Текст книги "Эти несносные флорентийки"

Автор книги: Шарль Эксбрайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

– Ma qué! Это невозможно!

– Чтобы дополнить твои представления, я могу добавить, что супруги делла Кьеза едва избежали петли за совращение малолетних, что господин Бондена пользуется не очень большим уважением во Дворце правосудия, что Тоска дель Валеджио тоже претерпела много неприятностей десять лет назад в Милане, где считалась известной карманной воровкой. Короче говоря, за исключением Таченто, невероятного дурака, и Софии Савозы, которая, несмотря на профессию, вроде бы славная девушка, все остальные здесь не заслуживают хорошей рекомендации.

С пересохшим горлом Ромео прошептал:

– А Адда Фескароло?

– О ней ничего не известно.

– А он?

– Доктор Вьярнетто – человек с хорошей репутацией, но ревность многих может заставить потерять разум.

Веронец продолжал:

– Но она?

– Повторяю тебе, что об этой девушке почти ничего неизвестно. Она не флорентийка и, конечно же, солгала, называя полиции своё место рождения, так как там, где, по её словам, она родилась, о ней ничего неизвестно. Неизвестно также, кто отец её ребёнка.

Голос Ромео был очень хриплым, когда он заключил:

– Жаль... А секретарша господина Бондены, эта Маргарита Каннето?

– Девица явно бесстыдная и требующая от мужчин лишь того, что они способны ей дать – денег. Сведений о судимости нет.

– В то время как Адда Фескароло...

– Хватит! Неизвестно, откуда она пришла три года назад. Не преувеличивай, Ромео! Она, может быть, не Мадонна, как ты вообразил себе, но она не преступница... Пока.

– Что будет с Джульеттой, когда я ей всё это расскажу!

– Я надеюсь, что ты расскажешь ей всё так, что она от всего сердца поверит, что ты избежал тысячи опасностей, благодаря своему непревзойдённому уму.

Задетый Тарчинини возмутился:

– Ты что, считаешь меня лжецом, Луиджи?

– О! Конечно, нет, мой Ромео! Я считаю тебя тем, кто ты есть, неисправимым донжуаном, который не прекратит волновать женщин до тех пор, пока не ляжет в могилу!

Веронец перекрестился, бормоча:

– Не говори так, Луиджи, ты можешь сглазить! Сожалею об Адде... Не настраивайся против неё слишком быстро, ладно? Дай ей шанс... Она молодая, красивая...

– ... и комиссар Тарчинини испытывает к ней чувства...

– ...отцовские, Луиджи, отцовские!

– Ma qué! Ромео, такой род отцовских чувств может стать предметом судебного разбирательства!

Роццореда расхохотался, а Ромео стыдливо покраснел. Он подождал, пока его коллега покончит с этой игрой, на его взгляд, не совсем уместной, и поднялся.

– Я хотел, чтобы это путешествие во Флоренцию проходило в другом русле, но, совершенно искренне, я не сожалею. Во всяком случае, я рад был встретиться с тобой.

Ромео протянул руку своему другу. Тот не торопился пожать её. Тарчинини поколебался секунду, потом огорчённо спросил:

– Ты не хочешь пожать мне руку, Луиджи?

– Так уж получается, Ромео.

– Не понимаю!

– Я не могу пожать тебе руку, прежде чем ты не простишь меня за нехороший трюк, который я выкинул.

Веронец заволновался:

– Объяснись же наконец!

– Единственное моё оправдание, Ромео,– это то, что я восхищаюсь тобой, отсюда и мой поступок.

– Очень мило с твоей стороны, и я польщён...

– ... Вот на каком основании я обратился к высшим инстанциям, через посредство одного из моих друзей, для того...

– Для чего?

– ... для того, чтобы из Вероны тебя временно откомандировали сюда для ведения дела.

Ромео грустно вздохнул:

– Ты сделал это, Луиджи?

– Я сделал это Ромео. Прошу тебя простить меня.

– Это не шутка, нет?

Роццореда протянул своему другу телеграмму:

– От твоего начальника.

Тарчинини убедился в справедливости слов флорентийца, который продолжал:

– Конечно, мы берём на себя издержки по твоему содержанию. Тебя ждет номер в «Астории».

– Спасибо. Только решение проблемы не в «Астории», а во дворце Биньоне, и я остаюсь там.

Комиссар искренне воскликнул:

– Ты великолепен, Ромео!

– Я знаю. Предупреждаю тебя, Луиджи, что у меня нет намерения покрыться плесенью во Флоренции. Через сорок восемь часов я найду тебе твоего преступника и отправлюсь домой.

Роццореда несколько скептически отнёсся к этой реплике:

– Ты не хвастаешь, Ромео?

С неподдельной искренностью папа Фабрицио ответил:

– Я никогда не хвастаю!

Он верил в это.

– Когда ты начнёшь?

– Сейчас же. Я возвращаюсь в Сан-Фредьяно.

– Сколько нужно инспекторов в твоё распоряжение?

– Один. Больше – это уж слишком много.

– У меня, кажется, есть тот, кто тебе нужен. Я отправлю его к тебе, как только он вернётся. Замечу, что для тебя, Ромео, эта история не должна представлять больших трудностей. Мы знаем, что погибший был шантажистом. Тебе нужно лишь узнать, кого он пытался шантажировать. Огорчительно, конечно, что у большинства жильцов подмоченная репутация. Но это вопрос отбора.

Тарчинини с умилительной недоверчивостью взглянул на своего друга и вложил в этот взгляд столько настойчивости, что тот возмутился:

– Что ты на меня так смотришь?

– Ma qué, Луиджи, мне жаль тебя! Ты воображаешь, что, если какой-то тип побывал в тюрьме за шантаж, то он будет заниматься шантажом всю свою жизнь?

– Зачем же он тогда под покровом ночи проскользнул во дворец?

– Любовь.

– Что ты плетёшь?

– Луиджи, не забывай, что я веронец и что в Вероне мы дышим любовью! На десятом году жизни мы убеждаемся, что в мире нет ничего более значительного, чем любовь, счастливая или несчастная, но она основа всего!

– Если я тебя правильно понимаю, твой Ромео-мясник пробирался к Джульетте, а его убили? Какой-нибудь Капулетти, наверное.

– Может быть, тот, кого он шантажировал, и кто воспользовался его неосторожностью.

– Везде романтика, да?

– Но это действительно так, Луиджи, ты вскоре в этом убедишься.

Тарчинини, полный безмерной гордости, вышел из здания полиции и удивился, что карабинеры не отдают ему честь.

***

Когда Ромео вернулся домой, сын, послушно сидевший за столом, заметил:

– Тебя долго не было. Я скучал.

– Послушай меня, Фабрицио. Ты переживаешь момент, который с гордостью будешь вспоминать потом.

– А?

Ребёнок, казалось, не испытывал чрезмерного энтузиазма. Его отца это задело.

– Ты что, не знаешь, что этой ночью...

Мальчишка перебил:

– Ухлопали одного типа. Он мне не нравился. Так ему и надо!

– Представляешь, флорентийская полиция не чувствует себя способной обнаружить преступника и, узнав о пребывании в их городе знаменитого Тарчинини...

– Это ты, что ли, знаменитый Тарчинини?

– Ma qué! А кто тебе ещё нужен, а?

– Значит, я тоже знаменитый, раз я твой сын?

– Тебе совсем не трудно будет стать таким, если ты будешь стараться походить на меня. Как бы там ни было, флорентийцы умоляли меня помочь им, и мне придётся это сделать, прежде чем мы уедем в Верону.

– А мама?

– Что мама?

– Что она скажет, если мы не вернёмся?

– Знай, мой мальчик, что кроме семейных обязанностей, есть ещё долг, и я обязан посвятить себя ему. Понимаешь?

– Я понимаю только, что если мы приедем с опозданием, то мама будет очень кричать, несмотря на весь долг!

В первый раз Ромео задал себе вопрос, не разочарует ли его этот ребёнок, на которого он возлагает столько надежд.

В это время в дверь постучали. Фабрицио побежал открывать и отступил на шаг перед гигантом, возникшим на пороге.

– Синьор комиссар Тарчинини?

Ромео с широко открытыми глазами смотрел на эту живую гору, ростом приблизительно 190 сантиметров и весом килограммов 140.

– Он самый.

– Инспектор Энрико Бергама в вашем распоряжении.

– Наверное, вам будет не очень удобно производить слежку.

– Меня часто используют при допросах и арестах. Я очень сильный.

– Не сомневаюсь в этом. Комиссар Роццореда думает, что я нахожусь в опасности, послав мне такой экземпляр?

– Когда ловишь убийцу, синьор комиссар, всё время находишься в опасности.

Ромео с трудом сглотнул. Вообще, быть может, он был неправ, когда заупрямился и остался во дворце, да ещё с Фабрицио. Только теперь он уже не может идти на попятную, иначе ударит в грязь лицом перед флорентийцами.

– Садитесь, инспектор.

Энрико недоверчиво покосился на стул, который ему предложили, и заключил:

– Я думаю, что будет лучше, если я постою, синьор комиссар.

– Хорошо. Вот приказание: раздобыть все возможные сведения об Адде Фескароло, живущей здесь, о жертве – Антонио Монтарино и о докторе Вьярнетто, улица Сан-Агостино, 327. А потом, может, вы пообедаете с нами? Мы встретимся в 13 часов... где?

– Где вам будет угодно, синьор комиссар.

– Я не очень знаю Флоренцию. Погодите! Вы возьмёте мальчика с собой и покажете ему достопримечательности, которые встретятся вам по пути. А в 13 часов – перед палаццо Веччио.

Инспектор не казался слишком обрадованным перспективой быть нянькой, но, не ответив, взял за руку Фабрицио и увёл его. Он был похож на грузовик, берущий на буксир байдарку. Ромео окликнул сына и вручил ему письмо маме, которое он должен был опустить.

Ромео сперва решил нанести визит Софии Савозе, так как она была ближайшей соседкой. Исполнительница стриптиза приняла его без особой теплоты. Она, казалось, досадовала на него за то, что он сразу не открыл ей, что он полицейский. С неуклюжей грацией она его обогнала и провела в свою living-room[8]8
  Living-room – общая комната, гостиная (англ.).


[Закрыть], где все стены были обклеены фотографиями с её неприкрытыми формами. Смущённый, Тарчинини не знал, куда глаза девать. Греховные мысли начали крутиться в его слегка потяжелевшем мозгу. Он показал на фотографии и пробормотал:

– Пре... лестно.

– Правда?

Она снова обрела свою улыбку. Стараясь задобрить её, веронец решил даже переусердствовать.

– Это должно быть трудно!

– О! Мне они не все нравятся... но есть такие, где я себя полностью узнаю. Смотрите, вот эта, например...

И она немедля поднесла к его носу какую-то фотографию, прокомментировав:

– Искренность, вот что я люблю. Вы не находите, что вот это – это я, моё воплощение?

Покрывшись каплями пота, муж Джульетты пробормотал, что не имел чести достаточно хорошо знать хозяйку, поэтому ему трудно дать ей заверения в похожести...

– О! О, если только это, то я могу вам показать!

София без стеснения принялась задирать платье, и Ромео с громким криком бросился к ней, чтобы упросить её ничего не делать, он верит ей на слово. Синьорина подозрительно поглядела на него:

– У вас задние мысли на переднем плане, и меня это не удивляет! Впрочем, старики все противные, это известно!

Оскорблённый более титулом «старик», нежели чем-то другим, Тарчинини сразу остыл и жёстко сказал:

– Синьорина, я здесь не для того, чтобы обсуждать ваши прелести, а чтобы вести допрос, к которому я обязан прибегнуть в связи с убийством Антонио Монтарино.

– Конечно, раз я исполняю стриптиз, то я могу и убить человека, да?

– Ma qué! Кто вас обвиняет?

– Вы!

– Я?

– У вас по глазам можно это прочесть!

– Оставьте мои глаза в покое и расскажите лучше о себе!

– Что вы хотите, чтобы я вам рассказала?

– Всё!

– Это глупо...

– Это мне решать.

– Ладно. Ну хорошо! Я родилась в Коллэ ди Вальдельса. в восьми километрах от Поджибонси, двадцать три года назад. Родители мои были крестьяне, в доме никогда не было ни гроша. В классе я не очень отличалась. Я была первой только по Катехизису. Мне не было ещё 15 лет, когда мальчишки уже увивались за мной, так как мало было столь хорошо сложенных, как я. Только я была скромной, доказательством тому – что я была выбрана rosiére[9]9
  Rosiére – девушка, получившая награду за добродетель (фр.).


[Закрыть], когда мне исполнилось восемнадцать лет. А потом я влюбилась... Марио Латерца его звали. Мы клялись друг другу, что поженимся. Он был на четыре года старше меня. Он уехал. Он написал мне два или три раза, чтобы рассказать о своих новостях. Я знала, что он работает во Флоренции. Из-за этого я сюда и приехала в начале прошлого года. Только когда я заявилась туда, где он жил, чтобы спросить у него, будем ли мы жениться, оказалось, что он уехал, не оставив адреса уже около трёх месяцев назад. Я не решилась возвращаться в Вальдельсу и стала искать работу. Я хорошо устроилась в жизни, вы знаете.

– Вы никогда не возвращались домой?

–Нет... Я посылаю моей матери деньги. Она думает, что я горничная.

–Вы боитесь открыть ей свою профессию?

– У них такое ограниченное сознание, в нашей дыре...

– А Марио?

– О! Марио...

Она махнула рукой, чтобы показать, что этот Марио, в общем, давно растворился во времени.

– Вы знали Антонио Монтарино?

– Как и все, не больше.

– То есть?

– Ну, я встречала его несколько раз у графини, когда относила ключ или брала почту. Он мне не нравился.

– Однако вы плакали, когда оказались перед трупом?

– Мёртвых я боюсь, даже когда они в могиле!

– Хорошо! Синьорина, я думаю, что на сегодняшнее утро хватит. Ещё одно, пожалуй... Вы рассчитываете долго заниматься своим ремеслом?

– До тех пор, пока у меня не будет достаточно сбережений, чтобы вернуться в свою деревню и жить, как дама!

– Тогда успеха, малышка!

– Синьор комиссар, я думаю, что ошиблась на ваш счёт. Вы в общем, наверное, славный тип. Знаете, я сейчас подпишу фотографию, которая вам понравится, и вы повесите её в своём кабинете, ладно?

Тарчинини закрыл глаза, чтобы представить реакцию Джульетты, обнаружившую столь деликатный подарок.

– Вы очень любезны, София, но боюсь, это доставит огорчения моей жене.

– Ma qué! Можно ли быть до такой степени во власти предрассудков?

– Я сам себя спрашиваю об этом...

***

Забыв на мгновение о своём возрасте, Джульетте и bambini, Ромео взирал на сидевшую напротив него Адду влюблёнными глазами молодого человека, как бы несколько наивного и словно только что узнавшего любовь. Это была та неисчерпаемая сила восторга, которая давала комиссару Тарчинини внутреннюю молодость, вырывающуюся из границ, устанавливаемых обществом. Враги называли его плутом, тогда как он был попросту ребячески искренним. Нежность к прекрасному полу уживалась в нём с глубоким убеждением в явной опасности, которую этот пол таит для него.

Синьорина Фескароло чувствовала себя немного смущённой от столь явных проявлений немого обожания, но, по правде говоря, и она точно не знала, почему, она не принимала этого мужчину слишком всерьёз. Безразличный ко всяким интригам, Джакомо пытался построить башню из кубиков, устанавливая их один на другой. Увы! Она всё время разрушалась, у Джакомо было ещё меньше шансов построить стойкую башню, чем у пизанских архитекторов.

– Адда... (хотя они и познакомились только накануне, Ромео считал вполне естественным звать по имени молодую женщину, к которой чувствовал необъяснимую приязнь), полиция Флоренции, зная мою репутацию, попросила меня об услуге, в которой я не могу ей отказать – найти убийцу Антонио Монтарино. Я найду виновника, Адда. Я дал себе сорок восемь часов, чтобы надеть на него наручники. Я заключил этот контракт с самим собой, иначе Тарчинини не сможет больше быть Тарчинини. Я потеряю самоуважение. Вы меня понимаете, а?

– Я понимаю вас, синьор комиссар, и одобряю ваше решение.

– Я должен вас заверить, что я буду у намеченной цели, каковы бы ни были дороги, которые мне придётся одолеть, и препятствия, через которые мне придётся перешагнуть.

– Я не сомневаюсь в этом, синьор комиссар. Ma qué! Но почему вы мне это говорите?

– Потому что мне очень неприятно будет арестовывать доктора Вьярнетто за убийство так же, как знать о вашем... вашем непристойном поведении.

Слёзы выступили на глазах у Адды.

– Вы... вы не имеете... права говорить со мной так... Джанфранко не убийца! Если только он не сошёл с ума, зачем ему убивать мясника, которого он даже и не знает? Что касается меня... О! Синьор комиссар ... это из-за Джакомо вы со мной так обращаетесь?..

Она не смогла закончить и заплакала. Взволнованный Тарчинини поднялся, подошёл к плачущей, утёр ей лицо своим платком, взял на руки и, раскачивая, как ребёнка, поцеловал в лоб, приговаривая:

– Ля-ля-ля... Ma qué! Что это за глупости, а?

Перед ним было большое горе, и сам Ромео явился его причиной.

Преодолев время и пространство, Ромео представил себя в Вероне, успокаивающим свою старшую дочь Джульетту, которую наказали в школе и которая, сидя на коленях у папы, рассказывала ему о своих бедах.

Гневный вопль прервал эту невинную идиллию. Ромео и Адда подскочили, а Джакомо, испугавшись, поспешил укрыться на материнских руках. На пороге стоял доктор Вьярнетто, пытаясь обрести нормальное дыхание, прерванное возмущённым криком. Искренне и удивлённо веронец спросил:

– Что-нибудь случилось, доктор?

Тот даже стал заикаться от бешенства.

– Что... что... что... что-нибудь... слу... Ma qué! Вы издеваетесь надо мной, да?

Тарчинини повернулся к Адде.

– Что такое?

– Он ревнует.

– Ревнует? К кому?

– К вам, синьор комиссар.

– Ко мне?

Порыв гордыни тут же перенёс Ромео на головокружительные высоты. Хотел бы он, чтобы его Джульетта была тут и могла слышать это... Ему не приходило в голову, что синьора Тарчинини могла воспринять ситуацию совсем иначе.

– Ревнует он или нет, ничего себе манеры! Где вы находитесь, доктор?

– У своей невесты, а вот вам как раз нечего здесь делать, и как вам не стыдно тискать её на глазах у сына?

Ромео обратился к Адде:

– Он сумасшедший или что?

Ситуация дошла до такой степени взаимного непонимания, что нужно было либо драться, либо объясняться. Веронец и флорентиец, будучи людьми интеллигентными, предпочли объясниться. Хотя ему и трудно было с этим согласиться, Джанфранко Вьярнетто признал, что (человеческая) симпатия полицейского к его невесте не переходит границы пристойности и не должна вызывать даже малейшее подозрение. Джакомо, счастливый от того, что взрослые успокоились, расцеловал всех по очереди, и Ромео был очень тронут этой детской лаской. Доктор, решив довести дело до конца, поинтересовался:

– Но Адда, почему же ты плакала?

– Потому что синьор комиссар пообещал мне арестовать убийцу Антонио Монтарино.

– И что?

– Он, кажется, думает, что это ты.

Уязвлённый Вьярнетто подошел к полицейскому:

– Ma qué! Не вы ли мне говорили, что верите в мою невиновность? Почему вы изменили мнение?

Адда ответила за него:

– Потому что он не уверен, что я серьёзная девушка и у тебя есть все основания ревновать меня к Монтарино.

Джанфранко угрожающе встал перед веронцем:

– Вы осмелились думать такое?

– Доктор, мой долг как полицейского изучать все версии. Более того, не забывайте, что вы пока остаетесь подозреваемым номер один.

– Ma qué! Вы...

– Представьте себе, молодые люди, что в полиции уверены, что Адда Фескароло скрывает что-то; эго и ставит её под подозрение, а соответственно, и вас, доктор.

Адда запротестовала:

– Мне нечего скрывать! Все знают о существовании Джакомо! И Джанфранко – единственный человек, чьё мнение для меня важно!

– Я не уверен в этом.

Вьярнетто закричал:

– Я запрещаю вам ставить Адду под какое-либо сомнение!

– Вы ничего не можете мне запретить, и если вы хотите, чтобы вашей невесте поверили, спросите у неё, почему она утверждает, что родилась в Сансеполкро, где никто её не знает?

Доктор мягко спросил:

– Это правда, Адда?

Она беззвучно заплакала:

– Это правда, Джанфранко. Я родилась в Ливерьяно... Я солгала из-за родителей, они ничего не знают о существовании Джакомо. Я боялась, вдруг допрос зайдёт туда...

Доктор взял Джакомо на руки.

– Если хочешь, Адда, мы вместе поедем в Ливерьяно, и я попрошу у твоих родителей прощения за то, что я дал тебе ребёнка, прежде чем повести к алтарю.

Эта сцена буквально сразила Тарчинини, так как его большое доброе сердце наполнилось горячей нежностью, ослепившей его и доставившей ему огромную радость. Когда он покинул комнату Адды Фескароло, глаза его были, как истекающие соком томаты, и он долго вытирал своё лицо и сморкался, прежде чем постучать в дверь Тоски дель Валеджио. Но только он поднял руку, ему бесшумно открыли, чей-то голос прошептал:

– Входи, Ромео... Я уже давно тебя жду.

Тарчинини дал взять себя за руку и очутился в странной комнате, в которой нищета спорила с оригинальностью. Бедность глядела из колченогой мебели, под ножки которой были подложены деревянные бруски, рваных занавесок, кресел с протёртой обивкой, а оригинальность выражалась в соломенных птичках, чучеле орла или грифа, сидящего на жёрдочке, хрустальном шаре, кофейнике, эмаль которого потрескалась, и, наконец, игральных картах, цвет которых был неразличим из-за многолетней грязи.

Тоска дель Валеджио усадила Ромео в лучшее кресло и, пристально глядя на своего гостя, с чувством произнесла:

– Ты красивый.

Тарчинини не хотел показаться невежливым, проявив возмущение по поводу этого высказывания, тем более что он сам немного разделял мнение своей хозяйки.

– Синьора, должен вам сказать....

– Замолчи, душа моя... Я знаю все, что ты можешь сказать, стараясь объяснить необъяснимое. Удовольствуемся же уверенностью, что так угодно богам. Ты пришёл ко мне, потому что так было угодно вечному небу.

– Не будем преувеличивать, синьора. Это телеграмма из Вероны, которая...

– Не пытайся, Ромео, вульгаризировать волю судьбы. Я знаю, что мы предназначены друг для друга. Говори, доверься себе, мой прекрасный победитель, и скажи, чего ты хочешь от твоей Тоски?

– Чтобы она мне сказала, знает ли она мясника Антонио Монтарино?

Она удивлённо взглянула на него, потом ответила грустным голосом:

– И это ты говоришь, Ромео, в то время, когда мы обрели друг друга после стольких лет?

– По правде говоря, синьора, я не очень хорошо понимаю, о чём вы, и то, что вы говорите, сейчас не имеет никакого значения. Меня интересует, подозреваете ли вы кого-нибудь или нет в убийстве Антонио Монтарино?

– Ты хочешь заставить меня спуститься на землю. Ромео?

– Думаю, так будет лучше. Более того, я был бы вам бесконечно обязан, синьора, если бы вы называли меня «синьор комиссар». Я веду дело об убийстве, имевшем место этой ночью в этом доме.

– Ma qué! Что может такой человек, как я. иметь общего с мясником? Я венецианка, синьор комиссар, а женщины Венеции могут быть раздавлены несчастьем, но они никогда не забывают себя!

– Я не знал, что...

– Я родилась возле Моста Вздохов.

– В самом деле?

– Мой отец был банкиром, а мать знала двух дожей[10]10
  Дож – титул верховных правителей в прежних Венецианской и Генуэзской республиках.


[Закрыть] среди своих предков! И вот до чего всё дошло...

– Я очень люблю Венецию.

– Кто же не любит Венецию?

– Мне нравилось ходить на молебен в Сан-Джулиано, который отражается в Большом канале.

– Это был один из моих любимых соборов.

– И я не знаю ничего более волнующего, чем капелла Веччио, возвышающаяся на площади Сан-Марко.

– У нас одинаковые вкусы, синьор комиссар!

– Весьма польщён, но вернёмся к нашим баранам[18]18
  Фраза «вернёмся к нашим баранам» («revenons à nos moutons») происходит из анонимного французского фарса XV века «Адвокат Пьер Патлен». В пьесе судья предлагает вернуться к баранам в ходе тяжбы между суконщиком и пастухом, который украл овец у суконщика. Во время процесса суконщик вспоминает о том, что защитник пастуха – адвокат Патлен – не заплатил ему за шесть локтей сукна. Разговор постоянно уходит от главной темы, и судье приходится напоминать присутствующим о пресловутых баранах.


[Закрыть]. Предположим, что мясник приходил вчера вечером повидать вас?

– Меня? Я знаю, что кажусь ещё очень молодой, но, тем не менее, волновать сердце почти что юнца...

– Этот юнец вышел из тюрьмы.

– Какой ужас!

– Действительно? У меня, однако же, было в мыслях, что он мог нанести вам визит.

– С какой целью?

– Шантажировать вас.

Тоска дель Валеджио усмехнулась, и веронец нашёл, что эта улыбка делает её очень юной.

– Зачем кому-то шантажировать прорицательницу?

– Конечно, её незачем, но известную карманную воровку?

– А? ... Вы в курсе?

– Разумеется.

– И что?

– Монтарино шантажировал вас, да или нет?

– Чуть-чуть. Я ведь небогата. Он был отличный маленький негодяй.

– То есть вы не сожалеете о том, что его убили?

– Нет, синьор комиссар, я не жалею о том, что его убили.

– Как он узнал о вашем секрете?

Тоска пожала плечами.

– Он знал все секреты всех жильцов этого дома.

В этот момент со стороны лестничной площадки донёсся звук захлопнувшейся двери. Ромео подумал, что доктор Вьярнетто возвращается к своим больным, и вдруг одна мысль возникла у него в голове. Даже не попрощавшись с Тоской, он вихрем вылетел из комнаты, пересёк лестничную площадку и постучался к Адде. Когда она ему открыла, он, слегка отодвинув её, спросил:

– Доктор не знал, что вы не из Ливерьяно?

– Да... Вы же знаете... Я призналась в этом в вашем присутствии.

– Вы ведь не одна знали правду, не так ли, Адда?

Она побледнела, задрожала:

– Я... я не понимаю!

– Ma qué! Напротив, вы очень хорошо понимаете! Сколько Антонио Монтарино вымогал у вас, чтобы не писать вашим родителям?

***

Прохожие, гулявшие по via[11]11
  Via – улица, дорога (итал.)


[Закрыть] Пьетра в Вероне, замедлили свои шаги, заслышав дикий, ужасный крик, который внезапно прорезал тихое утро. Вопль, вроде бы, раздался со стороны дома 126, напротив которого на тротуаре прохожие образовали пробку. Толпа равнодушно топтала какие-то бумаги, несмотря на просьбы и мольбы бедного функционера, который спешил туда, где должно было произойти волнующее событие. Будущая мама начала чувствовать первые толчки и устремилась в аптеку, с тем, чтобы вызвать «скорую помощь». Неизвестно почему, но услышав этот вопль, слепой, продававший лотерейные билеты, решил, что снова началась война, и принялся раздавать билеты даром, чтобы доставить хоть какую-то радость своим соотечественникам перед гибелью. Когда же его вывели из заблуждения, то стоило больших усилий удержать его от того, чтобы он не бросился в Адиж.

Только агент полиции Бачерио, приближавшийся к пенсии и знавший всех жителей квартала с самого их нежного возраста, не волновался. С первого же момента он понял, что этот крик мог принадлежать только Джульетте Тарчинини, супруге знаменитого комиссара. Спокойно раздвинув столпившихся людей, он предстал перед домом № 126 и заорал:

– Эй! Джульетта!

Фамильярность старого полицейского объяснялась тем, что синьора Тарчинини с детства была известна в их доме, и он – чтобы помочь её родителям – частенько шлёпал её, как она того заслуживала. Джульетта показалась в окне, её красивое полное лицо было залито слезами.

– Чего ты хочешь, Бенито?

– Чтобы ты замолчала! Ты думаешь хоть немного о том, какой пример ты подаёшь?

– Уходи отсюда, я сейчас выброшусь из окна и не хочу тебя ушибить!

– Ты с ума сошла?

– От позора, да!

– Почему?

– Потому что я жена развратника! Садиста! Гнусного типа!

– Ты отдаёшь себе отчёт в том, что говоришь о своём муже, и что твои дети слышат тебя?

– Мне наплевать! Теперь ничто для меня не имеет значения, потому что я опозорена! Повторяю тебе, уходи, Бенито, иначе ты рискуешь провести месяц в больнице, я много вешу, ты знаешь!

– Согласен... Я отойду, но прежде скажи мне, что я смогу сделать для твоих детей, у которых больше не будет матери?

– Мои дети? Почему же у них не будет больше матери, у моих bambini?

– Мадонна! Если ты покончишь с собой... они останутся сиротами, верно?

Такая вероятность немного угомонила синьору Тарчинини. После минутного колебания она изрекла:

– Ладно, я подумаю... Я брошусь попозже... О, я чувствую, в кухне что-то горит... Пока, Бенито!

Джульетта исчезла в окне, а агент стал рассеивать собравшуюся толпу. Веронцы, как и все другие, обожали разные зрелища. Они не верили, что красивая дама выбросится из окна, но, как истинные итальянцы, охотно так думали, ибо знали, какие разрушения может принести разыгравшееся воображение. Теперь, когда всё пришло в порядок, они не знали точно, рады они этому или нет.

Бенито Бачерио и не думал, что Джульетта имеет хоть малейшее намерение покончить с собой. Однако, будучи человеком славным, к тому же очень любившим чету Тарчинини, он дождался, когда его сменит коллега, и направился к страдалице. Открыв ему дверь, она просто спросила:

– Ты пришёл со мной проститься, Бенито?

–Джульетта, уже почти пятьдесят лет, как я тебя знаю, и хотя ты жена комиссара Тарчинини, я должен заверить тебя, что ты такая же шумная, как и полвека назад!

– Бенито, я только было выплакала все свои слёзы, но теперь и ты меня предаёшь, и я снова буду плакать, и никто не сможет меня остановить!

– Тебе ведь трудно будет всегда быть такой перед детьми?

Мама тяжело застонала, и в этом стоне соединились нежность, ирония и горечь.

– Трудно быть мученицей? Осмеянной? Обманутой? Запачканной в глазах моего ребёнка, моего Фабрицио, моего херувима?

– Ma qué! Джульетта, ты потеряла голову или что?

Она лишь протянула ему письмо, которое получила из Флоренции.

– Читай! Это тебе все объяснит!

Только Бенито принялся было читать послание Тарчинини, как Джульетта вырвала письмо у него из рук.

– О! Не нахальничай, Бенито! Это мой муж мне пишет, и тебя это не касается! Тем более, что здесь всё ложь, но и она принадлежит мне. Ты стал жутко нетактичным, Бенито!

– Ma qué! Ведь я не отнимал письмо, а? Это ты мне...

– Чтобы ты прочитал, что малыш пишет внизу, после подписи своего жестокого отца!

И Бачерио стал читать хитроумные письмена, заметив, что орфография автора явно страдала.

«Мама,

мы хорошо доехали. Папа ругался с другим синьором, и я дал пинка этому синьору. Графиня старая и волосатая, и поэтому неприятно, когда её целуешь. К счастью, напротив нашей комнаты живёт очень милая дама, которая гуляет почти совсем голая. Так чудно. Пока я тебе пишу, папа сидит у голой дамы. Он уже давно ушёл, и мне скучно. Твой любимый сын целует тебя. Фабрицио Тарчинини».

С искрящимся взглядом Джульетта осведомилась:

– Ну, Бенито?

– Он шутит, этот малыш.

– Ты находишь смешным, что отец водит сына к подобным созданиям? Сына, которому нет ещё и двенадцати лет?

– Ну, то есть...

– То есть, Бенито, ты не лучше, чем Ромео! Ты не только считаешь нормальным, что он мне изменяет, но и что он втягивает Фабрицио в свой разврат?

– Думаю, что ты преувеличиваешь, Джульетта.

– Но ты ведь читал?

– Может, Фабрицио не отдаёт себе отчёта в том, что он пишет?

– Не позорься! Иди отсюда! Иди и рассказывай повсюду, что мой сын умственно отсталый; после того, как запятнали мать, можно запятнать и ребёнка, это естественно!

Бенито был терпелив, но и терпение полицейских имеет пределы. Он поднялся, прямой, как жердь, и объявил торжественным голосом:

– Джульетта Тарчинини, ты всегда была актрисой. Я вижу, что ты не изменилась и никогда не изменишься! Если хочешь послушать совет пожилого человека, столкнувшегося со многими гнусностями за время своего служения порядку, то подожди, пока вернётся твой муж и потребуй у него объяснений!

– Я не смогу!

– Ma qué! Почему ты не сможешь, а?

– Потому что, когда он вернётся и захочет со мной поговорить, то может обращаться к моему трупу!