Текст книги "Эти несносные флорентийки"

Автор книги: Шарль Эксбрайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Шарль Эксбрайя

ЭТИ НЕСНОСНЫЕ ФЛОРЕНТИЙКИ

Перевод с французского ТОО «Ефрат»

©ТОО «Ефрат», перевод. 1992 г.

Джорджу и Марте Дэйвид

Ш. Э.

ПРОЛОГ

Будучи веронцем по происхождению, карабинер Ченточелле так и не расстался с обычаями своих соотечественников. Вместе со своим коллегой Бачигалупо он расхаживал туда-сюда размеренным шагом, в котором выражались достоинство и основательность представителя Закона. Внезапно их внимание привлекла группа людей приблизительно человек в пятнадцать. В глазах блюстителя общественного порядка всякое сборище является подозрительным. Оба карабинера, переглянувшись, решительно направились к толпе, желая выяснить, в чем дело. Они были уже не более чем в двадцати шагах от цели, когда в толпе произошло какое-то движение, и она распалась на маленькие группки по три-четыре человека. Одна синьора более чем почтенного возраста, столкнувшись с блюстителями порядка, взвизгнула:

– Это позор!

И пренебрегая тем, что представители закона тоже принадлежат к мужскому сословию, она добавила:

– Все мужчины – пустое место!

Проигнорировав это замечание, более оскорбительное для их пола, чем для профессии, карабинеры ускорили шаг. Приблизившись, Бачигалупо строгим голосом осведомился:

– Что здесь происходит?

Пожилая женщина вцепилась в портупею Ченточелле и закричала ему в лицо, дав почувствовать сильный запах чеснока, идущий из её рта:

– Ещё один бросил девушку, которую соблазнил. И он лишил её ребёнка, подлец!

Карабинер Ченточелле был обручён, и грусть по Эльвире, своей невесте, заставила разыграться его воображение – он видел её во всех инцидентах своего личного каждодневного существования. Не задумываясь о том, что подобное предположение выставляет его – как мужчину – в весьма неприглядной роли, он представил себе свою невесту в облике этой несчастной брошенной женщины, у которой только что отняли ребёнка, плод незаконной любви.

Он бросился вперёд со словами:

– Где она?

Ченточелле хотел утешить эту бедняжку и заверить её, что полиция сделает всё возможное, чтобы заставить неблагодарного более правильно понимать его долг. У карабинера было больше энтузиазма, нежели опыта. Старая женщина указала ему на жертву, и Ченточелле, оцепенев, так и остался стоять с открытым ртом, в то время как его коллега Бачигалупо, в свою очередь, принялся безудержно смеяться, как мальчик со счастливым характером, оценивший шутку, которую с ним сыграли.

«Соблазнённая девушка» на деле оказалась невысокой пышной дамой приблизительно пятидесяти лет и около 170 фунтов весом. Лицо её было залито слезами; время от времени она вопила, прижимая к себе двух девочек и маленького мальчика. Бачигалупо шепнул на ухо своему товарищу:

– Если весь этот выводок оставил ей кто-то один, то, надо думать, она немного наивна.

В это время женщина призвала в свидетели окружавших её зевак:

– Ma qué![1]1
  Maqué! – итальянское восклицание, вмещающее в себя, в зависимости от контекста и душевного состояния говорящего, широкий спектр эмоций типа: Ну и ну! Ай-ай-ай! Быть не может! Какое там! Только этого не хватало! О чём ты говоришь?! Ну ты даёшь! Ты в своём уме?.. и т д. Здесь и далее читателю предоставляется самому выбирать наиболее подходящее или расширять предлагаемый набор.


[Закрыть] Малышу нет ещё и одиннадцати лет! А если он его потеряет? Что я буду делать?

Кто-то поинтересовался:

– А почему он его потеряет?

Заплаканная женщина надулась от негодования, прежде чем взреветь:

– О! Скажите-ка! Надо думать, вы даже не знаете, что такое дети!

Тот вознегодовал:

– О! Мадонна! Я одиннадцать лет положила на своего Адрелио!

После этих слов, обнаруживших её ошибку, испытывавшая отчаяние женщина вынуждена была как можно искренне воскликнуть:

– Это ничего не значит!

Её собеседница, дрожа от гнева, готова была уже выпрыгнуть из толпы, чтобы объяснить этой кривляке всё, что она о ней думает, но карабинеры её попридержали. Бачигалупо обратился к пышной маме:

– Синьора, это ваши малыши?

– Не думаете же вы, что я их украла?

И гордо отвернувшись, она обратилась к любознательной толпе:

– Да, это мои дети, моя работа!

Ченточелле спросил:

– А тот, кого у вас только что отняли?

– Фабрицио, десяти с половиной лет... Самый умный в семье!

– Кто его отнял?

– Его отец... Ну, мой муж.

– Ваш муж отнял у вас ребёнка?

– Синьор карабинер, не надо преувеличивать: когда я говорю, что он его отнял, то это значит, что он увёз его с собой во Флоренцию в ответ на приглашение одной из моих школьных подруг, графини Марии Филиппины Теджано делла Ува, которая живёт во дворце Биньоне.

Бачигалупо отстранил своего коллегу:

– Синьора, вы случайно не смеётесь над законом в лице его представителей? Ваш муж увёз своего сына...

– ...который вдобавок ещё и мой, не так ли?

– ...во Флоренцию, а вы учиняете настоящий скандал на глазах у людей!

– Скандал?

– А это толпа?

– Вы что же, упрекаете людей в том, что у них есть сердце?

– Ma qué! Но в чём вы видите несчастье, синьора? Ваш муж отправился путешествовать с одним из ваших сыновей, и что же? В чем трагедия?

Тучная женщина ударила себя в грудь.

– Трагедия? Она вот здесь! Каждый раз, когда кто-нибудь из моих близких оставляет меня, мне кажется, будто у меня вырвали сердце! Но этого вы не можете понять!

– Чего я не могу понять, синьора?

– Если не поплакать немножко, то уж никто не поверит, что так и было.

– Что?

– Что очень трудно, когда тебя покидают. Вы поймёте, когда у вас будут дети.

Карабинер горько усмехнулся:

– Я выдал замуж свою дочь на прошлой неделе.

– Тогда, значит, вы, может быть, плохой отец?

Возмущённый Бачигалупо достал из кармана записную книжку.

– Я не знаю, синьора, хороший я отец или плохой, но я считаю себя хорошим полицейским и, чтобы доказать вам это, я делаю вам устный выговор за нарушение движения в общественном месте.

Мама издала удивлённый возглас и обратилась к bambini[2]2
  Bambino – ребёнок (мальчик), bambina – девочка, bambini – дети (итал.)


[Закрыть]:

– Вы слышите? Он хочет сделать выговор Джульетте Тарчинини, законной супруге Ромео Тарчинини, комиссара полиции и вашего папы!

Бачигалупо решил отвратить от себя беду:

– Ну, если вы синьора Тарчинини...

– Уже, слава Богу, двадцать восемь лет!

– В таком случае вы должны понять... О! Вообще, к чему это обсуждать... Пошли, Эмилио!

И два карабинера возобновили свою ритуальную прогулку, в то время как Джульетта Тарчинини одаривала оставшихся возле неё взглядом, которого не могла бы не одобрить и царица Савская.

***

Пока происходил этот инцидент, комиссар Тарчинини, расположившись в купе первого класса, утешал своё чадо, которого заразительная материнская скорбь заставила плакать, словно он сделался вдруг круглым сиротой. Попутчица, разжалобленная такой детской печалью, поинтересовалась:

– Что случилось с bambino, синьор?

– Он в первый раз покидает свою мать, и потом, он такой чувствительный... Артист... В общем, ему трудно оставлять, пусть даже на несколько дней, Верону, самый красивый город в Италии... после Рима, конечно.

Путник, сидевший напротив Тарчинини, высокий сухопарый тип с серым цветом лица и агрессивно торчащими усами, усмехнулся. Все устремили на него взгляды, удивлённые таким пренебрежением к приличиям.

– Извините меня, синьор, но то, что вы изволили говорить о Вероне, как о самом красивом городе в Италии, это смешно. Я туринец. А Турин вы считаете посёлком?

Ромео искренне ответил:

– Простите меня, синьор, но я никогда не бывал на севере и не имею представления о красоте этих пограничных мест.

Тот чуть не задохнулся от негодования:

– Это... это Турин вы называете...

Господин, делавший вид, что читает газету, выступил на поле битвы.

– Турин – это Пьемонт, а пьемонтцы, между нами...

– Что вы имеете против пьемонтцев, синьор?

– Ничего, только их едва ли можно назвать итальянцами, если вам угодно знать моё мнение.

– Едва ли?.. Но вместе с миланцами мы кормим всю Италию!

– Это как раз то, что я хотел сказать, синьор. Вы пьемонтец, и вам ничего не остаётся, как только работать!

От подобного заявления туринец потерял дар речи, а господин с газетой воспользовался случаем, чтобы объяснить остальным – хотя они вовсе этого не просили,– что он отправился в Болонью, чтобы проконсультироваться со специалистом-гастроэнтерологом. Решив не оставаться в долгу, дама, которая выразила участие Тарчинини, старалась дать понять окружающим, что она тоже едет в Болонью, чтобы познакомиться там со своим внуком, родившимся пятнадцать дней назад и названным в честь дедушки – Амедио. Обеспокоенная тем, чтобы не создать впечатление, будто она держится особняком, молодая девушка объявила, что её ждут в Модене, где она проведёт две недели в семье своего жениха. Наконец, сорокалетний мужчина, торговый представитель, признался в том, что возвращается во Флоренцию, где находится фирма, в которой он работает. Тарчинини счел своим долгом показать себя таким же приветливым и объяснил цель своего путешествия.

– Я давно уже обещал Фабрицио, что отвезу его во Флоренцию, когда он станет первым в классе, как я стал первым в своей работе. И вот, в последний месяц Фабрицио буквально галопом обогнал своих товарищей. Что обещано, то должно быть исполнено. А тут и Джульетта, моя жена, вспомнила, что её подруга по пансиону, графиня Мария Филиппина Теджано делла Ува, живёт во Флоренции...

Легкий шёпот восхищения дал оратору почувствовать обращённый к нему интерес. Ромео даже покраснел от удовольствия.

– Джульетта ответила графине, найдя её письмо, полученное уже лет десять тому назад. Но у Джульетты во всем полный порядок! И вот, по приглашению графини мы едем с сыном во Флоренцию, где будем жить во дворце Биньоне.

Раздражённый этими бесполезными исповедями, туринец захлопнул книгу, которую старался читать, и заявил Тарчинини:

– Синьор, вас очень огорчит, если я попрошу вас помолчать немного? Я хотел бы почитать, а на ваши частные истории, если вы позволите мне высказать своё мнение, мне абсолютно наплевать.

Эта атака вызвала полнейшее осуждение. Молодая девушка возблагодарила небо за то, что ей не довелось влюбиться в жителя Турина. Дама заверила её, что это ей вряд ли грозит, потому что, по всему видно, у неё есть вкус. Торговый представитель подчеркнул, что в Турине ему было труднее всего работать, и теперь присутствующие здесь синьоры и синьорины понимают, почему. И наконец, пятидесятилетний мужчина с больным желудком уточнил, что плохое воспитание в молодости – это порок, который следует за тобой всю жизнь. Чтобы поставить точку на этом споре, юный Фабрицио отвесил мастерский удар по берцовой кости жителя Турина, который издал дикий рёв, а затем схватил мальчишку и начал его трясти. Торговый представитель поймал пьемонтца за руку, тогда как Тарчинини завладел другой его рукой, чем воспользовался Фабрицио, чтобы безнаказанно совершить повторное правонарушение, т. е. послал второй удар в ту же берцовую кость своего врага, взревевшего вновь.

Контролёр, компостировавший в коридоре билеты, забеспокоившись, бросился в купе.

– Что здесь происходит?

Пьемонтец не мог вымолвить ни слова; все же остальные обрисовали его как нарушителя и садиста. Убеждённый подобным единодушием, контролёр попросил его освободить место и поменять его на другое, если он не хочет, чтобы с помощью карабинеров его вывели на первой же остановке. Побеждённый и глубоко обиженный туринец вышел, громко вопрошая, что за проклятая мысль пришла в голову Виктору Эммануилу II[3]3
  Виктор Эммануил (1820 – 1878 гг.) – король Сардинского королевства (Пьемонта) с 1849 года, первый король единой Италии нового времени с 1861 года.


[Закрыть] царствовать среди итальянцев!

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Тарчинини и его сын высадились во Флоренции в самый полдень. Появление колоритного Ромео на иногороднем тротуаре не могло не вызвать определённой сенсации. Конечно, флорентийцы многое повидали на своём веку, но подобный персонаж, как будто сбежавший из модного магазина прошлой эпохи, непременно должен был их сильно заинтересовать. Надо признать, что Тарчинини, маленький и пухленький, облачённый в чёрное, но в белом пикейном жилете и лаковых ботинках, в галстуке, украшенном огромной подковой, на которой красовалось несколько жемчужин, с напомаженными и подвитыми усами, с большим перстнем на левой руке и цветным камнем на правой, не мог остаться незамеченным. Фабрицио спросил:

– Папа, почему все эти люди оборачиваются на тебя?

Ромео искренне просветил своего сына:

– Они должны были видеть мой портрет в газетах и узнали меня.

Чтобы мальчик мог сразу же начать любоваться Флоренцией, Тарчинини сделал знак кучеру фиакра, занятому составлением прогноза на предстоящий воскресный футбольный матч в надежде – подобно миллионам итальянцев – вдруг выиграть миллион лир, чтобы тут же переехать в провинцию и ничего не делать до конца дней своих. Старый кучер заметил этого странного толстяка, столь любопытно одетого. Он приблизился:

– Вы меня?

– Да, если эта коляска и лошадь принадлежат вам.

– А то как же!

– Тогда, если вы не возражаете, мы с сыном поднимемся вовнутрь.

– Вы на парад?

– Парад?

– Ну... я так сказал, глядя на вас...

– Нет, мой любезный, мы с визитом.

– А! Ну... Ну, садитесь.

Когда восхищённый Фабрицио уселся рядом со своим отцом, кучер, поднимаясь на козлы, заметил:

– Это потрясающе, вы мне напоминаете моего дядюшку, который умер в 1921 году, бедняжка... Ma qué! Мы рождаемся, чтобы умереть, hé?[17]17
  Hé – вопросительное междометие (итал.).


[Закрыть]

С этим неприятным высказыванием он уселся, взял в одну руку вожжи, в другую кнут и обернулся к пассажирам:

– Ну, синьоры, куда вы хотите, чтобы я вас отвёз?

Ромео выдержал паузу, потом громко бросил:

– Во дворец Биньоне!

Вопреки ожиданиям Ромео, это объявление не произвело никакого впечатления на кучера, который повторил:

– Дворец Биньоне... дворец Биньоне... дворец Биньоне... Синьор, мне казалось, что я знаю все дворцы во Флоренции, но искренне вынужден заверить, что такого дворца...

– Ну же, дворец графини Марии Филиппины Теджано делла Ува?

Кучер приподнял свою шляпу, чтобы почесать голову.

– Честно, синьоры, это мне ничего не говорит... а тебе, Г аннибал?

Полнейшим безразличием лошадь, именуемая Ганнибалом, выразила своё незнание.

– Скажите, синьор, вы не знаете, в каком примерно месте расположен этот дворец?

– В квартале Сан-Фредьяно, если не ошибаюсь.

Кучер после нескольких секунд размышления вдруг разразился диким хохотом.

– Вы шутник, да? Дворец Биньоне! Право же! Чёртов шутник! Пошёл, ну, Ганнибал! В путь ко дворцу Биньоне!

Тарчинини решил не впадать в гнев в присутствии ребёнка, но в глубине души он считал, что эти флорентийцы подозрительно фамильярны, трудно переносимы для того, кто, подобно ему, с детства привык к веронской учтивости.

Пока экипаж потихоньку приближался к мосту Веспуччи, Ромео описывал Фабрицио дворец Биньоне, каким он представлялся ему в его прекрасном воображении. Очарованный ребёнок слушал это, как сказку из «Тысячи и одной ночи». Время от времени кучер оборачивался и, улыбаясь, щурил глаза на Тарчинини, который явно не понимал таких странных манер. В момент, когда экипаж въехал на мост Арно, возница обронил своему клиенту:

– Сколько лет bambino, синьор?

– Скоро одиннадцать лет.

– Одиннадцать лет! И он верит ещё в сказки? Вы, конечно, приехали с Юга?

Разъярённый Ромео воскликнул:

– Мы приехали из Вероны!

– Я так и думал.

Эта реплика погрузила мужа Джульетты в тяжёлые раздумья по поводу ориентации флорентийцев.

– А графиня, папа, как она выглядит?

Хотя он её никогда не видел, Тарчинини стал описывать их будущую хозяйку.

– Эта дама, Фабрицио, такая же молодая, как и мама... Одетая в красивое платье из чёрного шелка и с украшениями в ушах, на груди и на пальцах. Настоящая дама из прошлого, Фабрицио!

– Какого прошлого, папа?

Ромео не ответил, так как внезапно он пробудился от своего сна: как только Ганнибал поставил послушное копыто на набережную Содерини, он сказал себе, что квартал не похож на тот, в котором может располагаться прекрасный дворец богатой дамы.

С piazza[4]4
  Piazza – площадь (итал.)


[Закрыть] Честелло фиакр углубился в многолюдную слободу Сан-Фредьяно, и Тарчинини чувствовал себя всё хуже и хуже. Вскоре Ганнибал свернул на улочку, где солнце освещало остатки фасадов, бывших до объединения Италии, несомненно, красивыми. Экипаж остановился перед большим строением, и кучер насмешливо объявил:

– Дворец Биньоне, синьор!

Ромео с трудом проглотил слюну. Это невозможно! Он робко выразил своё сомнение:

– Вы уверены, что не ошиблись?

– Абсолютно уверен, синьор. Хотя, конечно, это не похоже на то, что вы рассказывали вашему мальчику.

Тарчинини был настолько подавлен, что не нашёл в себе сил поставить на место наглого кучера. Он расплатился, схватил свой чемодан и направился к воротам – обломкам навсегда исчезнувшей роскоши. В первом этаже раскрылось окно, и некая мегера в грязной чёрной шали, накинутой на плечи, спросила:

– Что такое?

– Графиню Теджано делла Ува, пожалуйста!

– Клянусь святыми и апостолами, это муж Джульетты и её сын!

Ромео чувствовал, что теряет сознание. Это неправда! Это не может быть правдой! А ещё этот проказник Фабрицио, который спросил:

– Эта женщина и есть графиня, папа?

Ромео спрашивал себя, не оказался ли он жертвой кошмаров. Графиня вышла открыть им и от всей души их расцеловала. Тарчинини не нашёл в себе сил вернуть ей поцелуи, так от неё плохо пахло, а Фабрицио счёл нужным ядовито заметить:

– А графиня просто обворожительна, папа!

Хозяйка повела их в своё логово, где всё было пропитано сыростью и где догнивала прекрасная мебель. Там сидел молодой человек примерно тридцати лет от роду. Рукава его рубашки были закатаны по локоть и обнажали мускулистые руки, покрытые рыжими волосами. Графиня жеманно произнесла:

– Синьор Тарчинини, позвольте вам представить Антонио Монтарино; он настолько любезен, что приходит время от времени составить компанию одинокой старой женщине, которой только граппа[5]5
  Граппа – итальянский виноградный алкогольный напиток крепостью от 36 % до 55 %. Изготавливается путём перегонки виноградных отжимок, то есть остатков винограда (включая стебли и косточки) после его отжимки в процессе изготовления вина.


[Закрыть] помогает не потерять полностью храбрость.

Ромео поприветствовал этого Монтарино, который в ответ не нашёл ничего лучшего, как спросить:

– Что вам здесь понадобилось?

Веронец хотел было ответить грубияну, что его личные намерения его не касаются, но из почтительности к графине лишь сухо произнёс:

– Я приехал навестить графиню.

– Ну ладно! Постарайтесь, чтобы это продлилось не очень долго! Давайте, до встречи, Мария!

Хам удалился, с треском захлопнув дверь. Чтобы показать своё недовольство, Ромео заметил:

– Я чувствую, что помешал вам!

– Помешал! Ma qué! Как вы можете так думать! Антонио просто вспыльчив, как все сангвиники. Он очень нежно ко мне относится. Наши отношения льстят ему. Между нами есть некоторая социальная разница, не так ли? Он работает у мясника. Вот он и ревнует меня ко всем, будь то мужчина или женщина, кто может урвать у меня время, которое я посвящаю ему... Стаканчик граппы, синьор?

– Спасибо.

– Я так хорошо себя чувствую после неё... После всех выпавших на мою долю несчастий...

Она вымучила из себя слезу, и Тарчинини счёл своим долгом выказать сочувственный интерес.

– Правда?

– Как? Вы не в курсе моего несчастья?

– Право же...

Торжественным жестом графиня показала на фотографию ещё молодого мужчины и прокомментировала:

– Граф Гастон делла Ува. Приятнейший человек, мой муж. Он не мог вынести того, что землю его предков попирают немецкие орды, и скрылся в маки́. Он сражался, как лев, синьор. Его более счастливые товарищи нашли меня и сказали: «Синьора, более храброго, чем дон Гастон, невозможно себе представить! Он – гордость Италии».

Тарчинини шепотом перебил:

– И он?..

– Умер в бою, синьор! Оставшись один против тьмы чёрных рубашек, он убил двадцать из них, прежде чем испустил последний вздох. Герой!

Под впечатлением рассказа Ромео добавил проникновенным голосом:

– Не сомневаюсь в этом.

Тут, чего никто не мог предвидеть, графиня встала и в полный голос запела итальянский национальный гимн. Почти тотчас же из открытого в тёмный двор окна раздался визгливый женский голос, шедший откуда-то сверху:

– Замолчи, алкоголичка несчастная!

Оскорбление приостановило патриотический порыв вдовы дона Гастона. Вдохнув побольше воздуха, она подошла к окну, высунулась из него наполовину и, задрав голову вверх, заорала:

– Заткнись, а! Чёрт возьми!

На эту реплику живо последовал ответ:

– Старый отброс! Да у тебя совести нет!

– Это у тебя нет совести, потаскушка!

– Ну ты, бесстыдница чёртова!

– Лекарство от любви!

– Я скажу моему мужу, и он...

– Я не разговариваю с рогоносцами!

На этих словах графиня закончила ораторский поединок, захлопнула окно и совершенно невозмутимо сообщила своим гостям:

– Это Розалинда, живёт наверху. Она мало кому нравится. Она мне завидует, и иногда мы с ней переговариваемся.

Напуганный этой сценой и удостоверившись, что Фабрицио ничуть не смутился, Тарчинини попытался найти предлог к достойному отступлению.

– Я не желал бы вас ещё больше обременять, дорогая графиня, а потому позвольте нам удалиться.

– Ma qué! Никогда в жизни! Я приготовила комнату специально для вас! Вы же не хотите нанести мне оскорбление, нет?

– Конечно же, нет!

– Если бы не постигшее меня большое несчастье, я была бы владелицей этого дома, а не консьержкой и приняла бы вас совсем по-другому, ma qué! Но ведь сердце – главная ценность, не правда ли?

– Совершенно верно!

– Вы мне ничего не расскажете о Джульетте?

Ромео пришлось поведать историю их совместной жизни с Джульеттой, а графиня сопровождала рассказ трогательными восклицаниями одобрения и энтузиазма, создававшими звуковой фон рассказу веронца.

– А почему она не приехала?

– Из-за детей.

– Правда... Я тоже так хотела детей... Но я умру одна, как и жила одна со времени постигшего меня великого несчастья.

Тарчинини испугался нового приступа отчаяния. К счастью, графиня, хорошо себя знавшая, пресекла свой порыв, опустошив сразу два стакана граппы. Чудовище Фабрицио решил, что сейчас вполне уместно высказать своё мнение.

– А графиня здорова выпить, да, папа?

Консьержка, начавшая уже понемногу терять чувство реальности, спросила:

– Что говорит bambino?

– Он восхищается вами.

– Мой Гастон тоже восхищался мной... Он ждёт меня на небесах...

Она устремила к потолку исступлённый взгляд и вздохнула:

– Ещё немного потерпи, amore mio[6]6
  Amoremio – любовь моя (итал.)


[Закрыть]! Я недолго задержусь здесь...

И повернувшись к Ромео, добавила:

– Я чувствую, что он скучает без меня. Сегодня день Святого Гастона. Для счастья и славы моего героя, погибшего за свободу Италии, я устраиваю небольшой интимный вечер для жильцов. Надеюсь, синьор, что вы и ваш прелестный ребёнок тоже будете с нами?

– Ну, ведь Фабрицио...

– Нет, нет, я не хочу ничего слышать! Я рассчитываю на вас! Одно ваше присутствие напомнит мне о моей милой Джульетте и вернёт мне ощущение молодости. Вы же не хотите огорчить меня. Ваша дверь направо, прямо напротив синьорины Савозы, приятной особы, которая, если вам понадобится что-нибудь, рада будет вам услужить. До встречи, синьор Тарчинини, и благодарю небо за то, что оно привело вас сюда.

Ромео не был вполне убеждён в необходимости такого божественного вмешательства.

Когда веронец и его сын достигли первой лестничной площадки, дверь справа приоткрылась, и высокая сухопарая женщина с острыми плечами и длинным носом, возникшая в дверной щели, властным жестом пригласила Тарчинини подойти к ней. Супруг Джульетты поколебался, но его возраст, а потом присутствие сына успокоили его. Он послушался. Когда он оказался в непосредственной близости от двери, длинная тонкая рука внезапно появилась оттуда, схватила веронца и живо втянула его внутрь квартиры. В нос ему ударил запах плесени, и приглушенный голос произнёс:

– Извините, синьор, за эти предосторожности, но мы с мужем имеем несчастье жить среди всех этих людей, достойных презрения. Я знаю, что вы были у графини, когда мы с ней переговаривались. Я не хотела бы, чтобы вы думали, что то, что вы слышали, мой обычный словарный запас, к которому я часто прибегаю. Но ведь приходится употреблять те слова, которые собеседник может понять, да? Представляете, какое несчастье для Пьетро и для меня жить в этой клоаке! Пьетро мне все время говорит: «Розалинда, дорогая моя, забудь весь этот гнусный мир... Укройся возле тех, кого ты воплощала на сцене и кто более правдив, чем ужасные призраки, нас окружающие в жизни...» Я ведь была актрисой, синьор. Я играла всех шекспировских героинь...

– Позвольте вас с этим поздравить.

– Спасибо. Должна вам сказать, что мой муж, Пьетро делла Кьеза, был профессором драматического искусства...

– Прекрасная профессия.

– Не правда ли? Тогда подумайте немного о том, что нам приходится терпеть, нам, кто всегда находился в атмосфере прекрасного, среди элегантности и поэзии, при общении с такими грубиянами, как эта грязная графиня, которая в её-то годы имеет любовником мальчишку-мясника, на двадцать лет младше её?

Тарчинини бросил беспокойный взгляд на Фабрицио, но тот был слишком занят ощипыванием краешка скатерти, покрывавшей стол, на который он был усажен, чтобы следить за разговором взрослых.

– Напротив нас на этой лестничной площадке живёт синьор Таченто, служащий префектуры, жена которого – простая продавщица в Униприкс. Они держатся с нами на равных на том основании, что происходят от буржуа и функционера. Этажом выше живёт адвокат, про которого рассказывают ужасные вещи и который держит в любовницах свою секретаршу, рыжую и жутко вульгарную. Правда, мэтра Бондену можно извинить, так как его жена Луиза, что живёт в этой же квартире,– калека, прикованная к своей коляске и наполовину сумасшедшая. Ещё выше живёт девица, называющая себя массажисткой... Понимаете? Во всяком случае, у неё есть трёхлетний ребенок, но никто ещё не видел его отца. Напротив, кого видно, так это некоего врача – доктора Вьярнетто,– который, вероятно, нуждается в большом количестве массажей, если судить по его визитам. Понимаете?

Тарчинини из боязни, что дама сочтёт нужным вдаваться в подробности, которые Фабрицио совсем необязательно слышать, поспешил заверить, что он все прекрасно понимает. Он хотел найти предлог, чтобы прекратить этот разговор, но синьора делла Кьеза продолжала:

– На четвёртом живёт ненормальная – Валеджио, считающая себя ясновидящей! Представляете? И наконец, на самом верху – София Савоза, девушка, одно присутствие которой есть постоянное оскорбление для тех, кто здесь живёт. Я, кажется, слышала, что вы побудете среди нас некоторое время, вот поэтому я и решила поставить вас в известность обо всем, так как вы показались мне хорошим человеком, и потом, с вами ребёнок.

Покинув синьору делла Кьеза, веронец спрашивал себя, куда это он попал, и решил завтра же съехать, пусть даже рискуя поссориться со старой пансионной подружкой Джульетты.

***

Вопреки ожиданию, открыв дверь отведённой для них комнаты, Тарчинини был приятно удивлён. Чистенькая, с белыми занавесками на окнах и цветами в вазах, она выглядела празднично. На столе лежала записка, написанная неровным почерком: «Это я убрала жильё. Надеюсь, вам понравится. К вашим услугам. София».

Ромео не мог не спросить себя о том, кто такая эта София, которой он должен быть столь признателен. Отложив этот долг на потом, Тарчинини и его сын принялись устраиваться, что, впрочем, не обещало больших удобств. Покончив с этим, веронец тут же решил написать письмо жене. Он колебался, писать ли ей правду, но, зная её, посчитал предпочтительным солгать. Конечно, он не станет писать, будто обитель в Сан-Фредьяно – это настоящий дворец, но он остановится в большей степени на исторических достопримечательностях здания, нежели на его обветшалости. Он расскажет об оригинальности жильцов, не входя, однако, в подробности. Напишет, что графиня была им рада, и не преминет отметить, что хотя она и одного с Джульеттой возраста, но по виду годится ей в матери, в крайнем случае – в старшие сёстры. Он знал, что, прочтя эти рассуждения, Джульетта выпьет молока и не задастся ни одним вопросом.

Видя отца корпящим над письмом и не находя себе никакого занятия, Фабрицио вышел за дверь. Этот манёвр остался незамеченным для его отца, который был слишком занят приданием большей правдоподобности своему рассказу. В заключение письма Ромео описал свою программу на текущий день и объявил о своём намерении сократить путешествие, так как не может долго находиться вдали от своей Джульетты и от bambini. Закончил он заверением, что Фабрицио показал себя очень послушным в течение всего путешествия и что в качестве поощрения он поведёт его завтра в Уффици, чтобы дать ему представление о прекрасном. Впрочем, в подтверждение своего здоровья и отличного настроения малыш сейчас черкнёт словечко в отцовском письме. Не поднимая головы, Ромео сказал:

– Ну, Фабрицио, иди напиши своей маме.

Не услышав ответа, он огляделся вокруг себя и пришёл к выводу, что его отпрыска в комнате нет. Встревожившись вдруг, он закричал:

– Фабрицио!

Эхо ещё не затихло, как вошёл удивлённый Фабрицио.

– Почему ты кричишь, папа?

– Куда ты ушёл?

– Я был за дверью на лестнице... с дамой.

Надписывая на конверте адрес, Тарчинини не слишком обращал внимание на ответы своего сына.

– Забавной дамой.

– Ты не мог бы по-другому объяснить, а? Забавной! Что это может значить, забавной? И потом, чем она была так забавна, эта дама?

– Она ходит совсем голая.

Супруг Джульетты уронил свою ручку, закрыл глаза, с трудом глотнул и осведомился хриплым голосом:

– Совсем голая, да? Тебе не померещилось, случайно?

Возмущённый Фабрицио пылко возразил:

– Она пришла за водой, и у неё был один маленький кусочек голубой материи вокруг живота и другой на груди. Она спросила, как меня зовут, и сказала, что Фабрицио – самое красивое из имён.

Тарчинини хотел было уж немедленно собирать багаж, но мысль о том, что придётся снова все перекладывать, остановила его. Он счёл более разумным не торопиться и удовольствовался приказом:

– Сядь здесь, мой мальчик, и напиши пару слов маме, чтобы ещё раз сказать ей, что ты её любишь и не забываешь.

Затем, поскольку он был человеком, ничего не принимающим на веру, комиссар вышел, чтобы убедиться в ужасной чепухе, которую нёс Фабрицио.

На лестничной площадке никого не было. Ромео заметил, откуда жильцы этажа брали воду. Он осторожно приблизился, как будто надеялся найти там объяснение детской болтовне Фабрицио, которая свидетельствовала, на его взгляд, о раннем развитии сына. Поглощённый бесполезным созерцанием крана, из которого без конца срывались капли, он не услышал открывшейся за ним двери и подпрыгнул, когда молодой и свежий голос весьма обворожительно произнёс: «Здравствуйте, синьор!» Всегда волнуемый женским присутствием, Ромео обернулся, и глаза его чуть не вылезли из орбит. Фабрицио не лгал. Если не считать двух кусочков материи, более подходящих детям, молодая женщина была совершенно обнажена, и ничто из её прелестей не укрывалось от взгляда.

– Здр... здравствуйте... си... синьо... рина.

Славная девушка приблизилась.

– Что-нибудь не так, синьор?

– Нет... нет, спасибо... у меня все в порядке... в порядке.

– Что-то не похоже. Вас смущает мой костюм.

Её костюм!

– Ну, то есть... ну, вы понимаете... я этого не ожидал...

– Я вам не нравлюсь?

– О! да... вы мне даже очень нравитесь...