Текст книги "Влажные Области"
Автор книги: Шарлотта Роше
Жанр:
Разное
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)
Я чувствую, как сокращаются мышцы в моих плечах. Так происходит
всегда, когда я замечаю, что все бессмысленно и ситуация вышла из-под
контроля. От напряжения плечи поднимаются к ушам, и я пытаюсь опустить их,
надавливая сверху скрещенными руками и кистями. Я закрываю глаза и пытаюсь
успокоиться обманчивыми глубокими вдохами. Не получается. Никогда не
получается. Моя задница горит и не дает мне покоя, а плечи прирастают к ушам.
Всю свою жизнь моя бабушка была настолько напряжена, что сейчас у нее
вообще нет плеч. Руки у нее растут из ушей. Прямо из головы. Когда-то я хотела
сделать ей массаж, тогда я была еще маленькой и милой, она так закричала, что
у меня чуть сердце не остановилось. Потом она объяснила мне, что с годами
мышцы в этом месте стали настолько напряженными, что даже легкое
прикосновение ощущается так, как будто резко дотронулись до открытой раны. Но
для моей бабушки это вовсе не является причиной для того, чтобы как-то
лечиться. Она просто просит портного пришить рукава прямо к воротнику блузки,
иначе там, где должны быть плечи, будет свисать огромный кусок ткани в
розовый цветочек.
Если я не хочу так же кончить, мне нужно что-то придумать. Откуда мне
знать, как этого избежать. Заняться спортом? Уйти из семьи? Массаж?
Из-за травмы спины мне прописали массаж. Первое, что я всегда
спрашиваю у сменных массажисток, бывало ли у них такое, что от массажа у
мужчин вставал.
Пока все отвечали: «Да». В этом разговоре я всегда притворяюсь, как будто
мне жаль их, и я точно так же как они возмущена эрекцией.
Ах, опять мужчины. На самом деле мне просто хочется послушать истории,
которые меня возбуждают. А они что думают?
Как же у мужчины не встанет, если женщина массирует участки тела в
непосредственной близости от яиц и члена, например бедра. От этого я тоже
становлюсь мокренькой. Просто у женщин не видно физического возбуждения.
С этого я и начну, пожалуй. Я беру ситуацию в свои руки, чтобы не кончить
как моя бабушка. Когда меня выпишут отсюда, я запишусь на массаж.
Где Робин? Слышно, как он чем-то гремит в душевой. Может быть, он
волнуется за меня? Я же уже выпила несколько сильных таблеток, может, он по
долгу службы должен присматривать за мной? Вполне вероятно.
Когда я вообще ела в последний раз?
Пофигу. Я хочу есть только обезболивающие таблетки. И больше ничего.
Боль в заднице становится все сильнее. Голова кружится.
Кстати, бабушке по-любому очень удобно лежать на боку. Плечи обычной
ширины очень сильно мешаются, когда лежишь на боку. Когда же она ложится на
бок, от уха к руке образуется прямая линия. В принципе, так намного удобнее.
Может быть, я и не буду записываться на массаж. Я еще раз внимательно
понаблюдаю за бабушкой. И тогда точно решу.
Робин снова подходит к моей кровати.
«Очень больно?»
«Да».
«По моему опыту думаю, что сегодняшний вечер – это самое позднее, когда
тебе должно стать лучше. Завтра тебе уже не понадобятся обезболивающие, и
если потом у тебя будет стул без кровотечения, тебя можно выписывать.»
Не может быть. Они отправили бы меня домой в таком состоянии? Это
рушит все мои планы. Окончательно. В принципе я уже сама их разрушила. Не
имеет смысла. Абсолютно все.
«Домой? Прекрасно».
Блин.
Робин, я не хочу домой. У меня уже был стул. Я всех вас провела. Извини.
Из-за моей бедовой семьи. Мне некуда идти. Я должна остаться здесь. Навсегда.
Мне не хотелось бы, чтобы Робин уходил.
Так в разговоре я могу отвлечься от своих болей, пока не начали
действовать таблетки.
«Робин, могу я показать тебе кое-что?»
«О, Господи. И что же это, Хелен?»
«Не то, что ты думаешь», – Все понятно. В его глазах я потеряла репутацию.
«Это не имеет никакого отношения к заднице или обнаженке или к чему-то еще в
таком духе. Я хочу показать тебе мою маленькую семью».
Он смотрит с непониманием, но кивает.
Я поворачиваюсь к окну и поднимаю библию.
«Что это?» – спрашивает он.
Я закрываю библию и кладу ее рядом с собой на кровать.
Я читаю ему длинный доклад о своем хобби, выращивании авокадо.
Он очень внимательно слушает. Тем самым я очень долго удерживаю его в
моей палате. В этот момент я не должна делить его с другими пациентами с
больной задницей.
Когда я постепенно заканчиваю речь, он снимает свои белые больничные
ботинки и забирается ко мне на кровать. Он внимательно вблизи рассматривает
косточки. Я очень счастлива. До этого еще никто так не интересовался этим.
Он говорит, что он тоже хочет как-нибудь попробовать сделать это дома.
Что они очень красиво выглядят.
«Если хочешь, ты можешь выбрать одну косточку и взять ее домой».
«Нет, так не пойдет. Ты столько труда вложила в нее».
«Да. И именно поэтому тебе надо взять одну».
Он колеблется. По-любому он думает, может ли он это сделать. У меня
создается такое впечатление, что он очень сознательно относится к своей работе
и соблюдает все правила, этот Робин.
«Ну, ладно. Если ты уверена, что хочешь отдать одну косточку. Я возьму
вот эту».
Он показывает самую красивую. Нежно розовый цвет на светло-желтой
косточке. И сильный темно-зеленый отросток. Хороший выбор.
«Я дарю ее тебе».
Он берет стакан и осторожно проносит его над кроватью, чтобы не пролить.
Он снова надевает свои ботинки и стоит перед моей кроватью с косточкой в
стакане. Кажется, он действительно рад. Мы улыбаемся друг другу.
И он уходит.
Я скрещиваю руки на груди. Вспоминаю, что совсем скоро меня выпишут.
Внутри что-то происходит, и из меня выливается поток теплой жидкости. Это
может быть все, что угодно. Из любой дырки. Я не могу отличить.
Нащупываю пальцем. По первым ощущениям это вроде бы кровь из
влагалища. Вытаскиваю палец из-под одеяла и вижу красную жидкость. Все ясно.
Я забыла вставить себе тампон. Из-за неожиданных кровотечений я совсем
забыла о регулярных. Вся кровать мокрая. Я тоже. Вся в крови.
Ну ладно. Теперь это только моя проблема. Я не буду звать Робина и
просить его снова сбегать и принести мне что-нибудь. Мне не хотелось бы, чтобы
он думал, что я люблю его и лишь ищу предлога, чтобы позвать его. Мне очень
больно, и мне на самом деле нужно принять обезболивающее. Для этого я
спокойно могу позвонить. Но постепенно звонков становится слишком много. Я не
хочу его раздражать.
Хотя в принципе пусть думает, что я влюблена в него. Я же влюблена.
Тогда он сможет узнать об этом первым. Но пятна крови от месячных на кровати я
могу убрать сама. У меня всегда хорошо получалось, кроме того случая у тетки.
С подоконника я беру пластиковую коробку и достаю оттуда два
четырехугольника из ваты и одну бумажную салфетку. Если получится, я поищу
там и свой старый тампон. Его можно уже выкинуть. Он распространил уже
достаточно бактерий. В мусор, пока никто не увидел.
Я вижу, что в пластиковой коробке все преет. На подоконнике очень жарко.
На внутренних стенках коробки образовались капельки испарившейся воды. Когда
капли становятся слишком большими, они больше не могут удерживаться на
стенках коробки и стекают вниз, собирая еще больше капель. Сползающая капля
выбирает самый простой путь и оставляет за собой зигзагообразный след
разрушения, как в бОльших масштабах река, но только быстрее. Так капли могут
образовать вонючую забродившую лужицу, из которой вода будет снова
испаряться и оседать на стене. Кто дольше всего останется наверху…
Нужно проверить сорочку. Если она в крови, меня это выведет из себя. Я ни
в коем случае не буду просить новую.
К счастью, все чисто. Я еще не успела положить ее под попу. Отлично. Я
съезжаю немного в сторону, чтобы посмотреть на неприятный сюрприз. Не так уж
и много крови, как я думала. Хорошо.
Одну квадратную прокладку стороной с ватой я кладу вниз, а пластиковой
стороной вверх, вторую я кладу на нее пластиковой стороной вниз. Я уже могу
делать это с закрытыми глазами. Прекрасно, снова есть, чем заняться. Бумажную
салфетку я разрываю посередине и одной половинкой тщательно протираю
влагалище, чтобы вытереть как можно больше крови. Вторую половинку я
складываю вдоль, так что получается длинное тоненькое полотенчико. Мелкими
движениями я сворачиваю его в твердый толстый короткий рулетик и как можно
глубже ввожу себе во влагалище. Ты у меня еще увидишь, американская
индустрия по производству тампонов!
Я сажусь на мягкую ватную сторону четырехугольника.
Та-даа!
Готово.
Хелен, как же хорошо ты можешь сама о себе позаботиться.
Я горжусь собой. Такое бывает нечасто и заставляет меня внутренне очень
мило улыбаться самой себе.
Если я в хорошем настроении и могу думать о таких приятных вещах, это
значит, что обезболивающие начали действовать.
Прислушиваюсь к своей ране в заднице и делаю вывод, что ничего не
болит. Вот так неожиданно меня кидает между болью и ее отсутствием.
Я хочу встать и пройтись.
Постепенно я совершенствую свою технику подъема с кровати до такой
степени, что будет очень жаль, когда вскоре меня выпишут отсюда здоровой.
Я ложусь на живот и двигаюсь всем телом вдоль края кровати, сначала
ноги, пока я не повисну в правом углу кровати только верхней частью туловища, а
ноги не будут стоять на полу. Эти гимнастические упражнения я называю так:
Хелен пихает себя с края кровати.
На это зрелище лучше всего смотреть, стоя у двери: распахнутая сорочка
ангела, повернувшегося голой задницей с раной и разведенными ягодицами к
двери. Я поднимаю верхнюю часть туловища и стою. Правую руку вверх, как нас
учили заканчивать вольные упражнения на коврике. Широко улыбаюсь и всем
телом тянусь за рукой с такой силой, что ненадолго встаю на носочки. Правую
руку я кладу сбоку на правое бедро. Наклоняю голову, легкий поклон – и я жду
аплодисментов. Тишина. Перестаю улыбаться. Ну да, Хелен, все самое лучшее ты
всегда делаешь тогда, когда никто не видит. Ты такая.
У меня ничего не болит, и я хочу двигаться. Куда мне пойти? Не в коридор.
Не хочу никого видеть. Кроме этого мне придется или устроить там парад голых
задниц или надеть трусы.
А у меня тут вообще есть трусы? Я и не знаю, что мне принесла мама.
С этого и начнем мою маленькую экскурсию по палате. Посмотрим. Я иду к
шкафу. Открываю дверцу. Ну конечно. Штаны от пижамы и футболки. Я еще
ничего не надевала. Я с самого начала решила носить здесь только сорочки для
операций. На мне еще ничего не было из моих собственных вещей.
Робин сказал, что завтра меня могут выписать.
То есть, пора собирать вещи, если на то пошло.
У меня не получится свести родителей. У меня был хороший план. Но они
еще ни разу не пришли сюда после экстренной операции. Я бы с удовольствием
продолжила осуществлять свой план. Но здесь у меня не получится. Они приходят
слишком редко, а чтобы остаться здесь подольше, нужно чтобы у меня было что-
то посерьезнее. Меня не оставят здесь так долго, чтобы сделать это. Здесь
хорошо. В любом случае лучше, чем дома.
Может, я могу пойти куда-нибудь еще, когда меня вышвырнут отсюда?
Со дна шкафа я поднимаю пустую сумку и сминаю ее так, чтобы она была
как можно меньше. Смятую сумку я кладу в мусорное ведро из хрома на
металлическом ночном шкафчике. Теперь мои вещи должны остаться в шкафу,
ведь у них больше нет сумки для путешествий.
Ну, в самом деле, Хелен, это такой бред. Ты найдешь, куда тебе пойти. У
меня уже есть идея. Я достаю сумку из мусорного ведра обратно.
Еще немного движений, я хочу больше. Так как я не чувствую боли в своей
заднице, у меня такое ощущение, что я здесь в отпуске. На наркотиках.
От металлического ночного шкафчика я иду вдоль кровати до угла, который
смотрит в палату. Потом вплотную к узкой стороне кровати пробираюсь к
подоконнику.
И обратно. Еще раз. Второй раз уже побыстрее. С каждым разом я прохожу
этот путь все быстрее, всего пять раз туда и обратно, пока не сбилось дыхание.
От этой активности очень устают ноги. Мои мышцы уже атрофировались за
те несколько дней, что я лежу здесь.
Я поднимаю сорочку, чтобы посмотреть на ноги. Сначала я вытягиваю одну
ногу на кровать. Потом я снова опускаю ее и смотрю на вторую. Они стали
тоньше. Выглядят странно. Немного похожи на ноги старушки: мало мышц, белая
кожа и длинные волосы на ногах. Ох.
Конечно, здесь в больнице, когда у меня все болит, я не думаю постоянно
об этом.
Но сейчас хочется.
Я валюсь на кровать. Слишком резко. Несмотря на таблетки появляется
боль в заднице и спине. Спокойно, Хелен, без резких движений.
Без болей очень хорошо, вероятно, это продлится недолго. Тогда все
резкие движения лучше делать медленно.
Я беру телефон и набираю маму еще раз. Опять автоответчик. Они все
уехали в отпуск именно сейчас, когда отделались от меня? Когда я видела кого-то
из них в последний раз?
Прошло уже несколько дней.
Я и не вспомню, сколько именно. Как и то, сколько я уже здесь лежу. По-
любому это из-за обезболивающих и болей, и может быть из-за того, что я
употребляла наркотики. Все вкупе. Эти провалы в памяти.
«Это снова я. Вы слышали мое предыдущее сообщение? Если кто-то из вас
вообще собирается навестить меня, тогда давайте быстрее. Тони, ты еще вообще
не навещал меня здесь. Когда придешь, можешь принести мне, пожалуйста,
платье и пару маминых туфлей? Спасибо. До скорого. Уже вечер».
Вот же блин. Ужасно, когда ты зависишь от родственников по крови.
Теперь мне придется ждать, пока мне кто-нибудь принесет вещи.
Я спрыгиваю с кровати и подхожу к двери, приоткрываю ее и глазею в
щель. В коридоре очень шумно. Там что-то намечается.
Раздают ужин. Они везут свои многоярусные тележки с подносами и
останавливаются у каждой двери. Может сегодня мне дадут что-то нормальное. А
не как всегда мюсли или хлеб с отрубями. Если бы я сказала им, что у меня уже
давно был стул, мне дали бы поесть что-нибудь получше. Но я не скажу. Я
медленно подхожу к своей кровати и ложусь, чтобы подождать ужин.
Уже стучат в дверь.
Для начала я очень дружелюбно говорю: «Добрый вечер». Пришла какая-то
медсестра. Не могу отличить их. Они все какие-то нее*абельные.
«Добрый вечер, как настроение фрау Мемель? Как у Вас дела, уже был
стул?»
«Еще нет, спасибо, что интересуетесь. А что сегодня на ужин?»
«Для Вас, к сожалению, только хлеб с отрубями. Вы же знаете, до первого
стула».
«Я лучше мюсли поем».
У меня здесь есть все, что для этого нужно.
«А что дают сегодня остальным пациентам?»
«Жареное мясо с горошком, картошкой и соусом. Для вегетарианцев
горшочек с капустой».
Для меня это звучит как рай. Еще и потому что это теплая еда. Мне дают
только холодную еду, от которой внутри становится еще холоднее. Я на грани
того, чтобы сказать этой тетке, что я уже давно посрала.
Но за это мне дадут теплую еду всего один раз и отправят домой. Цена
слишком высока.
Мне нужно время, чтобы придумать, куда мне пойти отсюда.
«Спасибо, я сама себе приготовлю».
Я накладываю себе три ложки мюсли, достаю пакетик с изюмом, орехами и
маком из ящика стола и кладу сверху 3 виноградины. Сегодня у Хелен на ужин
виноград со слезами.
Пока нет болей, жизнь снова относительно налаживается. Пластиковой
трубочкой, приклеенной сбоку на коробке молока, я протыкаю покрытое
алюминием отверстие, переворачиваю коробку и выливаю все ее содержимое в
тарелку. Раньше папа часто учил нас не употреблять слово «соломинка», так как
эти трубочки больше не из соломы. Но я вообще не могу себе представить, что
они когда-то были соломенные. Как соломинкой можно проделать дырочку в
коробке? Она же сразу сломается. Они всегда были из пластика, и так как кто-то
заметил, что они выглядят как соломинки, так их и назвали.
Я очень быстро съедаю свой ужин.
Я почти доела, когда кто-то тихо постучал в дверь.
Это не медсестра. Они всегда стучат намного громче и увереннее. Никто не
входит в палату. Точно не медсестра. Предполагаю, что это мой отец. У него
очень слабое рукопожатие. Все всегда жалуются на это. У него недостаточно
мышц в кистях. Даже для того, чтобы достаточно громко постучать в дверь.
«Войдите».
Дверь медленно открывается, о Боже, как осторожно по сравнению с тем,
как бывает всегда.
Просовывается голова моего брата. Вот они, гены. У него, как и у отца,
очень слабые кисти – это наследственное.
«Тони».
«Хелен?»
«Заходи. Ты только что пропустил ужин. Спасибо, что пришел навестить
меня».
В руке у него сумка.
«Ты принес мне вещи?»
«Конечно. А это что такое?»
«Секрет».
Он смотрит на меня. Я смотрю на него. Это то, о чем мы будем разговаривать?
Ок, после меня целый потоп.
«Тони, ты же не любишь ходить в больницы, так? Поэтому ты не приходил
навестить меня».
«Да, ты же знаешь. Мне очень жаль, Хелен».
«Сказать, почему ты не любишь это делать?»
Он смеется: «Только если это не что-то плохое».
«Но это плохое».
Его улыбка исчезает. Он вопросительно смотрит на меня.
Давай, Хелен, расскажи всё.
«Когда ты был совсем маленький, мама пыталась покончить жизнь
самоубийством. Она хотела забрать тебя с собой. Она накачала тебя снотворным
и сама приняла таблетки. А когда милая Хелен пришла домой, вы оба без
сознания лежали на полу на кухне, и там пахло газом. Против воли мамы я успела
спасти вас, пока дом не взорвался, а вы не отравились газом. В больнице вам
промыли желудок, и вам долго пришлось лежать там».
Он очень грустно смотри на меня. Думаю, он уже знал об этом. Его веки
становятся бледно-голубыми. Красивый мальчик. Но и глазные мышцы у него
слабые.
Он долго ничего не говорит. И не двигается.
Потом он встает и очень медленно ходит по палате. Он открывает дверь и
на выходе говорит:
«Поэтому мне постоянно снятся эти кошмары. Ей они тоже снятся».
Моя семья рушится еще больше, чем было до этого.
В этом сейчас моя вина?
Только потому, что я рассказала Тони правду?
Нельзя же все время молчать? Лгать. Ради спокойствия в семье?
Спокойствие за счет лжи. Посмотрим, что будет. Я часто сначала делаю что-то и
только потом думаю о последствиях.
От плана снова свести моих родителей сейчас я раз и навсегда отказалась.
Это медленно сводит меня с ума. Я здесь взаперти, а они приходит и
уходят, когда хотят. И там снаружи делают что-то, о чем я не знаю. Думаю, я бы с
удовольствием приняла в этом участие. Но это бред. Там мы тоже не семья, мы
врозь, каждый за себя. А здесь пути моих родственников хоть иногда
пересекаются со мной, так как я прикована к постели из-за своей задницы.
Стучат в дверь, и кто-то заходит в палату. На секунду я подумала, что мой
брат вернулся, чтобы поговорить со мной о неудачной попытке нашей мамы убить
его.
На вошедшем большие белые больничные ботинки и белые льняные брюки.
Врач.
Я поднимаю глаза. Профессор доктор Нотц.
Увы, он меня выпишет. Тогда я привяжу себя к кровати.
«Добрый вечер, фрау Мемель. Как у Вас дела?»
«Если Вы хотите знать, был ли у меня стул, спрашивайте, пожалуйста,
сразу. Не надо ходить вокруг да около».
«Прежде чем поговорить с Вами о Вашем стуле, я хотел узнать, есть ли у
Вас боли».
«Хорошо. Несколько часов назад санитар дал мне обезболивающие.
Насколько я поняла, в последний раз».
«Правильно. Теперь Вам нужно постепенно обходиться без таблеток. И этот
стресс со стулом, пожалуй, ни к чему хорошему не приведет. Есть такие
пациенты, в случае которых нам не следует ждать стула без кровотечения здесь,
в больнице, а выписывать их. Они испытывают слишком большой стресс, что
вызывает запор».
Что? Он просто выпишет меня, чтобы я сходила в туалет дома?
«Поэтому я хотел бы предложить Вам пойти домой и там спокойно
попробовать. А если кровотечение начнется снова, Вы просто вернетесь сюда. Мы
считаем, что ждать здесь просто не имеет смысла».
Мы? Я вижу только одного человека. Пофигу. Блин. И что теперь? Что мне
теперь делать? Нотц окончательно разрушил все мои планы.
«Да, звучит разумно. Спасибо».
«Но что-то Вы не рады как остальные, когда их выписывают. Я всегда лично
сообщаю это радостное известие».
Мне очень жаль, что я испортила Ваше любимое занятие, Нотц. Но я не
хочу домой.
«Я рада, просто не могу это выразить».
А теперь вали отсюда, давай. Мне нужно подумать.
«Тогда я не говорю «До свидания», потому что снова мы увидимся только в
том случае, если при лечении на дому что-то пойдет не так. Иными словами,
надеюсь, нам больше не придется встретиться».
Да, я уже поняла, ха-ха, не тупая. Не видеть бы Вас никогда.
«А я говорю «До свидания». Когда я полностью выздоровею, я начну
работать здесь зеленым ангелом. Ну, Вы знаете, о чем я. Нужно начать делать в
жизни что-то рациональное. Я уже подала заявление. Тогда мы пересечемся где-
нибудь в коридоре».
«Прекрасно. Хорошо. До свидания».
Он вышел, закрыв за собой дверь.
Думай!
Мой последний шанс. Прощание с семьей. Я позвоню моему отцу и скажу, что
меня выписали. И ему нужно забрать меня сегодня вечером. Я набираю его
номер. Он берет трубку. Не извиняется, что не пришел навестить меня после
экстренной операции. Так и знала. Я говорю ему всё, что хотела: что меня
выписали и что ему надо придти.
Давай, ну ты чего, Хелен. Спроси уже, наконец.
«Папа, а кем ты вообще работаешь?»
«Ты серьезно? Ты не знаешь?»
«Не совсем».
В принципе, я вообще не знаю.
«Я инженер».
«Ага, а тебе понравилось бы, если бы я стала инженершей?»
«Да, но ты слишком плохо разбираешься в математике».
Часто папа делает мне очень больно. Но он никогда не замечает это.
Инженерша. Я мысленно записываю это слово и читаю еще раз:
Собственная моча [прим. написание и произношение слов Ingenieurin и Eigenurin
схожи]. И у матери я не спрашиваю, кем она работает. О ней-то мне все известно:
лицемерка. Я оставляю ей сообщение на автоответчик, что сегодня вечером меня
выписывают, и ей нужно меня забрать, лучше всего вместе с Тони. Но, может
быть, она больше не хочет меня видеть после того, как я всё рассказала Тони.
Посмотрим.
Хелен, а теперь ты сделаешь то, что ты придумала.
Я встаю с кровати. Наконец-то я больше не буду в нее ложиться. Поднимаю
свою сумку, которую до этого я клала в мусорное ведро.
В нее я запихиваю все шмотки из встроенного в стену шкафа. Туда же я
складываю и все неиспользованные средства гигиены из ванной. Из сумки
немного пахнет несвежей менструальной кровью. Наверное, только я чувствую
это.
Я ставлю сумку на пол и, нагнувшись над кроватью, беру библию и
вырываю из нее несколько страниц.
Чтобы вылить всю воду из стаканчиков с авокадо в раковину, мне
приходится ходить несколько раз. Так, от воды избавились.
Я складываю стаканы друг в друга, кладу их в сумку и заворачиваю в одну
штанину моих брюк от пижамы.
Я не вынимаю зубочистки из моих малюток, и каждую косточку
заворачиваю в страницу из библии. Упакованные таким образом косточки я
складываю себе в сумку.
Нужно еще в ящике стола разобрать. Крест можно не снимать. Затем я
осматриваюсь в палате. Сидя на кровати, я болтаю ногами, прямо как в детстве.
Палата выглядит так, как будто я никогда не жила здесь. Как будто я
никогда не была здесь. Только следы моих невидимых бактерий прячутся то
здесь, то там. Но ничего не видно.
Я нажимаю на кнопку вызова. Надеюсь, он еще здесь.
Мне снова приходит в голову, что кто-нибудь мог бы обо мне и
побеспокоиться. По их версии я удерживаю кнопку так долго, потому что боюсь
боли. Такое часто бывает в этом отделении. Но не так же долго. Я бы с
удовольствием узнала, применяют ли они потом более мощные средства.
Например, клизму. Для меня это не было бы проблемой. Им нужно всего лишь
придти со своими трубками и жидкостями. Этим меня не напугать.
Что-то никто не идет. Хотя мне надо, чтобы пришел не кто-нибудь, а Робин.
Я поднимаю ноги на кровать и переворачиваюсь. Я бы с удовольствием
посмотрела в окно. Но ничего не видно. Снаружи ничего нет. В окне отражаются
только моя палата и я. Я долго смотрю на себя и замечаю, как я устала.
Удивительно, как боль и лекарства изматывают человека. Они спокойно могли бы
добавить чуть-чуть стимуляторов, чтобы человек стал ненадолго счастливым.
Я плохо выгляжу. Я и так-то не очень. Но сейчас особенно плохо. У меня
жирные волосы, и они слиплись. Думаю, что я буду так выглядеть, если когда-
нибудь у меня будет нервный срыв. У всех женщин в нашей семье уже были
нервные срывы. Не то, что бы им приходилось много работать. Может быть, в
этом и проблема. Я уверена, что вскоре это коснется и меня. В самый разгар
безделья сойти с ума и сломаться.
Может, до этого я еще успею помыть голову.
Стучат в дверь. Пожалуйста, пожалуйста, дорогой несуществующий Бог,
сделай так, чтобы это был Робин.
Дверь открывается. Заходит какая-то женщина. По крайней мере, одета она
как Робин.
«А Робин уже ушел?»
«Его смена уже закончилась, но он еще здесь».
«Вы не могли бы сделать мне огромное одолжение: поймать его и сказать,
чтобы перед уходом он забежал ко мне на минутку?»
«Конечно».
«Хорошо. Спасибо».
Спасибо. Спасибо. Спасибо. Беги. Быстрее. Сестричка.
На семейство Мемель надвигается гроза.
Если Робин уже ушел, мой план провалился.
Ну что там, будешь мыть голову, Хелен? В такие моменты тебе же все
равно, как ты выглядишь, или все-таки нет? Робину ты понравилась и со
свисающим раневым пузырем. Сейчас пузыря больше нет. С эстетической точки
зрения стало определенно лучше.
Жирными волосами я могу проверить, как и позой «лицом в заднице»,
любит ли меня кто-то на самом деле.
Волосы остаются жирными. Я немного расчесываю их пальцами.
Дверь открывается. Заходит Робин.
«Что случилось? Я как раз собирался домой. Тебе повезло, что ты меня еще
застала». Тебе тоже. Ты можешь взять меня к себе домой, если хочешь, Робин.
«Ты сложила вещи? Тебя выписали?»
Он грустно смотрит. Он думает, что ему сейчас нужно попрощаться со
мной.
Я киваю.
На белую униформу он надел плащ в темно-синий и голубой квадратик.
Выглядит отлично. Классика, модно во все времена.
Не стоит терять время.
«Робин. Я вас всех обманула. Я меня уже давно был стул. Я, так сказать,
выздоровела. Ну, знаешь, кровотечения нет. Только спереди есть. А не сзади. Ну,
ты понимаешь, о чем я. Я хотела, как можно дольше остаться в больнице, так как
моя семья могла бы здесь снова стать полной. Мы больше не семья, и я хотела,
чтобы мои родители снова сошлись здесь, в палате. Это, конечно, безумие. Они
же не хотят этого. У них уже есть новые партнеры, которых я до такой степени
игнорирую, что до сих пор не знаю, как их зовут. Я не хочу домой к маме. Папа
ушел. Мама почти что убила моего брата, вот как ей плохо. Мне 18. И я сама могу
решать, где я хочу быть. Можно я поживу у тебя?»
Он смеется.
Чтобы скрыть смущение? Или надо мной. Я с ужасом смотрю на него.
Он подходит ко мне. Встает передо мной у кровати и обнимает меня. Я
начинаю плакать. Я реву. Он уверенно и крепко гладит меня по жирным волосам.
Тест на любовь он сдал.
Я улыбаюсь сквозь слезы.
«Тебе надо хорошенько подумать, можно ли тебе это сделать?»
Его куртка слезоотталкивающая.
«Да».
«Да, тебе надо еще подумать, или да, мне можно к тебе?»
«Пойдем со мной».
Он поднимает мою сумку и помогает мне встать с кровати.
«Ты можешь сейчас отнести сумку в машину, а потом зайти за мной? Мне
нужно еще кое-что прояснить со своей семьей».
«Договорились. Но у меня нет машины, только велосипед».
Я сзади на велосипеде с моей больной задницей. Этого только не хватало.
Но деваться некуда.
«А ты далеко живешь? Если нет, то я могу сесть на багажник».
«Близко. На самом деле. Я пока пойду с твоей сумкой в комнату медсестер
и подожду твоего сигнала. Потом я зайду за тобой. У меня твоя сумка, назад пути
нет».
«Я быстро. Могу я кое-что достать из сумки?»
Я копаюсь в ней и достаю свою ручку. Она мне еще понадобится. Футболку
и пару носков.
Он гладит меня по лицу, сжимает губы и несколько раз кивает мне. Думаю,
это должно вселить в меня мужество, чтобы уладить проблемы с семьей.
«Назад пути нет», – говорю я ему вслед.
Дверь закрывается.
Из сумки Тони я достаю мамины платье и туфли.
Сумку я заталкиваю в шкаф. Она мне больше не нужна, только всю картину
портит.
Я кладу платье воротником к стене, а туфли на соответствующем расстоянии под
ним.
Футболку я сворачиваю до таких размеров, чтобы она выглядела как детская.
Носки я тоже немного загибаю, чтобы они смотрелись как маленькие детские
носочки. Всё это я кладу около тела взрослой женщины. Из коробки я достаю две
четырехугольные прокладки и складываю их несколько раз. Согнутые прокладки я
кладу на то место, где должны лежать головы фигур. Это подушки.
Большому телу я делаю длинные волосы. Для этого я выдергиваю у себя
несколько волосков и кладу их на подушку. Так их вообще не видно. Я немного
отхожу от кровати, чтобы посмотреть, сколько нужно волос, чтобы их было
заметно, если просто стоять в палате, не зная, на что надо обратить внимание. Я
заканчиваю выдергивать у себя волосы. Это и так затянулось. Я клоками
выдергиваю их из кожи головы и кладу на подушку, пока их не становится, как
мне кажется, достаточно, чтобы увидеть. Это не так больно, как я думала. По-
любому из-за таблеток. А теперь надо сделать волосы ребенку. Они должны быть
короткими. Из каждого выдернутого у меня волоса получается три детских
волоса. Я кладу на детскую подушку столько волос, чтобы их хорошо было видно.
Теперь становится ясно, что там лежат женщина и мальчик.
Над их головами я рисую ручкой на обоях газовую плиту с конфорками.
Стараюсь соблюсти перспективу, как будто бы она входит в стену.
Сверху над дверцей духовки я надрезаю обои ручкой. Вырезаю всю дверцу,
я очень аккуратно отрываю обои и кладу их на пол. Очень похоже на настоящую
открытую дверцу духовки.
Я делаю несколько шагов назад и смотрю, что сейчас обнаружит моя родня.
Мое прощальное письмо. Причина, по которой я ухожу от них. Молчание.
Там лежат мои мать и брат. Точно так же, как в тот день, когда я нашла их
на кухне. Они все надеялись, что я забуду это. Такое невозможно забыть. А из-за
их молчания становилось еще хуже. Во всяком случае не легче.
Я в последний раз нажимаю на кнопку экстренного вызова и жду моего
Робина.
Все это время, пока я жду, я пристально смотрю на маму и Тони. Пахнет
газом.
В палату заходит Робин.
«Забери меня отсюда».
Вы выходим из палаты.
Я закрываю за собой дверь. Мне нужно выдохнуть очень много воздуха.
Очень громко.
Мы медленно идем рядом по коридору.
Мы не держимся за руки.
Вдруг он останавливается и ставит сумку на пол. Он передумал.
Нет. Он обходит меня и завязывает сорочку на попе. На людях он хочет
меня прикрыть. Это хороший знак. Он снова берет сумку, и мы идем дальше.
«Если я буду жить у тебя, ты же хочешь со мной спать?»
«Да. Но давай сначала не попку».
Он смеется. Я смеюсь.
«Я пересплю с тобой, если у тебя получиться так засосать анальное
отверстие пони, что он вывернется наизнанку».
«Разве это возможно, или ты вообще не хочешь со мной спать?»
«Я просто всегда хотела сказать это парню. И я сделала это. Нет, я хочу. Но