Текст книги "Стихотворения. Поэмы"

Автор книги: Шандор Петефи

ШАНДОР ПЕТЕФИ
СТИХОТВОРЕНИЯ. ПОЭМЫ

Вступительная статья Пала Панди

Составление и примечания Агнессы Кун

ПЕТЕФИ

Поэт, чьи стихи берет сейчас в руки читатель, родился 1 января 1823 года в Кишкереше, одной из деревень, расположенных на венгерской равнине, а 31 июля 1849 года пал под Шегешваром, сражаясь за свободу своей родины.

До нас дошло более восьмисот пятидесяти стихотворений Петефи; им написаны три рассказа, роман, две драмы (одна из которых была им уничтожена); он перевел на венгерский язык трагедию Шекспира «Кориолан» и, ради заработка, несколько иностранных повестей и романов. После него осталось и некоторое количество других материалов: статьи на политические темы, дневники, критические заметки, путевые очерки и более трехсот писем. Наиболее ценными в этой части наследия Петефи являются его письма Яношу Араню: переписка, рожденная дружбой этих двух поэтов, представляет собой выдающееся явление европейской мысли – как переписка Гете с Шиллером, Чернышевского с Некрасовым и Добролюбовым.

Шандор Петефи (настоящая фамилия Петрович) прожил всего двадцать шесть лет, первое его стихотворение было напечатано в 1842 году. Таким образом весь его творческий путь укладывается в каких-нибудь шесть-семь лет, причем последний год жизни он провел «inter аппа» [1]1
  «Среди сражений» (лат.).


[Закрыть] и хотя его муза не умолкала и в грохоте революции и боев за национальное освобождение, он был поглощен отнюдь не одной литературой.

Сын зажиточного крестьянина, арендовавшего корчму и мясную лавку, Петефи учился – с переменным успехом – в различных городах и селах страны. Когда ему шел шестнадцатый год, он провалился на экзамене по истории в гимназии города Шелмец, и отец, который к тому времени с трудом сводил концы с концами и был близок к полному разорению, отказал сыну в материальной поддержке. Петефи махнул рукой на свое образование, уехал в Будапешт и поступил статистом в первый венгерский национальный театр, мечтая найти призвание на артистическом поприще. Потом он стал солдатом, опять гимназистом, снова артистом. Память о солдатчине осталась для него связанной прежде всего с городом Шопрои, время ученичества – с городом Папа; выступая в труппе бродячих актеров, он хорошо узнал Кечкемет, Пешт и многие села Венгрии. Жизнь будущего поэта была полна прямо-таки легендарных нужд и лишений. Зиму 1843 года в Дебрецене он провел, дрожа от стужи, в не топленной комнате. «Я дошел до крайней степени отчаяния,– вспоминал он о тех горестных временах,– и тогда я набрался храбрости и пошел к одному из самых великих людей Венгрии, как игрок ставит на карту последние деньги, решив: жизнь или смерть. Этот великий муж прочел мои стихи, отозвался о них восторженно, и по его рекомендации они были изданы «Кружком»; я вдруг обрел деньги и имя». Этот поворот судьбы, да и рассказ о нем поэта тоже похожи на сказку. «Один из самых великих людей Венгрии» был не кто иной, как Михай Вёрёш Марти, классик венгерской поэзии, а «Кружок», издавший стихотворения Петефи,– «Национальный кружок», объединявший прогрессивных деятелей страны.

Так, словно по мановению волшебной палочки, изменилась жизнь Петефи: его стихи привлекают всеобщее внимание, растет число друзей, но также и врагов. С 1 июля 1844 года он становится заместителем редактора либерального журнала «Пешти диватлап» («Пештского модного журнала» – так назывались иллюстрированные литературные журналы, включавшие также и раздел мод); но уже к концу года, стремясь к духовной независимости, уходит из журнала, чтобы целиком посвятить себя поэзии и жить литературным трудом. В условиях феодальной Венгрии это было дерзкое решение… Но в любом литературном окружении Петефи становился центром, вернее, можно сказать, что центр литературной жизни перемещался туда, где был Петефи.

В те годы в насквозь прокуренных комнатках писателей планировалось будущее Венгрии; постоянным местом встреч молодых литераторов стало кафе «Пиллвакс». Здесь, «за круглым столом», подолгу просиживали Петефи, Йокаи, Пак, Палффи, Карой Берци [2]2
  Мор Йокаи (1825-1904) – крупнейший венгерский романист. В юности был близкпм другом Петефт: и принимал активное участие в подготовке революции. Решительно шедший за Петефи в период революционного подъема, в дни поражения Йокаи, однако, не устоял на последовательно революционных позициях и отдал дань реформизму. Алберт Пак (1823 – 1867) -венгерский юморист, сотрудничавший вместе с Петефи и Йокаи в «Картинах жизни». Алберт Палффи (1820-1897) – известный венгерский писатель, в 1848 году возглавивший революционную газету «Пятнадцатое марта». Карой Берци (1821-1867) – венгерский писатель и переводчик. Увлеченный Пушкиным, изучил русский язык. Его перевод «Евгения Онегина» стал событием в венгерской литературной жизни.– Ред.


[Закрыть], здесь складывалось общественное мнение, но сюда же частенько наведывались и тайные агенты полиции, следившие за молодежью. Эта молодежь духовно формировалась на идеалах Великой французской революции. «Какими же мы были франкоманами! – вспоминал об этих годах Мор Йокаи.– Не читали ничего, кроме Ламартина, Мишле, Луи Блана, Эжена Сю, Виктора Гюго, Беранже; а если у нас встречал милостивый прием английский или немецкий поэт, то это были блудные дети своей нации – Шелли и Гейне. У Петефи благоговение перед всем французским превратилось в настоящий культ. Его комната была вся завешана присланными из Парижа дорогими его сердцу литографиями, изображавшими деятелей революции 1780 года: Дантона, Робеспьера, Сен-Жюста, Марата и госпожи Ролан».

По инициативе Петефи весной 1846 года было организовано «Товарищество десяти», восставшее против издательского произвола и задумавшее выпуск нового литературного журнала. Создание этой группировки было не просто «экономической забастовкой» писателей против «модных журналов»-, это был бунт поднимающей голову молодой прогрессивной литературы. «Товариществу десяти» не удалось получить разрешение издавать свой журнал, но в это время редактор «Элеткепек» («Картины жизни») Адольф Франкенбург пригласил членов товарищества к сотрудничеству в его издании. Вскоре руководство этим журналом полностью перешло в руки молодых: в 1847 году во главе его стал Мор Йокаи, а затем Йокаи вместе с Петефи. Вокруг этого журнала и стремился теперь Петефи объединить всех литераторов «Молодой Венгрии», «той Молодой Венгрии,– писал он,– которая не хочет вечно латать изношенные лапти родины и ставить заплату на заплате, а хочет нарядить ее с головы до пят в новую одежду».

Между тем Петефи выиграл и «классовую битву в любви». В сентябре 1846 года он познакомился с Юлией Сендреи, дочерью управляющего поместья графа Каройи. Ее отец был человек крутого права да к тому же терпеть не мог Шандора Петефи. Однако в сентябре того же года молодые люди поженились. После мимолетных увлечений, отразившихся в любовных стихах, куда более долговечных, чем сами эти увлечения, поэт узнал наконец муки и радости настоящей, большой любви. В приливе творческих сил он создал цикл любовных стихотворений, вошедших в сокровищницу мировой лирики. Все это происходило на пороге освободительной борьбы 1848 года и в первые месяцы революции; в прекрасное и трудное время. 15 марта 1848 года Петефи стал во главе восставшего народа как представитель передового отряда радикально настроенной молодежи. Однако в последующие месяцы политической борьбы либеральному дворянству удалось оттеснить молодых революционеров; в нюне Петефи потерпел поражение на выборах в Национальное собрание.

Поэт был одним из руководителей «Общества Равенства», а в конце сентября, когда гнев народный свершил свой приговор над графом Лембергом, посланным Габсбургами в Пешт для подавления венгерского освободительного движения, и левые силы, опираясь на поддержку масс, смогли перейти в наступление (председателем Комитета обороны стал Кошут),– Петефи снова ринулся в бой. Осенью в чипе капитана он был направлен в Дебрецен; вместе с ним поохала и Юлия, в декабре у них родился сын, которого назвали Золтан (судьба сына Петефи сложилась несчастливо, он умер совсем молодым). На поэта тяжким бременем легли материальные заботы, и он просил направить его в Трансильванскую армию, во главе которой стоял польский революционер Йожеф Бем. Петефи посчастливилось сражаться плечом к плечу с этим великолепным полководцем, который приблизил его к себе и сделал своим адъютантом. Между поэтом и генералом сложились самые теплые отношения: Петефи уважал Бема, как отца, а тот относился к нему, как к сыну. Старый и молодой революционеры тесно сошлись друг с другом. Поддержка Бема была особенно необходима Петефи, потому что у него то и дело возникали конфликты с военным начальством. Отчасти здесь виноват был пылкий темперамент Петефи, не признававшего какой-либо субординации; другая, более глубокая причина этих столкновений лежала в исконном противоречии между народным революционером и верхушкой регулярной армии. После многих злоключений и отказа от офицерского звания мы вновь встречаем поэта в Трансильванской армии. Бем вернул ему офицерское звание (теперь уже чин майора). 25 июля 1840 года Петефи встретился с Бемом в Берецке, вместе они отправились в Марошвашархей, Секейкерестур, а затем объехали всю линию фронта от Фехередьхаза до Шегешпара. В последний раз поэта видели 31 июля 1840 года.

* * *

Такова вкратце биография Петефи. Можно смело сказать: это была бурная, целенаправленная жизнь, аккумулировавшая важнейшие события времени, непосредственным участником и живым сейсмографом которых он был. Такая жизнь заслуживала бы внимания и уважения сама по себе, даже если бы она и не была биографией .классика венгерской поэзии. Но ее направляло высокое призвание поэта, и это было особенно важно в те годы, когда литература, и в первую очередь поэзия, способствовала духовному раскрепощению прогрессивных сил Венгрии и росту революционных настроений в общенациональном масштабе.

Поэзия Петефи заполнила его эпоху, ответила на задачи, которые история поставила перед венгерской литературой, и даже благодаря гениальности поэта перешагнула за эти пределы. Поскольку активность революционно-демократических сил в политике была подавлена, задача подготовки революции ложилась на плечи революционной литературы. И когда в марте 1848 года революционные политические силы получили возможность – пусть временную – действовать легально, то в этом радикальном повороте отразился и исторический успех литературной борьбы.

Венгрия была тогда самой накаленной точкой Габсбургской монархии, а в какой-то момент и всей Европы; во время освободительной борьбы 1848-1849 годов борющаяся страна стала образцом для народов континента:

 
На всех руках уж цепи дребезжат,
В руке венгерца только блещет сабля.
Пускай подымет наш венгерский дух
То, что мы свет единственный для прочих,-
 

(Перевод Н. Тихонова)

писал Петефи в январе 1849 года.

Поэт сыграл важную роль в осознании нацией ее исторических задач; однако было бы ошибкой полагать, будто он и его товарищи – после великих мартовских дней – являлись фактическими руководителями политических событий. Нет, это было не так. И причина – в расстановке классовых сил в Венгрии той эпохи. В 1848 году нация взялась за оружие, чтобы завоевать независимость от Габсбургской монархии, и борьба эта неразрывно переплелась с программой буржуазно-демократической революции, направленной против феодализма. Ввиду отсутствия в Венгрии достаточно развитой буржуазии, ее функцию взяла на себя передовая часть дворянства. Среди руководителей борьбы за национальное освобождение первым был Лайош Кошут – представитель того либерально-дворянского крыла, которое оказалось способно подняться над своими узко-классовыми интересами и вместе с народом, выражая чаяния всей нации, защищать национальную независимость и некоторые демократические завоевания революции. Что же касается Петефи и его товарищей, то они представляли народные, революционно-демократические силы, и это в основном определило характер событий 15 марта 1848 года. Но в дальнейшем, когда дворянско-либеральному лагерю удалось отстранить Петефи и его сторонников от руководства, они могли оставаться лишь идейными вдохновителями, идущими в первых рядах, но ни политическая, ни военная власть им не принадлежала. Они действовали рука об руку с группой Кошута и выступали против оппортунистов, консерваторов, сторонников примирения с Габсбургами, однако их крупные и мелкие столкновения с руководством свидетельствовали о классовых противоречиях внутри прогрессивного лагеря. Это было расхождение между дворянским либерализмом и революционным демократизмом.

Сорок восьмой год в венгерской истории неразрывно связан с европейскими революциями 1848 года; эта взаимосвязь становится еще более очевидной, если принять во внимание те подземные толчки истории, которые сотрясали всю Европу, начиная с июльской революции 1830 года вплоть до 1849 года. Однако сам характер этих событий был неодинаков в разных странах. Во Франции на историческую арену уже выступил рабочий класс, и борьба там носила ярко выраженный классовый характер; в Восточной Европе и в Италии социальная борьба сплеталась, а порою приходила в противоречие с движением за национальную независимость, причем искусственно сталкивались интересы социально-угнетенных народных низов и национально-освободительные идеи, исходившие от передовых людей из высших сословий (пример тому – трагический исход крестьянского восстания в Галиции, а также события в Трансильвании)[3]3
  В 1846 году произошло восстание польских крестьян в Галиции, входившей тогда в состав Габсбургской империи. Но Габсбургам удалось обратить гнев повстанцев против польской шляхты, идейно возглавлявшей национально-освободительное движение. Результатом явились разъединение национально-освободительных сил и «галицийская резня», после которой крестьянское восстание было жестоко подавлено австрийскими властями. В 1848 году сходная политика была применена Габсбургами в Трансильвании для подавления венгерских повстанцев руками обманутых румынских крестьян.– Ред.


[Закрыть]. Несмотря на то что подобные тенденции наблюдались и в Венгрии, все же, в основном, социальная борьба шла здесь в одном направлении с борьбою за национальную независимость; это обстоятельство сыграло огромную роль в 1848-1840 годах и не только определило характер политики, но и содействовало расцвету поэзии. Доказательством является творчество Петефи.

* * *

Первое известное нам стихотворение Петефи относится к его школьным годам, первая поэма – к 1838 году; уже в этих ранних стихотворных опытах виден поэтический талант. Начитанный школьник хорошо знает по учебникам европейских классиков и лучших венгерских поэтов, их влияние чувствуется в первых пробах его пера. Однако поэтическая биография Петефи примечательна довольно быстрым разрывом с высокопарностью его предшественников – классицистов – и сентиментальностью подражательной поэзии в немецком духе. Причиной этого была тесная связь поэта с действительностью. Петефи уже в юности столкнулся с темной изнанкой жизни, и его горький опыт противоречил существовавшим долгие годы поэтическим традициям. Таким образом, Петефи вскоре оказался на перепутье: либо отображать в стихах все виденное и пережитое и, по сути дела, порвать с укоренившимися шаблонами, либо же со школярской пунктуальностью следовать традициям, отгородившись от действительности. Петефи сделал верный выбор (хотя, разумеется, здесь не может быть и речи о сознательном решении): после неизбежного переходного периода он начал отображать в поэтически обобщенном виде ту правду жизни, которая была выстрадана им самим. В сравнительно ранних его стихотворениях перемежаются горькие воспоминания о солдатчине, картины по-своему прекрасной, хотя и нищенской жизни бродячих комедиантов, описание дружеских бесед до рассвета за стаканом вина, семейной жизни с ее новыми для него радостями, и снова воспоминания о лишениях и скитаниях.

Эта ранняя автобиографическая лирика по многим причинам заслуживает внимания. Здесь мы впервые встречаемся с несвойственной венгерской поэзии тех лет естественностью и непринужденностью. В период засилия романтизма Петефи возродил заглохшие традиции Чоконаи, отображая свой внутренний мир. И не надо забывать, что это был духовный мир человека не дворянского или буржуазного круга, а свободного художника, постоянно общающегося с народом. Такая форма жизни уже самой своей общественной природой влияла на формирование личности Петефи, и не трудно понять, как сложился его живой и непосредственный характер, в чем истоки его поэтической интонации, не трудно увидеть тот подвижной общественный фундамент, на котором выросло его творчество. Естественность и непринужденность возведены у молодого Петефи в ранг поэтической позиции, они определяют его видение мира и место поэта в этом мире.

Вот, например, стихотворение «Побывка у своих» (1844). Юноша, после долгого отсутствия, возвращается домой и снова сидит за одним столом с отцом и матерью. С поразительной простотой передает поэт эту волнующую сцену:

 
С отцом мы выпивали,
В ударе был отец.
Храни его и дале,
Как до сих пор, творец!
За много лет скитаний
Я не видал родни.
Отца, сверх ожиданий,
Скрутили эти дни.
Поговорили вволю,
Пред тем как спать залечь,
И об актерской доле
Зашла при этом речь.
Бельмо в глазу отцовом
Такое ремесло,-
Мне с ним под отчим кровом
Опять не повезло.
 

(Перевод Б. Пастернака)

Даже в живой разговорной речи трудно было бы с большей естественностью передать то, что хотел здесь сказать Петефи. Но непринужденная интонация этих стихов вовсе не объясняется недостатком «поэтичности»; напротив, это истинная поэзия, но совершенно новая, чуждая какой бы то ни было позы; пуританская простота лишь подчеркивает силу этой новой лирики. «Побывка у своих» – первое классическое воплощение поэтического кредо, которое позднее Петефи сформулировал так: «По-моему, поэзия – это не господская гостиная, куда дозволено являться лишь разодетым и в начищенных до блеска сапогах; поэзия – это святая церковь, в которую можно войти и в лаптях, и даже босиком». Действительно, поэт «в лаптях» вошел в семейное святилище – отцовский домик в Дуна-Вече и преобразил в высокую поэзию семейную беседу за чаркой вина. Деревенскую хату, степь, табунщика, трясущуюся по дороге телегу нельзя было встретить в литературе тех лет. Их надо было сперва по-новому увидеть в жизни, а затем, посредством поэзии открыть глаза людям на подлинную красоту этой простой действительности. Здесь мы подходам к началу венгерской демократической поэзии XIX века.

В этот ранний период, вплоть до 1845 года, большое место в творчестве Петефи принадлежит стихотворениям в форме народной песни, зарисовкам народного быта и характеров. Поэт создает ряд так называемых «описательных стихотворений» и охотно выражает свои чувства в застольных песнях. Здесь он несколько отступает от субъективной манеры ранней лирики и приходит к более объективному методу. Народные песни интересовали поэта и в плане чисто литературном, но, разумеется, больше всего волновала Петефи сама жизнь, отраженная в ни»: ведь главным источником впечатлений для пего был народ. В своей поэзии он поднялся до реалистического обобщения народной жизни, а его искусство, в свою очередь, воздействовало на эту жизнь. Народные песни, сочиненные Петефи, и его жанровые зарисовки были, если можно так выразиться, новым «обретением родины», на сей раз средствами народной поэзии. Впервые в литературу вошли в качестве полноправных и даже главных героев пастухи и бетяры, деревенские молодухи и босяки, подвыпившие гуляки и забулдыги. Это был целый мир, до которого никогда прежде не снисходила литература, мир, узаконенный Петефи и получивший права гражданства в его поэзии.

Независимо от того, ведется ли в этих песнях речь от первого лица или персонажи описываются в третьем лице, здесь не может ставиться вопрос о тождестве лирического героя и личности самого поэта; но всю тональность этих произведений, всю систему содержащихся в них нравственных оценок определял духовный мир Петефи, его жизнь. Более того, поэт и в жанре народной песни нередко выражает свои глубоко личные чувства. Так, в песне «Кто таков я? – Не скажу…» (1843) речь совершенно очевидно идет о разбойнике – бетяре; но настроение этого стихотворения, его горькая интонация – как очень точно выразился Дюла Илеш – «связаны какой-то тайной нитью с душой поэта»:

 
Кто таков я? – Не скажу.
Коль скажу, меня узнают,
А когда меня узнают,
Обязательно повесят.
 

Особое значение приобретает в эти годы пейзажная лирика Петефи. Образы родной природы, алфельд (равнина), пушта (степь) наполняются глубоко личным звучанием; необозримость, раздолье пушты ассоциируется поэтом со свободой, и сама картина алфельда вырастает в символ этой свободы: «Загляжусь в степную беспредельность, вырываюсь, как орел, на волю» (стихотворение «Алфельд», 1844). А в «Развалинах корчмы» (1845) мы читаем: «Свободой веет здесь, в степной глуши, свобода– божество моей души».

Полностью оценить эстетическую роль, которую этот степной пейзаж играет в лирике Петефи, можно лишь в том случае, если мы примем во внимание, что в нем не только выражена любовь поэта к родному краю, но и таится момент полемики: красоту равнины поэт противопоставляет излюбленным романтиками горным пейзажам с прилепившимися к вершинам феодальными замками, столь восхищавшими их взоры:

 
Что мне в романтизме ваших дебрей,
Соснами поросшие Карпаты!
Я дивлюсь вам, но любить не в силах,
Редкий гость ваш, но не завсегдатай.
Алфельд низменный – другое дело:
Тут я дома, тут мое раздолье.
 

(Перевод Б. Пастернака)

В годы, когда создавались эти стихи, Петефи был еще только на пути к революционному демократизму, но плебейские симпатии и антипатии уже бурлили и клокотали в его поэзии, народный патриотизм пронизывал ее:

 
Пусть не владею я на родине ничем,
Но сам я ей принадлежу навечно,-
 

писал он в конце 1844 года.

На этом этапе творческого пути Петефи выделяются две его поэмы: «Сельский молот» и «Витязь Янош», написанные во второй половине 1844 года. «Сельский молот» – пародийная «героическая поэма в четырех песнях» – высмеивает традиционный жанр лже героического эпоса. Повествуя о заурядном происшествии (драка в корчме), Петефи мастерски пародирует помпезный стиль, делая его смешным применительно к столь ничтожному событию. Но при этом он никогда не высмеивает своих деревенских персонажей, глядя на них свысока или со стороны. Здоровый народный смех слышится в каждой строчке этой герои-комической поэмы, которая является подлинным шедевром юного гения.

«Витязь Янош» написан в духе наивно-героического народного эпоса, сотканного из элементов реальности и сказки. Сын порабощенного народа одерживает здесь победу над всеми превратностями судьбы. В этом произведении Петефи сумел сочетать глубоко народное содержание с формальными особенностями венгерского фольклора. Хотя поэма далека от революционной тематики, она свидетельствует о готовности литературы отразить всенародный подъем. Любовь Янчи и Илушки не может достичь счастливого завершения в реальном мире, где их безжалостно отрывают друг от друга, поэтому герои переносятся в сказочную страну. Судьба витязя Яноша и его полет в волшебные края символизирует громадные силы, дремлющие в забитом и бесправном народе, который преодолеет все препятствия, выстоит, выдюжит и добьется победы. По жанру «Витязь Янош» – сказка в стихах, по своему значению он вырастает в народный эпос, и это роднит его с поэмой Шевченко «Гайдамаки». Поэма Петефи стала классическим произведением венгерской народной поэзии.

В марте 1845 года вышел в свет цикл любовной лирики Петефи «Кипарисовые ветви с могилы Этельки», где он оплакивает свою несбывшуюся мечту о любви. С Этелькой Чапо юный поэт встретился иа дружеской вечеринке в период работы в журнале. Но неожиданная смерть вскоре унесла девушку. Петефи часто навещал ее могилу и даже переселился в комнату умершей, чтобы быть ближе к источнику скорби и вдохновения. Романтическая окраска посвященных Этельке стихотворений, в сущности, вполне оправдана: эта любовь была лишь плодом поэтического воображения, и Петефи с горестной откровенностью признается, что успел обменяться с девушкой лишь несколькими словами. Его лиру вдохновляло главным образом любовное томление, понятное у двадцатилетнего юноши. Душевное здоровье скоро побеждает мрачные воспоминания, они начинают меркнуть, и в одном из стихотворений лета 1845 года Петефи с милой откровенностью признается, что, «как солнце, новая любовь взошла на небе. Восстало солнце, и луна померкла».

Этим «новым солнцем» была Берта Меднянски – дочь управляющего имением Гёдёллё,– красивая белокурая девушка, интересовавшаяся литературой. Петефи сделал ей предложение, но семья Берты была против этого брака, и он получил отказ. Воспоминаниям об этом эпизоде посвящен цикл «Жемчужины любви» (1845). Эмоциональное и философское содержание этих стихотворений гораздо богаче, чем вошедших в предыдущий цикл. Любовь к Берте вызывает целую гамму сложных чувств и ассоциаций. Внутри любовного цикла, не оттесняя на задний план его главный организующий мотив, появляются иные темы: поиски друга жизни, первые нотки пессимизма, картины сражений за свободу, за родину, тема дворца и хижины, в ее раннем варианте, образы деспота короля и войска крепостных крестьян.

Между двумя любовными увлечениями Петефи совершает поездку в Словакию и убеждается в том, что и сам он, и его поэзия стали широко известны. Этот литературный триумф был важен психологически, для самоутверждения поэта, потому что вокруг него сгущается атмосфера враждебности; к непрекращающимся выпадам консервативных журналов, служивших аристократии, присоединяются и либеральные критики, упрекающие Петефи в «низменности вкуса», «мужицкой грубости», в излишней самонадеянности, в простонародности языка и поэтических средств, порицают за необузданность темперамента, а спустя некоторое время – еще и за радикальность политических взглядов. Понятно, что постоянные нападки крайне раздражали и без того легко ранимого и пылкого поэта. Если добавить к этому, что силы нападавших во много раз превосходили реальные возможности немногочисленных сторонников Петефи, то не трудно себе представить его душевное состояние. Враждебные выпады критиков, разочарование в любви, неустроенность личной жизни, тревога за стариков родителей – все это заволакивает горизонт Петефи черными тучами. И в таком мрачном состоянии с особенной остротой ощущаются им общественные противоречия, встают мучительные проблемы отношений между угнетателями и угнетенными, богатыми и бедными, помещиками и крестьянами, родиной и всем миром. Глубже понятая историческая действительность становится на какой-то момент для поэта источником кризисных настроений беспросветности, безнадежности; он приходит к выводу о слабости и незрелости тех общественных сил, которые призваны были спасти его родину и сделать мир более приемлемым для жизни. Такой вывод лишь усиливает отчаяние Петефи. В 1845 году в его поэзии намечаются мотивы упадка и «мировой скорби» в байроническом духе. Гнев, боль, страдание – все это не только превалирует теперь в поэтической тематике Петефи, но и во многом определяет его дальнейшее творческое развитие. Форма народной песни или жанровой сценки не могла вместить новое, несравненно более сложное содержание его поэзии, и эти формы в 1845-1846 годах начинают вытесняться иным, лирико-философским жанром, который занимает все большее место в творчестве Петефи.

Горечь, заволакивающая для него мир, с каждым днем становилась все сильнее. В 1845 и начале 1846 года он создает новый поэтический цикл «Тучи», в который входят шестьдесят шесть мрачных афористических стихотворений, построенных в духе Гейне. Их темы: женское коварство, предательство друзей, чувство мучительного бессилия перед врагами, а в последних стихотворениях возникают социальные мотивы – деспотизм, рабство, общественная несправедливость. Те же настроения мы находим вые цикла «Тучи»: в «Моих снах», и -в опосредствованной форме – в поэме «Сумасшедший». Романтические страсти бушуют в драме «Тигр и гиена», написанной в конце 1845 года; мыслью о мести пронизан замысел романа «Веревка палача» (1846). Мрачное мироощущение драмы и романа роднит их с «Тучами». Однако в тот же период были созданы некоторые произведения (например, «Волшебный сон»), в которых мятежный дух Петефи, казалось, восторжествовал над состоянием депрессии. В драме и особенно в романе мы видим первые попытки реалистического изображения действительности.

Мы уже говорили, что духовный кризис Петефи не являлся следствием какой-либо пессимистической философской концепции; ему нельзя поставить в вину и разочарование в прогрессивных силах. Разочарование это, в основном, касалось дворянства: вникая в общественные отношения на родине и в Европе, поэт убедился в его классовой ограниченности. Отсюда – неудовлетворенность, горечь, творческое беспокойство, которые заставляют жаждать перемен. Весной 1846 года, вырвавшись из омута «мировой скорби», Петефи создает стихотворения, полные активности и энергии:

 
Судьба, простор мне дай!
Так хочется
Хоть что-то сделать для людей…-
 

(Перевод Л. Мартынова)

так звучит новая программа человека и поэта в апреле 1846 года.

Такая программа, по существу, не потребовала какой-то особенной внутренней перестройки: даже в период кризиса поэт не расставался с мыслью о необходимости коренного изменения *мира. И все же мы можем с полным основанием говорить о новых чертах его творчества: ведь в целом ряде стихотворений уже отчетливо вырисовывается личность поэта-трибуна, последовательного революционного демократа. Этот перелом объясняется и размежеванием политических сил Венгрии, и тем обстоятельством, что Петефи уже не был одиноким революционером, полководцем без армии: вокруг него сплачивалась демократическая литературная молодежь, он был представителем того передового отряда,– пусть пока еще немногочисленного,– который уже пришел в движение, а главное, имел свое твердое мнение об исторических перспективах Венгрии и Европы, обо всех существенных вопросах человеческой жизни. Причем мнение самое радикальное. Важным жизненным впечатлением явилось для Петефи и подавленное в начале 1846 года крестьянское восстание в Галиции, еще раз подтвердившее, что борьба за национальную независимость не может быть успешной, если народ угнетен, если народ не чувствует, что родина принадлежит ему. «Родина – только там, где есть права, а народ бесправен» – предупреждает поэт. Многие его стихотворения свидетельствуют о том, что Петефи в это время был не только знаком с главными идеями французской буржуазной революции конца XVIII века, но и ориентировался в учениях утопического социализма и коммунизма первой половины XIX века. Раздумывая о том, каков должен быть путь к справедливому новому миру, Петефи исходил не пз иллюзий, он делал поправку к учениям утопистов, опираясь на опыт революционных движений, и считал борьбу непременным условием подготовки справедливого общества. Он писал в послании к другу Анталу Варади:

 
Но начал верить я, что близок час,
Что славных дней расцвет блестящий близок.
Не нынче – завтра, а они восстанут,
Народы мира, втоптанные в прах.
Да! Прогремят восставшие народы:
«В людей мы превратимся из рабов!»
 

(Перевод Л. Мартынова)

Эта мысль станет ведущим мотивом лирики Петефи и будет выражена в его лучших, ставших классическими стихотворениях, подготовивших революцию 1848 года.

* * *

Наряду с думами о судьбах народа и родины в стихотворениях Петефи все чаще появляются слова «мир» и «человечество». Справедливое общество представляется ему завтрашним днем всех людей; понятия: свобода и угнетение, добро и зло – мыслятся во всемирном масштабе. Образ родины остается в центре поэзии Петефи, но его патриотизм не замыкается в узкие рамки одной страны; это патриотизм революционера-демократа, для которого открыты горизонты всего мира. При таком подходе стихотворения, обличающие национальную отсталость Венгрии, так же патриотичны, как и те, в которых прославляется героическое прошлое венгерского народа или бичуются правящие классы. Взывая к грозной памяти вождя крестьянского восстания Дёрдя Дожи, Петефи возвещает истину эпохи: родина погибнет, «если не обретет себе нового защитника». Поэтический синтез идей национального освобождения и классовой борьбы определяет стиль, тональность и структуру патриотической лирики Петефи. Он решительно порывает с высокопарностью и ложной патетикой поэзии либерального патриотизма; если стилистика этой поэзии воспроизводила риторику дворянских собраний, то патриотической лирике Петефи свойственна скорее демократическая лексика народной сходки. Пафос трибуна сочетается в его стихах, посвященных родине, с подкупающе интимными, бережными интонациями; любовная нежность и беспощадная критика, благоговейное почитание – и суровое обвинение, жесткость и мягкость, полет фантазии и верность фактам,-таков диапазон поэтического голоса Петефи в этих стихах.