Текст книги "Стихотворения. Поэмы"

Автор книги: Шандор Петефи

ЗАКАТ

 
Солнце, как поблекнувшая роза,
Опускает свой померкший взгляд,
И, бледнея, с грустною улыбкой
Лепестки-лучи к земле летят…
Все вокруг безмолвием объято,
Лишь вдали – вечерний тихий звон.
Он как будто с неба к нам несется,
Навевает тихий, сладкий сон.
И, внимая звукам необычным,
Очарован, околдован я…
Знает бог, каким я полон чувством,
Знает бог, где бродит мысль моя.
 

_{Диошдёр, 8 июля 1847 г.}

ПАННИ ПАНЬО

 
Панни Паньо звать меня,
И краснеть должна бы я
За честное имя это -
Да стыда давно уж нету!
Нету у таких, как я,
Ни отчизны, ни жилья!
Всем бетярам я подружка,
Грудь моя – ворам подушка.
Я с бетярами дружу,
Им помощницей служу,-
Тонет золото со звоном
В сундуке моем бездонном.
Пить громиле подношу
И с грабителем пляшу.
Вот и музыка вам, воры:
На степи закаркал ворон.
Ты вяжись ко мне, вяжись,
Да в петле не окажись!
На четверозубых вилах
Черт моих развесил милых!
А сама помру я как?
Где сожрет меня червяк?
Опостылю всем я скоро,
И помру я под забором.
Под забором я помру,
И цыгане поутру
Сунут в яму и зароют -
Где собак всегда хоронят!
Горе мне, но, мать моя,
Ты горюй сильней, чем я,-
Ты ответишь перед богом,
Виновата ты во многом!
Сватал паренек меня,
Он любил, любила я,
Ты меня отговорила -
Все несчастье в этом было.
 

_{Серенч, 9 июля 1847 г.}

В МУНКАЧСКОЙ КРЕПОСТИ

 
В годы давние Илона Зрини
Стяг свободы подымала тут,
Но, увы, пристанище героев -
Ныне жалких узников приют.
Кандалов унылое бряцанье,
Каменная прочная стена…
Без боязни я взойду на плаху,
Но тюрьма… Ну, нет, тюрьма страшна.
С гордо поднятою головою
Все шагает узник молодой
В дальних далях что-то ищет взором,
И за взором он летит мечтой.
Это гость еще, должно быть, новый,
И душа его не сожжена.
Без боязни я взойду на плаху,
Но тюрьма… Ну, нет, тюрьма страшна.
В каземате рядом – старый узник,
Он уже не ищет ничего,
Высохло и легким стало тело,-
Цепи много тяжелей его.
Сломлен он тюрьмой, и, как могила,
Глубь пустых зрачков его темна.
Без боязни я взойду на плаху,
Но тюрьма… Ну, нет, тюрьма страшна.
Юный узник, будет лес зеленым
В день, когда на волю выйдешь ты,
Но ты сам засыпан будешь снегом
Горестей своих и нищеты.
Старый узник, тяжкие оковы
Ты до вечного не сбросишь сна.
Без боязни я взойду на плаху,
Но тюрьма… Ну, нет, тюрьма страшна.
Тихий стон из-под земли я слышу,
Он пронзил мне сердце, как кинжал,
Прочь отсюда! Я еще на воле,
Но уже почти безумным стал.
Черви там грызут и дух и тело.
Темная, сырая глубина…
Без боязни я взойду на плаху,
Но тюрьма… Ну, нет, тюрьма страшна.
 

_{Мупкач, 12 июля 1847 г.}

Я ВИЖУ ДИВНЫЕ ЦВЕТЫ ВОСТОКА…

 
Я вижу дивные цветы Востока –
Природы восхитительный гарем.
Как глаз, мигающий кому-то сбоку,
В разрывы туч мигает солнце всем.
Я вижу пальм таинственные чащи,
Где ветер еле слышно шелестит
И птицы голосят в листве дрожащей,
Иль это хор поющих звезд звенит?
С горы вдали я вижу остров синий,
Укачанный морскою синевой.
У нас здесь осень, там весна в долине,
И журавли летят над головой.
Они летят в весну, и вслед за ними
Летят желанья прошлых дней моих,
И так как все сегодня достижимей,
Я там уже, я тех краев достиг.
Я вижу ночи лунные, как в сказке.
Жизнь спит, но мертвецы настороже:
Вон пляшут духи, задевая в пляске
За тополя на полевой меже.
Нам эти привиденья не враждебны.
Они в довольстве прожили свой век,
Сошли по лунной лестнице волшебной
И к милым в дом спустились на ночлег.
Они сошли возлюбленных проведать,
Чтоб поцелуй на них напечатлеть
И дать во сне блаженство им изведать,
Которое их ожидает впредь.
Я вижу то, что недоступно глазу
И что бывает ночью – дня ясней,
И эту тьму чудес я вижу сразу
В мечтательных глазах любви моей.
 

Сатмар, июль 1847 г.

ОТВЕТ НА ПИСЬМО МОЕЙ МИЛОЙ

 
Пришло, пришло желанное письмо!
Его прочел я много раз, без счета
И, бог весть, сколько раз еще прочту,
Покамест буквы все и запятые
Не прирастут так к сердцу моему,
Как звезды к небу, вместе с ним составив
Один поток сверкающих миров.
Письмо и в данный миг в моих руках.
К нему я прижимаю губы, в страхе,
Что, может быть, кощунство целовать
Его листки,– так святы эти строки.
О девочка, не знаешь ты сама,
Кто ты и что. Позволь, тебе скажу я.
Когда я из ущелья детских лет
Взошел по склону к юности вершине,
Открылся мне оттуда целый мир
Безмерной красоты, огромный, пышный,
Необозримый. У меня глаза
От блеска разбежались. «Труд на славу! –
Воскликнул я.– Но мастер где его,
Создатель этого великолепья?
Где ты, господь? Как мне тебя найти,
Чтоб, пав перед тобою на колени,
Воздать благодаренье и хвалу?»
Затем на розыски послал я разум.
Все дебри философии, всю ширь,
Какую можно было, он обрыскал,
И все скорей кометы облетел.
Он побывал, где до него бывали,
И там, куда впервые он ступал,
И через много, много лет скитаний
Вернулся с этих поисков ни с чем,
Больной, усталый. Он блуждал напрасно.
По счастью, тут я встретился с тобой.
Я сразу воспылал к тебе любовью.
Ты мне открыла душу, ото всех
Таимую, и что же я увидел!
Тот бог, которого я так искал,
Жил у тебя в душе, ты оказалась
Его жилищем! Знать мне не дано,
Где был он раньше и где будет после,-
Сейчас он с очевидностью в тебе.
За что мне выпало такое счастье
Найти его в тебе? За жар, с каким
Его искал я, как никто доныне?
Быть может, да, но если даже нет
И милость эта мне не по заслугам,
Теперь я эту радость заслужу.
Я не могу остаться недостойным
Того, что ты дана мне и что бог
В тебе предстал мне и как бы открылся –
И нет границ моей любви к тебе.
С пей может исступленье лишь сравниться,
С каким пред тем я ненавидел мир.
Теперь вся эта ярость, став любовью,
Как даль без туч, принадлежит тебе.
Вот будущность моя. Распоряжайся
Как хочешь ею. Вот мои мечты.
Они – твои. Но это все – пустое.
Есть многое, есть большее, есть все.
Желаешь – отрекусь от убеждений,
Потребуешь – я честью поступлюсь
И проведу всю жизнь с пятном позора,
Которого стереть не сможет смерть.
Но сам ведь слишком хорошо я знаю,
Что ты не можешь этого хотеть,
На имени того, кого ты любишь,
Быть не должно позорного пятна.
Ты будешь поощрять меня, напротив,
Идти вперед по прежнему пути,
Чтоб умер я таким, каким родился,-
Открытым, независимым, прямым.
Нет, имени, которое я создал,
Не пожелаю сам я разрушать.
Оно в наследство перейдет потомку;
И хоть оно не очень велико,
Но будет незапятнанным и чистым.
Оно бы выросло во много раз,
Когда б ты тоже выступила гласно
Союзницей моей. Ведь и тебя
Укачивала в детстве муза славы.
Но ты не знаешь сил своих, а свет
Не верит тем, кто сам в себя не верит.
Нет, нет, держись вдали от шума битв,
Где лавры служат гробовым покровом
Им в жертву принесенных нежных чувств.
Держись вдали! В тени уединенья
Ты будешь мне не менее мила,
Чем в ослепительных лучах, успеха
Пред громко рукоплещущей толпой.
Наоборот, сознанье, что, владея
Способностями с целый океан,
Ты блещешь только маленькой росинкой
На розе скромности,– всего ценней.
 

_{Сатмар, июль 1847 г.}

ПОКИНУТЫЙ ФЛАГ

 
Он осквернен, поруган,
Тот флаг. В лохмотьях весь,
Он реет над пустыней -
Служу ему и здесь.
Был ураган великий,
Трепал его и бил,
И рвал его, но все же
Приметен образ божий
И в скорби этих крыл!
Ряды бойцов редеют…
Те, кто покинул флаг,
Пред идолом склонились.
Ну что же! Пусть и так,
Ничтожеств нам не надо,-
Пусть ласточки летят
Туда, где мягче зимы -
Орлы небес родимых
Покинуть не хотят!
Какая колдовская
Во флаге этом власть!
Храбрейшие погибли,
За этот флаг борясь.
Здесь твой алтарь, бог правды!
Пускай от алтаря
Отпрянули иуды,
Но тут до смерти буду
Стоять на страже я!
 

_{Сатмар, июль 1847 г.}

НЕ СЕРДИСЬ, МОЯ ГОЛУБКА…

 
Не сердись, моя голубка,
Говорю я дело.
Хватит шуток! Эти шутки
Слушать надоело!
Прежних, так и быть, не помню,-
Что болтать о вздоре!
Хоть другой уже давно бы
Был с тобою в ссоре.
Черт побрал бы мое сердце
С добротой в придачу!
Им одним принес я в жертву
Счастье и удачу.
Был доверчив, как ребенок,
Верил я любому.
Но теперь, клянусь в том честью,
Будет по-другому.
Посему – довольно шуток,
Слушай с уваженьем:
Я пришел с необычайно
Важным предложеньем.
От тебя теперь нужна мне
Лишь одна уступка:
Сделай то, в чем отказала,-
 

Поцелуй, голубка!

_{Сатмар, июль 1847 г.}

ПЯТОЕ АВГУСТА

 
Наконец-то, наконец-то!
Я кольцо, кольцо надел,
И устами, и устами
Я твоими овладел.
Пью я сладость, пью я сладость
Поцелуя твоего -
Для меня вся сладость жизни
Превращается в него.
Ну, целуй! Никто не видит,
А увидят – горя нет:
Обрученным целоваться
Отменяется запрет.
Дай мне губы, дай мне щеки,
Дай мне лоб твой! Вот он, вот,
Он горит от поцелуев,
Как от солнца небосвод.
Пьян я. Мягкими руками
Ты держать меня должна^
Я уже не отличаю
Поцелуев от вина.
Только боги на Олимпе
Это пить могли вино -
Я не бог, простой, я смертный…
Голову мутит оно!
Что за необыкновенный,
К небесам несущий хмель!
Исчезают где-то в бездне
Очертанья всех земель.
Позади – бродячья стая
Пестрокрылых облаков.
Я лечу меж звезд, похожих
На поющих соловьев.
Как поют они! Как сладко!
Сладко! Я среди огня,
Будто сотни тысяч молний
Пляшут около меня.
Ну, а сердце? Что же с сердцем?
Вот ведь, вот ведь в чем беда!
Мальчик, берегись! От счастья
Умирают иногда!
 

_{Эрдёд, 1847 г.}

ПИСЬМО ЯНОШУ АРАНЮ

 
Что ты – скончался, любезный?
Иль, может быть, руки отсохли?
Янко мой, где ты? Забыл, что я существую?
Черт унес тебя, что ли? Месяц – ни слуху ни духу!
Если тебя приняла колыбель вечной жизни – могила,
Мир тебе, Янко! Приснись тебе сон бескручинный!
Пусть моя брань твой священный покой не тревожит!
Что ж ты молчишь? Почему опоздал ты с ответом?
Если отсохла рука – в аптеку ступай, постарайся,
Сын мой, поправиться и напиши мне не медля.
Если ж забыл меня, если ты друга забыл, непутевый,
Дьявол заешь тебя,– слышишь? – желаю от чистого сердца.
13 час, когда имя свое вписал ты огнем в мое сердце,
Знаешь ли, что ты содеял? Ты сталью на тверди гранитной
Напечатлел, о изменник, вовеки бессмертные буквы!
Да, но я сам! Неужели на зыбком песке начертал я
Имя свое,– на песке, что ветер летучий развеет?
Что ж, и за это спасибо!..
Нет, лучше признаю, что стих мой
Даже хромал иногда, но не верю, что другом покинут.
Вот в чем беда: ты лентяй, ты такой же, как я, лежебока.
Сделай же милость, будь скромен и лень для меня уж
оставь ты!
Видишь, она мне подходит (и здорово!!), ты не согласен?
Ну, если я попрошу! Я вижу: вскочил ты,
Ручку за шиворот взял и суешь ее носом в чернила,
Множество длинных борозд по невинной бумаге проводишь,
Сеешь в них разную дрянь, какие-то жалкие мысли…
Лучше уж не писал бы, чем столько премудрости глупой
В письма совать и в мое злополучное бедное брюхо…
Можно ль найти что-нибудь глупее, чем умные письма!
Я их ужасно боюсь. Не с того ли, что сам не умею
Стряпать такие? Возможно! А в истине слов моих, Янко,
Я поклянусь табаком, и блинами, и всем, что на свете
Дорого мне и священно,– всеми святынями мира!
Достопочтенная кумушка, я попрошу вас нижайше
Мужа убить, а потом изругать, если этот мерзавец
Даже теперь не ответит, после всего, что сказал я.
Пусть отвечает подробно,– если ж о милости вашей
Он лишь два слова ответит, бешено буду я злиться.
Пусть не забудет он черного Лаци и беленькой Илуш,
Деток прелестных. А как поживает, скажите,
Сад, на котором так часто покоился взор мой, покуда
Дух улетал далеко, любовь унося к моей милой?
Что с обветшалою башней, которая после сражений
Грустно молчит, перевив чело свое редкой травою,
Словно грядущего ждет, под чьей исполинскою лапой
Рухнет она, как старик, у которого смерть беспощадно
Вырвала нищенский посох… Стоит ли на ней и поныне
Аист печальный, уставясь глазами в далекое небо?
Да, обо всем напиши, обо всем, что любил я когда-то,
Много прекрасных земель с тех пор обошел я, но ваша
Мне вспоминалась везде, хоть нечему в ней удивляться.
Время, что с вами провел я, сроднило меня с ней навеки.
Много бродил я с тех пор вкруг высоких блестящих палаццо,
Все в них огромно, и только души хозяев ничтожны…
И вспоминал я тогда вашу низкую кровлю; под нею
Все ведь мало, лишь велики прекрасные души хозяев,
Эх, что за дьявол! Чего я хвалю вас в глаза без зазренья?
Только теперь и заметил! Ведь ложь все то, что сказал я,
Все бесстыдная ложь! Я взятку всучить вам задумал,
Чтоб… чтоб меня господин нотариус к делу приставил,
Место лесничего дал мне, а то свинопаса в деревне,-
Две превосходные должности, пусть мне поручит любую.
Да, мой дружок, мне скоро придется налечь на работу:
Я ведь женюсь – ты знаешь, и знаешь, что, как ни богаты
Все поместья мои, дохода от них я не вижу.
В этом виновен мой прадед: он продал… иль нет – не купил их.
Значит, мне не на что жить, и, как ты понимаешь, нужна мне
Служба. Я кланяться выучусь, мило начну улыбаться,
Буду примерно послушен, а лесть ползучего гада
Станет мне пищей (и жирной!)… О нет, блудливым собакам
Будь она пищей – не мне! При мысли об этом
Полные пламени тучи кровавый мой взор застилают.
Сердце, бунтуя, беснуется, как жеребец разъяренный.
Будто впервые пастух, его заарканив жестоко,
Тащит из табуна и за шею волочит в упряжке.
Бешеный, он не боится тяжестей, мышцам грозящих,
Нет! Лишь хомут ему страшен, стеснитель вольного бега.
То, что он потеряет, не возместят ему кормом.
Дикой свободы дитя, соблазнится ль он пышной попоной
Или сверкающей упряжью? Что ему пища и роскошь!
Голод свой он утолит и убогой степною травою.
Пусть гроза его хлещет в широком раздолье под небом,
Пусть кустарник терзает и рвет непокорную гриву,-
Только б на воле ходить, состязаясь в ликующем беге
С огненным вихрем степным и с желтыми змеями молний.
Да охранит вас творец! Я хотел бы душой веселиться
С вами, друзья дорогие, но ветер, быстро бегущий,
Мощно надул паруса моей фантазии буйной,
Поднят якорь на борт, и вольно бежит мое судно.
Берег исчез, и меня баюкают в гордых объятьях
Волны бескрайного моря. Я слушаю туч грохотанье,
Гул нарастающей бури, я в нервы лиры впиваюсь,
Пламенем диким поют мои исступленные губы
Твой урагану подобный гимн, о святая свобода!
 

_{Сатмар, 6 августа 1847 г.}

ПОЭЗИЯ

 
Как ты унижена, поэзия святая!
Растоптано достоинство твое
Глупцами, что, стремясь тебя возвысить,
Безмерно унижают каждый раз!
Такие самозванные жрецы
Повсюду проповедовать берутся,
Что будто бы поэзия – чертог,
Парадный зал, великолепный терем,
Куда входить позволено лишь тем,
Кто разодет по моде и любезен…
О, замолчите! Правды ни на грош
Нет в проповеди вашей, лжепророки!
Поэзия не зал и не салон,
Где избранное общество расселось,
Как лук порей в салатнице… О нет!
Поэзия – такое это зданье,
Куда войти свободно могут все,
Кто хочет думать, чувствовать, молиться…
Что знаете о храме вы таком?
Поймите: это храм, в который можно
Войти в лаптях и даже босиком!
 

_{Сатмар, август 1847 г.}

МОЙ ПЕГАС

 
Он, Пегас мой, не скакун английский,
С тонкой шеей, с длинными ногами,
И не жирный ломовик немецкий,
Что идет медвежьими шагами.
Мой Пегас – венгерец чистокровный,-
Вот какой я прелестью владею!
Солнца луч на этой гладкой шерсти
Поскользнется и сломает шею!
Рос мой конь не на заводе конском,
А поймал я моего Пегаса
На степном раздолье Киш-Куншага,-
Там родился, там он вольно пасся!
Я седлом спины его не мучу:
Клок кошмы подстелен и – чудесно!
И Пегас безудержно несется,
Ибо брат он молнии небесной!
Он стремится в степи Киш-Куншага,
Потому что там рожден он где-то.
Эх! Лишь только натяну я повод –
Мчится конь, аж свист в ушах от ветра.
Вот деревня. Ну-ка, погарцуем
Перед девичьим пчелиным роем.
Попрошу цветок у самой милой,
И – хай-ра! – вперед пора обоим!
Захочу – и за пределы мира
Мы с Пегасом вырвемся мгновенно.
В пене конь мой! Это – не усталость,
Это – огнедышащая пена.
Никогда Пегас мой не устанет,
Что ни час, то неустанней мчится.
Так и надо мчаться, потому что
Далека мечты моей граница.
Мчись, Пегас, скачи через овраги,
Удержу не зная никакого,
А противник встанет на дороге –
Растопчи такого и сякого!
 

_{Сатмар, август 1847 г.}

В КАБАКЕ

 
Наш кабак одной стеною
Покосился над рекою,
Весь он виден был бы в ней,
Будь немножко ночь светлей.
Ночь же больше все темнеет;
Над рекой туман густеет;
Весла убраны с челна;
По деревне тишина.
В кабаке лишь крик и грохот,
Бубен, скрипки, пляска, хохот.
Спор кипит, поют, шумят,
Только окна дребезжат.
«Ну, красавица хозяйка!
Подходи-ка, наливай-ка!
Хорошо твое вино,
Жаль, что есть у чарки дно.
Эй, цыган! Притих ты что-то;
А вот мне плясать охота,
Разутешь-ка плясовой!
Деньги есть ведь за душой!»
Вдруг в окошко постучались:
«Что вы там разбушевались?
Барин вам велел сказать:
Разошлись бы,-лег он спать!»
«Взяли б вас обоих черти!
Пить и петь хочу до смерти,
С плеч рубашку заложу,
А уж вам не угожу!»
Но опять стучат в окошко:
«Если б тише вы немножко!
Очень матушка больна,
Хоть заснула бы она».
И цыгану все кивают,
Чарки молча допивают,
Все за шапку – и домой...
Все притихло над рекой.
 

_{Сатмар, август 1847 г}

БРОДЯГА

 
Если денег нет в кармане,
Нет и в брюхе ни черта!
У меня в кармане пусто –
Вот и в брюхе пустота.
Я на голод не в обиде,
Хоть не ел уже два дня:
Кто-нибудь на белом свете
Пообедал за меня.
Завтра, завтра есть я буду
(Коль достану что-нибудь),
Сладкой матери-надежды
Пососу покуда грудь.
У меня в желудке пусто,
Но зато полны глаза:
Каждый миг от этой стужи
Застилает их слеза.
И пускай, пускай морозит!
Подгоняет холодок!
С ним короче до трактира,
А трактир еще далек.
Ну-тка, серая, гнедая,
Ну-тка, ноги побыстрей! -
Что за кони, просто прелесть:
Не корми да не жалей!
Левый оттого и серый,
Правый оттого гнедой,
Что вчера, продрав штанину,
Я кусок пришил с другой.
У меня костюм был новый,
Был он крепок да хорош,
Так чтоб он не истрепался,
Я спустил его за грош.
А чтоб вор меня не грабил,-
Эх, провел я подлеца! -
Отдал в первом же трактире
Грош мой за стакан винца.
Пусть теперь наскочит жулик,
Пусть хоть грош отыщет он,
Я ему в награду тут же
Отсчитаю сотню крон.
Но не вор в карман мой лезет,
Шарит ветер мокрый там.
Брось ты, ветер, эти штучки,
Право, шлепну по рукам!
Шутка шуткой, а погоду -
За разбой бы да под суд!
Ливень, холод, снег да ветер –
Одного четыре бьют!
И босой по лужам еду,
Впрочем, этак лучше мне:
В сапогах сегодня плавать
Мокро было бы вдвойне.
Так пускай хохочет ветер
Оттого, что я промок.
Он когда-нибудь мне тоже
Попадется на зубок.
Бог пошлет мне мастерскую
С теплой печью, в два окна,
Будет в ней светло и чисто,
Будут дети да жена.
А тогда уж, если ветер
Взвоет у моих окон
Засвищу ему я в рожу,
Чтоб со злости лопнул он.
 

_{Сатмар, август 1847 г.}

НЕ ОБИЖАЙСЯ

 
Мое живое солнце золотое!
Не обижайся, если иногда
Я хмур и мрачен. Даже пред тобою
Я не могу веселым быть всегда.
Утешься тем, что в тяжкие минуты
Приносишь огорченья мне не ты.
Виновницею этой скорби лютой
Ты быть не можешь, ангел доброты!
Меня совсем иное нечто гложет,
Глаза подергивая серой мглой.
Недобрый некий дух меня тревожит,
Ко мне ночами ходит демон злой.
Напрасно умоляю: «Не преследуй!»
Он к этим просьбам остается глух.
Я знаю, вечным наважденьем бреда
Ко мне являться будет этот дух.
Едва я, как пьянящего напитка,
Касаюсь чаши радости, как вдруг
Уж тут как тут мой посетитель прыткий -
И чаша мигом падает из рук.
Былое – вот тот призрак окаянный,
Воспоминанье – вот как звать его.
Лишь горький рок мой мог придумать спьяна
Такую казнь, такое колдовство.
Теперь ты знаешь, под каким я игом.
Хотя в другое время я не трус,
Чуть шаг минувшего заслышу, мигом
Бесчувственнее камня становлюсь.
Не говори со мной в часы унынья.
Тебя я в это время не пойму.
Дай без следа исчезнуть чертовщине,
Я сам воспряну и рассею тьму.
Вот сон какой мне временами снится.
Пока мне снится этот страшный сон,
Не верю я, что это небылица,-
Так част и так правдоподобен он.
 

_{Сатмар, август 1847 г.}

ПЕСТРАЯ ЖИЗНЬ

 
Бывал на службе я у Марса,
И к Талии я нанимался…
Меня любили, уважали:
То сам сбегал, то в шею гнали.
То босиком блуждал я где-то,
То покупал себе карету;
То чистил людям сапоги я,
То мне их чистили другие.
Страдал от голода и жажды,
Глотал я корки не однажды,
Зато порой имел я счастье
Купаться в молоке и масле!
Порой постелью средь дубравы
Служили мне сухие травы.
То снова над моей постелью
Шелка алькова шелестели.
Перед слугой аристократа
Я шляпу поднимал когда-то,
Но и надменные вельможи
Передо мной склонялись тоже.
Служанка иод руку со мною
Пройти стыдилась. Но иное
Настало время: стал приятным
Я важным дамам, самым знатным.
Ходил я в драгоценном платье,
Ходил с заплатой на заплате -
С зеленой, с желтой, с синей, с красной…
О, боже! Жизнь пестра ужасно!
 

_{Сатмар, август 1847 г.}

ПРЕКРАСНОЕ ПИСЬМО

 
Милая, ты написала
Мне прекрасное письмо.
Это след ума немалый,
Прямодушие само.
Пишешь,– я тебе дороже
С каждым часом, но, дружок,
Веришь ли, мороз по коже
Пробежал от этих строк.
Пролегла на лбу морщина -
И она как след ножа.
В этом ты, мой друг, повинна,-
Я читал письмо, дрожа.
То письмо – как куст на грядке,
Под которым спит змея.
Не найду ее, но в пятки
Был тайком ужален я.
Объясни мне: неужели,
Друга за любовь казня,
С умыслом или без цели
Оскорбила ты меня?
И рукою той же самой
В сердце всажен мне кинжал,
От которой я бальзама
Исцеляющего ждал.
Звал тебя я, утопая,
Руку помощи подать.
Подошла ты, но не знаю,-
Чтоб спасти иль вглубь загнать?
Приходи, рассей сомненья,
Иль безумья не сдержу,
И себе о скал каменья
Голову я размозжу.
 

_{Сатмар, август 1847 г.}