Текст книги "Эти несносные флорентийки"

Автор книги: Шарль Эксбрайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

ГЛАВА ПЯТАЯ

Ромео Тарчинини проснулся и радостно рассмеялся, но не только потому, что солнечный луч пощекотал ему нос, а ещё и потому, что он был теперь уверен, что восторжествует над Луиджи Роццореда и его флорентийской заносчивостью. Однако лёгкое облако заволокло радость Джульеттиного супруга: почему он не понял всё раньше? Почему необычность сразу не бросилась ему в глаза. Нужно иметь сознание Фабрицио, чтобы не заметить этого?.. Может, он стареет?

Ромео решил не будить сына и занялся туалетом. В восемь часов утра он был готов. Он черкнул записку, в которой просил Фабрицио подождать его, пока он сделает одно неотложное дело, и вышел.

На лестнице, прислушиваясь к молчащему пока дому, Тарчинини испытал острое удовольствие от мысли, что убийца мирно спит, уверенный, что обманул правосудие. Несчастный, он не учёл, что здесь Ромео! Однако важно было не настораживать его, а напротив, заставить уверенно и безвозвратно завязнуть в своём убеждении. Бодренький полицейский постучал в дверь Софии. Молодая женщина долго, очень долго открывала и через щель в двери сонно взглянула на веронца из-под полузакрытых век.

– Вы?.. В такой час?

– Я только на минутку.

– Я спала... и я ещё не умывалась...

– Это не имеет никакого значения.

– Скажите-ка, ведь у меня есть своё достоинство!

– Послушайте, София... Вы до сих пор были со мной очень славной, может, вы сделаете ещё усилие и окажете мне замечательную услугу?

– Я больше не хочу никому оказывать услуги.

– Почему?

– Потому что на земле полно подлецов, и здесь нельзя быть счастливой.

– Я обещал Фабрицио зайти к вам перед отъездом, но должен уходить... Фабрицио вас очень любит, и он был очень огорчён вчера вечером, видя, как вы плакали...

Она пожала плечами.

– Приступ хандры... Это на меня часто находит... Ну, входите, только не смотрите на меня, пока я не приоденусь... Вы знаете гостиную, да? Тогда идите туда и не смотрите в мою сторону!

В маленькой комнате, пышно названной гостиной, Тарчинини оказался – не без удовольствия – лицом к лицу с фотографиями исполнительницы стриптиза. Сейчас у него было время составить своё мнение, но он намного больше думал о своей работе, чем о непристойностях, и его первой заботой была коробка, куда София побросала свои бумаги, прежде чем спустить их в мусорный ящик, которым заведовала консьержка. Боясь быть застигнутым своей хозяйкой, комиссар Тарчинини быстро запустил руки в бак, вынул оттуда две большие горсти изорванной бумаги и засунул её в карман.

– У мужчин странные характеры,– объявила София, представ перед Ромео,– когда их приглашаешь зайти в гости, у них находятся другие дела, и они заявляются тогда, когда ты вовсе не расположена их принимать!

– Извините меня ещё раз, дорогая, очень дорогая София, но я выполняю миссию... Я хочу от имени общества отомстить за смерть Монтарино.

Она удивлённо взглянула на него.

– Но сумасшедшая снизу...

– Я знаю. Только я пытаюсь понять, по какой причине она убила несчастного юношу?

– Наверняка он её шантажировал, и ей это надоело.

– Возможно... Но вы, почему он не требовал денег от вас, грозя открыть вашу профессию в Вальдельсе?

Она горько усмехнулась.

– Он пытался... Я его видела, когда он заходил, чтобы поставить мне свои условия... Это было месяца через два после моего появления в этом доме... Я с ним откровенно поговорила, расставив все точки над «и». Вы мне можете не верить, но он был потрясён... Я даже подумала, что он сейчас захнычет... невероятно, да? Во всяком случае, он убрался, и потом я больше не слышала о нем.

– Жаль, что все другие жертвы не имели вашей энергии... Он не поведал вам, каким образом узнал о вашей истории?

– Я не спросила этого... У меня не было времени, да и потом, если хотите знать моё мнение, после самоубийства Тоски дель Валеджио мне кажется, что она была источником его сведений. Почему-то что-то разладилось между ними, и в припадке гнева она... а потом её замучила совесть или страх, и она покинула этот мир.

– Знаете, София, шантажисты редко бывают подвержены угрызениям совести – иначе они не смогли бы работать. Во всяком случае, я признаю вслед за вами, что эта несчастная достойна сожаления... Как венецианка могла упасть так низко?

– Ну не надо! Она такая же венецианка, как я неаполитанка, только она верила, что это будет лучше её характеризовать!

– Ну ладно! Вы видите, что я не даром потерял время, зайдя к вам... До свидания, дорогая София, спасибо.

– Не за что!

София проводила его до двери, как вдруг Ромео резко остановился.

– Кстати, я подумал, что Фабрицио мне не простит, если я не принесу ему ответа на его вопрос, нескромный, конечно, который он попросил меня вам задать. Чем объясняется то большое горе, которому он вчера был свидетелем?

Она поколебалась чуть-чуть, однако Тарчинини это заметил.

– Один из жёстких ударов, часто неизбежных в нашей профессии. Меня выгнали из заведения, где я работала.

– Мне очень жаль.

– Не волнуйтесь за меня, я прекрасно где-нибудь пристроюсь и потом, в случае беды, есть ещё папа и мама, а?

–Тем лучше, вы меня успокоили. Вы ещё работаете этим вечером?

– Я заканчиваю неделю.

–Если вы позволите, я приду поаплодировать вам в свой последний вечер во Флоренции.

– Мне будет приятно. Я выступаю в девять часов и в полночь в «Скворце на ветру» на улице Сарпи. Скажите, что вы мой друг, и вас, может быть, обслужат чем-нибудь лучшим, чем их обычная гадость.

Адде Фескароло Тарчинини заявил, что он позволил себе зайти к ней перед отъездом, чтобы сказать о прекрасном впечатлении, которое она на него произвела, и пожелать ей много-много счастья. Под конец он ей посоветовал, на правах старшего, не расстраивать доктора Вьярнетто. Она обещала ему серьёзно подумать над этим вопросом и теперь, раз она знает Ромео, она хочет посетить Верону, чтобы убедиться, что все её жители такие же милые, как и он.

– Не стройте слишком больших иллюзий, Адда... Мужчины и женщины очень редко бывают похожи на места, где они родились... Вот хотя бы эта несчастная Тоска дель Валеджио... Кто мог подумать, что благородная, великая Венеция может произвести на свет такую низкую душу?

– Тоска была не из Венеции, синьор комиссар. Я помню, что она, кажется, родилась в пригороде Милана, но уж не знаю, почему ей казалось, что, представив себя венецианкой, она внушит почтение остальным.

Синьора Бондена была очень расчувствована тем, что веронец счёл своим долгом зайти к ней попрощаться, прежде чем покинуть Флоренцию. Естественно, заговорили об убийстве и самоубийстве, обагривших кровью дворец Биньоне в присутствии Тарчинини.

– Видите ли, синьор комиссар, я могу вам это доверить теперь, когда убийца совершила самосуд... Я боялась, что мой муж убил Монтарино, чтобы избежать шантажа. Это было бы, впрочем, ужасно глупо, ведь я знала о его связи с секретаршей... Я догадываюсь о чем вы думаете, синьор комиссар: по какому праву калека заставляет ещё молодого мужчину жить не так, как нормальные люди?

– Я не позволил себе этого, синьора...

– Да, надо, чтобы вы знали, что я не такая эгоистка, как вы думаете. Просто я стараюсь защитить своего мужа от этих осаждающих его авантюристок, тешащих его тщеславие... Он также неспособен добиться успеха, как и убить. Бедный мужчина, получивший своё сполна и кончивший, Бог знает, на каком дне! Я, может быть, закрою глаза, когда он встретит кого-то стоящего, но приличные девушки не посещают дворец Биньоне и не становятся любовницами своих начальников.

– Вы удивлены самоубийством Тоски дель Валеджио?

– Да, весьма... Под её лохмотьями скрывалась одна из тех венецианок, в которых больше гордости, чем во всех остальных, вместе взятых. Она совершила ошибку, когда повесилась, ведь её непременно бы оправдали... Я думаю, что она убила себя не из страха... она достаточно натерпелась в жизни... Я понимаю её, синьор комиссар. Когда не можешь бороться, лучше уйти.

Тарчинини не счёл необходимым наносить визит адвокату; его жена сказала всё, что он хотел знать.

Марио Таченто никем не интересовался, и смерть Тоски оставила его равнодушным.

– Это была старая ненормальная! Хотя я подозреваю, что она скорее строила из себя полоумную, чем была ею на самом деле. Она для всех ломала комедию со своими гаданиями. Только дураки вроде моей жены верят во весь этот вздор. Представляете, эта простофиля Паола верила, что Тоска дель Валеджио приехала из Венеции, но только я жил в Венеции два года, даже начинал там администратором, и что же? Колдунья и ногой не ступала в этот город, честно могу вас заверить!

Супруги делла Кьеза были очень польщены визитом веронца. Они благодарили его за то, что он освободил дворец от женщины, которая была способна на убийство.

– О! Вы знаете, ведь это не я убедил её повеситься...

– Конечно, синьор комиссар, но вы не переубедите нас в том, что это ваше расследование навело на неё такой страх, и она уже видела себя разоблачённой вами и предпочла исчезнуть... За неимением добродетели, Тоска дель Валеджио имела гордость... Впрочем, это понятно. Венецианка, одно слово!

Веронец закончил свою прогулку по дворцу Биньоне визитом к консьержке. Ромео почти не видел её со времени убийства Монтарино. Она показалась ему ужасно изменившейся. Более некрасивой, более скрюченной, более грязной...

Когда он вошёл, она стояла на стуле, держа в руках свёрток, чтобы положить его на шкаф. Галантный Тарчинини сразу же подбежал:

– Подождите, графиня, я подам вам руку!

– Не стоит, синьор, уже все!

Когда она спустилась со своего пьедестала, Ромео объявил:

– Графиня, я уезжаю... Ни от меня, ни от вас не зависело, чтобы мой отпуск в вашем дворце прошёл в тишине и покое. На все воля случая...

– Я проклята, синьор Тарчинини, проклята! Все те, кого я любила и кто любил меня, умерли ужасной смертью.

– Этот Монтарино...

– Я знаю... Подумайте, некоторым доставляет радость сообщать мне об этом. Так, кажется, он был весьма сомнительной личностью?

– Нет, не особенно.

– Не думайте обо мне плохо, синьор Тарчинини, но в моём возрасте уже трудно...

– Графиня, я запрещаю себе что-либо думать по этому поводу... а синьора Тоска дель Валеджио?

– Несчастное создание! Конечно, её груз был очень тяжёл! Почему, Боже мой, Антонио взялся за неё? Он должен был догадаться, что венецианка не позволит командовать собой никому.

И снова Ромео чувствовал себя этим прекрасным солнечным утром, как рыба в воде. Жизнь была сладкой, девушки красивы, погода чудесной, и Луиджи Роццореда принесёт извинения тому, кто выше его на целую голову, т. е. синьору Тарчинини, которому и эти окаянные флорентийки должны отдать свои симпатии.

Счастливый и гордый, Ромео даже оттягивал удовольствие от разговора с Роццореда, чтобы полнее им насладиться. Он поднялся по улице Сан-Снирито, снял шляпу перед церковью того же святого, пересек площадь Фрескобальди, проследовал в слободку Сан-Джакобо, прошел по мосту Веччио, чтобы подышать на берегу Арно, проник на галерею дель Меркато Нуаво, быстрым шагом прошелся по улице Пеллицериа, где возвышалось здание Р.Т.Т. и, заглянув в справочник, нашел номер дома «Скворца на ветру». Он позвал владельца, но вышел всего лишь управляющий, который, узнав о профессии Тарчинини, рассыпался перед ним с предложением услуг. Ромео с важным видом осведомился:

– Синьор, я интересуюсь артисткой из вашего дома... Синьориной Софией Савозой... Я просто хотел бы узнать, по какой причине вы её уволили?

Веронец покинул дом ещё более весёлый, чем вошёл туда.

***

Комиссар Роццореда была недоволен собой. Со вчерашнего дня он сердился на себя за то, что вёл себя так грубо с этим добрым Тарчинини, блестящим полицейским, методы которого, может быть, слегка и устарели и который слишком упорствовал в своих отживших теориях, но оставался тем не менее самым честным человеком в мире и самым славным малым, какого когда-нибудь носила итальянская земля. И вот, в этот момент ему объявили о приходе комиссара Тарчинини. Два друга пожали друг другу руки.

– Очень мило, что ты зашёл попрощаться, Ромео. Я уже боялся, что ты обиделся.

Веронец посмотрел на него круглыми глазами, напускное простодушие плохо прятало лицемерную иронию.

– Обиделся? Я? Ma qué! На что я должен обижаться?

– Ну, потому что ты в первый раз не подтвердил свою теорию о любви, как об основе всякого преступления.

– Ах, Луиджи, это ты так говоришь!

Роццореда начинал раздражаться:

– То есть ты до сих пор не признаешь, что смерть Монтарино есть результат шантажа?

– До сих пор нет.

Флорентиец съязвил:

– Весьма сожалею, Ромео, но я ждал, что ты обрисуешь мне устно ход дела, чтобы поставить на нем точку.

Сказав это, он открыл досье и в бешенстве схватил ручку:

– Погоди, Луиджи!

– Отстань от меня, упрямый осёл!

– Ладно, как тебе будет угодно! Если завтра все будут смеяться над тобой, то виноват в этом будешь только ты!

Угроза произвела эффект. Пристально посмотрев на своего собеседника, Роццореда спросил:

– Что значит это замечание?

– То, что Тоска дель Валеджио не покончила с собой.

– Правда?

– Её убили, как убили Антонио.

– Ну надо же!

– Это я скажу журналистам!

– Каким журналистам?

– Которых я созову, прежде чем покину Флоренцию. Небольшая пресс-конференция.

Сжав челюсти, Роццореда спросил:

– Ты это сделаешь?

– Я это сделаю.

– Я считал тебя своим другом...

– Я им и остаюсь, но истина дороже.

Вне себя, флорентиец чуть ли не закричал:

– У меня есть свидетельство из криминальной службы и рапорт о вскрытии, где говорится, что в желудке ничего не найдено! Однако она умерла при ясном уме и вполне здоровой! Что касается её почерка, то эксперт не очень категоричен...

– И правильно!

– Почему?

– Потому что это не она писала записку, где признает себя виновной.

– Что ты об этом знаешь?

Внезапно тон Ромео изменился. Он уселся в кресло напротив своего коллеги, зажёг сигарету и замер, внутренне ликуя.

– Перестанем быть детьми, Луиджи. Послушай меня, и ты возблагодаришь небо за то, что оно помешало тебе совершить ужаснейшую ошибку. Как была написана записка?

– На венецианском диалекте.

– Ну вот!

– Что вот?

– Не хочешь же ты сказать, что находишь естественным то, что не венецианка, которая даже ни разу не была в Венеции, пишет на венецианском диалекте?

– Ma qué! Она была венецианкой!

– Вовсе нет, Луиджи! Представь себе, я расспрашивал её о Венеции, она никогда там не была, это точно, но её пошатнувшемуся рассудку казалось, что это очень шикарно – быть родом из Венеции. Многие знали об этой её слабости. Другие же думали, что она родилась, как сама и говорила,– на Острове дожей. Почему они должны были в этом сомневаться? Доказательство тому – так думал и убийца и, рассчитывая обмануть нас, написал на венецианском диалекте.

Последовало непродолжительное молчание. Луиджи попытался в последний раз возразить:

– Во всяком случае, на ней не было обнаружено ни одного кровоподтёка, никаких следов борьбы.

– Эта женщина жила иллюзиями... Она почти что ничего не ела... Кто-нибудь достаточно сильный удушил её верёвкой, прежде чем повесить.

– Ты знаешь, кто это?

– Нет ещё, но круг виновных сужается. Те, кто знают о вранье Тоски, не могут быть подозреваемыми, и поэтому сегодня утром я опросил всех жильцов. Трое знали об обмане. Виновником является один из тех, кто этого не знает: мэтр Бондена, супруги делла Кьеза и графиня. Зачем бы графиня стала убивать свою последнюю любовь? Делла Кьеза – оба жалкие развалины. Ни Пьетро, ни его жена не имеют достаточно сил, чтобы повесить Тоску.

– Следовательно, остается мэтр Бондена.

– Точно. Мотив: Антонио шантажировал его, угрожая открыть жене его связь с секретаршей. Глупец убил – если это, конечно, он – причём безрассудно, только потому, что жена была в курсе его дел. Действительно, от злодейства добра не жди, Луиджи. И хоть это не нравится комиссару, но опять же любовь направила руку убийцы.

– Если угодно! Но не любовь заставила его совершить первое убийство, а в подобных историях только первое преступление имеет значение, остальные же не более чем последствия. Во всяком случае, я тебя поздравляю и благодарю. Каким путём ты открыл виновность Бондены?

– Благодаря высказыванию моего сына, что Тоска повесилась исключительно для того, чтобы помешать мне её арестовать. Тогда я поразмыслил и пришёл к выводу, что Тоску могли убрать на самом деле для того, чтобы запутать меня. Стараясь найти тому подтверждение, я напал на венецианскую фразу. Завтра я поеду. Если хочешь, мы арестуем Бондену в конце дня, тогда, я надеюсь, мы до конца все выясним.

– Пять часов?

– Да. Приходи в пять часов.

Роццореда, пожимая веронцу руку, признался:

– Ты все-таки силён.

Ромео не шёл, он летел.

Считая свою миссию выполненной, Тарчинини возвратил инспектора Бергаму к его обычным занятиям и пошёл прогуляться с Фабрицио по садам Бобони. Сидя на скамейке, он смотрел на своего играющего сына и испытывал лёгкое беспокойство при мысли о том, какой шок испытает прозрачная донна Луиза, прикованная к своему креслу, когда арестуют её мужа. Как всегда, рука правосудия, заносясь над виновными, задевала и невиновных. Ромео ненавидел свою профессию. Он сам не знал, что сделать, чтобы помочь донне Луизе выстоять. Наполовину погруженный в физическое оцепенение, что не мешало, однако, его уму быть подвижным, веронец восстанавливал в памяти ход событий, который привёл к аресту адвоката. Он снова представлял то или иное второстепенное лицо драмы. Сначала Антонио, этого грубияна и хулигана, затем ветхую графиню, живущую сказками о величии, даже не дающие ей до конца осознать иллюзорность её существования, грустную Паолу, глубоко ненавидящую своего мужа, идиота Таченто, чету делла Кьеза, похожих на привидения и тоже отказывающихся от грязной своей реальности, странную донну Луизу, светлую и смелую, мэтра Бондену, мужчину с вульгарным вкусом и лишённого совести, милую Адду и её возлюбленного доктора, несчастную Тоску, цеплявшуюся за выдумки и... Внезапно Ромео вспомнил, что не послушал Фабрицио, сообщившего ему, что Тоска уверяла его, что знает виновного... Она была права, и вот она умерла. Почему Ромео не обратил внимания на то, что говорил малыш? Ведь, по сути дела, косвенно из-за него была убита Тоска. Эта мысль вывела полицейского из вялого состояния. Чтобы вытереть себе лоб, он полез в карман пиджака и вынул оттуда бумажки, изъятые им у Софии. Он просмотрел их. Нескладные любовные письма, чья оригинальность заключалась больше в фантастической орфографии. Они были датированы несколькими годами раньше. Почему молодая женщина внезапно решила расстаться со своими реликвиями? Тарчинини нашёл среди бумаг фотографию. На ней был изображён молодой военный, чьи черты показались ему немного знакомыми. Ум его был слишком занят ответственностью за смерть Тоски, чтобы думать о чем-то другом.

Между мэтром Бонденой и лжевенецианкой не существовало никаких дружеских отношений, мешавших прорицательнице выдать его. Действительно, почему этого не сделать? Увлечённый логичностью этого утверждения, веронец сказал себе, что она не сделала этого, потому что адвокат не был виновным в её глазах. Тогда кто же? Ромео позвал сына:

– Пошли, Фабрицио, мы возвращаемся.

– Уже?

– Твой папа несчастен.

– Потому что надо уезжать?

– Ma qué! Почему это я должен расстраиваться из-за того, что надо уезжать?

– Потому что ты не увидишь больше Софии.

– Фабрицио, ты вызываешь у меня желание дать тебе оплеуху!

Возмущённый ребёнок завопил:

– Ты не имеешь права!

– Ах! Я не имею права! Ну хорошо же! Ты сейчас увидишь!

Комиссар бросился на своего сына, который ускользнул от него и побежал, чтобы спрятаться. Взбешённый, Ромео громко закричал:

– Иди сюда быстро! Иди сюда!

Фабрицио, который бежал, повернувшись головой в сторону своего отца, налетел на пожилую даму, которая сначала очень рассердилась:

– Ты что, не можешь смотреть, куда бежишь? И тебе что, трудно извиниться, хулиган?

Воспользовавшись этим незначительным инцидентом, отец приблизился. Фабрицио с мольбой обратился к даме:

– Спрячьте меня! О! Спрячьте меня, он сейчас меня поймает!

– И что же?

– Он побьёт меня!

Незнакомка взглянула на веронца.

– Кто этот мужчина?

– Папа.

– И ты боишься его?

– Он хочет меня поколотить.

Фабрицио был таким прекрасным комедиантом, что когда отец протянул руку, чтобы схватить его, громко крикнул:

– Пойдём, поговорим по душам, приятель!

Дама бросилась между ними:

– Спокойно!

Удивлённый Тарчинини посмотрел на эту женщину с седыми волосами, в облике которой суровость перемешивалась с возмущением и немного даже с отвращением.

– Синьора...

– Итак, синьор, вы, кажется, принадлежите к той разновидности недостойных родителей, которые вместо того, чтобы благодарить небеса за то, что они дали им ребёнка, мучают его?

– Я мучаю...

Фабрицио, чувствуя себя защищённым, перешёл в контрнаступление:

– Конечно!

– Недостойно поступать так, синьор, особенно по отношению к этому херувиму!

– Ma qué! Ребёнок, который отвечает своему отцу, что тот не имеет права его наказывать!

Дама посмотрела на мальчика:

– Ты вёл себя дерзко?

– Неправда! Я ему только сказал, что он несчастен потому, что приходится покидать Софию, возвращаясь в Верону.

– Кто такая эта София?

– Красивая девушка, которая живёт напротив нас и ходит почти голая.

– О! И, естественно, у тебя есть мама в Вероне?

– И ещё два брата и две сестры.

Ромео, чувствуя, что уважаемая дама всё больше не понимает его, возмутился:

– Прошу вас, синьора, не думайте, что...

Она сразила его таким взглядом, что он умолк.

– Я думаю, синьор, что если в вас осталось хоть немного достоинства, вы должны испытывать стыд, слыша, как ваш сын публично раскрывает ваши похождения.

Супруг Джульетты рассердился:

– Но, наконец...

– Хватит! Иди, погуляй, мой мальчик, твой папа присоединится к тебе, и я обещаю, что он тебя больше не тронет.

Сад Бобони является местом, где флорентийцы любят прогуливаться по четвергам и воскресеньям, чтобы восславить Господа за то, что он дал им счастье родиться в такой прекрасной стране. Это значит, что меньше чем через минуту с начала перепалки, их уже окружала дюжина любопытных, с нескрываемым удовольствием жаждущих послушать обмен любезностями между старой дамой и этим интересным типом, казалось, соединившим в себе несколько возрастов. Фабрицио нашёл среди них укрытие.

– Теперь, синьор, между нами!

Ромео хотел закончить эту идиотскую борьбу:

– Хватит, синьора!

– Я так понимаю, что вам стыдно?

– Стыдно мне? Ma qué, это вам должно быть стыдно за то, что вы вмешиваетесь в то, что вас не касается и восстанавливаете ребенка против своего отца!

– Разве моя вина, что этот отец – недостойный человек?

– А! Следите за тем, что вы говорите!

– Как я ещё могу назвать главу семьи, который покидает её, чтобы крутить отвратительный роман с девушкой лёгкого поведения, да ещё на глазах своего сына, в то время как другие дети и жена плачут в Вероне?

– Уверяю вас, синьора, что вы ошибаетесь.

– А ваш сын тоже ошибается, может быть? В мои времена, синьор, людей вашего сорта в Италии сажали в тюрьму! А если бы я была мужчиной, я надавала бы вам затрещин!

Перед враждебным поведением дамы, при непонимании присутствующих Тарчинини с бешенством в сердце вынужден был удалиться, не избежав, однако, нескольких одобрительных характеристик, которые чьи-то добрые сердца адресовали ему.

Когда полицейский вышел с сыном на площадь Питти, и Фабрицио, поначалу опьянённый победой, теперь уже с беспокойством спрашивал себя, что же будет дальше, отец просто сказал ему:

– Ты, херувим, подарок с неба, ты получишь самую великолепную затрещину, какая может быть, как только мы придём к себе в комнату!

Такая жуткая перспектива заставила юного Фабрицио использовать все меры защиты, даже самые мерзкие. Он завопил:

– Если ты меня ударишь, то я расскажу все маме!

Веронец задумался и решил, что между ним и Джульеттой может возникнуть непонимание, если она услышит рассказ своего сына. Он задрожал. Вынужденный уступить шантажу, Ромео подумал о том, какое чудовище он породил.

– Ты можешь рассказывать всё, что хочешь, но я тебя предупреждаю, что если ты причинишь огорчения нам с мамой, то будешь отправлен в пансион и сможешь навещать нас только раз в год!

«Везёт мне на шантажистов!» – подумал про себя веронец.

После нескольких минут размышления Фабрицио подошёл к своему отцу и сказал:

– Лучше уж затрещину.

Так закончилась ссора отца и сына в саду Бобони.

***

В четыре часа, пока Фабрицио был погружен в чтение комиксов, Тарчинини все больше и больше сомневался в виновности мэтра Бондены, так как исследовал все возможности, чтобы объяснить, почему Тоска дель Валеджио не разоблачила его, но так и не понял этого. Может, она тоже пыталась шантажировать его, зная об убийстве Монтарино? Надо, чтобы все было абсолютно ясно.

По счастливой случайности мэтр Бондена не выходил из дворца в этот послеобеденный час. Он не проявил особенного энтузиазма, вновь увидев полицейского.

– Мэтр, сегодня утром вы признались мне, что Монтарино вымогал у вас деньги... Не давали ли вы их ещё кому-нибудь для этих же целей?

– А! Нет! Что вас заставляет так думать?

– Я имею в виду, не требовала ли их у вас Тоска дель Валеджио после исчезновения Монтарино?

– Эта несчастная ненормальная? Что за мысль!

– Венецианки иногда ведут себя довольно странно, как я порой убеждался.

– Возможно, но так как эта чокнутая не была венецианкой, то это не тот случай.

– Вы удивляете меня, так как синьора Бондена уверена, что колдунья была родом из Венеции. Почему вы её не вывели из заблуждения?

– Будучи неподвижной, Луиза живёт в основном воображением... Она изобретает истории про людей, которые ей встречаются... Ей нравилось думать, что Тоска видела Остров дожей... это, конечно, позволяло ей мечтать об удивительных приключениях. Зачем я буду вырывать бедную больную из её фантазий, которые помогают ей жить?

Поднимаясь к себе, Тарчинини чувствовал себя полностью опустошённым. Теперь он понял, что мэтр Бондена не был убийцей Монтарино, потому что знал об обмане бедной Тоски относительно места её рождения. Зачем же он станет писать на венецианском диалекте записку, найденную у колдуньи? Тогда кто? Ромео отдавал себе отчёт, что меньше чем через час сюда прибудет Роццореда, и он вынужден будет признать, что ошибался. Он не мог допустить столь глубокого унижения.

София, облачённая в халат, набирала воду на лестнице. Она мило поприветствовала комиссара, которого один вид красивой девушки сделал снова оптимистом, и Ромео погрозил ей пальцем.

– Кто это наврал Ромео Тарчинини?

– Я наврала вам? Я?

– А то! Carissima[16]16
  Carissima – лапочка, крошка, милочка (итал.).


[Закрыть]... Знаете, что очень опасно врать офицеру полиции, ведущему криминальное расследование? Может быть, вы в сговоре, кто знает?

Вместо того чтобы принять игру, София сухо ответила:

– Я не понимаю, что вы хотите сказать. Извините, я спешу.

Она собиралась войти к себе. Заинтригованный веронец встал напротив неё.

– Раз вы берёте такой тон, то вы ответите на несколько вопросов, синьорина. У вас или у меня?

Она пожала плечами:

– У меня... но я не понимаю вас!

– А я, напротив, не понимаю вас.

Когда они вошли в гостиную Софии, она не удержалась, чтобы не заметить:

– Как я подумаю о всех любезностях, которые вы мне говорили...

– София, давайте по-хорошему. Симпатия, которую я к вам питаю, моя признательность за заботы, которыми вы меня окружили, когда я пострадал, не позволяют вам лгать мне, а потому расскажите мне, что за горе, о котором рассказал мне мой сын, было у вас, так как причина его совсем не та, что вы мне назвали, как я выяснил в «Скворце на ветру».

– Согласна... Я сама не знаю, что меня заставило так сказать. Может, потому, что малыш видел меня, когда я рвала старые любовные письма, которые хранила очень долго... Я плакала, потому что вспомнила свои мечты... Это глупо, но мне было немного стыдно перед вами за эту слабость.

– Я вам верю, малышка, хотя совсем незачем плакать о прошлом. Можно спросить, от кого были эти письма?

– О господи, из моей деревни от Марио Латерцы, того, за кого я думала выйти замуж... Погодите, я так угнетена, что хочу выпить глоточек, чтобы прийти в себя.

Она вышла из комнаты. Тарчинини быстро вынул из кармана разорванную фотографию и притворился, что собирает её, когда София вернулась с бутылкой чинзано и двумя бокалами.

– Вот совсем неплохой молодой человек...

Голос молодой женщины задрожал:

– Где вы её нашли?

– Она соскользнула под ковёр. Это Марио Латерца, я думаю?

– Да. Верните его мне.

– Не сейчас.

– Почему?

– Потому что он мне напоминает кого-то.

– Нет!

Она почти закричала, и этот подавленный крик открыл глаза полицейскому, который внезапно на этом ещё непорочном лице увидел отметки мест заключения.

– Антонио Монтарино...

Он не задавал вопроса, он утверждал, и София зарыдала.

– Так вот почему Монтарино не шантажировал вас, как всех других... Он зашёл к вам поставить свои условия, и как только вы открыли ему дверь, он вас узнал, он вновь обрёл свою маленькую подружку детства, свою невесту и можно даже надеяться, что ему стало стыдно...

– Он... он не был... очень плохим... синьор комиссар. Лентяй, любивший деньги... Накануне своей смерти он назначил мне свидание в Касчине... Там мы подвели итог нашего жалкого существования... Марио ещё любил меня, а я все время его любила. Тогда мы решили вернуться к себе в Коллэ ди Вальдельса, чтобы честно работать, и вот... его убили.

– Кто?

– Если бы я это знала... Почти все здесь имели основания убить его.

– Это вас он приходил повидать той ночью, когда...

– Да. Я оставила ключ в двери.

– София, я задам деликатный вопрос. Меня не удивило то, что вы могли продолжать любить юношу, который жил самым бесчестным, самым отвратительным из преступлений, я больше чем кто-либо знаю, что любовь слепа. Однако если этот человек действительно любил вас, то какую роль он играл подле графини?

– Мне стыдно признаваться за него: он притворялся, что любит её... потому что... потому что она его содержала... Я знаю, что это отвратительно, но нужно было принимать Марио таким, каким он был, или же оставить его.

– Вы и вправду думаете, что у нищей консьержки было чем обеспечивать вашего возлюбленного?

– Надо думать... И потом, теперь это неважно, да?

Вновь молодую женщину начали душить рыдания, и опять доброе сердце Ромео не смогло этого вынести. Он приподнял как младенца, и поцеловал, заклиная успокоиться, поскольку ничто не вернёт ей Марио. Более того, если бы он был ещё здесь, то его бы отправили в тюрьму на долгие-долгие годы. Тарчинини коснулся усами лба Софии, как вдруг эта сцена нежности была прервана негодующим «О!», за которым как эхо последовало «Папа!» – скорее даже восхищённое, чем осуждающее. Комиссар Роццореда и юный Фабрицио стояли на пороге комнаты, созерцая обнявшихся веронца и исполнительницу стриптиза. Ромео живо высвободился.