Текст книги "Звездные ночи"

Автор книги: Шамиль Ракипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Ночь пятьсот пятьдесят седьмая

Лейла готовит двух новых пилотов, по очереди летает с ними на своем самолете. После обеда, проводив ее в полет, я направилась домой и по пути встретила незнакомого моряка. Он был низкого роста, с могучей грудью, угрюмым, загорелым лицом. Голова забинтована. Шесть наград, два ордена Славы.

– Где мне найти Ольгу Санфирову? – спросил он рокочущим, как мотор бомбардировщика, голосом.

Сердце у меня екнуло. Лейла говорила мне, что в один из мешков, сброшенных десантникам, она вложила записку, просила сообщить, есть ли на «Огненной земле» ее куйбышевский знакомый. Мне не верилось, что на записку кто-то обратит внимание. Но, кажется, она дошла по назначению.

– Санфирова в учебном полете, – сказала я сдавленным голосом, предчувствуя недоброе. – Будет через полчаса.

– У меня пять минут времени, – моряк нахмурился. – Жаль. Учится, значит.

– Не учится, а учит, – уточнила я.

– Понятно. А вы письмо ей передать можете?

– Конечно. Она моя подруга. От кого письмо?

– От человека, которого она разыскивала.

– Он жив? – насторожилась я.

– Ранен в ногу, – моряк протянул мне листок бумаги, свернутый треугольником. – Раз уж вы ее подруга, скажу кое-что от себя, можете передавать ей или не передавать, дело ваше.

– Слушаю вас.

– Записку Санфировой мы прочитали, передали ему. Была возможность послать ответ, но он не захотел. Кое-что нам было известно. В общем, ребята с ним крупно поговорили, заставили написать вот это, – он кивнул на конверт. – У него семья: жена, сын. Женился перед войной.

– Трус, – невольно вырвалось у меня.

Моряк поежился.

– Воевал он неплохо, а в этих делах… – он развел короткими, почти черными от загара и ветра руками.

Из-за дома выскочила Хиваз, увидев незнакомца, тихонько запела:

 
Раскинулось море широко…
 

Моряк повернулся к ней, и она прикрыла рот ладошкой, испуганно вытаращив лукавые глаза.

– А ты что здесь делаешь, кроха? – спросил он удивленно. – Неужто воюешь?

– Подаю руку помощи с неба морячкам всяким, – затараторила Хиваз. – У меня сердце доброе, почему не помочь, если просят.

– Мой штурман Хиваз Доспанова, – представила я подругу.

– Вот как, – глаза десантника подобрели. – Прошу прощенья. Я о тебе слышал, между прочим. Внучка Джамбула, кажется?

– Так точно! – Хиваз вытянулась, щелкнула каблуками.

– Родная? – недоверчиво спросил моряк, с интересом разглядывая девушку.

– Конечно, родная. Все говорят: похожи, как две капли воды.

– И то верно, как это я сразу не заметил, – улыбнулся моряк.

– То-то же… А от кого вы про меня слышали?

– От ребят, которые хотели встретиться с тобой на вершине Митридата. Они там тебя ждут… – И, сразу посерьезнев, сказал: – Дай руку.

Моряк бережно взял тонкую, смуглую руку растерявшейся Хиваз и поцеловал ее.

– Спасибо, сестричка, – он выпрямился, от его угрюмости не осталось и следа. – Мне пора. Пока…

У меня подкосились ноги, я опустилась на ступеньку, держа письмо в руке. Хиваз, утирая слезы, всхлипывая, спросила:

– Лейле-джан?

– Да…

Я знала, что Хиваз умеет хранить секреты, и посвятила ее в тайну подруги. Посидели, погоревали.

– Не будет ему счастья, – зло сказала Хиваз, стукнув кулачком по коленке. – А Лейла свое счастье найдет. Теперь она свободна, как птица. Выйдет замуж за Ахмета. Красивый, храбрый, любит ее всей душой… Хуже всего неопределенность, правда?

Я была с ней согласна, но жалость к Лейле терзала сердце. Полетов в эту ночь, к счастью, не было. Впрочем, Лейла перенесла удар мужественно. Прочитав письмо, показала его мне, потом вместе с гармошкой бросила в печь.

– Никому не говори, ладно?

Я призналась, что выдала ее тайну Хиваз.

– Ей можно. Руфе я еще скажу… – она помолчала и добавила: – Ты знаешь, как ни странно, я чувствую какое-то облегчение.

– Еще бы! – воскликнула я.

– Да, теперь все встало на свои места. Наверное, это к лучшему. Понимаешь, ведь он стал за эти годы другим человеком, я не раз над этим задумывалась. А любила я того, довоенного соседского парня. И буду любить всегда…

Мы никогда больше не заговаривали об этом человеке. Судить его я не хочу, да и права не имею. А простила ли его Лейла, не знаю.

Ночь пятьсот семьдесят восьмая

Накануне Нового года Хиваз Доспанова, Руфа Гашева, Вера Белик, Ира Себрова и я получили совершенно неожиданно дорогие «подарки»: командир нашей дивизии генерал-лейтенант Федоров вручил нам ордена. В мае меня наградили орденом Красного Знамени и вот сегодня – орденом Отечественной войны.

После праздничного обеда я решила написать письмо маме. Сижу и думаю, как бы, не пугая особенно родных, сформулировать простую истину: за что я удостоена такой высокой награды… Вбежала Хиваз и начала сердито взбивать подушку на своей постели.

– Что случилось, деточка?

– В резерв поставили! – сердито выкрикнула она.

Можно было подумать, что ее не взяли на какой-нибудь веселый праздник.

– Радоваться надо, не злиться, – упрекнула я ее. – Признаться, лететь в новогоднюю ночь на задание не очень-то приятно. И отдохнуть тебе не мешает.

– Не хочу отдыхать, – продолжала капризничать Хиваз. – Я и так от всех отстала по количеству вылетов.

– Я тоже отстала, но подушку свою не терзаю.

– Апа-джан, с кем ты сегодня летишь? Не знаешь? Может, сбегать узнать?

– Не надо.

– Тогда и тебе сегодня лететь не обязательно, тем более, нет настроения. У тебя же фурункулы. Иди в санчасть, возьми освобождение.

Действительно, уже неделю меня мучают фурункулы, но прекращать полеты из-за такого пустяка я не хочу. Правда, спала плохо, утром стукнулась головой о верхние нары… Может быть, в самом деле отдохнуть? Тем более праздник. Но я тут же устыдилась своих мыслей и твердо решила – полечу.

– Поможешь мне забраться в самолет, ладно?.. – попросила я Хиваз. Она кивнула.

Оказалось, на сегодня мой штурман – комиссар полка Евдокия Яковлевна Рачкевич. Летать она не обязана, на земле дел хватает, но иногда превращается в штурмана, чтобы, как она говорит, размяться. Мне с ней летать не приходилось, но я слышала, что справляется она со штурманскими обязанностями неплохо.

Пришла Лейла с новостью: организуется четвертая эскадрилья, меня собираются направить в нее командиром звена и парторгом. Не знаю, горевать или радоваться: не хочется расставаться с родной эскадрильей. А сама недавно посмеивалась над Катюшей Рябовой. Кстати, она после санатория выглядела посвежевшей, спокойной, просто счастливой.

На аэродроме обычное оживленье: подъехал укрытый ветками бензовоз, техники в последний раз осматривают самолет, оружейницы подносят бомбы. С помощью Хиваз я поднимаюсь на крыло, сажусь в кабину. Мотор заводится сразу. Рачкевич поздоровалась с девушками, проверила бомбовые замки, расписалась в журнале. Несмотря на свою полноту, мигом очутилась в кабине, словно на коня вскочила.

«Знает, что некоторым девушкам не хочется рисковать в праздничную ночь, – подумала я, – решила показать пример».

Полетели. Про свои фурункулы я сразу забыла. Задача у нас не простая – мы будем бомбить небольшую железнодорожную станцию Багерово, через которую в Керчь идут эшелоны с оружием, боеприпасами, пополнениями. Станцию окружают холмы, на них много зениток, прожекторов.

– Погода портится, – ворчит Рачкевич, ворочаясь в кабине. – Надо же, только что сияли звезды и вот… дождь со снегом. Пожалуй, полеты отменят. Может, вернемся?

Я молчу, продолжаю полет. Возвращаться или нет – решать мне, я командир экипажа. А погода ухудшается на глазах: порывистый ветер, мокрый снег. С приглушенным мотором я планирую над станцией, закрытой низкими тучами. Чтобы различить цель, надо опуститься ниже, чем разрешает инструкция. Что делать? Может быть, за моей спиной – строгий контролер?

– Спускайся, Магуба, я же знаю, как вы поступаете в подобных случаях.

Вот это по-нашему!

Немцы, видимо, не ждали нас в такую погоду, и Рачкевич точно сбросила бомбы на вагоны, стоящие на путях.

– Новогодний гостинец, – удовлетворенно сказала она и вышвырнула из кабины несколько термитных бомб.

Нас обстреляли. Самолет качнуло, я еле выровняла его и с ужасом увидела, что правое крыло горит. Немцы, увидев, что «рус-фанер» вспыхнул, прекратили огонь, лишь один прожектор провожал нас, пока мы не скрылись в тучах. Мне казалось, что я чувствую жар щекой, будто сижу у печки. Рачкевич смотрела на огонь широко раскрытыми глазами, как завороженная. Штурман мне ничем не могла помочь, лишь бы сидела, не суетясь, на своем месте.

– Ремни застегнуты? – спросила я.

– Да, Магуба.

– Держитесь. Ничего страшного…

Дав полный газ, резко накреняю самолет. Воздушная волна дробит пламя, рассыпая искры. Непогода, которую мы еще несколько минут назад проклинали, спасла нас – дождь и снег сделали свое дело, пламя погасло.

– А я уж думала, Новый год встретят без нас, – сказала Рачкевич, обтирая руками лицо. – Чуть не испортили праздник. Хорошо, что немцы прекратили огонь, снарядов пожалели.

– Снаряды они не жалеют, – заметила я. – Готовились встретить другие самолеты.

– Выходит, так…

Рачкевич поправила летный шлем.

– Первый раз летела в горящем самолете. Ощущение не из приятных. Душа ушла в пятки. А тебе страшно было, Магуба?

– Как никогда, – призналась я. – Особенно в первый момент. Сгореть заживо… Потом вдруг появилась уверенность, что мокрый снег нас выручит.

– А сказала – ничего страшного, – Рачкевич рассмеялась. – Я была потрясена.

– Это я переняла у Жени Рудневой. В самые жуткие моменты она произносит эти слова. Разница в том, что она, по-моему, в самом деле ничего не боится. Я слышала, есть такие люди, их очень мало, но есть.

– Что-то не верится. Просто огромное самообладание.

– Может быть…

Незадолго по полуночи в столовой появились гости: командующий армией генерал Вершинин с группой офицеров и командир соседнего полка майор Бочаров со своими орлами. Поздоровавшись с Бершанской, Бочаров, как всегда, начал подшучивать.

– Показывай, показывай своих невест… Так, так… На вид хороши, просто глаза разбегаются, а вот как с приданым, а?..

– Порядок, – успокоила его Евдокия Давыдовна, – есть очень богатые невесты – по пятьсот вылетов и больше…

Командующий зачитал новогоднее поздравление Военного совета фронта.

– С Новым годом, дорогие товарищи, с новыми победами!

Мы дружно выпили вино. Кружек на всех не хватило – пили из консервных банок. Мужчины в эту праздничную ночь превозносили нас до небес. Самый приятный комплимент нам сделали французские летчики из полка «Нормандия – Неман». Командующий передал их слова, обращенные к нам: «Даже если собрать все цветы мира и положить к вашим ногам, их будет мало, чтобы воздать должное вашей отваге».

Когда начались танцы, мы с Женей Рудневой устроились в уголке, вспомнили все хорошее и плохое, что было в старом году.

Большинство девушек были награждены орденами и медалями. Нам первым в дивизии вручили гвардейское знамя. Нашему полку присвоено наименование – Таманский. Враг отступает, победа стала ближе… А плохое – четырнадцать погибших подруг. Их мы никогда не сможем забыть: воевали бок о бок, делили последний сухарь. Гибель девушек – это наша тревожная память, которая не дает покоя, призывая мстить ненавистному врагу.

Однако праздник есть праздник. Предаваться унынию и грусти не хотелось.

Помолчав, Руднева спросила:

– А ты знаешь, Магуба, кто у нас в России была самая первая летчица?

– Нет, Женечка, не знаю.

– Лидия Зверева. Она стала пилотом в 1911 году. Летала на неуклюжих аэропланах, которые прокладывали тогда в небе первые трассы. А после революции первым военным летчиком Красной Армии, первой из женщин, стала в 1925 году Зинаида Кокорина. Ее муж был летчиком, погиб в одном из полетов, и она решила заменить его. Поступила в летную школу, там познакомилась с Чкаловым. Он очень помог ей на первых порах. В то время еще не было ясно, сможет ли женщина выдержать огромную физическую и психологическую нагрузку, которую испытывает пилот военного самолета. Кокорина доказала: женщине это по плечу. Позднее она окончила школу воздушной стрельбы и бомбометания. Первая женщина-ас!

Лейла веселилась вовсю, танцевала вальс с командующим, а потом кружилась со всеми гостями по очереди. Много было спето песен, прочитано стихов, наши плясуньи отвели душу, вволю постучали каблуками.

– На следующем новогоднем празднике, – грустно сказала Женя, прижимаясь щекой к моему плечу, – кого-то из нас не будет…

Я вся похолодела. Обняла Женю и неожиданно для самой себя сказала:

– Дай мне обещание, что не будешь летать на задания с неопытными пилотами.

– Даю тебе, дорогая Магуба, торжественное обещание, – не задумываясь, ответила Женя, – что никогда не буду летать на трудные задания с очень опытными пилотами. Разве уж задание будет очень, очень трудным. Обещаю летать, пока жива, с малоопытными пилотами на любые задания как можно чаще…

Ну что с ней поделаешь!

Ночь шестисотая

Непроглядная, сырая январская ночь. Ощущение такое, что время остановилось, что наш «По-2», схваченный мглой, неподвижно повис где-то в космическом пространстве и еще долго-долго вокруг ничего не изменится…

Неожиданный, как всегда, удар света, и мы попадаем из царства тьмы в ослепительно яркий полдень. По всему побережью Керченской бухты вспыхивают прожекторы, немцы открывают беспорядочный огонь по самолетам. Кажется, уцелеть в этом клокочущем море огня невозможно. Но тут по немецким позициям наносят удар «катюши»: по берегу словно пролетает огнедышащий змей, часть прожекторов гаснет, в том числе «наш», зенитки, подавившись пламенем, умолкают. Через несколько секунд они заговорят снова, но не все, а мы уже кое-что успеем сделать.

Немцы догадываются, что к берегу движется десант, освещают прожекторами пролив, но мы долбим и долбим их сверху бомбами. Нервы гитлеровцев не выдерживают: лучи прожекторов мигают все с большими перерывами. Совершенно очевидно: тщательно продуманная система оборонительного огня не срабатывает.

Прикрывая десант, наш полк в эту ночь, с 22-го на 23-е января 1944 года, по существу парализовал вражеские прожекторные установки в районе Керченской бухты, и немцам пришлось освещать пролив ракетами, САБами.

Возвращаясь на аэродром, я увидела целую флотилию наших катеров, лодок, тендеров, некоторые из них горели, но упорно шли к берегу. Им бы нашу скорость!..

После нашего массированного налета с косы Чушка по немецкому оборонительному рубежу ударила артиллерия. Когда огневой вал переместился в глубину, по берегу бухты еще раз прогулялись «катюши», и десантники высадились прямо посредине излучины, в порту, с ходу пошли в атаку. Одновременно в наступление перешли войска северо-восточного плацдарма, двое суток на улицах Керчи шли ожесточенные, кровопролитные бои, часть города была освобождена. Но враг еще силен – более 60 тысяч гитлеровцев вцепились в Керченский полуостров, их главный оборонительный рубеж проходил через Керчь. Во избежание больших потерь Ставка Верховного Главнокомандования дала указание прекратить штурм и закрепиться на завоеванных рубежах.

Саперы перебросили через пролив с Чушки четырехкилометровую канатную дорогу, по ней на крымский берег хлынул поток грузов для десантников. Дорога действовала безотказно в течение нескольких месяцев, немцы, как ни старались, вывести ее из строя не смогли.

Ночь шестьсот четырнадцатая

В сотый раз внимательно изучаю по штурманской карте район станции Багерово – ночью снова полетим туда. Мой сегодняшний штурман скромная кареглазая девушка Рая Аронова разбирает пистолет, аккуратно раскладывая детали на газете. Несмотря на молодость, Рая успела сделать более четырехсот вылетов, у нее два ордена. Родом она из Саратова, бывшая студентка университета, перед войной училась летать в аэроклубе, прыжки с парашютом были ее любимым занятием. Рая лучший стрелок из пистолета в эскадрилье.

Она давно мечтает стать пилотом, сегодняшние полеты – последний экзамен. Если нас не собьют, я завтра утром первая от души поздравлю ее.

«Есть же на свете люди, которые так любят оружие», – с некоторым недоумением думаю я, глядя, как Рая дышит на пистолет и тщательно протирает его чистой тряпкой. Наконец положила в кобуру, поправила гимнастерку, взглянула на часы.

– Магуба, давай твой пистолет почищу заодно, – предложила она.

– А успеешь?

– Успею.

Мое оружие в порядке, но я тронута заботой девушки и не в силах отказать ей.

Так же любовно, как свой, она разобрала мой пистолет, продула каждую детальку, протерла, быстро и ловко собрала, проверила, хорошо ли ходит затвор. Приятно смотреть на ее тонкие, гибкие, как у пианистки, пальцы.

– Спасибо, Раечка…

Наш последний совместный полет запомнился мне на всю жизнь.

По очереди управляя самолетом – в штурманской кабине имеется приспособление, позволяющее брать управление на себя, – мы сделали в ту ночь пять вылетов. Прямо радость охватила: станция вся в огне, и сами мы целехоньки, ни единой царапины. Рая на прощание поддала жару, сбросила термитные бомбы. Так сказать, поставила последнюю точку. Мы возвращались на аэродром уже на рассвете.

– Генерал Енеке, наверно, рвет и мечет, – сказала Рая. – Крепко мы ему насолили сегодня. По-моему, в Багерово есть наш разведчик, как ты думаешь? Есть, конечно. Только прибыл эшелон с горючим, а мы тут как тут…

Генерал Енеке – командующий двухсоттысячной армией, обороняющей Крым. Гитлер стремится любой ценой удержать полуостров, так как пока немецкие войска здесь, они сковывают наши силы на юге, и Черноморский флот вынужден ограничивать свои действия. Кроме того, как рассказала нам Мария Ивановна Рунт, владея Крымом, гитлеровцы прикрывают румынские нефтяные промыслы и оказывают политическое давление на Турцию.

Разумеется, Крым фашистам не удержать. Наши главные «полковые стратеги» Таня Макарова и Вера Белик давно все рассчитали. Правда, сроки наступления, предсказанные ими, оказались неточными, но своих ошибок девушки не признают – разве могут они ошибаться? Просто операция по освобождению Крыма задерживается из-за того, что выпало слишком много снега, такой зимы не помнят даже старожилы.

На станции Багерово, по-видимому, в самом деле орудует наш разведчик, может быть, даже не один: эту перевалочную базу мы «обрабатывали» не раз и всегда заранее знали, где размещены прибывшие грузы и что они собой представляют. Но говорить на эту тему не хочется, меня клонит в сон, хотя я сгрызла за ночь несколько плиток шоколада «Кола». Рая сегодня выделывала над станцией умопомрачительные номера, как акробатка под куполом цирка, но когда я спросила, не устала ли она, весело ответила: «Только разошлась!» Незаметно я задремала и проспала бы, наверное, всю дорогу, если бы не испуганный возглас Раи:

– «Мессер»!

Сонливости как не бывало.

– Беру управление на себя, – как можно спокойнее сказала я, хотя сразу сообразила, что мы обречены.

Фашистский летчик тоже увидел нас. Он летел навстречу, чуть правде, и мог бы сразу сбить беззащитный «По-2», но решил, видимо, покуражиться. Уменьшив скорость, он откинул фонарь кабины и, пролетая мимо, ухмыляясь, показал два пальца. Лицо одутловатое, с приплюснутым носом и бульдожьей челюстью. На хвосте и фюзеляже «мессера» намалеваны какие-то уродливые звери и птицы – для устрашения противника.

Рассветное небо было ясным, высота полторы тысячи метров, внизу Азовское море. Кажется, шансов на спасение никаких. Страх пришел и ушел, осталась одна тоска. Даю полный газ – маневрировать уже нет смысла. С горькой нежностью думаю о самолете. Мы получили его недавно, в связи с созданием новой эскадрильи, «По-2» делают в Казани, за приборной доской мы обнаружили послание молодых ребят-комсомольцев, рабочих завода. Обращаясь к летчику, они писали: «Желаем долететь до Берлина…»

Серые, холодные волны, уходящие за горизонт, кажутся неподвижными, они словно отлиты из гранита, «Наше надгробье, – подумала я, выжимая из мотора все силы. – А Рая молодец, сидит и не шелохнется. Пусть посмотрит этот пират, как умирают советские летчицы…»

Но Рая Аронова шелохнулась.

Немец сделал разворот и приблизился к нам с другой стороны. Набрал высоту, атакует сбоку, но стрелять не торопится. Снова, высунув руку, показал два пальца. Что он хочет этим сказать, непонятно.

В этот момент я услышала пистолетный выстрел. Второй. Третий… И «мессер», клюнув носом, в отлогом пике пронесся под нами и врезался в волны. Длинный хвост задрался, встал вертикально…

– Сдох! – не своим голосом закричала Рая. – Магуба, он сдох. Капут! Ты видела?

Я не могла вымолвить ни слова, онемела от нежданной радости. Вдруг захотелось исполнить какой-нибудь «танец» в воздухе, не знаю, как и удержалась.

«Почему он показывал два пальца? – немного успокоившись, задумалась я. – Хотел сказать – вас двое? Но это очевидно, нет смысла считать. Может быть, изображал первую латинскую букву в слове «Виктория»? Победа… Нет, вряд ли. Истребитель новейшей марки, последнее слово немецкой военной техники и фанерный «По-2» – силы слишком неравные, чтобы вести речь да еще на пальцах о какой-то победе. Безоружного человека, стоящего у стенки, которого расстреливает целый взвод, никто не станет уверять, что он побежден…»

И все же я, кажется, догадалась, что хотел нам внушить фашистский ас. Вероятно, именно он атаковал самолет Дуси Носаль. И вот – вторая жертва, второй «По-2», как он был уверен, на его счету. Двойная ошибка…

«Пистолет отблагодарил тебя за ласку», – хотела я сказать Рае, но промолчала. Наверняка эта мысль ей самой пришла в голову.

До самого аэродрома мы летели молча. Выйдя из самолета, я попросила у штурмана пистолет и на глазах Бершанской, группы техников поцеловала его. Никогда не думала, что буду целовать оружие, а вот довелось.

– Задание выполнено, – доложила я командиру полка. – На обратном пути нас атаковал «Мессершмитт-109», штурман Аронова выстрелами из пистолета сбила его.

Лицо Бершанской дрогнуло, она кивнула головой и сказала:

– Расскажите подробнее.

Я рассказала.

Раю обступили, поздравляли, расспрашивали. Уходя, я слышала ее лепет:

– Да что вы… Ну, выстрелила. Этот же инстинкт самосохранения…

Герой Советского Союза Рая Аронова из скромности или из опасения, что ей не поверят, никогда не рассказывала об этом случае, а в своих военных воспоминаниях приписала факт, свидетелем которого я была, совсем другому человеку, безымянному пилоту какого-то разведывательного самолета. Но с «мессером» она расправилась своей рукой у меня на глазах. Это произошло в феврале 1944 года. Более точную дату указать не могу, прошло столько времени. Возможно, рассказывая и о других событиях, я иногда допускаю неточности в датах, не судите меня строго за это. Что-то может сместиться в памяти, хотя я на нее и не жалуюсь пока.

Счет военным ночам я веду несколько условно, с первого боевого вылета, а не со времени прибытия нашего авиаполка на фронт. Учтите это. Так я считаю правильнее: ведь всегда памятны факты, события, а не просто дни или ночи.

У меня нет времени, чтобы что-то проверить, уточнить, да и, признаться, не вижу необходимости. Если и ошибусь в датах, то ненамного, за это я ручаюсь.