пациентам всегда только одну новую бутылку, когда у них заканчивается вода.

Накладно заставлять бегать одну медсестру несколько раз. Я подхожу к уголку.

Там сидит какая-то семья и очень тихо разговаривает. Медсестрам следует взять

с них пример. Среди них один из мужчин в пижаме и халате. В моих глазах это

выделяет его из всей тусовки как пациента с больным задом. Я не хочу

здороваться с ними. Беру три бутылки с минералкой из верхнего ящика и

возвращаюсь. Мне смешно, что мой вид сзади вызывает у этого семейства

большое беспокойство. Радуйтесь. Как можно быстрее я возвращаюсь в свою

безопасную берлогу.

Я теснюсь между подоконником и кроватью в самом дальнем углу, стараясь

ничем не задеть задницу. Туда, где с помощью Библии я построила свой домик

для косточек авокадо, спрятав его от глаз врачей, медсестер и Робина. Хотя

Робин может и посмотреть. Я покажу ему как-нибудь. Он уже многое видел. У

меня идея: он мог бы уже сделать новые фото моей задницы, сейчас она

выглядит иначе.

Я осторожно поднимаю Библию и наливаю в стаканы воду. Здесь на

подоконнике – на солнце – вода довольно быстро испаряется. Тебе не надо

думать, что тебе нечем заняться, Хелен. Здесь есть живые существа, которые

зависят от тебя. Тебе надо немного поторопиться с поливкой. В некоторых

стаканах вообще нет воды, а ты думаешь, что тебе скучно, тстстс. Но все

выглядят еще нормально. Иногда то одна, то другая начинает плесневеть, и мне

нужно отделить ее от остальных, хотя она и стоила мне больших трудов. У

большинства косточек еще не появились корни. Одна сама разделилась на две

части, а у одной уже выросли снизу корешки. У моих косточек все просто

отлично. Все здоровы. Я снова открываю Библию и накрываю ей косточки.

Мне очень хотелось бы остаться тут еще немного. Отсюда комната выглядит

совсем по-другому.

До этого момента я видела палату в основном со своей кровати. А отсюда

создается впечатление, что палата намного больше. Я же стою в самом дальнем

углу. Со всей силы я на несколько сантиметров отодвигаю кровать в палату и

верхней частью туловища сползаю по стене в угол, пока моя задница не касается

пола, а мои ноги так сильно согнуты, что колени касаются грудной клетки. Своей

сливкой и ягодицами я ощущаю холодный пол, покрытый линолеумом. Я точно не

знаю, покрыт ли он линолеумом, просто всегда говорят, что в больнице на полу

линолеум. В этом положении мышцы задницы очень напряжены. Мне нужно

разогнуть колени и вытянуть ноги под кровать. Здесь я могу спрятаться. Если мне

не видно дверь, то и тому, кто заходит в палату не видно моего лица. Ноги точно.

Для начала ему нужно заглянуть под кровать, в поисках чего-либо. Но ни у кого,

кто заходит в палату, такой цели нет. Все смотрят на кровать, и, если она пустая,

они думают, что я ушла куда-то или в туалете. Я кладу руку между ног. Ввожу два

пальца и двигаю ими как пинцетом, чтобы достать свой самодельный тампон. Я

кладу его на уровне плеч на батарею. Он катается по батарее туда-сюда, и я

прижимаю его сверху между дисками. Не хватало только, чтобы он упал на меня.

Мне не хотелось бы, чтобы на таких необычных местах как спина или еще где-то

были пятна крови, которые никто не может объяснить, и о которых я сама не

знаю, так как не вижу их. Как только я прижала тампон – благо он сам немного

липкий – кончиком длинного ногтя среднего пальца я провожу прямо по моему

жемчужному хоботку [клитору]. Я надавливаю на него ногтем. Останется вмятина.

Но этого никто не увидит. Это самый быстрый способ стать мокренькой. Моя

киска сразу же начинает обильно сочиться смазкой. Одна рука занята жемчужным

хоботком – я то нажимаю на клитор, то сильно ласкаю его – два пальца второй

руки я ввожу во влагалище, где развожу пальцы и растягиваю себя изнутри. Как

правило, по мере увеличения возбуждения я вытаскиваю пальцы из влагалища и

засовываю их в задницу. Но не сегодня. Задницу недавно прооперировали, и она

уже занята прокладкой. Но я могла бы попробовать нащупать ее. Я проталкиваю

пальцы глубже во влагалище. Нащупываю что-то вроде тоненькой перегородки

между влагалищем и задницей. Там я чувствую прокладку. Хотя мои пальцы во

влагалище. Мне знакомо это. Ну, конечно же, не из-за прокладки. А из-за кала.

Часто он вежливо стоит в очереди перед выходом, пока не подойдет его черед.

Когда твои пальцы во влагалище, через тонкую перегородку можно нащупать

какашку. Интересно, а мужчины чувствовали ее у меня во время секса?

Но они никогда не расскажут об этом. По их мнению, эта тема не подходит

для разговора с женщиной, в которую ты хочешь засунуть свой член.

«Ой, вау, знаешь, что я только что почувствовал в тебе?» Очень

маловероятно.

Мне нравится ощущать через влагалище, как работает сфинктер. Я сокращаю его,

то есть сжимаю попу, чтобы почувствовать мышцы изнутри.

На пастбище стоит корова, аллилуйя, она то сжимает, то расслабляет

дырку в заднице, аллилуйя.

Теперь мне хочется нащупать переднюю стенку влагалища. Его задняя

стенка достаточно изучена.

Если одновременно повернуть оба пальца, это очень приятно – я люблю

такие быстрые круговые движения во влагалище – я оказываюсь у передней

стенки влагалища, сразу же за лобковой костью. На ощупь влагалище там как

стиральная доска. О мускулистых мужчинах тоже говорят, что у них торс как

стиральная доска [кубиками]. Но это не так. А вот передняя стенка влагалища на

ощупь действительно как мини-стиральная доска. Или как терка для сыра. Точно!

Терка для сыра. Такая твердая холмистая поверхность, похожая чем-то на нёбо,

только с более крутыми холмиками. Так выглядит нёбо льва, когда он зевает, и