Текст книги "Прошлое и будущее"
Автор книги: Шарль Азнавур
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)
Довольно любопытный родственник
Не каждому выпадает удача иметь в семье настоящего факира. Один из двоюродных братьев моей матери, факир Тара – бей, в довоенные и послевоенные годы пользовался у публики огромным успехом. Во время представления он ложился на доску с гвоздями, прокалывал щеки и тело длинной иглой и еще утверждал, что способен по заказу вызвать у себя кровотечение. Мог убедить публику, что море вот – вот хлынет в зал и затопит его, вызывая тем самым мгновенную панику. Некоторые из зрителей пускались в бегство, и тогда, благодаря своему дару внушения, он успокаивал умы: море отступало, публика успокаивалась. Его коронным номером была каталепсия. Происходило это так. Факир ложился в гроб, наполненный песком, помощники забивали крышку гроба, который затем опускали на дно озера или моря на сорок пять минут, по истечении которых извлекали на берег. Еще он мог усыплять людей. Мама рассказывала, что, будучи ребенком, дядя пытался усыпить ее, но в результате заснул сам. Тара был настоящей знаменитостью, а вдобавок еще и бабником, настоящим женским угодником. Ему приписывали многочисленные романы со знаменитыми актрисами того времени. Чтобы как‑то дожить до конца месяца, он составлял гороскопы и продавал маленькие склянки с таинственной жидкостью, обладавшей, по его словам, какими‑то магическими свойствами.
В ранней молодости Тара побывал в Индии, где обучался искусству магии и, в частности, гипнозу. Мрачный, глубокомысленный, беспокоящий взгляд, в сочетании с бородой, специально отрощенной для полноты образа, придавали моему дяде вид мыслителя, что сильно контрастировало с разгульным образом жизни, который он вел по ночам. Наши родители встретились с ним в Салониках вскоре после геноцида. Отец, в тот момент безработный, неожиданно для себя оказался нанят кузеном в личные секретари. Ему было поручено готовить обертку для таинственных талисманов, приносящих славу и богатство. В Салониках Тара нашел великолепный источник дохода в лице местного судьи, которого убедил в том, что в окрестностях места рождения последнего зарыты сокровища, и, чтобы завладеть ими, необходимо провести «изыскания». Эти гипотетические «изыскания» и выручали дядю каждый раз, когда у него не хватало средств дотянуть до конца месяца. Таким образом, благодаря легковерности наивного чиновника, мамин кузен жил припеваючи шесть месяцев, пока ему не пришлось покинуть город под угрозой лишения свободы. Однажды отец заметил ему, что магическое содержимое флакончиков подходит к концу. «Да помочись туда, и дело в шляпе», – ответил Тара.
Этот Тара не был ни магом, ни прорицателем. Он был артистом и любил хорошо пожить. Один журналист, не помню его имени, но фамилия его была Эзе, посвятил дяде книгу под названием «Факир – мистификатор и его компания». Публикация книги не причинила Таре никакого вреда. Тому, кто дарит мечты, будь он факир, мистификатор, артист или поэт, люди всегда рады.
Но, если вы не против, вернемся к истории моих родителей и моей жизни. Иначе говоря, продолжим! Зарабатывая пением, отец, которому хорошо платили за участие в ностальгических мероприятиях, организуемых русскими и армянскими эмигрантскими общинами, поступил, наконец, на постоянную службу в свою общину. Это позволило нам переехать в более комфортабельную меблированную квартиру на улице Сен– Жак, 73, с замечательными хозяевами. Они нас буквально усыновили. Они – это хозяйка, мадам Пети, которая была родом из Лимузена, ее пес Тото, чей завтрак состоял из большой миски кофе с молоком, в котором плавали кусочки хлеба, сестра Лилиана – не собаки, конечно, а мадам Пети – и муж Лилианы, месье Риголо. Мы, дети, проводили больше времени не на своем этаже, а в чулане. Я играл с уличными мальчишками. Распугивая прохожих, мы спускались по улицам на досках, водруженных на шарикоподшипники.
Мама подрабатывала шитьем и вышиванием для семей нашего квартала и предместья Сент – Оноре. Постепенно родителям удалось накопить сбережения, которые позволили отцу получить относительную независимость и в свою очередь открыть «кавказский» ресторан на улице Юшет, на том самом месте, где теперь находится театр Юшет. Странная все‑таки штука судьба. Моим родителям, которые оба были артистами, но не успели как следует освоить язык «приемной» страны, пришлось заниматься шитьем и ресторанным делом, чтобы сводить концы с концами. Годы спустя, уже после закрытия, ресторан был переделан в театр, а мы с Аидой избрали то, чем должны были бы заниматься наши родители, что было их профессией. Вот как иногда бывает в жизни.
Сады моего детства
Армянский театр
Сады моего детства – театральные кулисы.
Средняя школа – парижские улицы.
Мой учитель – повседневная жизнь.
Нью – Йоркский The Yiddish Theater [10]10
Еврейский театр (англ.).
[Закрыть]имел собственное помещение на 2–й авеню. Именно там начинали многие известные киноактеры. Во Франции не было ничего подобного ни для евреев, ни для армян. И все же среди апатридов было много талантливых актеров и певцов, которые плохо говорили по – французски, и поэтому им приходилось соглашаться на любую работу, чтобы прокормить семью. Но сцена притягивала их как магнит. И вот, дважды в месяц, тот или другой из актеров превращался в театрального антрепренера. Процедура всегда была одна и та же. Очередной директор труппы выбирал какой‑нибудь сценарий и обходил неудавшихся актеров, чтобы предложить им роль в будущей постановке – если можно было назвать это постановкой. В 1935—39 годы игралось много новых пьес, в особенности комедий. Самого интересного автора звали Крикор Ваян. Я часто спрашиваю себя, что стало с рукописями его произведений. Теперь их можно было бы поставить в Армении, а если перевести, то и в парижских театрах.
Для распределения ролей собирались у одного из актеров. Обсуждали костюмы, которые жены сошьют для постановки, а затем назначали дату и время репетиций, происходивших, как правило, после работы, все также на дому у кого‑нибудь из актеровпортных, акгеров – грузчиков и линотипистов. Помещение для театра выбиралось в зависимости от средств, которыми располагал антрепренер. При ограниченном бюджете это чаще всего был зал Научных сообществ возле «Одеона». В нем имелась сцена с двумя стационарными декорациями, состоявшими из небольших металлических панно, которые можно было поворачивать к залу то одной, то другой стороной. На одном из них был изображен интерьер в тонах цвета детского поноса, на другом – сад, зелень которого полностью вылиняла. Когда средств было побольше, представление происходило в зале Общества взаимопомощи возле площади Мобер. Если же ставилась пьеса из французской классики, переведенная на армянский язык, в стихах или прозе, то ее играли в зале «Иена», недалеко от одноименной станции метро. Репетиции всегда проходили в очень оживленной атмосфере, поскольку каждый из участников время от времени припоминал детали первоначальной постановки. В день представления занавес всякий раз поднимался в одно и то же время – в девять часов. Публика постепенно собиралась и рассаживалась по местам. Если в девять тридцать зал еще не был заполнен, спектакль начинался в девять сорок пять. Никто не торопился, потому что это событие было поводом для встреч. Лишь артисты, стоя за кулисами, волновались, и, когда занавес, наконец, поднимался, все было в полной готовности. Супруги актеров заранее готовили блюда, которые те по сценарию должны были есть во время спектакля: в большинстве армянских пьес всегда присутствует сцена, где пьют и едят. И пока актеры гримировались – в то время еще не было выражения «наносить макияж» – мужчины, проходя мимо стола, хватали кто долму, кто пахлаву, несмотря на протест супруг, которым пришлось приложить массу усилий и выгадывать из семейного бюджета, чтобы стол на сцене выглядел богатым и изобильным. Поэтому к моменту «застольной» сцены тарелки были уже практически пусты, и актерам теперь уже действительно приходилось делать вид, что они едят и пьют.
После представления за кулисами подсчитывалась выручка. Но, поскольку все закупки делались участниками спектакля и их друзьями, то, даже при заполненном зале, результаты подсчетов чаще всего оказывались катастрофическими. Актеры, которым нужно было содержать семью и как‑то сводить концы с концами до следующей зарплаты, покупали билеты за свой счет, искренне надеясь распространить их среди знакомых и вернуть сумму, занятую до дня спектакля. К сожалению, это было непросто сделать. И вот наступал момент больших разборок, криков и стенаний. Чтобы оплатить аренду зала, приходилось выворачивать карманы наизнанку, и участники спектакля расставались, проклиная все на свете и веря в то, что это уж точно было в последний раз. Расставались до тех пор, пока кто– нибудь не предлагал очередную пьесу, и тогда они снова с восторгом и упоением принимались за репетиции, и все повторялось сначала.
Я до сих пор храню в сердце бесконечную нежность к тем актерам, певцам и музыкантам, пусть неудавшимся, но полным энтузиазма, жадным до аплодисментов, до общения со зрителем. Наверное, именно благодаря им у меня появилась тяга к сцене. Их глаза излучали особый свет, исполненный радости и гордости. После всех лишений и невзгод, которые они перенесли, пока не добрались до земли, принявшей их – Франции, они вновь обрели счастье играть вместе на родном языке. Мне кажется, что, хотя я и был тогда еще совсем ребенком, но уже осознавал это и понял, что, как и они, хочу связать свою судьбу со сценой.
На сцене перед премьерой
Мое первое появление перед публикой было чистой импровизацией. Никто не побуждал меня к этому Родители, как и остальные армянские актеры, не могли подолгу оставаться вдали от сцены. Они даже создали некое подобие труппы, которая, как могла, исполняла армянские оперетты. В дни спектаклей родители, не имевшие возможности нанять английских или шведских нянь, оставляли нас с Аидой за кулисами без присмотра. Однажды вечером – мне тогда было около трех лет – незадолго до начала спектакля я приоткрыл занавес и оказался на сцене, лицом к лицу с публикой. И тогда мне пришло в голову рассказать какое‑нибудь стихотворение по – армянски. Услышав аплодисменты, артисты запаниковали, решив, что зрители недовольны ожиданием. Кто‑то из знакомых пришел за кулисы и успокоил их: у публики появилось дополнительное развлечение, которое, слава богу, имеет немалый успех. Это было единственное в моей жизни публичное выступление со сцены на армянском языке. Тогда я впервые получил удовольствие оттого, что мне аплодируют. Сейчас мне кажется, что в тот самый момент, на сцене зала Научных сообществ, выступая перед эмигрантской публикой, я подхватил вирус, от которого так и не сумел избавиться.
То ремесло – и худшее, и лучшее из всех.
И бороться бесполезно – держит нас, не отпускает,
Кто б ни был ты – комедиант, танцовщик ли, певец,
То ремесло навеки в сердце застревает.
Первая школа
Мой путь в первую школу на улице Жи – лё – Кёр неизменно проходил через маленькую бакалейную лавку, расположенную на противоположном углу, где я каждый день покупал лакричные палочки и леденцы. Еще там продавали прозрачные разноцветные шарики, которые мы с друзьями использовали для рыцарских турниров. Мне в то время было шесть лет, а, чтобы попасть в школу, надо было перейти через площадь Сен – Мишель. Маленький черный мальчик, который был старше на год и учился в той же школе, отводил меня туда. Отец каждый раз давал ему за это банан. Наверное, ему казалось, что все маленькие цветные мальчики должны их любить. Думаю, причиной была реклама фирмы Banania,которая на пачках с шоколадным порошком изображала расплывшегося в улыбке сенегальского бойца, поедающего банан. С тех пор я ничего не слышал об этом мальчике, и мы с Аидой часто гадали, чем он теперь занимается. Но вот однажды в 1997 году во время выступления в здании парижского Конгресс – центра мне сообщили, что некий месье Александр Колоно ожидает меня возле артистического входа. Аида была рядом, и в тот момент, когда мы услышали давно забытое имя, в наших головах одновременно что‑то щелкнуло. Ко мне приближался улыбающийся господин лет восьмидесяти. Я был настолько удивлен, что не знал, что сказать. Но в антракте, оправившись от неожиданности, послал кого‑то в зал найти Александра и пригласить его присоединиться к нам после спектакля. Ведь он был моим первым школьным другом, хотя и не одноклассником, учитывая разницу в возрасте.
Моя первая учительница, мадемуазель Жанна, жила на последнем этаже школьного здания. Ко мне она питала слабость и часто приглашала в свою маленькую квартирку погрызть печенье. Остальные предметы вели месье и мадам Гет. Ему нравилась моя манера чтения басен Лафонтена, и он говорил родителям, что их сына, безусловно, ожидает артистическая карьера. Школа была католической и находилась возле собора Сен – Северен. Меня привлекала приглушенная, почти театральная атмосфера внутри собора и, хотя я не был католического вероисповедания, у меня вошло в привычку каждое утро до уроков прислуживать при обедне. Мальчик из церковного хора – первый костюм, первая роль в классической постановке с тысячелетней историей, пусть более чем второстепенная, но все же!
Улица Юшет
У отца была настоящая страсть к цыганской музыке, особенно к музыке венгерских цыган. Поэтому он специально пригласил из Будапешта оркестр из двенадцати музыкантов и певцов, который занимал в ресторане большую часть помещения. Зал был небольшой, стоимость еды – умеренная. Отец кормил некоторое количество студентов – армян, приезжавших обучаться медицине со всего света, в частности из Абиссинии, которым родители не могли или не хотели помогать материально. По всем этим причинам, даже когда зал был полон, атмосфера в нем царила удивительная, но доходов ресторан почти не приносил. Мы зарабатывали лишь на то, чтобы содержать дело, и не имели возможности сделать хоть какие‑то сбережения. Случилось то, что должно было случиться: депрессия 1930 года заставила отца закрыть ресторан. Но он сразу же с присущим ему оптимизмом взялся заведовать небольшим кафе на улице Фоссе – Сен – Бернар. Мне только что исполнилось девять лет, и я с сожалением расставался со школой на Жи – лё – Кёр. Но переезд неожиданно обернулся удачей – прямо напротив кафе находилась театральная школа совместного обучения. Родители записали нас туда. Если судьбе угодно, она сделает все, чтобы направить вас по нужному пути. Осмелюсь процитировать поговорку: «Не было бы счастья, да несчастье помогло». Мы потеряли ресторан, оказались почти без гроша, но приземлились точно напротив школы, обучение в которой изменило всю мою жизнь, а с ней и жизнь моих близких.
Время коротких штанишек
Первое прослушивание
Не знаю, почему вдруг у меня возникла эта идея, но в один из дней 1933 года я, не предупредив родителей, решил взять в руки перо и предложить свои услуги месье Пьеру Юмблю, главному руководителю театра «Пти Монд», дававшего детские спектакли по четвергам и праздничным дням. Добро пожаловать, орфографические ошибки – но, в конечном счете, я не собирался поступать во Французскую академию. Я с нетерпением дожидался ответа, который пришел довольно быстро и в котором было приглашение на прослушивание. Взял одну из фортепьянных партитур, в большом количестве разбросанных по всему дому, и попросил маму сопровождать меня. На свете нет ничего более ужасного, чем детские прослушивания. Особенно это было страшно для моей мамы, которую неожиданно поставили перед фактом. Добравшись до места, она столкнулась со своеобразной фауной в лице болтливых мамаш, громкими и противными голосами повествующих каждому, кто готов их слушать – да и тем, кто не готов, тоже, – об одаренности и талантах их отпрысков. Мама не знала, куда от них деться. Я же впервые в жизни испытал огромный страх перед выходом на сцену. Когда настала моя очередь, я дал пианисту свою партитуру, объяснил, что собираюсь делать и, отстукивая такт ногой, задал нужный темп, без которого мой кавказский танец невозможно было исполнять. Тишина, вступление, и, не глядя по сторонам, я принялся исполнять «русский танец», как говорят во Франции. С чечеткойсправился без особого труда. Закончив номер, услышал: «Спасибо, оставьте свой адрес, вам напишут», и мы с мамой, опустив головы, пешком пошли домой, не надеясь на успех. Через две недели я получил напечатанное на машинке письмо, подписанное красными чернилами рукой самого месье Юмбля, начинавшееся словами: «Дорогой маленький кавказец» и кончавшееся уточнением даты моего первого появления на сцене и суммы гонорара. В доме начался настоящий аврал: мне нужен был костюм – черкеска– украшенная патронташем одежда казаков, посеребренный пояс, кинжал– висящий на боку изогнутый нож, оправленный псевдодрагоценными камнями и, конечно, мягкие сапоги на тонкой подошве, которые позволяют стоять на пальцах, словно ты босиком. Мама принялась за работу и начала шить костюм, отец нашел в старом сундуке необходимые для выступления аксессуары. Вот таким образом в последний четверг перед Рождеством 1933 года я сделал свои первые «танцевальные шаги» на сцене старого «Трокадеро». Если говорить о карьере, эта дата знаменует ее начало, поскольку тогда я впервые в жизни получил вознаграждение за работу. Впоследствии я часто выступал в театре «Пти Монд» с другими труппами – с труппой Ролана Пилена или мадам Дорьель, и всегда как танцор в музыкальной части представления. Но мечтал о том, чтобы получить комедийную роль.
В школе и на сцене
Итак, наша семья переехала в новый квартал, и в следующий понедельник мы с Аидой, перейдя улицу, впервые пошли в новую школу. Что было особенного в этой школе, что отличало ее от других? Да, в общем, ничего, кроме того, что дети, которые собирались стать актерами, танцорами или музыкантами, могли учиться и одновременно постигать основы своей будущей профессии. Если кто‑то вечером играл в театре (еще не было закона, запрещающего участие детей в спектаклях), то на следующий день мог не приходить на занятия. Если у ученика после обеда были репетиции, он посещал только утренние занятия. Многие из детей – актеров, которые впоследствии, в 30–х годах, сделали театральную или кинематографическую карьеру, играли в выпускных спектаклях, поставленных Раймоном Роньони – членом труппы «Комеди франсез» [11]11
Французский драматический театр, осн. в 1680 г. в ПарижеЛюдовиком XIV.
[Закрыть], закончили театральный курс мадам Марешаль, где преподавателями были мадам Эсертье и мадам Шабо, а также мадемуазель Велютини. На крытой галерее дважды в неделю проходили уроки классического танца, которые вел месье Ги Лене. Кормили очень хорошо, и даже сегодня, закрыв глаза, я иногда ощущаю запах супа и хлеба, которые превалировали в нашем меню.
И именно в театральной школе мое сердце впервые забилось с удвоенной силой. Она была блондинка со светлыми глазами (уже тогда мне нравились светлоглазые девушки!), приехала из Бразилии, звали ее Грациэлла Фурсман. Мне было двенадцать, ей, скорее всего, шестнадцать или семнадцать; если наши взгляды и встречались иногда, то совершенно случайно. Позднее она вернулась в свою страну. Я совершенно не страдал, наверное, потому, что в этом возрасте тайная платоническая любовь проходит довольно быстро…
Очень часто какой‑нибудь режиссер являлся к нам в поисках ребенка на роль в той или иной пьесе, в ревю или даже в кино. Тогда мальчики и девочки выстраивались шеренгой у стены в глубине двора, а он проходил мимо нас, задавал вопросы. Однажды, дойдя до меня, спросил:
– Ты умеешь подражать акцентам?
– Я могу и подражать и научиться подражать, как хотите.
– Мне нужно, чтобы ты говорил как африканец.
Тогда я произнес несколько слов, пропуская звук «р».
– Хорошо, – сказал он, – в понедельник утром приходи в студию на Елисейских полях. Возможно, у меня будет для тебя роль.
Он говорил со мной так, словно был абсолютно уверен, что я уже играл в театре, ведь я учился в театральной школе. Может, кто‑то и стал бы возражать, но только не я. Так я получил свою первую актерскую работу, побывав до этого кавказским танцором в театре комедии. Намазанный черным гримом, я играл роль Сики в пьесе «Эмиль и детективы» немецкого автора Эрика Кёстнера, имевшей большой успех по ту сторону Рейна. К сожалению, во Франции она продержалась всего тридцать спектаклей, а затем была снята. Папино кафе тоже не давало возможности разбогатеть, скорее наоборот. И мы снова переехали со всем нашим скарбом, на этот раз в маленькую темную квартиру с низкими потолками на улице Беарн, 2. Друзья, с которыми я играл на улице, в основном были евреи. Еврей – это кто? Папа объяснил нам, что это такая религия. Религия так религия. Мало – помалу, посещая еврейские семьи, я познакомился с их жизненным укладом, который не сильно отличался от армянского, и научился копировать еще один акцент.
В театральной школе я узнал маленькие секреты ремесла – куда обращаться, как находить новые роли. Мы обходились без подсказок: если было прослушивание в театре «Ма. риньи» и, например, в театре «Мадлен», то я приходил на оба. В «Мариньи» Пьер Френей собирался поставить пьесу «Марго» Эдуарда Бурде с великолепным составом: Ивона Прентан, Жак Дюмениль, Мадди Бэрри, Сильвия – в общей сложности пятьдесят четыре актера и актрисы – современным театральным режиссерам остается только позавидовать! После прослушивания я получил роль юного Генриха Наваррского, будущего Генриха IV. Роль Жанны д’Альбер, «моей матери», исполняла великая Сильвия. В театре «Мадлен» у меня была не столь престижная роль. Я играл мальчика из церковного хора в пьесе Шекспира «Много шума из ничего». Генрих IV в первом акте «Мариньи» – и мальчик из хора во втором акте «Мадлен», не о чем говорить, не роль, а одно присутствие. Вот уж поистине взлет и падение! Поскольку театры находились рядом, я согласился на оба контракта, и это позволило моей семье преодолеть очередные денежные затруднения. С одного спектакля на другой, и даже возвращаясь с работы поздно вечером, шел пешком. Такси было слишком большой роскошью, а парижские улицы не пугали. Мне так нравилось работать, я так гордился, что зарабатываю деньги и этим помогаю семье, что даже в плохую погоду шагал домой в приподнятом настроении. Тогда – это был 1935 год – мне как раз исполнилось одиннадцать лет, но я уже чувствовал ответственность перед близкими. Из заработанной суммы откладывал несколько франков, а остальное отдавал матери, которая ведала нашими финансами.
