Текст книги "Стихотворения. Поэмы"

Автор книги: Шандор Петефи

НА ДУНАЕ

 
Река! Как часто вод широких гладь
Судам, ветрам случалось рассекать.
И как глубоко ранена вода!
Так страсть не ранит сердце никогда.
Однако судно или вихрь пройдет,-
И вновь, как встарь, гладка поверхность вод,
А если сердце треснет пополам,
Уж не поможет никакой бальзам.
 

_{Комаром, конец августа 1842 г.}

ХОРТОБАДЬСКАЯ ШИНКАРКА

 
Хортобадьская шинкарка, ангел мой,
Ставь бутылку, выпей, душенька, со мной!
Я из Дебрецена в Хортобадь пришел,
Путь из Дебрецена в Хортобадь тяжел.
В поле холод лютый, вьюга, темнота,
Я замучен, в теле дрожь и ломота.
На меня взгляни, шинкарка, мой левкой,
Синих глаз теплом согрей и успокой.
Где, скажи мне, родилось твое вино?
Кисло, как лесные яблочки, оно.
Поцелуй меня, твои уста – как мед.
Поцелуй твой сладость в губы мне вольет.
Губы сладкие… красавица… вино…
Я подняться не могу, в глазах темно…
Обними меня, душистый мой цветок,
Поддержи меня, чтоб я под стол не слег.
У тебя нежней, чем пух лебяжий, грудь,
Разреши на ней немного отдохнуть,-
Не пришлось бы мне на твердом спать в пути.
Далеко мой дом, к утру мне не дойти.
 

_{Хортобадь, октябрь 1842 г.}

НА РОДИНЕ

 
Степная даль в пшенице золотой,
Где марево колдует в летний зной
Игрой туманных, призрачных картин!
Вглядись в меня! Узнала? Я – твой сын!
Когда-то из-под этих тополей
Смотрел я на летевших журавлей.
В полете строясь римской цифрой пять,
Они на юг летели зимовать.
В то утро покидал я отчий дом,
Слова прощанья лепеча с трудом,
И вихрь унес с обрывками речей
Благословенье матери моей.
Рождались годы, время шло вперед,
И так же умирал за годом год.
В телеге переменчивых удач
Я целый свет успел объехать вскачь.
Крутая школа жизни – божий свет,
Он потом пролитым моим согрет.
Я исходил его, и путь тернист
И, как в пустыне, гол и каменист.
Я это знаю, как никто другой.
Как смерть, недаром горек опыт мой.
Полынной мутью из его ковша
Давным-давно пропитана душа.
Но все печали, всякая напасть,
Вся боль тех лет теперь должны пропасть.
Сюда приехал я, чтоб без следа
Их смыть слезами счастья навсегда.
О, где еще земля так хороша?
Здесь мать кормила грудью малыша,
И только на родимой стороне
Смеется, словно сыну, солнце мне.
 

_{Дуна-Вече, октябрь 1842 г.}

НА ПИРШЕСТВЕ ПО СЛУЧАЮ УБОЯ СВИНЬИ

 
Уши и рты… Тишина. Слушайте!
Провозглашаю глагол: Кушайте!
Пусть и на небесах Слушают,
Как на земле свинью Кушают!
Пусть будет наша жизнь Мирная
Длинной, как колбаса Жирная.
Глянь на нас, рок, так Сладостно,
Как мы глядим на гуляш Радостно!
Пусть потечет с высот Мир на нас,
Как в эту кашу вот Жир сейчас!
Если же явится Смерть Дерзкая
Праздновать тризну свою Мерзкую -
Тесно набьемся мы В мир иной,
Словно в кишку колбасы Жир свиной!
Секеш-Фейервар,
 

_{18 ноября 1842 г.}

ВОЛЧЬЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ

 
«Эй, друг, ты жрал – в крови клыки и пасть.
А нам судьба от голода пропасть.
Вихрь табуном воздушных жеребцов
Над пуштой мчится. Мрак зимы суров.
Здесь не видать ни одного следа.
Так где же пировал ты и когда?»
Так волки волку ночью говорят,
Когда приходит в стаю он назад.
А волка голод больше не томит.
А он волкам любезно говорит:
«Есть в снежной пуште хижина одна,
Пастух живет в ней и его жена.
А сзади хижины там стойло есть,
В нем блеют овцы… много их, не счесть.
Бродили ночью около жилья
Один какой-то господин и я.
Овечку я хотел схватить одну,
Он – пастуха высматривал жену.
Вот так овцы и не отведал я,
Но… съел того, кто бродит вкруг жилья.
 

_{Кечкемет, январь 1843 г.}

КЛИН КЛИНОМ…

 
Ох, спина болит и ноет.
Ох, болит!
Я вчера в саду соседнем
Был избит.
Набалдашником тяжелым
Что есть сил
Наш сосед меня за груши
Колотил.
Но зачем же на деревьях
Каждый год
Поспевает этот сочный,
Сладкий плод?
Я считал: его недаром
Создал бог,
И от груши отказаться
Я не мог.
Сам не помню, как сорвался
Я с плетня.
Печень с почками столкнулась
У меня.
А сосед меня сграбастал
И опять
Начал пыль своею тростью
Выбивать.
«Вот тебе,– сказал: он,– груша.
Получай!
Вот тебе вторая, третья,
Шалопай!»
Столько груш я на деревьях
Не видал,
Сколько он своею тростью
Насчитал.
Это видел только с неба
Лунный луч.
Но луна накрылась шалью
Черных туч.
Видя все, что я в тот вечер
Перенес,
Пролила она немало
Крупных слез.
Он с ума сошел от злости,
Мой злодей.
С каждым разом бил он тростью
Все сильней.
Он смычком своим работал,
Как скрипач.
Только скрипка издавала
Громкий плач.
Отомщу же я соседу -
Скрипачу.
За побои я с лихвою
Заплачу.
Не топите вы осиной
Вашу печь -
Может искрами полено
Вас обжечь.
Я заметил, что частенько
Вечерком
Вы приходите под окна
К нам тайком.
У меня в глазу заноза
Вам видна,-
У себя же вам не видно
И бревна!
Запрещаете вы грушу
Мне сорвать,-
Сами ж ходите под окна
Воровать.
Мне вы грозно говорите:
«Не воруй!» -
А у тети вы крадете
Поцелуй.
Пусть за Библией зевает
Наша мать,
Буду в оба я за вами
Наблюдать.
И при первом поцелуе
В час ночной
Вас водою окачу я
Ледяной!
 

_{Пуста-Палота, апрель 1843 г.}

МОЯ НЕВЕСТА

 
Ожидаю в нетерпенье:
Скоро ль, скоро ль, боже мой,
Сядет на мои колени
Та, кто мне дана судьбой?
Кто же это, кто такая
Нареченная моя,-
Вот о чем хочу узнать я,
Вот о чем гадаю я!
Белокура, чернокудра,
Невесома иль полна,
Черноглаза, синеока -
Как-то выглядит она?
Синие глаза? Прекрасно!
Черны очи? Соглашусь!
Ну, а если с обаяньем
Доброта войдет в союз…
Вот такую дай мне, боже!
И не важно – будь она
Бледнолица иль румяна,
Белокура иль черна!
 

_{Пожонь, май 1843 г.}

ИЗДАЛЁКА

 
Скромный домик, домик у Дуная…
Я о нем мечтаю, вспоминаю,
Что ни ночь, мне домик этот снится,-
И в слезах, в слезах мои ресницы!
Там и жить бы до скончанья века,
Но мечты уносят человека,
Будто крылья сокола, высоко…
Домик мой и мать моя – далеко!
Матушку целуя на прощанье,
Я зажег в груди у ней страданье.
Не могла залить мучений пламя
Ледяными росами – слезами.
Если б сил у матушки хватило,
Так она меня б не отпустила,
Да и сам бы я решил остаться,
Если б мог в грядущем разобраться.
Манит жизнь в лучах звезды рассветной.
Будто сад волшебный, сад заветный.
И поймешь уже гораздо позже -
Жизнь на дебри дикие похожа!
Озарен я был надежды светом…
Да уж что там толковать об этом,-
Странствуя по жизненной дороге,
О шипы я окровавил ноги.
Вы, друзья, на родину спешите.
Матушку мою вы навестите!
Не пройдите мимо, повидайте,
От меня поклон ей передайте.
Ей скажите: пусть она не плачет,
Сыну, мол, сопутствует удача…
…Знала б, как мои страданья тяжки,
Сердце бы разбилось у бедняжки.
 

_{Пожонь, май 1843 г.}

АДСКИЙ ПЛАМЕНЬ, ЧЕРТ РОГАТЫЙ!..

 
Адский пламень, черт рогатый!
Сердце яростью богато.
И мечусь, бушую люто,
Сам я Балатон как будто.
Вся-то жизнь моя – превратность!
Что ни час – то неприятность!
Если б мне девичьи очи,.
Прослезил бы все платочки!
Но за слезы мне не платят!
Пусть кто хочет, тот и плачет.
Я ж загну словцо такое,
Что и гнев им успокою.
 

_{Пожонь, май 1843 г.}

РАЗ НА КУХНЮ ЗАЛЕТЕЛ Я…

 
Раз на кухню залетел я,
Трубку прикурить хотел я,
Прикурить-то не случилось:
Трубка – черт! – уже курилась.
Да и в ней ли, скажем смело,
Разве в трубке было дело?
Дело было в той девчонке..
Что трудилась у заслонки.
Жар мешала, раздувала,
Вся румянцем расцветала,
А глаза-то – словно свечи,
Обжигали жарче печи.
Я вошел, она взглянула,
Душу мне перевернула.
В трубке жар погас недаром:
Сердце вспыхнуло пожаром.
 

_{Пешт, июль – август 1843 г.}

МЕЧТА

 
Знаешь, милый друг Петефи,
Я нисколько не боюсь,
Что тебе отдавит плечи
Счастья непосильный груз!
Подарило тебе счастье
Эту лирочку одну,
Чтоб выманивал ты песни,
Щекоча ее струну.
Если б из страны волшебной
Голос феи прозвучал:
«Ну, сынок, чего ты хочешь?
Чем бы ты владеть желал?
Я сегодня буду щедрой… Слышишь?
Песни и мечты –
Все, что хочешь, станет явью,
Если пожелаешь ты.
Хочешь славы? Станут песни
Чащей лавровых ветвей,
Так что и венец Петрарки
Не затмит твоих кудрей!
Ведь Петрарка и Петефи
Сделались почти роднёй,
Уж они сумеют лавры
Поделить между собой!
А богатства пожелаешь –
Превратим любой твой стих
В жемчуга для украшенья
Шпор и пуговиц твоих!»
Ну? О чем она тоскует
И болит, душа твоя?
Друг! Откуда дует ветер -
Ты не скроешь! Вижу я!
Ты б сказал: «Прелестен жемчуг.
Слава тоже хороша,
Но, признаюсь откровенно,-
Не к тому лежит душа.
Если, фея, ты желаешь
Мне доподлинных удач -
Дай мне то, чем не владеют
Ни мудрец и ни богач.
Словно две звезды в созвездье,
С милой девушкою той
В бесконечность мчаться вместе –
Вот о чем горю мечтой!
Дайте прутик, на который
Я б поймал, как птицелов,
Эту птичку, это сердце,
Этой девушки любовь!»
 

_{Гёдёллё, конец августа 1843 г.}

АХ, ЛЮБОВЬ, ЛЮБОВЬ…

 
Ах, любовь… любовь упряма,
Глубока, темна, как яма.
С той поры как я влюбился,
Я как в яму провалился…
Я с отцовым стадом вышел,-
Колокольчиков не слышал;
Полжнивья оно объело,-
Не мое как будто дело.
Мне еды в котомку много
Положила мать в дорогу;
Та котомка не найдется,-
Попоститься мне придется.
Мать с отцом – меня простите,
Не ругайте, не корите:
Сам не знаю, что со мною,-
То любовь всему виною.
 

_{Секейхид, ноябрь 1843 г.}

НАДОЕВШЕЕ РАБСТВО

 
Все, что мог, я делал,
Втайне мысль храня,
Что она полюбит
Наконец меня.
Удержу не знал я,-
Так, спалив амбар,
Рвется вдаль по крышам
Городской пожар.
А теперь я слабым
Огоньком костра
Пред шатром пастушьим
Тлею до утра.
Был я водопадом,
Рушился со скал.
Мой обвал окрестность
Гулом оглашал.
А теперь я мирно
От цветка к цветку
И от кочки к кочке
Ручейком теку.
Был я горной высью,
Выступом скалы,
Где в соседстве молний
Жили лишь орлы.
Рощей стал теперь я,
Где в тени ветвей,
Исходя тоскою,
Свищет соловей.
Чем я только не был,
Чем не стал потом!
Девушке, однако,
Это нипочем.
Нет, довольно! Брошу,
Дорога цена.
Этих жертв не стоит,
Может быть, она.
О любовь, напрасно
Цепи мне куешь! Пусть и золотые -
Это цепи все ж.
Я взлечу на крыльях,
Цепи сброшу ниц,
Так к себе свобода
Манит без границ!
 

_{Дебрецен, декабрь 1843 г.}

СКОЛЬЗКИЙ СНЕГ…

 
Скользкий снег хрустит, сани вдаль бегут,
А в санях к венцу милую везут.
А идет к венцу не добром она,
Волею чужой замуж отдана.
Если б я сейчас превратился в снег,
Я бы удержал этих санок бег,-
Я бы их в сугроб вывернул сейчас,
Обнял бы ее я в последний раз.
Обнял бы ее и к груди прижал,
Этот нежный рот вновь поцеловал,-
Чтоб любовь ее растопила снег,
Чтоб растаял я и пропал навек.
 

_{Дебрецен, декабрь 1843 г.}

ПАТРИОТИЧЕСКАЯ ПЕСНЯ

 
Я твой и телом и душой,
Страна родная,
Кого любить, как не тебя!
Люблю тебя я!
Моя душа – высокий храм!
Но даже душу Тебе, отчизна, я отдам
И храм разрушу.
Пусть из руин моей груди
Летит моленье:
«Дай, боже, родине моей
Благословенье!»
Не буду громко повторять
Молитвы эти -
Что ты дороже мне всего
На белом свете.
Вслед за тобой я – тайный друг -
Иду не тенью:
Иду всегда – и в ясный день,
И в черный день я!
Он меркнет, день; все гуще тень
И мгла ночная.
И по тебе растет печаль,
Страна родная.
Иду к приверженцам твоим…
Там, за бокалом,
Мы молимся, чтоб вновь заря
Твоя сверкала.
Я пью вино. Горчит оно,
Но пью до дна я,-
Мои в нем слезы о тебе,
Страна родная!
 

_{Дебрецен, январь – февраль 1844 г.}

ПЕСНЯ

 
Не спит дитя, кричит, кричит дитя
В ночную тьму,
И нянька, чтоб ребенок задремал,
Поет ему.
Кричит во мне, по-детски плачет боль,
Меня гнетет.
Я песни ей слагаю и пою,-
Пускай уснет.
 

_{Дебрецен, январь – февраль 1844 г.}

ДВОРЯНИН

 
Его привязывают к лавке,
Спина до плеч заголена.
Он вор, грабитель – слов достойных
Не сыщешь, что за сатана!
А он артачится, и – в голос:
«Плетями? За какой провин?
Не прикасаться к благородным!
Я дворянин! Я дворянин!»
Слыхали, как он льет помои
На вас, отцы его отца?
Да ведь за это высечь мало!
На виселицу молодца!
 

_{Дебрецен, январь – февраль 1844 г.}

РАЗМЫШЛЕНИЯ ЧЕЛОВЕКА, СТРАДАЮЩЕГО ОТ ЖАЖДЫ

 
В голове раскаты грома!
Все в кабак я снес из дома.
Ну и пусть -
И без этого напьюсь!
Рот мой сух, как дно колодца,
Где вода не остается.
Он – в огне,
И спасенье лишь в вине.
Вот бы хлынул вдруг из тучи
Винный дождь! Чего бы лучше!
До чего ж
Винный дождичек хорош!
Виноградником владел я –
Надоело это дело:
Весь доход
Вылил в глотку через рот.
А меня корчмарша знает
И давно не уважает -
Все стыдит:
Мол, закрыт тебе кредит!
Полно! Вот что вам скажу я:
Я не беден. Заложу я
Наконец
Женушки моей чепец!
Но ведь женушка в могиле!
Вместе с ней похоронили
Чепчик тот!
Он давно в гробу гниет!
О, зачем же, дорогая,
О тебе я вспоминаю?
Вспомню я -
Слезы льются в три ручья!
Боже праведный! Нельзя ли
Сделать так, чтоб слезы стали
Вдруг вином?
Я б утешился на том!
 

_{Дебрецен, январь – февраль 1844 г.}

КОТОРЫЙ СТАКАН?

 
Да неужто это… пятый
Был стакан?
Ты сегодня рановато,
Братец, пьян.
Вдвое больше ты стаканов выпивал,
А не помнится, чтоб пьяным ты бывал.
И язык во рту с похмелья
Уж не тот.
Фермопильское ущелье,
А не рот!
Что-то стал я выражаться мудрено.
Виновато в этом, братцы, не вино.
Выпить бочку я сумею
Всю до дна –И, ей-богу, не пьянею
От вина.
Я служил в полку когда-то, да, в полку,
И носил палаш солдата на боку.
Тесноват мундир казенный,
Но блестящ -
Отвороты, кант зеленый,
Сверху плащ.
Был солдатом я завзятым, боевым,
Вот те крест, я был солдатом рядовым.
В первый год мне ранец новый
Был тяжел.
Но до чина рядового
Я дошел.
И по той простой причине снял мундир,
Чтоб меня не снизил в чине командир.
Где нельзя найти виновных,
Там солдат
По уставу безусловно
Виноват.
И поплатится тем паче рядовой,
Если он рожден с горячей головой.
Ваш совет прощать обиду -
Не приму.
Мне псалмы царя Давида
Ни к чему.
Брать меня за кончик носа я не дам,
Знает каждый, что он косит,– знает сам…
Впрочем, много я болтаю
Во хмелю.
Словно мельница пустая,
Я мелю.
Но без влаги не вертятся жернова…
Дайте мне стаканчик, братцы, или два,-
Чтоб лилось струей веселой
В рот вино
И тоску перемололо,
Как зерно.
Целый час болтал я с вами…
А про что? Про колеса с жерновами?
Нет, не то…
Перепутала дремота Все слова,
И кружится отчего-то Голова.
Надо встать, а встать нет мочи.
Время спать. Ну, друзья, спокойной ночи…
Марш в кровать!
 

_{Дебрецен, январь – февраль 1844 г.}

НУ, НЕ ЗНАЮ, ЧТО МНЕ НЫНЧЕ ДЕЛАТЬ?

 
Ну, не знаю, что мне нынче делать?
Что за жажда мною овладела!
Выпил бы вино во всей стране я
И еще возжаждал бы сильнее.
Чудо сотвори, господь, такое:
Сделай Тису винною рекою,-
Я в Дунай тогда бы превратился,
Чтоб влилась в меня вся эта Тиса!
 

_{Токай, февраль 1844 г.}

НЕУДАВШИЙСЯ ЗАМЫСЕЛ

 
Всю дорогу к дому думал:
«Что скажу я маме?
Ведь ее, мою родную,
Не видал годами.
И какое слово дружбы
Вымолвлю сначала -
Ей, которая мне люльку
По ночам качала?»
Сколько выдумок отличных
В голове сменялось!
И казалось – время медлит,
Хоть телега мчалась.
Я вошел. Навстречу мама!
Не сказав ни слова,
Я повис, как плод на ветке
Дерева родного.
 

_{Дуна-Вече, апрель 1844 г.}

ПОБЫВКА У СВОИХ

 
С отцом мы выпивали,
В ударе был отец.
Храпи его и дале,
Как до сих пор, творец!
За много лет скитаний
Я не видал родни.
Отца, сверх ожиданий,
Скрутили эти дни.
Поговорили вволю,
Пред тем как спать залечь,
И об актерской доле
Зашла при этом речь.
Бельмо в глазу отцовом
Такое ремесло,-
Мне с ним под отчим кровом
Опять не повезло.
«Житье ль в бродячей труппе
На должности шута?»
Я слушал, лоб насупя,
Не открывая рта.
«Смотри, как щеки впали.
И будет хуже впредь.
Твои сальто-мортале
Не прочь я посмотреть».
С улыбкою любезной
Внимая знатоку,
Я знал, что бесполезно
Перечить старику.
Потом, чтоб кончить споры,
Стихи я произнес.
Твердя мне: «Вот умора!» –
Он хохотал до слез.
Старик не в восхищенье,
Что сын поэт. Добряк
Невыгодного мненья
О племени писак.
Я на него не злился.
Не надо забывать:
Он в жизни лишь учился
Скотину свежевать.
Когда вино во фляге
Понизилось до дна,
Я бросился к бумаге,
А он в объятья сна.
Тогда вопросов кучу
Мне предложила мать.
Я понял, что не случай
Мне в эту ночь писать.
Носил печать заботы
Предмет ее бесед.
Я ей с большой охотой
На все давал ответ.
И, сидя перед нею,
Я видел – нет нежней
И любящих сильнее
На свете матерей.
 

_{Дуна-Вече, апрель 1844 г.}

СТРАШНОЕ РАЗОЧАРОВАНИЕ

 
Душа рыдает… Почему?
Внимает горю моему!
Ведь вам же не понять,– о нет! -
Что должен испытать поэт,
Коль говорят: «Он – виршеплет,
К нему признанье не придет!»
Мне это выслушать пришлось -
И сердце не разорвалось.
И вот что главное: за вас
Расплачиваюсь я сейчас,
О вы, застольные мои,
Вы, песни вольные мои!
А я-то думал… верил я,
Что всем любезна песнь моя
И рукоплещут мне уже Михай
Витез и Беранже,
А с ними и Анакреон
С галерки славы… Даже он
В восторге вскакивает там
И, песни, рукоплещет вам.
И с фееричной высоты
Вы сверзились, мои мечты.
Аминь! Попал я в западню!
На грудь я голову склоню
И, коль судьбой так решено,-
Не буду воспевать вино,
Не буду я его хвалить,
А буду прямо в глотку лить!
 

_{Пешт, апрель 1844 г.}

ТО НЕ В МОРЕ – В НЕБЕ МЕСЯЦ ПЛЫЛ…

 
То не в море – в небе месяц плыл блестящий,
То разбойник плакал, схоронившись в чаще.
То на темных травах не роса густая,-
То большие слезы падали, сияя.
Он твердил, склонившись к топору стальному.
«Для чего я делу предался дурному?
Мать моя родная мне добра желала,-
Что ж ее советам сердце не внимало?
Я ее покинул и попал к бродягам
И шатался с ними по глухим оврагам.
И с тех пор поныне я живу позорно –
Путников безвинных граблю ночью черной.
И под кров родимый я бы возвратился,
Да нельзя вернуться: дом наш развалился,
Мать давно в могиле; и стоит высоко
Виселица в небе, видная далеко».
 

_{Пешт, апрель 1844 г.}

ЗАРИЛАСЬ ШИНКАРКА НА БЕТЯРА…

 
Зарилась шинкарка на бетяра,
Да была она ему не пара,-
Доченьку приемную шинкарки,
Вот кого бы взял бетяр в бетярки!
Тут шинкарку ревность одолела:
Девочку она не пожалела,
Выгнала раздетой и разутой,
А зима была жестокой, лютой!
Много ль сил у бедной сиротинки?
Побрела, замерзла на тропинке.
А бетяр узнал все после срока.
…И казнил шинкарку он жестоко.
Был и он повешен палачами,
Помирал он вовсе без печали,-
Жизнь ему без девушки-красотки
Табаку не стоила щепотки!
 

_{Пешт, апрель 1844 г.}

ПОСЛЕ ОБЕДА

 
Ох, и набил я брюхо!
Дай потянусь, а там
Блаженному безделью
Часок-другой отдам.
Диван мой разлюбезный,
Удобный ты какой!
Нет, кто тебя придумал,
Тот был силен башкой.
Щенок, давай мне трубку!
Живей! Стоит как пень!
Нет худшего порока,
Чем пресвятая лень!
Иль мне вставать за нею!
Поближе, обормот!
С меня того довольно,
Что я раскрою рот!
Вот пакостная муха!
Ну как тут отдыхать!
Гони ее!.. Собака!
Сидит на лбу опять!
Нет, жизнь людей, ей-богу,
Полна ненужных мук,
Еще считай за чудо,
Когда не лопнешь вдруг!
Откинь-ка занавеску!
Из этого окна
Видна мне будет стройка,-
Как движется она?
О, движется отлично,
Работает народ!
Спусти-ка занавеску,
В глаза мне солнце бьет!
Вот свинский зной! А все же
Есть выгода в жаре:
Не может простудиться
Рабочий во дворе.
 

_{Дуна-Вече, апрель – май 1844 г.}

ЖУЖИКЕ

 
О белокурый мой ребенок,
Влюблен безмерно я.
Ты поняла? В тебя влюблен я,
О девочка моя!
Вторую половину дела
Должна ты тоже знать:
Хочу я, чтобы ты решилась
Моей женою стать.
Решись! Какой красивый чепчик
Тебе я подарю!
Я буду самым верным мужем -
Я правду говорю!
Оберегать тебя я стану,
Как драгоценный дар,
Чтобы тебе не повредили
Ни холода, ни жар.
Мы будем жить в веселом Пеште,
Но ездить и к отцу,
Особенно когда финансы
У нас придут к концу.
Где мы появимся – там шепот
Пойдет со всех сторон:
«Жена Петефи! В честь вот этой
Стихии работал он!»
Да, черт бы вас побрал, вы правы!
Близки уж времена -
И будет именем Петефи
Вся Венгрия полна!
Под вечер за работу сяду,
Начну стихи писать,
Ты ляжешь и заране будешь
Постель мне согревать.
Тут напишу я стих бессмертный;
Его закончу я,
К тебе прильну, скажу:
«Подвинься, О девочка моя!»
Пожалуй – всё. Ведь вот об этом
И все мои мечты.
О белокурый мой ребенок,
Что мне ответишь ты?
 

_{Дуна-Вече, апрель – май 1844 г.}

МОИ ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ВЗГЛЯДЫ

 
В кармане деньги есть! Вперед, друзья!
Деньгам на глотку надо наступать!
Грядущий день? Его страшусь не я:
Пошлет господь чего-нибудь опять.
Ведь деньги не затем, чтоб их копить,
А для того они, чтоб есть и пить!
Накрытый стол милей, друзья, для пас,
Чем сам Эдем, где Ева и Адам.
Любую скорбь рассеет он тотчас,
Жизнь расцветет, увянуть ей не дам.
Ведь деньги не затем, чтоб их копить,
А для того они, чтоб есть и пить.
Клянусь гуманностью, что скупость есть недуг
Презренных душ! Лишь нищая душа
Способна прятать золото в сундук,
Пыхтя, потея и едва дыша.
Ведь деньги не затем, чтоб их копить,
А для того они, чтоб есть и пить.
Пусть витязи расчета говорят,
Что кто не скупердяйничает, тот
Останется под старость небогат
И слезы сожаления прольет,
Но все ж не буду денег я копить,
А буду лучше есть на них и нить!
Допустим, что останусь пи при чем,-
Утешусь тем, что ел когда-то всласть!
Но коль сейчас умру я богачом,
Стыд – с тощим брюхом в мир иной попасть !
Итак, нет смысла деньги мне копить,
А надо тратить, чтоб и есть и пить.
За дело! Надоел мне разговор!
Священной сытостью клянусь я вам,
Что тешиться до тех мы будем пор,
Покуда не очистится карман.
Что – деньги! Их не следует копить,
А для того они, чтоб есть и пить!
 

_{Дуна-Вече, апрель – май 1844 г.}

НЕЧТО ВРОДЕ ЛЕБЕДИНОЙ ПЕСНИ

 
Да, скверно мне! Едва брожу,
И что ни день – дышать трудней.
Растет недуг, меня губя,
И кажется, что из тебя
Я выскользну, о мир теней!
Мечтал о смерти я не раз,
Но вот, когда уж близок срок,
Когда уж близок смертный мрак,
О нем раздумываю так,
Как в сказке некий старичок.
Вздор! Хоть ты прекрасна, смерть,
Но кто ж с тобою жизнь сравнит!
Там у тебя – один покой,
Здесь – спорят радости с тоской
И кровь так весело кипит.
Забыв про радость и беду,
Уйду я вскоре в мир иной.
Сейчас – цветок в петлице здесь,
Весной – быть может, будет цвесть
На холмике он надо мной!
Великолепные друзья,
Цель дружбы связывает пас!
Сейчас вы делите со мной
Излишества гульбы ночной,
Но близок тризны скорбный час.
Ребята! Траур – ни к чему!
Не опускайте головы!
Ведь это не по вкусу вам.
Всегда вот так, как я и сам,
Весельчаками были вы!
Коль забредете на погост
Оплакивать мой хладный прах,
Оставьте вздохи вы свои
И пойте песенки мои,
Чтоб вспомнить о минувших днях!
 

_{Дула-Вече, апрель – май 1844 г.}