Текст книги "Прошлое и будущее"
Автор книги: Шарль Азнавур
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)
«Альгамбра» моих успехов, «Альгамбра» моей любви
В 1962 году, во время очередного выступления в «Альгамбре», меня там ждали успех и любовь. Андрюшка был в «Альгамбре» своим человеком и, как большинство гомосексуалистов, всегда окружен симпатичными девушками. Мне нравилось общаться с его очаровательным окружением, но до тех пор я не испытывал никакого интереса к его протеже. В тот вечер он пришел за кулисы «Альгамбры» с юной особой шестнадцати или семнадцати лет, которую звали Клод. Перед выходом на сцену я до самого последнего момента доигрывал шахматную партию с Дани. Это была уловка, помогавшая забыть, что надо выступать перед тремя тысячами человек. Я придумал этот способ отвлечения, чтобы справиться с волнением, которое изводило меня перед каждым выходом на сцену. С того момента, как она, краснея и стесняясь, вошла в гримуборную, партия потеряла для меня всякий интерес. Не зная, как поступить, я, учитывая, что до выхода на сцену оставалось мало времени, сунул ей в руки махровое полотенце и сказал: «Держите. Вы будете стоять сбоку от сцены и подавать его, когда я подойду вытереть лицо в промежутке между песнями». Обычно я от волнения ужасно потел. Она с усердием выполняла это поручение все то время, что я выступал. Когда занавес упал в последний раз, я вышел за кулисы и, тщательно протерев лицо, как бы в знак благодарности позволил себе быстрый и невинный поцелуй. Так Клод вошла в мою жизнь, а я, естественно, в ее. Веселая и беззаботная, она очень помогала мне снять напряжение. Из‑за близорукости ей приходилось носить очки, от которых взгляд у женщин обычно становится очень сексуальным. Меня забавляло, когда она буквально складывалась пополам над столом, чтобы что‑то отыскать.
После «Альгамбры» мы, к тому моменту уже влюбленной парой, отправились в Нью – Йорк, в Майами, после чего должны были прибыть на съемки фильма по роману Жака Ланцмана «Американская крыса» в постановке Жана – Габриэля Альбикокко, в котором я должен был сжимать в объятиях великолепную Мари Лафоре. Мы с Клод по этому случаю совершили великолепное путешествие – Парагвай, Чили, Боливия. И в один прекрасный день – Господи, вот это жизнь! – каждый из нас отправился в свою сторону, без ссор и обид, сохранив в душе нежные воспоминания о юных годах, которые мы прожигали вдвоем.
От одной Клод к другой
Я потерял Клод, но мне недолго суждено было оставаться в одиночестве. Если память мне не изменяет, то во время написания «Как грустна Венеция» я положил на музыку текст Франсуазы Дорен, и эта песня под названием «СоттеtristeVenezia» начала ошеломительную карьеру по ту сторону Альп. В то время я коротал если не дни, то ночи уж точно с очаровательной блондинкой, которая выглядела на семнадцать лет, хотя ей было около двадцати. У этой романтичной и шаловливой инженю, если так можно выразиться, еще молоко на губах не обсохло. Каждый месяц она на недельку покидала мою гавань и отправлялась в Рим позировать одному модному фотографу. Успех обязывает, и для того, чтобы мое имя узнали в Италии, нужна была реклама. Поэтому однажды я тоже оказался в этой фотостудии. Поскольку моей очаровательной спутнице пришла в голову хорошая идея – снять временное жилище в итальянской столице, то она, естественно, предложила мне поселиться в ее римской квартире. В тот день она куда‑то ушла, я остался один и погрузился в чтение, как вдруг зазвонил телефон. Я не спешил подойти, зная, что мне не могут звонить. Телефон продолжал надрываться, я снял трубку. Молодой мужской голос с приятным итальянским акцентом спросил, дома ли Клод. Да, я забыл вам сказать, что ее тоже звали Клод – я поменял любовь, но любовь не поменяла имени… Всем нам присущ рефлекс официального общения по телефону, и я не стал исключением: «Кто ее спрашивает?» – «Джан Франко». – «Ее пока нет, но, когда она вернется, я передам, что вы звонили». Он уже собирался положить трубку, когда я вдруг решился спросить: «Могу я задать вам нескромный вопрос?» «Да, конечно», – ответил он, явно радуясь продолжению беседы. Не раздумывая, я спросил: «Вы ее любовник?» Последовала короткая пауза. Затем смешок, а за ним искренний, лишенный какого бы то ни было драматизма ответ, в котором сквозили неподдельный интерес и веселье: «Я – да, а вы?» Тут пришла моя очередь рассмеяться, и мы оба расхохотались. Только тогда я понял, что не столько влюблен, сколько польщен тем, что рядом со мной такое очаровательное существо. И сказал: «Так значит, у нее любовники по каждую сторону границы». «Надеюсь, нами все ограничится», – ответил он. Я заверил его, что она в основном ездит по маршруту Париж – Рим – Париж, и предложил встретиться и выпить по стаканчику. Договорились о встрече на террасе ресторана «Виа Венето». Между нами с первого момента возникла подлинная симпатия. Мы ничего не стали говорить Клод. Если ей нравилось так жить, зачем было портить ей ее римские и парижские каникулы, так же как и раскрывать тайну других ее любовей. И только прочитав эти строки, если она их прочтет, Клод поймет, что и я, и Джан Франко знали о существовании друг друга, но не ревновали – игра в «Жюль и Джим», фильм Франсуа Трюффо, нам даже нравилась. Моя романтическая инженю оказалась инженю довольно‑таки распутной.
Заграничное приключение
Я хотел уехать в турне за границу. Мы собрались в офисе студии звукозаписи Баркли, который занимался моими пластинками, и сообща обсудили, куда ехать и с каких стран начать. Я решил в первую очередь посетить Испанию и страны Южной Америки. Поэтому заказал перевод большого количества своих песен, и Эдди Баркли нашел музыкальные студии, которые должны были представлять нас сначала в Аргентине, а затем и в других странах, где говорили на испанском языке. Мои песни очень скоро попали в хит – парады многих стран, в частности «Venecia sin ti»(«Как грустна Венеция»), «Соп»(«Вместе»), «Isabel»(«Изабель»), «Quando по pueda mas»(«Когда мне надоест»),
А пока что я появлялся в многочисленных телевизионных шоу – программах как в Италии, так и в Германии и Франции, в передачах Ги Люкса, Марисии и Жильбера Карпантье.
Именно в Бразилии, где меня попросили провести благотворительный гала – концерт в рамках гуманитарного мероприятия, проводимого женой президента Кубичека, мне пришла в голову идея сольного вечера. За пианино у меня был Жак Лусье, контрабас – Франсуа Рабба, ударные – Виктор Рабба. Жак, который хотел испробовать новую форму работы, поскольку собирался перейти к сольной карьере, предложил мне вариант «Play Bach» [45]45
* «Сыграем Баха» (англ.).
[Закрыть]– сыграть Баха в современной, джазовой обработке. Это выступление стало нашим общим успехом. Я с тех пор решил проводить сольные концерты, а Жак Лусье со своим «Сыграем Баха» сделал мировую карьеру.
Выступая в бразильском кабаре «Мачадо», я обратил внимание на роскошную молодую женщину и постарался сделать так, чтобы меня ей представили. После спектакля она подсела к нашему столику, но все попытки наладить общение были напрасны: она не говорила ни по – французски, ни по – английски, ни даже по – испански, а я, кроме cafezinioи muite obrigado [46]46
«Чашечка кофе» и «большое спасибо» (порт.).
[Закрыть], не знал ни слова по – португальски. Но у любви есть свой тайный язык, который не нуждается в словах. За те несколько недель, что я пробыл в Рио, мы с Мадлен – так ее звали – пережили волшебное любовное приключение. Закончив выступление в «Копакабана Палас», я каждый вечер шел в кабаре, где она выступала, и сидел там до окончания ее работы. Снова приехав в Бразилию годы спустя, я узнал, что она некоторое время была подругой одного высокопоставленного государственного чиновника и однажды, одному Богу известно по какой причине, покончила с собой.
Мы пережили счастливые мгновенья,
Мы пережили долгие мгновенья,
Безумные радости, странные муки,
Когда были вместе.
Амалия
Мне всегда нравилось работать в Бельгии, будь то Валлония, Брюссель или Антверпен. Я люблю публику этой страны, которая «усыновляет» тебя безо всяких церемоний. Обожаю их угря в зелени, их прекрасное пиво – это веселая страна, и я счастлив, когда мне иногда случается там бывать. Именно в Бельгии, в Кнокке – Ле – Зуте, я испытал одно из самых глубоких творческих потрясений, и это чувство, к счастью, оказалось взаимным. Однажды вечером я пришел в зал казино немного раньше своего выхода и смог увидеть номер, который предшествовал моему выступлению. Пела уникальная исполнительница фадо [47]47
Фадо – португальская народная песня
[Закрыть], наделенная яркой индивидуальностью, совершенно непохожая на Эдит Пиаф, и в то же время очень близкая ей по умению воздействовать на публику, умению покорить ее. Хотя она пела на незнакомом языке, мы все были очарованы. После спектакля хозяин казино месье Нелленс, пригласил нас обоих поужинать вместе, и там очарование продлилось. На следующий день она специально пришла на мой спектакль, затем мы отправились в бистро, где было фортепьяно, и, не переставая, пели почти всю ночь. На следующий день ей надо было уезжать в Монте – Карло на гала– концерт. Расставаться было трудно, но, чтобы не потерять друг друга из виду, я предложил ей вести первую часть моего концерта в Зимнем дворце Лиона.
По ее просьбе я сочинил песню, в которой переплетались трагизм и страсть.
Ах, я хочу умереть за тебя
В тот момент, когда меня коснется твоя рука,
Оставить свою жизнь у тебя на плече
И под звук твоего голоса
Заснуть в обнимку со своим счастьем.
Ах, я хочу умереть от любви,
Отдать тебе последний миг жизни
И без сожалений покинуть мир,
Унося с собой воспоминание
Об этих счастливых днях.
Это было немного в духе фадо, драматично и возвышенно, поэтому очень хорошо сочеталось с ее образом.
То, что она спела эти строки, стало для меня самым большим подарком. Амалия Родригес! Я говорю сейчас именно о ней. Мы оставались друзьями до того самого дня, когда она покинула нас. За несколько недель до ее кончины мне посчастливилось еще раз ужинать с ней, мы говорили обо всем и ни о чем – о фадо, о прошлом и о той полудружбе – полувлюблен– ности, что одно время нас связывала.
Лайза
Это было то ли в среду, то ли в субботу после полудня, словом, в один из дней, когда театры Бродвея дают утренние спектакли. Я, Аида и Жорж Гарварянц собирались в третий раз пойти на один из моих самых любимых американских мюзиклов, «Fiddler on the roof» [48]48
«Скрипач на крыше» (англ.)
[Закрыть], на афишах которого первое место принадлежало великолепному Зеро Мостелю, о таланте которого не раз говорил мне Морис Шевалье, обычно не очень щедрый на похвалы. Я готовился к выходу, краем глаза наблюдая за ток – шоу, шедшим по телевизору. Наилучший способ узнать вкусы и притязания публики другой страны – это выйти побродить по улицам города, а, вернувшись, включить радио и телевизор. Мое внимание привлекло сообщение о том, что в спектакле занята новая исполнительница. Это была талантливая молодая особа не старше семнадцати лет, не голливудская красотка, но невероятно обаятельная женщина с ярко выраженной индивидуальностью, дочь двух священных идолов шоу – бизнеса – легендарной Джуди Гарленд и Винсента Миннелли, одного из величайших театральных режиссеров Голливуда. Ее звали Лайза Миннелли, нетрудно запомнить. В эпизоде, показанном на ток – шоу, она пела с двумя партнерами, один из которых был худой, элегантный и романтичный, а другой – немного полноватый, невысокий, но забавный. Трио излучало молодость и талант, но из всех троих она производила наибольшее впечатление. Как только прозвучали первые такты, Аида, которая тоже смотрела передачу, позвонила мне и с волнением сообщила, что по телевизору показывают восходящую звезду. Я прилип к экрану и не мог оторваться от него до конца выступления. Мне и в голову не могло прийти, что я скоро встречусь с ней.
Меня часто приглашали на телевидение – одно ток – шоу, затем другое, за ними последовали приглашения, коктейли, и в результате – party [49]49
Вечеринка
[Закрыть]в мою честь, устроенное уже не помню кем. Во всяком случае, это был кто‑то, имеющий хорошие связи в музыкальном мире. Я пришел намного раньше приглашенных, чтобы приветствовать их, стоя рядом с хозяином дома. Я пожимал руку пришедшим знаменитостям, а затем все эти люди, знавшие друг друга, образовали небольшие группки и разговаривали, стоя с бокалами в руках и грызя печенье, которое разносили официанты. Я тогда еще никого не знал, поэтому забился в угол, недоумевая, зачем согласился на эту пытку, и подумывая о том, как бы мне незаметно удалиться. Да и вообще, какая разница, заметно или незаметно – кто обратит внимание на мое отсутствие? Во всяком случае, уж не хозяин дома! Меня всем представили, фотографии для разделов светской хроники отсняты. Каждый выполнил свой долг, а об остальном можно забыть! И вдруг я почувствовал на себе пристальный взгляд огромных черных глаз, обведенных яростным взмахом карандаша того же цвета, и аппетитные губы приоткрылись, чтобы произнести: «I’ve seen you the other day, I couldn’t understand a word, but I think you were great, and so different of what I’ve seen before» [50]50
«Я видела вас на днях, не поняла ни единого слова, но считаю, что вы великолепны, это так непохоже на то, что я видела до сих пор» (англ.)
[Закрыть]. Я, конечно, вернул ей комплимент: «Я тоже на днях видел вас по телевидению и считаю, что вы великолепны» – все это на английском языке, конечно. Она протянула руку и очень просто представилась: «I т Liza» [51]51
«Я – Лайза» (англ.)
[Закрыть]. Ну вот, я уже не одинок и не чувствую себя сиротой, у меня появилась собе седница, которая говорит, смеется, выслушивает мои ответы, интересуется моим подходом к песне и находит мою манеру петь слово «великоле – е-е – епно», особенно в песне «Комедианты», очень оригинальной. Она бы хотела продолжить разговор, но назавтра должна была уезжать в Лос – Анджелес выступать в «Коконат Гров». Проболтав целый час, мы разъехались, каждый в своем направлении.
По окончании нью – йоркского ангажемента мне предложили выступить в одной телевизионной программе в Голливуде. Согласился ли я? А то нет! Это было настоящее везение, поскольку я, кроме солнца Калифорнии, имел в своем распоряжении отдельное бунгало и бассейн отеля «Беверли – Хиллз». Едва устроившись в номере, я полез в журнал «Where» [52]52
Где
[Закрыть], в котором прочитал: «Лайза Миннелли выступает в «Коконат Гров». Я заказал столик на троих, распорядился отправить солистке цветы и вечером в компании Хеппи Годейя и Жака Вернона был на спектакле. Нет необходимости говорить о том, что на нас троих произвели огромное впечатление талант и необыкновенное сценическое чутье юной дамы. После спектакля мы бросились в артистическую уборную и, как полагается, говорили там о нашей общей любви к сцене и песням, о будущих выступлениях, о том, что любим и ненавидим, – в общем, о нашей работе. Мы все были настроены на одну волну. Поскольку мы оба, Лайза и я, становимся очень болтливы, когда речь идет о нашей профессии, беседа затянулась до поздней ночи. Она сова, а я – жаворонок, тем более что на следующий день мне надо было быть «в голосе» для телепередачи. Тогда Лайза сказала: «Я поеду на передачу с вами, если я вам не помешаю». Вы только подумайте! Надо быть сумасшедшим, чтобы такая дива могла помешать!
На следующий день к началу репетиции она уже была на месте. Я должен был исполнить три песни на французском – «Надо уметь», «С днем рожденья» и «Комедианты». Декорация, подготовленная для моего выступления, показалась мне до невероятности странной: терраса бистро с несколькими столиками, статисты в беретах, причем один из них – с длинным батоном под мышкой, на углу – прислоненный к стене велосипед… Одним словом, это было все, что я так ненавидел: пародия на Францию, продукт фантазии чужеземных декораторов, никогда не видевших декораций, которые Винсент Миннелли подбирал для своих фильмов! Я подозвал режиссера и заявил, что ни за какие коврижки не стану сниматься в смехотворной декорации, рассчитанной на среднего американца, никогда не выезжавшего за пределы своей страны. Ник Ванноф, человек в общем‑то очень милый, сохраняя спокойствие, попытался объяснить мне, что художник – декоратор создал этот шедевр специально для меня. Тогда я спросил его, бывал ли этот творец хотя бы на одном моем представлении. Ответ был: нет, но он человек с большим воображением… За несколько минут до последней репетиции я все еще стоял на своем: лучше вообще не выступать, чем выглядеть смешным. В конечном счете, не найдя мне замены, режиссер был вынужден согласиться на то, чтобы я выступал на пустом фоне, безо всяких бистро и статистов. Прощайте, хлебные багеты и усатые мужчины, похожие на австрийцев семидесятых годов девятнадцатого века! «Какой же вы самоуверенный», – сказала Лайза. Конечно! Я не желал становиться типичным французским шансонье для типичной и невежественной публики, идти на жертвы ради участия еще в одной передаче, какой бы престижной она ни была. Лайза продолжила: «А вот странно, когда вы нервничаете, то намного лучше говорите по – английски!» После записи, которая все же состоялась, мы пошли перехватить чего‑нибудь во французский ресторан. Лайза поинтересовалась моими планами назавтра. Я ответил, что должен ехать в Канаду, где после нескольких представлений в зале «Площадь искусств» собирался отправиться в турне по провинции. В тот вечер мы расстались более нежно, чем обычно.
Монреаль – это возвращение к истокам. Там у меня друзья, преданная публика, с ним связана уйма воспоминаний. Это воспоминания о дуэте с Пьером Рошем, о наших попойках, о путешествиях по стране, удивительной во все времена года, особенно весной, когда солнце, словно прекрасный принц, будит спавшую на протяжении долгих месяцев природу. Оно, как по мановению волшебной палочки, освобождает землю от снегов, которые казались вечными. А с приходом осени земля и леса одеваются в багрянец и золото. Я всегда испытывал особую нежность к Квебеку, где к нашему дуэту впервые пришел большой успех.
В «Площади искусств», красивом концертном зале на три тысячи мест, Жак Вернон – мой импресарио, секретарь и друг, сообщил мне перед последним выходом: «У меня есть для тебя сюрприз. Когда переоденешься, увидишь». Сюрпризом была Лайза во плоти и крови. Мне кажется, что она еще в Лос – Анджелесе договорилась с Жаком, который хранил все в тайне. Она сопровождала меня на протяжении всего турне, заряжала своей жизненной энергией, а во время репетиций танцевала чечетку с Жаком Верноном, профессиональным учителем танцев. Отработав в Канаде, я, в свою очередь, последовал за ней в Лас – Вегас, где она должна была петь. А потом, о боже мой, наша бродяжья жизнь положила конец этому любовному приключению, которое с течением лет превратилось в настоящую крепкую дружбу.
Голливуд моих мечтаний
«Беверли – Хиллз»! Впервые в жизни я остановился в легендарном отеле «Беверли – Хиллз», где часто останавливались и даже успели завести свои привычки самые известные деятели литературы, политики и кино. Несмотря на свои скромные возможности, я снял огромное бунгало, одно из тех, о которых мы мечтали в детстве, смотря хроники в кинотеатрах «Гомон» или «Пате», где показывали жизнь звезд.
Беверли – Хиллз в дождливый день больше похож на Камбре, чем на калифорнийский город. Чтобы показать, что французская звезда ничем не хуже местных, я нанял шофера с лимузином. Если честно, то я ненавижу все эти длинные и мрачные лимузины с затемненными стеклами, они напоминают мне похоронные катафалки. Странно все же, что знаменитости, которые делают все возможное, чтобы быть на виду, постоянно прячутся за темными стеклами машин и надевают черные очки. Но я преодолел это предубеждение и принес себя в жертву традиции. Какой традиции, спросите вы меня? Да той, что принимают все‑таки по одежке. Местом in*, куда было принято ходить на ужин, считался «Браун Дерби». Мой американский агент назначил там встречу, чем несколько превысил наш лимит. Поскольку каждому известно, что все американское обязательно должно быть шире, больше, богаче и шикарней всего европейского, то мы удостоились настоящего наводнения. Я вышел из лимузина, портье поспешил ко мне с открытым зонтиком, который тоже был гигантских размеров. Шагая с опущенной головой, чтобы защитить лицо от проливного дождя, я увидел врезанную в тротуар звезду, в центре которой было написано имя знаменитости. «Странный народ эти американские артисты! – подумал я. – Покупают заведение и, чтобы все знали, что это место принадлежит им, пишут свое имя у входа на мостовой». И только позже я узнал, что все мостовые города усеяны такими звездами с именами тех, кто создал славу кинематографической Мекки.
