Текст книги "Эти несносные флорентийки"

Автор книги: Шарль Эксбрайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Комплекция комиссара Тарчинини была такой, что ему периодически требовалось поспать. Даже будучи очень занятым, он имел благоразумие отправляться в кровать, что позволяло ему быть всегда бодрым и свежим, готовым с удвоенной энергией взять на себя все заботы. В течение предшествующего вечера инспектор Бергама показал себя этаким весельчаком, которого вино сделало гением изобретательства. Довольный собой и другими, Ромео, подоткнув одеяло у сына, тоже улёгся спать, ничего не подозревая о драме, разыгравшейся у него в семье в Вероне.

Поднявшись, полный жажды деятельности, Ромео объявил своему сыну:

– Фабрицио, эта история с убийством слишком затянулась, убийца достаточно посмеялся над нами, пора покончить с ним сегодня же. Ты сможешь, наконец, убедиться, сын мой, почему почти везде повторяют, что твой отец лучший полицейский в Италии!

– Ты знаешь, кто убил Монтарино?

– Нет ещё, но это не замедлит выясниться.

Фабрицио вызывающе пожал плечами.

– Ты опоздал! Колдунья знает этого типа.

– Ничего она не знает, она хотела произвести на тебя впечатление. Кстати, вставай и пойдём завтракать.

– Будем сегодня писать маме?

– Нет смысла, потому что мы приедем раньше письма.

– Когда же мы возвращаемся?

– Прямо завтра, моя миссия закончена.

Мальчик с энтузиазмом закричал:

– Папа, ты колоссальный!

– Я, в общем, знаю, что это определение мне подходит, и счастлив отметить, что и ты это обнаружил.

Потрясающий обед, бывший накануне, побудил инспектора Бергаму соглашаться без неудовольствия на роль детской няньки, которую навязывал ему веронец, и, присоединившись к Тарчинини, которые поглощали кофе с молоком и бриоши, он предложил отвести Фабрицио в Фьезоль.

Вернувшись к себе, Ромео обнаружил, что во время его отсутствия кто-то просунул под дверь записку. Он осторожно взял её, развернул и прочел:

«Если вы и вправду хотите знать, кто убил Антонио Монтарино, будьте в десять часов у входа на старое кладбище Эбреи.

Доброжелательница».

Письмо весьма озадачило веронца. Западня или счастливый случай? Если только речь не идёт о попытке обольщения, причём убийство мясника – всего лишь предлог.

Полицейский был настолько уверен в своём очаровании, что охотно допустил, будто одна из этих флорентиек-бедокур захотела встретиться с ним вне дворца, чтобы испытать его мужество. Как поступить в этом случае? Первым именем, пришедшим ему на ум, было София, если только не Адда и не Маргарита... Воркуя, как петух на утренней прогулке в курятнике, Ромео пытался угадать, кто же была та, которая согласилась стать его добровольной жертвой. Время длилось для него бесконечно, и без десяти десять, стоя у ворот кладбища, он поджидал прихода бедняжки, которую он воспламенил, сам того не желая. Он с самого начала жалел её:

– Ma qué! Это ведь не моя вина, что я не могу остаться незамеченным, hé?

Время шло, и Ромео представлял себе безупречный силуэт Софии, скромную Адду, эту соблазнительную Маргариту и не обратил внимания на то, как кто-то подошёл к нему сзади, пока из-за его спины не раздался шёпот:

– Спасибо, что пришли, синьор комиссар.

Тарчинини подскочил, обернулся и увидел Паолу Таченто. Он был так этим удивлён, что не мог произнести ни слова. Молодая женщина воспользовалась этим, чтобы, опустив глаза, быстренько выпалить:

– Синьор комиссар, я знаю, кто убил Антонио Монтарино.

– Правда?

– Это Марио Таченто.

– Ваш муж?

– Да.

– И вы его разоблачаете?

– Я его ненавижу!

По мере того как она говорила, тусклая, посредственная Паола преображалась. Она оживилась, стала прямо красавицей, и веронец подумал, что его собеседница не такая уж безликая, и странно, что он её просто не замечал раньше. Он был настолько этим взволнован, что, расчувствовавшись, положил, как он считал, по-отцовски, свою руку на плечи синьоры Таченто. Он нежно пошутил:

– Какой у вас злой вид, когда вы этого хотите!

– Я так несчастна!

Большие слезинки скатились по её щекам – зрелище, которого муж Джульетты не мог вынести, и самым естественнейшим образом, чтобы успокоить это несчастное создание, он поцеловал и приласкал её, насколько позволяла благопристойность. Паола вернула ему поцелуи и прошептала:

– Вы не хотите меня похитить?

Сразу отрезвлённый этой неуместной просьбой, полицейский слегка отстранил от себя Паолу и все ещё недоверчиво, насколько позволяло ему его самодовольство в этой области, переспросил:

– Вас похитить?

– Да.

– Ma qué! Зачем мне вас похищать, а?

– Потому что я вас люблю. Я вас полюбила с того момента, как увидела. Вы были такой красивый, когда отдавали им всем приказания...

Не совсем обманутый в своих ожиданиях, Ромео упивался. Ах, эти флорентийки... Он начинает их ценить. Женщины со вкусом.

– Вы покинете вашего супруга?

– Марио – чудовище. Он думает только о себе. Он считается только с самим собой. Он просто ждёт, когда его обслужат. Умоляю вас, увезите меня! Вы не пожалеете об этом, клянусь вам!

Тарчинини был уверен, что в какой-то степени он об этом не пожалеет, но во всем другом... Ему с трудом представлялось, каким образом это может быть принято Джульеттой.

– Будьте благоразумны, малышка. Вы мне очень симпатичны, я признаюсь, но жизнь есть жизнь. Я женат, отец большого семейства. Сожалею, Паола mia, но это невозможно.

– Но вы посадите Марио в тюрьму?

– Естественно, если он убийца.

– Это он!

– Почему же он совершил это убийство?

– Потому что Антонио был моим любовником, и я решила бежать с ним.

Ромео посмотрел долгим взглядом на свою собеседницу, потом кокетливо произнёс:

– Это ведь неправда, а?

Она поколебалась, покраснела и наконец произнесла:

– Нет.

– Нехорошо так, малышка.

– А что я сгораю на медленном огне, это хорошо?

Комиссар медленно пожал плечами, выражая тем самым, что он ничего не может сделать. Тогда Паола свирепо заявила:

– Вы заставите меня в один прекрасный день убить его!

На этом заявлении она повернулась и, оставив веронца, быстро пошла, опустив плечи, снова став незаметной женщиной, на которую никто не обратит внимания. Ромео смотрел на её удаляющийся силуэт с лёгким сожалением в сердце, сожалением, не очень безупречным. Может быть, и хорошо, если она когда-нибудь прикончит своего мужа. В подобной вероятности, если что и волновало Тарчинини, так это не предполагаемая жертва, а предполагаемый убийца.

Вернувшись в Сан-Фредьяно, Тарчинини столкнулся с Маргаритой Каннето. Когда он любезно спросил, что ей угодно, то в ответ услышал, что все мужчины – свиньи. Вместо того, чтобы рассердиться, веронец предложил вспыльчивой секретарше выпить кофе.

– А теперь, синьорина, вы расскажете мне о ваших несчастьях?

С суровой искренностью Каннето ответствовала:

– Моё настоящее несчастье в том, что я дура!

– Ну уж! Вы клевещете на себя, я уверен...

– А как вы назовёте девушку, поверившую обещаниям какого-то сатира, который, сначала все ей дал, а потом выбросил за дверь!

– Не хотите же вы сказать, что господин Бондена...

– Да, вот смешно! Он попросил меня предложить мои секретарские таланты в другом месте!

– Невозможно!

– Говорю же вам!

– Ma qué! Не станет же человек лишаться такой секретарши, как вы, без оснований!

– Кажется, его жена потребовала выгнать меня, иначе она напишет жалобу на него...

– Вы говорите такое...

– И потом, он вам солгал!

– В чем?

– Уверяя вас, что не знал Антонио Монтарино. Он прежде был его адвокатом, и этот мясник приходил к нему каждый месяц. Когда он приходил, господин Бондена всегда отправлял меня с бумагами к поверенным или во дворец.

– Так, так...

– Я бы никогда вам этого не рассказала, если бы он не повёл себя как хам по отношению ко мне! Теперь пусть он сам выкручивается, мне наплевать!

На этой энергической фразе она удалилась, отшвырнув каблуком попавшийся ей камень.

Тарчинини вздохнул... Женщины! И горе, и радость. Господин Бондена смалодушничал и сделал глупость, которая может ему дорого обойтись. Полицейский решил ковать железо, пока горячо. Адвокат должен быть в смятенном состоянии духа, и этим нужно скорее воспользоваться.

Когда господин Бондена увидел веронца, он скорчил гримасу.

– Опять вы?

– Добрый день.

– Что вы хотите?

– Прежде всего, дать вам совет: нужно всегда опасаться ревнивых или обманутых.

– Я не...

– А потом, попросить вас объяснить мне, почему вы сочли более уместным солгать мне, заявив, что не знали Монтарино, хотя он наносил вам визиты каждый месяц?

– Вы встретили Маргариту?

– Трудно было бы это отрицать.

– Хорошо. Входите.

Когда они расположились в кабинете адвоката, тот подтвердил, что, в общем, он солгал. Почему? О! Чтобы не говорить о том, о чём он старался забыть, чтобы не быть вынужденным открывать свои отношения с Монтарино.

– Когда я имел случай защищать Монтарино, я служил в офисе и был без гроша. Весь в долгах. Друзья Монтарино приносили украденные украшения, чтобы заплатить мне. Я продавал их. Короче, я стал укрывателем краденого. Чуть что – меня могли исключить из адвокатуры. Я был затравлен. Этот негодяй Монтарино нашёл тех, кому я сдавал украшения. И вот уже год – в то время как я уже пять лет женат на этой несчастной калеке, моей жене,– Антонио снова появился и угрожает разоблачить меня. В течение года я платил ему две тысячи лир в месяц. Однако я не очень преуспеваю, и эти две тысячи лир были очень тяжелы для меня.

– Итак, вы его убили?

– Нет, но я счастлив был бы, если бы со мной кто-нибудь сделал то же самое. Вы мне не верите?

– Полицейский запрещает себе верить во что-либо, пока у него нет доказательств.

– Вы можете повергнуть меня на землю, да так, что мне уже не подняться.

– Мэтр, поговорим спокойно: я должен найти убийцу Монтарино. И это все.

– Спасибо.

– Не благодарите меня, потому что если это вы, то никакой жалости от меня не ждите.

– Я не убийца.

– Желаю вам этого... и вашей жене также.

Глухим голосом Бондена поверил:

– Я признаю, что я очень низко опустился, но до убийства я не дошёл.

– Не желал бы ничего, как быть в этом уверенным.

***

Комиссар Роццореда, улыбаясь, глядел на своего коллегу Тарчинини.

– Ну, Ромео, как ты?

– Не знаю сам.

– На тебя, кажется, нападали?

– Толчок в спину, который отправил меня вниз по лестнице в погреб, где я мог расколоть себе череп.

– Череп веронца твёрдый, hé?

– Да, и убийца этого не учёл. Этот поступок уверил меня, что виновный живёт во дворце.

– Ты подозреваешь кого-нибудь?

– Это было бы слишком просто... Многие могли это сделать, так как этот Монтарино шантажировал Тоску дель Валеджио, гадалку, Адду Фескароло, массажистку, господина Бондену и чету делла Кьеза.

– Господина Бондену?

– Из-за ошибки, которую он допустил давно и которая по обнаружении её могла заставить его бросить свою профессию.

– Вот куда может завести следствие!

– Нет, оставь это, Луиджи... И если Бондена должен сделать большой прыжок, то, вероятно, для чего-то более важного.

– В общем, сама жертва выглядит наименее симпатичной в этой истории?

– Вне всякого сомнения. Он не только вымогал деньги у мужчин и женщин, отнюдь не богатых, но, по-видимому, ещё и жил на хлебах у старой консьержки, считающей себя графиней и живущей воспоминаниями о подлеце, которого она считает героем.

– Может быть, он и её тоже шантажировал?

– Где бы она взяла деньги?

– Тогда почему же он оставался подле неё, да ещё и прикидывался ревнивцем?

– Разве не тебе я говорил, что любовь порою совершает странные безрассудства?

– Ну и?

– Итак, все определённо: Монтарино был убит между первым и вторым этажами. Значит, виновный живёт на втором, третьем или четвёртом этаже.

– Не обязательно.

– Почему же?

– Только сегодня утром я получил рапорт о вскрытии. Монтарино был убит пулей, выпущенной снизу вверх.

– Ай! Тогда они все могут быть замешаны.

Роццореда протянул ему досье.

– Знаешь, если бы я не был полицейским, я бы хотел, чтобы убийца никогда не был найден, так этот Монтарино мне противен! Послушай его родословную: пять лет за попытку вооружённой кражи, три года за шантаж, но он попал под амнистию и почти сразу же был пойман за вымогательство, угрожая насилием. Ему дали три года. На этом список его подвигов заканчивается.

– Я понимаю твою точку зрения, Луиджи, но в данной ситуации я всего лишь полицейский.

– Во всяком случае, на этот раз твоя знаменитая теория, что любовь в той или иной форме является основой всех преступлений, мне кажется опровергнутой, а?

– Как знать?

– Всё же ясно, друг дорогой! Антонио шантажировал Адду Фескароло, угрожая открыть её родителям, что она уже мать; он шантажировал бедную Тоску дель Валеджио под предлогом, что она была старая воровка; он шантажировал мэтра Бондену, потому что мог, как ты мне сказал, ввергнуть его в нищету, выявив какой-то подлый поступок этого потрясающего мэтра; и, наконец, он шантажировал этих достойных жалости делла Кьеза, угрожая выгнать их из квартиры. Всё это я знаю из доклада Бергамы. Где ты здесь увидел хоть каплю любви?

– По-видимому, в общем...

– Ты, кажется, согласен со мной?

– Неужели ты думаешь, Луиджи, что я буду менять идеи, чтобы доставить удовольствие флорентийцу, будь он даже мой друг?

– Тебе нужно приспосабливаться, Ромео, иначе ты устареешь.

Веронец приятно улыбнулся.

– Видимо, старость не так уж и угрожает мне, во всяком случае, на взгляд флорентиек.

– Ну надо же!

– Мой любезный, я не пробыл в твоём городе и нескольких часов, и уже молодые женщины только и ждут от меня знака, чтобы упасть в мои объятья.

– Нет...

– Да. А женщина почти сорока лет только что предложила мне, чтобы я её увёз.

– Серьёзно, Ромео, может, чтобы сохранить добродетель наших девушек, мне нужно попросить тебя живо убираться к себе в Верону?

– Смейся, сколько хочешь, но если тебе угодно знать моё мнение, то твои флорентийки – весьма опасная публика для примерных отцов семейства, коим я и являюсь.

– Лицемер!

– Льстец!

Они засмеялись, радуясь возвратившейся молодости.

– Ma qué! Это ещё не всё, Ромео. Забудь моих соотечественниц с их умом, страстью и прекрасным вкусом ради бедных мужчин и постарайся лучше поскорее арестовать нашего убийцу, ладно?

– Надо ещё исключить несколько гипотез, часть из них сохранить, и дело сделано.

– Хорошо. Итак, ты первый раз отказываешься от фактора любви в этой грязной истории?

– Послушай меня, Луиджи. У меня не так уж мало лет опыта за плечами, а? Ты это признаешь?

– Естественно.

– Ну так вот! На протяжении всей моей службы у меня не было ещё ни одного следствия, где бы любовь не была главной движущей силой.

– Ma qué! Упрямый тип, ведь этот случай...

– Этот случай такой же, как и другие.

– Я не только люблю тебя, но и восхищаюсь, ты знаешь. Однако на этот раз я боюсь, что твоё упрямство в желании доказать свою блестящую теорию, её непогрешимость приведёт тебя всего лишь к провалу, и я буду очень опечален за тебя, да и за себя тоже.

– Я бы тебя попросил не ссылаться на моё упрямство, Луиджи. Конечно, может случиться, что ты прав и что всё это окажется только отвратительным торгом, но возможно также, что ты неправ.

– Не вижу, в чём. Все те, кого Монтарино обирал каждый месяц, могли избавиться от него. Самый измученный из них наконец решился. Что может быть проще?

– Точно, но слишком просто, на мой взгляд, Луиджи. Я чувствую, что за этим преступлением кроется что-то ещё, кроме шантажа.

– Ты чувствуешь! Ты чувствуешь! Ничего ты не чувствуешь! Или наоборот, готов почувствовать все сразу, чтобы восторжествовали твои старые теории о любви и преступности! Ты не хочешь быть неправым, проклятый веронец, вот где правда!

– И как хороший чиновник, ненавидящий сложности, ты готов принять любое объяснение, которое поможет тебе скорее закрыть дело, проклятый флорентиец!

Обстановка накалялась.

– В общем, ты считаешь, что у меня нет ничего общего с профессиональным долгом?

– Ma qué! А ты, видно, решил, что я в маразме, а?

– Я не сказал, что ты в маразме, я подчеркнул, что в том, что касается твоей профессии, ты невероятно тщеславен!

– Я предпочитаю лучше быть таким, чем мягкотелым выскочкой, как ты!

– Ромео, отдавай себе отчёт в словах, которые ты употребляешь!

– Луиджи, обрати внимание на свой собственный словарь!

Наполовину привстав из своих кресел, они смотрели друг другу в глаза, как два петуха, полностью готовые к бою.

– Ромео, всего один телефонный звонок мне потребуется, чтобы освободить тебя от следствия!

– И выставить себя в смешном виде!

– Я сошлюсь на твою неспособность!

– Никто тебе не поверит!

– Зазнайка!

– Завистник!

– Завистник, я?

– Вот именно! Ты стараешься направить меня по ложному следу, чтобы порадоваться моему провалу!

Роццореда воздел руки к небу:

– Я должен был быть осторожней! Нужно быть ненормальным, чтобы верить в дружбу веронца!

– И чтобы верить в искренность флорентийца – тоже!

Могло случиться непоправимое, если бы телефонный звонок не прервал этот обмен любезностями. Не отрывая глаз от собеседника и как бы говоря этим, что ораторский поединок всего лишь прервался, Луиджи снял трубку.

– Комиссар Роццореда слушает... Что?.. Когда?.. Хорошо, ничего не трогайте, мы приедем.

Луиджи отставил аппарат и, погасив гнев, дружески заметил:

– Ты пропал, Ромео... Я был прав, а ты нет.

– Что произошло?

Веронец пытался храбриться, но от волнения у него заболел живот.

– Бергама только что позвонил мне из дворца Биньоне... Убийца Монтарино покончил с собой. Он оставил признание.

– Кто же это?

– Тоска дель Валеджио.

– Это невозможно!

– Почему?

– Ma qué! Она сказала моему сыну, что знает имя виновного!

– Она прекрасно его знала, потому что речь шла о ней самой! Это позволило ей изображать из себя прорицательницу... Вообще, она не была лишена юмора, несчастная помешанная... Ну, пошли и забудем наш спор, мы и так раздражены.

Тарчинини не отвечал. Униженный, он вынужден был признать, что первый раз в своей жизни он ошибся. Для него мир рухнул в этот час, мир, в котором он был королём благодаря своей великолепной самоуверенности, а также тому, что он полностью доверял себе. Должен ли он отныне сомневаться в своих способностях? Это больше чем провал, это крушение карьеры. Он слишком хорошо знал себя, чтобы понять, что Ромео нынешний – не вчерашний Ромео, в коже которого он теперь просто находится.

Тоска лежала, распростёртая на своей кровати, старая ночная птица, которой смерть вернула безмятежность. Под ироническим и жалостливым взглядом комиссара Роццореда Тарчинини тщательно осмотрел шею жертвы.

– Надо отдать тебе должное, Ромео. Она не была задушена. Она повесилась.

– Вижу.

– Впрочем, возьми записку, которую она оставила.

Веронец взял протянутый ему листок и прочитал: «Perdoné mi. So mi che go messā Antonio»[14]14
  «Perdoné mi. So mi che go messā Antonio» – «Простите меня. Это я убила Антонио» (на венецианском диалекте).


[Закрыть].

– Я никогда не видел почерка Тоски, как же ты хочешь, чтобы я был уверен в подлинности этой записки?

– Ты цепляешься неизвестно за что! Ну ладно! Я сейчас покажу тебе, что я хороший игрок. Бергама... Унесите немедленно тело в морг и скажите медицинскому эксперту, чтобы он сделал всё как можно скорее. Скажите ему, что прошу его о личной услуге.

Инспектор отдавал нужные приказания, и как только специалисты криминального отдела закончили свои операции, труп был убран. Роццореда обратился к другому полицейскому:

– Мартино, покопайтесь в этой комнате и постарайтесь найти образцы почерка покойной, а потом бегите к Бергонцо, чтобы он сделал срочную экспертизу. Удовлетворён, Ромео?

– Удовлетворён – это не совсем точное слово, Луиджи.

Между Тарчинини и Роццореда было договорено, что первый завтра же садится в веронский поезд. Флорентиец попросил своего коллегу зайти к нему перед отъездом и обрисовать ему процесс, поставив точку на деле Монтарино.

Ромео был в очень плохом настроении. Он распрощался со своими коллегами без признаков тепла, поскольку подозревал, что они довольны тем, что сбили спесь со «знаменитого» Тарчинини. Тарчинини и сын скупо позавтракали, и полицейский повёл Фабрицио по разным музеям, где измаявшийся и хмурый ребёнок начал подумывать о том, что каникулы с папой это не тот отдых, о котором он мечтал. Можно сказать, что в отместку за свой провал Ромео хотел отвратить от Флоренции своего сына.

Вечером, прежде чем ложиться спать, Фабрицио тихо спросил:

– Папа... перед отъездом можно я зайду попрощаться к Софии?

– Никогда в жизни!

– Но папа, она несчастная!

– Что ты об этом знаешь!

– Когда я вошёл к ней, прежде чем ты вернулся с другими...

Тарчинини подпрыгнул на стуле.

– Ты ходил к ней? Я ведь запретил тебе.

– Это потому, что я очень люблю её, Софию.

Веронец на мгновение забыл свою горечь, чтобы с удовольствием отметить, что у его сына, без сомнения, такой же хороший вкус, как и у него, в том, что касается женщин. Смущённый отец спросил:

– А... она была... в чем?

– В платье почти до подбородка.

Отец успокоенно вздохнул.

– Но ты знаешь, я нахожу, что она красива, когда ходит без всего. Ей так больше идёт...

Тарчинини полностью разделял мнение своего сына, однако его отцовская ответственность запрещала ему выказывать удовлетворение, а он предпочёл сменить тему.

– А почему ты решил, что она несчастная?

– Ma qué! Потому что она плакала... даже когда я тоже заплакал!

– А почему такое горе?

– Она не захотела мне сказать.

– Может, она узнала о смерти гадалки?

– Нет, это было до...

– До чего?

– До того, как консьержка позвала инспектора, чтобы рассказать ему о том, что колдунья повесилась.

– Ты не догадываешься, почему София была так огорчена?

– Нет... Она рвала кучу каких-то писем и даже фотографии.

– Так, хорошо... а теперь ложись спать.

Фабрицио послушался. Малыш залез под одеяло, а Ромео, в свою очередь, скользнул в свою кровать и погасил свет.

– Доброй ночи, папа.

– Доброй ночи, Фабрицио.

Через некоторое время мальчик сказал:

– Я огорчён, папа, что не ты нашёл повешенную колдунью.

– Что за глупости! И что бы это изменило?

– Все бы думали, что это ты обнаружил убийцу...

Уязвлённый этим напоминанием о своём провале, Ромео не пытался оправдаться. У него пересохло горло, когда он подумал, что потеряет обожание своего сына. Мальчик продолжал:

– Я лично думаю, что она нарочно повесилась, чтобы ты её не арестовал! Эти венецианки, они такие гордые! У нас в классе есть несколько...

– Ладно, замолчи и спи. Забудь о том, что здесь произошло, и думай только об одном: завтра мы встретим маму, которая, должно быть, сгорает от нетерпения, поджидая нашего возвращения.

Но так как день этот решительно был несчастливым для комиссара Тарчинини, то и на этот счёт он обманывал себя иллюзиями.

Он ошибался, комиссар Тарчинини, так как его жена получила письмо, написанное его сыном, пока он отдыхал после нападения.

***

Вдова Альма Бутафоччи, которая немного сердилась на Джульетту Тарчинини за то, что та выставила её в смешном свете в истории с вулканом, избегала говорить с ней. Конечно, она не дошла до нанесения оскорблений и отвечала, когда та к ней обращалась или здоровалась при встрече на лестнице или на улице, но очень сдержанно, без подробностей, без посторонних вопросов, только настолько, чтобы не казаться грубиянкой, не больше. Вдова Бутафоччи страдала также и от того, что Джульетта как бы обладала ореолом славы, будучи женой своего мужа, и в глубине души она сердилась на веронку за то, что у неё есть муж, в то время как у неё... Иногда вдова Бутафоччи едва не доходила до святотатства, спрашивая у Бога, знает ли он, что делает, оставляя жить веронца и убивая сицилийца, когда всем известно, что один сицилиец стоит всех веронцев!

Вулканы её детства, жестокие житейские битвы, на которых она присутствовала, смерть мужа, казнённого мафией за то, что он отказался подчиниться их приказам, обязательство выехать, если она хотела дожить до старости, сделали из красавицы Альмы боязливого, беспрестанно тревожащегося человека. Она жила в каком-то постоянном волнении.

Сидя в своей комнате, прекрасная вдова усердно вышивала ради заработка и в надежде, что кто-нибудь соблаговолит обратить на неё внимание и поймёт, что она обладает всем необходимым, чтобы вести дом и сделать мужчину счастливым. Занятая матримониальными мечтами, Альма не сразу обратила внимание на шум, шедший сверху, но его настойчивость и ритм заставили её поднять голову и прислушаться. Её сознание, предрасположенное повсюду видеть катастрофу, навело её на мысль об утечке воды, и она быстренько спустилась к консьержке, куда вошла без стука, чего донна Серафина терпеть не могла. Поэтому она очень сухо осведомилась:

– Что с вами ещё приключилось, Альма?

– Мне кажется, у Тарчинини утечка.

– Утечка? Какая утечка?

– Воды.

Серафина боялась всех утечек сверху, потому что они приносят большой ущерб и надо делать новую штукатурку, а рабочие больше пачкают, чем белят.

– Вы уверены?

– Честное слово, это какой-то монотонный шум, и я слышала, как...

– Ну, пошли скорее туда!

Взяв свою связку ключей, дона Серафина бесшумно взлетела по лестнице, чтобы не будить остальных жильцов. Перед дверью Тарчинини она засомневалась и сказала своей спутнице:

– Ma qué! Я не видела, чтобы донна Джульетта выходила...

– Вы её, наверное, не заметили... Если бы она была у себя, то ведь не было бы слышно этого шума?

Аргумент показался консьержке убедительным, и она просунула ключ в замок. Едва войдя, две женщины услышали приглушенные ритмичные звуки. Они, вроде бы, шли из кухни. Донна Серафина, согласившись с гипотезой об утечке воды, поспешила туда и замерла на пороге, увидев Джульетту, которая плакала, обхватив руками голову. Слёзы синьоры Тарчинини, могли, в общем, навести на мысль об утечке воды. С приходом консьержки и вдовы плачущая подняла мокрое лицо и мирно заметила:

– Ma qué! Моя дверь открыта для всех, так я поняла?

Серафина сразила взглядом вдову Бутафоччи, слегка смущённую, но ещё более враждебно настроенную против Тарчинини, второй раз выставляющей её на посмешище. Консьержка извинилась:

– Не надо на нас сердиться, донна Джульетта... Мы волновались... Мы думали, что вас нет...

Мама Фабрицио глубоко вздохнула:

– Я не сержусь на вас, мои бедные друзья... Впрочем, это Бог вдохновил вас прийти... Только что я собиралась умирать... Одно меня остановило – мне надо узнать, как это сделать наименее больно.

Обе посетительницы воскликнули хором:

– Умереть?!

Джульетта пылко вскричала:

– Ma qué! Вы хотите, чтобы я стала женщиной, у которой нет больше ни мужа, ни ребёнка?

Серафина подумала о несчастном случае, внезапно лишившем её жилицу всего потомства.

– Умоляю, скажите, что случилось, Христа ради!

– Мой сын написал мне перед смертью...

Консьержка задохнулась:

– Перед смер...

А вдова Бутафоччи принялась плакать.

– На моего бедного Ромео напали сзади; этот убийца толкнул его в погреб, где он расшиб себе голову!

– Какой ужас!

– Везде кровь...

Джульетта была великолепна: она видела ужасную сцену, она верила в реальность своих бредней.

– Он ведь такой нежный, он должен был умереть, страдая, в темноте, вдали от меня, и никто не пришёл к нему на помощь... Кажется, графиня обнаружила тело...

– И... он умер, когда...

– Фабрицио не сказал мне точно, чтобы не испугать меня... Теперь Серафина, я вдова... Я не имею права жить, потому что смерть отняла у меня мужа!

Доведённая до крайности, вдова Бутафоччи перебила:

– Но я же ведь живу!

Джульетта взглянула на неё с нескрываемым презрением:

– Ma qué! Вы же не были женой Тарчинини!

– Почему вы думаете, что мой муж не стоит вашего?

Тарчинини призвала Серафину в свидетели:

– Вы слышали эту иноземку? Чтобы осмеливаться делать подобные сравнения, надо лишиться рассудка!

Вдова бурно среагировала:

– Ma qué! Послушайте её! Что о себе воображает этот монгольфьер[15]15
  Монгольфьер – тепловой аэростат с оболочкой, наполняемой подогретым воздухом. Название воздушный шар получил по фамилии изобретателей, братьев Монгольфье.


[Закрыть]?

Сравнение с монгольфьером окрасило веронку в багровый цвет. Забыв своё горе, она бросилась к сицилийке, и Серафина едва успела встать между ними.

– Донна Джульетта, подумайте о вашем муже!

– Вы правы, Серафина, но пусть она уйдёт, или я за себя не отвечаю! По какому праву она вторглась ко мне? Что ей надо, а?

В свою очередь, вдова, охваченная приступом шовинизма, взревела:

– У нас убивают, но не крадут! Мы не то, что веронцы, мы другие!

Это замечание было ошибкой – консьержка была уроженкой Вероны, она тут же сменила свою роль.

– Хватит, синьора Бутафоччи! С тех пор как вы появились в этом доме, придя неизвестно откуда...

Захлебнувшись от обиды, та прохрипела:

– Скажите ещё, что я из Богемии!

– Это уж как вам угодно. Во всяком случае, как появляетесь вы, так сразу какая-то история! То вы слышите извержение вулкана, то утечку воды, а скоро вся улица будет смеяться над нами. Переживайте молча, иначе я вас выставлю за дверь!

Сицилийка вне себя попыталась в ответ сказать новую гадость, но у неё ничего не получилось, и она вышла, громко хлопнув дверью. Джульетта поцеловала консьержку и заверила её, что всегда считала её верным другом, и счастлива, что имеет этому новое доказательство.

– Оставим это, донна Джульетта, и расскажите мне о вашем несчастье... Вас известила полиция Флоренции?

– Нет ещё.

– А что заставило вас думать, что ваш Фабрицио...

– Слушайте...

Она взяла со стола письмо, все залитое слезами, и принялась читать сдавленным от рыданий голосом:

«Я немного побыл возле бедного папы, но потом вспомнил, что моё имя Тарчинини, и поэтому я должен продолжать дело, начатое папой. То есть, когда я закончу это письмо, я отнесу его на почту и пойду к убийце, чтобы спросить у него, почему он убил... Я срочно прерываюсь, потому что надо. Целую. Твой сын Фабрицио Тарчинини».

– Всё ясно, нет? «Почему он убил...» Он хотел написать «папу», но его прервали. Кто и зачем? Наверное, сам убийца! В таком случае у меня нет больше сына...

– У вас есть еще Ренато и Дженнато.

– Да, но теперь это ничего не значит, я могу доверить вам, донна Серафина: Фабрицио был мой любимый. Умный, ласковый, всегда готовый помочь, работящий...

– Прямо ваш портрет!

– Прямо мой портрет...

– Что вы решили, донна Джульетта? Вы знаете, что не имеете права умирать. Что без вас станет с вашими bambini?

– Вы правы, донна Серафина. Я должна покориться судьбе и жить ради них. Могу ли я себе позволить, попросить вас посидеть с малышами, пока я буду во Флоренции с Ренато?

– Потому что вы...

Джульетта прошептала:

– Надо же забрать тело, да?