Текст книги "Звездные ночи"

Автор книги: Шамиль Ракипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Мы повернулись к ней, она стояла у двери, прислонившись к стене, улыбалась.

– Много правильных, горячих слов здесь было сказано, – Рачкевич подошла поближе, села на край койки рядом с Лейлой. – Хочу только добавить несколько слов. Подумайте, девушки, вот над чем. Героизм у нас носит массовый характер. Это главное. Массовый героизм на фронте и в тылу. Он подготовлен всем укладом нашей жизни, всей системой воспитания. И в тылу у немцев, на нашей оккупированной территории, героически сражаются партизаны, подпольщики. Данные о важнейших объектах в тылу врага, о движении воинских эшелонов в наши руки не с неба падают.

Отгремела Курская битва. Она длилась в общей сложности около пятидесяти дней. Потери врага – более пятисот тысяч человек. Наши воины уничтожали в среднем по десять тысяч гитлеровцев в день. Враг потерял полторы тысячи танков, три тысячи семьсот самолетов. Мы тоже понесли большие потери, но победа за нами, Германии нанесен страшный удар. Первый наш победный салют – это салют массовому героизму советского народа.

Вы честно исполняете свой воинский долг, у каждое из вас на груди ордена и медали, вас осеняет гвардейское знамя, и я считаю: правы ваши родители, ваши земляки – вы настоящие героини! Я уверена, что пройденный вами ратный путь – это подготовка к новым славным подвигам…

Катя Рябова в дискуссии не участвовала, но слушала очень внимательно. «Этот разговор, – подумала я, – отличная разрядка, у всех посветлело в душе. Нет у нас героев-одиночек, «мама» права. Каждый воин связан незримыми нитями со своими боевыми друзьями, с командирами, разведчиками, с тысячами людей в тылу, которые вложили в его руки золотое оружие, одели, обули и накормили всю многомиллионную армию. Цель у всех одна. А славой сочтемся…»

Утром Лейла снова побывала у Бершанской и, разыскав меня в саду, не скрывая радости, сообщила:

– Григорий Сивков тоже получит путевку в санаторий. Они будут отдыхать вместе.

Признаюсь, я в то время смотрела на себя и всех своих однополчанок только как на воюющих людей, И в глубине души считала, что сердечным делам на фронте не должно быть места. Добровольно явились сюда, значит, все силы надо отдавать главному делу, кате можно больше летать, громить врага. Стараться ни о чем другом не думать, не забивать голову. Конечно, я была неправа. Лейла оказалась умнее и дальновиднее меня.

– Все условия для… – смеясь, начала я, но, встретив осуждающий взгляд Лейлы, прикусила язык.

– У них настоящая, чистая любовь, – холодно сказала она. – После санатория Григорий и Катюша будут драться, как львы.

Я пожала плечами, подумала: «Уж не этот ли довод ты высказала в разговоре с Бершанской?».

Правоту Лейлы доказала жизнь. Старший лейтенант Григорий Сивков стал дважды Героем Советского Союза. Катюша стала его женой. Михаил Пляц был награжден орденом Славы, женился на Руфе, после войны стал генералом. Герои Советского Союза Рая Аронова, Ирина Себрова, Марина Чечнева и многие другие девушки нашего полка вышли замуж за тех, кого полюбили на фронте. Жизнь – лучший учитель, пришло время и я осознала свою ошибку. Но что было, то было.

Недовольная собой, я пошла на аэродром. Настроение пасмурное.

– Магуба, – окликнули меня, – подойди к нам.

Гляжу, под крылом самолета лежат на траве Таня Макарова и Вера Белик, рассматривают какую-то карту. Подошла, смотрю, сверху на карте красным карандашом написано: «Маршрут Победы». Красные кружочки, синие линии. Так, так… С Таманского полуострова через Керченский пролив – в Крым. Потом – Украина, Белоруссия… Варшава – Прага – Берлин.

– Путь нашего полка, – торжественно сказала Таня. – Просим утвердить.

И подала мне красный карандаш.

В углу карты я размашисто написала: «Утверждаю. М. Сыртланова». Чувствовала себя в этот момент по меньшей мере командующим фронтом.

Девушки поблагодарили меня, я хотела уйти, но…

– Не уходи, – Таня как-то странно улыбнулась. На губах улыбка, а глаза серьезные. – Еще одна просьба.

– Слушаю вас, девочки. Что за просьба?

– Если с нами, со мной и Верой, что-то случится… В общем, если погибнем, мы тебя просим написать наши имена на здании рейхстага в Берлине.

– Никаких возражений! – вмешалась Вера, видя, что я собираюсь протестовать. – Никому о нашей просьбе не говори.

– Хорошо, – согласилась я. – А если со мной…

– Договорились! – Таня вскочила и, бережно сложив карту, спрятала ее на груди.

Позднее я узнала, что с такой же просьбой девушки обратились к Лейле, Жене Рудневой и Марине Чечневой. Их просьбу смогли выполнить только двое: Марина и я.

Ночь четыреста восемьдесят седьмая

Нелегко быть командиром эскадрильи. Лейла похудела, она в постоянных хлопотах. Склонившись над картой, что-то шепчет, высчитывает. Гляжу на нее и хочется чем-нибудь порадовать ее, поддержать, сказать что-нибудь хорошее-прехорошее… Думаю, соображаю – ничего не приходит в голову. Радость – огромная, долгожданная – явилась в облике Тани Макаровой. Она ворвалась, как вихрь, в общежитие и начала лихо отстукивать чечетку. Мы вскочили, вытаращив глаза. Сердце колотится в такт бешеной пляске. Сейчас скажет. Не томи!..

– Ну, Таня, Танечка…

– Новороссийск наш! – выкрикнула плясунья и, гордо вскинув голову, умчалась.

С ликующим «Ура!» мы бросаемся в объятия друг другу, то замираем, то кружимся.

Войска Северо-Кавказского фронта – 18-я армия под командованием генерала Леселидзе и 56-я армия под командованием генерала Гречко, взаимодействуя с Черноморским флотом и Азовской флотилией, 16 сентября освободили Новороссийск, «голубая линия» прорвана.

Отступая, расставаясь навсегда с бредовыми мечтами о новом броске на Кавказ, к бакинской нефти, о победоносном марше в солнечную Индию, гитлеровцы предают огню многострадальный Таманский полуостров. Наш парторг Мария Ивановна Рунт ознакомила нас с приказом Гиммлера войскам СС и полиции, в котором им предписывалось:

«Добиться того, чтобы при отходе… не оставалось ни одного человека, ни одной головы скота, ни одного центнера зерна, ни одного рельса, чтобы ее остались в сохранности ни один дом, ни одна шахта… чтобы не осталось ни одного колодца, который бы не был отравлен. Противник должен найти действительно тотально сожженную и разрушенную страну».

Вот как они воюют с нами.

Кажется, что сама наша жгучая ненависть вращает пропеллеры самолетов. Эскадрилья получила задание бомбить скопление живой силы и техники противника на мысе Чушка, с которого немцы перебираются в Крым, на Керченский полуостров. Прикрывая отход, озлобленные гитлеровцы сконцентрировали на последнем, оставшемся в их распоряжении клочке кавказской земли множество прожекторов, зенитных орудий и пулеметов. По мысу бьет наша артиллерия, «катюши», днем и ночью на прижатые к проливу вражеские части, падают бомбы всех калибров. Враг несет огромные потери – тем легче будет нам штурмовать Крым.

Эскадрильи с разных направлений пробиваются к цели. Впереди – самолет Лейлы. Изредка она включает бортовые огни, я сразу повторяю сигнал – за нашим «По-2» следует Нина Ульяненко.

Самолет командира покачивает крыльями – значит, надо прибавить газ. Выполняю указание, повторяю сигнал, усаживаюсь поудобнее. Мотор ревет, но высота почему-то уменьшается… Тысяча метров… восемьсот… пятьсот… Холодное воздушное течение, направленное сверху вниз, давит на самолет. Меняю режим полета, тяну на себя ручку управления. Ладони горят, пот катится по щекам, щиплет глаза. Мы, по существу, падаем. Падаем с исправным мотором, работающим с полной нагрузкой. Внизу – Азовское море. Еще несколько минут такого полета, и мы врежемся в волны. Что предпринять? Повернуть назад? Это невозможно. Командир летит, будем лететь и мы…

Вместо подвига – нелепая гибель. Просто упадем в воду и утонем. Пытаюсь представить скорбь матери, Лейлы – в том, что она вернется на аэродром, у меня сомнений нет, – Бершанской, Тани Макаровой, Жени Рудневой – всего полка, но ничего не выходит, слишком это нелепо, чудовищно. Опускаюсь мысленно на дно моря… Бр-р-р… Не может этого быть!

«Следуй за мной!» – сигналит Лейла. Повторяю приказ для Нины Ульяненко, улыбаюсь. Ничего страшного!

Ночную темень разрывают огненные шары. Мой штурман сегодня – Вера Белик, ее командир Таня Макарова дежурит на аэродроме.

– Нас обстреливают сторожевые катера, – спокойно говорит Вера, как будто кто-то посылает нам воздушные поцелуи. – Пятнадцать градусов левее.

– Сколько до цели?

– Минут восемь…

Высота триста метров. Медленно, но снижаемся. Виден мыс Чушка – длинная, изогнутая коса, разделяющая Черное и Азовское моря. Отсюда до Крыма – рукой подать.

Самолет неожиданно устремился вверх. Сбавляю обороты, мотор работает в четверть мощности, но высота растет. Новый сюрприз. То вниз, то вверх.

– Верочка, что, будем делать? Теплое течение снизу. Поднимаемся к туманности Андромеды.

– Глуши мотор!

Легко сказать. А если он потом не заведется? Но другого выхода нет, иначе пролетим высоко над целью. Убираю газ. «По-2» летит, как планер. Тишина. Мне кажется, что я слышу дыхание штурмана. Она наклоняется, глядит вниз, шуршит картой. Лейла не сигналит – враг рядом, нельзя обнаружить себя раньше времени.

Вспыхнули прожекторы, их много. Рявкают, «Эрликоны». Вера сбросила два САБа. Светло – хоть иголки собирай, как поется в песне.

Автоматически включается шестое чувство – очень совершенный и важный прибор, который часто нас выручает. Этот удивительный прибор подсказывает мне, что через несколько секунд под правым крылом взорвется снаряд – отворачиваю влево. Снаряд взрывается точно там… Теперь вправо и вниз. Зенитчики опять промахнулись. Но когда пойду над целью, прибор не нужен, он отключится на двадцать секунд, может быть навсегда. Пусть стреляют, никаких маневров я производить не буду. Пока не оторвутся бомбы.

Воздушное течение позади, включаю мотор. «Эрликоны» ведут особенно яростный огонь по самолету командира. Надо поскорее приниматься за работу.

– Вера, бомби! Лейлу собьют!

Внизу – самоходные орудия, танки, автомашины, обозы, множество немцев, они расползаются как тараканы.

Самолет качнуло. Один за другим последовали взрывы. Попали.

– Магуба, взгляни, какие странные машины. Спустись пониже, термички сброшу.

Захожу на второй, круг.

– Что ты там увидела?

– Длинные, безобразные машины…. Это душегубки. Зондеркоманда!

Об этих страшных машинах, об отрядах карателей нам рассказывала бабушка Марфа еще в станице Ассиновская.

– Жги их!

– Готово…

Летим домой.

Самолет стал легче, справляться с коварным воздушными потоками теперь труднее, Напрягаю все силы. Жарко. Почему-то вспомнилось, как один экипаж несколько месяцев назад погиб на полпути к аэродрому. Заблудились в тумане, а тут кончился бензин… Последний приказ: «Делай, как я!» Это значит – приземляйся, докладывай о выполнении задания…

В эту ночь самолеты полка сделали более ста боевых вылетов.

Битва за Кавказ завершилась 10 октября – Таманский полуостров был полностью очищен от оккупантов. В приказе Верховного Главнокомандующего, объявившего благодарность войскам Северо-Кавказского фронта, был назван и наш полк.

«В ознаменование одержанной победы, – говорилось в приказе, – соединения и части, наиболее отличившиеся в боях за освобождение Таманского полуострова, представить к присвоению наименования Таманских».

Москва салютовала нашей победе.

За высокое воинское мастерство и отвагу в боях нашему полку было присвоено наименование Таманского.

Ночь четыреста девяносто седьмая

Полку приказано готовиться к переезду на новый аэродром. Куда будем переезжать, пока неизвестно. Ясно одно – на запад, поближе к Крыму.

К вечеру заморосил мелкий, как пыль, дождик. Работали на аэродроме дотемна, поужинали и не спеша побрели домой. На пороге общежития Лейлу предупредили:

– У тебя гостья.

Входим – на Лейлиной койке сидит бабушка Марфа, пьет чай. На одеяле – белые шерстяные носки, на волу – большой узел.

Нежданная встреча…

– Носочки тебе, Лелечка, новые привезла, старые-то износила, поди.

Лейла обнимает бабушку, гладит на нее, не наглядится.

Вывшая наша хозяйка постарела, она вся словно соткана из морщин и пепла. Еще раз побывала в Ейске. Услышала, что один из воспитанников детского санатория каким-то чудом спасся, подумала: а вдруг ее Шурик? Нет, в живых остался другой мальчик, Леня Дворников.

Бабушка Марфа узнала новые подробности зверской расправы гитлеровцев с больными детьми. Когда немцы вошли в Ейск, к зданию санатория подъехала легковая автомашина. Из нее вышли эсэсовские офицеры. Осмотрев помещения, они потребовали у директора списки детей, сказали, что намерены их эвакуировать. Директор почуял неладное, стал протестовать. Один из офицеров усмехнулся и заявил: «О ком вы беспокоитесь? В Германии, культурной стране, детей, больных костным туберкулезом, вообще не держат».

К санаторию подошла автомашина серо-зеленого цвета, большая, похожая на шеститонный холодильник. Дети пытались убежать, гитлеровцы ловили их и заталкивали в машину. Лишь одному Лене Дворникову удалось вырваться и спрятаться в цветочной клумбе. После освобождения Ейска во рву за городом было обнаружено 214 детских трупов.

Скоро в Краснодаре состоится суд над группой предателей, которые служили в зондеркоманде СС и совершили неслыханные злодеяния в Таганроге, Ейске, Ростове, Краснодаре, Новороссийске. О предстоящем суде объявлено в газетах. Приглашаются в качестве свидетелей очевидцы преступлений эсэсовцев и их пособников. Через газеты суд обратился к населению с просьбой передать в его распоряжение сохранившиеся документы, имеющие отношение к деятельности зондеркоманд.

– Вон сколько набрала. Бумаги всякие, хранили люди, верили, что пригодятся. – Бабушка ткнула пальцем в узел. – В суд передам, из рук в руки. Хотите покажу?

Чего только не было в этой груде бумаг: приказы немецких комендантов, инструкции, объявления, обрывки газет, письма. Женя Руднева, преодолевая брезгливость, стала перебирать бумаги, некоторые перевела. Страшные документы…

В одном из них – инструкции для зондеркоманд – говорилось, что уничтожению подлежат в первую очередь сотрудники коминтерна, руководящие партийные работники, наркомы и их заместители, комиссары Красной Армии, интеллигенты, евреи. Палачам предписывалось производить расправы в уединенных местах, заботиться о немедленном погребении трупов.

Документы свидетельствовали, что в зондеркомандах существовало «разделение труда»: в них имелись специалисты по расстрелам, виселицам, газовым камерам, по закапыванию и сжиганию трупов.

Запомнилось мне написанное на русском языке «Воззвание к еврейскому населению Ростова». Германские полицейские органы, говорилось в нем, в целях обеспечения безопасности евреев решили сконцентрировать их в отдельном районе города. Для проведения в жизнь этого мероприятия все евреи, обоих полов и всех возрастов, а также лица от смешанных браков евреев с неевреями должны были явиться на сборные пункты. Им рекомендовалось взять с собой ценности и деньги, ручной багаж.

– Хорошее дело вы сделали, бабушка, – сказала Женя. – Судьи вам спасибо скажут, и не только судьи. Это вещественные доказательства.

Бабушка кивнула головой:

– Не зря, значит, собирала. Поймали все же этих супостатов. Многие убегли, говорят. Сказывали мне, что на Чушке их скопилось видимо-невидимо, и вы всех порешили. И машины эти душегубные пожгли. Расскажи все, как было, Лелечка.

Лейла неторопливо, поглаживая высохшие руки бабушки Марфы, рассказала «как было». Бабушка довольна:

– Настигла окаянных небесная кара. Спасибо вам, доченьки…

Утром бабушку Марфу проводили. Попутную машину дожидаться не захотела:

– Пойду потихоньку. Подберут меня добрые люди, подберут, мимо не проедут…

Краснодарский процесс вызвал огромный интерес во всем мире. Фашистских палачей и их прихвостней суд приговорил к смертной казни через повешение. Это был первый процесс такого рода, от него путь вел к Нюрнбергу. В те дни, наверно, у Гитлера и всех его приспешников заныли шеи.

Ночь пятьсот первая

У самого обрыва над морем, обхватив руками плечи, стоит штурман Вера Белик. На другой стороне пролива – Керченский полуостров, он хорошо виден. О чем она сейчас думает? О том, что сегодня ночью пролетит над древней горой Митридат, сбросит САБы, потом фугасные и термитные бомбы – может быть, на родной дом, на родную школу, в которую она так мечтала вернуться учительницей? Кто знает.

Поодаль на берегу – почта весь полк во главе с Бершанской. Она подошла к Вере, тронула ее за плечо.

– Лейтенант Белик, считайте, что мы школьники, а вы наша учительница. Расскажите нам коротко об этом городе, который мы хотим отвоевать у наглых захватчиков и вернуть его вам.

Вера медленно оборачивается. Я думала, она вся в слезах – ничего похожего, глаза ее сухи, чуть прищурены и светятся каким-то внутренним огнем.

– Хорошо, дети мои, – серьезно и просто ответила она. – Слушайте… Керчь очень древний город. Он был основан две с половиной тысячи лет назад. У него тогда было другое имя – Пантикапей. Это была греческая колония.

Город располагался на склонах горы Митридат. На вершине стоял белоснежный акрополь, окруженный стеной. Склоны были опоясаны искусственными террасами. На уступах стояли богатые общественные и частные здания. Внизу, на окраинах, жили ремесленники, беднота. Внешняя стена опоясывала весь город.

В 480 году до нашей эры здесь образовалось Боспорское царство. Столица – Пантикапей. В это царство входили Феодосия, Анапа и несколько мелких городов. Жители выращивали пшеницу, ячмень, просо, чечевицу и другие сельскохозяйственные культуры. Разводили овец в коз. Землю пахали на быках.

В конце второго века до нашей эры по Боспорскому царству прокатилась волна восстаний рабов. Рабы захватили власть в Пантикапее и удерживали ее целый год.

К началу первого века до нашей эры все побережье Черного моря оказалось под властью Понтийского царя Митридата. Он воевал с Римом – с переменным успехом. В середине первого века против Митридата восстало местное население. Осажденный в своем роскошном дворце в Пантикапее, он покончил жизнь самоубийством. Пантикапей стал колонией Рима. Позднее город входил в состав Тмутараканского княжества и получил новое имя – Корчев.

Расположенный между двумя морями, Черным и Азовским, город неоднократно подвергался нашествиям, бывал разрушен, но снова восставал из руин.

До наших, точнее до наших довоенных дней, сохранились отдельные замечательные сооружения. Например, Царский курган, названный так за красоту, за великолепие. Это квадратный склеп с уступчатым сводом и длинным коридором. Некоторые склепы имеют роспись. В одном из них на стенах изображена битва карликов с журавлями.

В августе 1820 года в Керчь приезжал Пушкин. Я помню отрывок из его письма, которое он написал брату. «С полуострова Таманя, древнего Тмутараканского княжества, открылись мне берега Крыма. Морем приехали мы в Керчь. Здесь увижу я развалины Митридатова гроба, здесь увижу я следы Пантикапеи, думал я – на ближней горе посреди кладбища увидел я груду камней, утесов, грубо высеченных, – заметил несколько ступеней, дело рук человеческих. Гроб ли это, древнее ли основание башни – не знаю. За несколько верст остановились мы на Золотом холме. Ряды камней, ров, почти сравнявшийся с землею, – вот все, что осталось от города Пантикапеи. Нет сомнения, что много драгоценного скрывается под землею, насыпанной веками…»

Лицо Бершанской, обычно такое суровое, было неузнаваемо. В глазах, в каждой морщинке читалось: «Вот у меня какие штурманы!»

Мы возвратились в рыбачий поселок Пересыпь, где теперь живем. Он расположен на берегу моря. Аэродром рядом, небольшой. Взлетная площадка узкая, как солдатский ремень.

Наша эскадрилья поселилась в бывшем складе, сделанном из ракушечника. Половины потолка и одной стены не оказалось, пришлось натянуть брезент. На нем Руфа масляными красками нарисовала самолет и девушку, выходящую из воды. Совсем другой вид. Сразу у новой «гостиницы» появилось название: «Шатер шахини».

На рисунке лица девушки не видно, но фигура ее восхитительна. У шахини роскошные волосы, рассыпанные по обнаженным плечам, на безымянном пальце – бриллиантовый перстень.

В первую же ночь мы вылетели на задание. Мне довелось лететь с Верой Белик: Таня Макарова снова дежурит.

Подлетаем к Керченскому полуострову. Как ни старались проскользнуть, нас услышали, обстреляли из крупнокалиберного пулемета. Пули пронеслись мимо, как рой оводов.

– Магуба, скажи правду, ты не боишься? – спросила Вера. – Ты смелая?

– Смерти не боятся только слабоумные, Верочка. Я боюсь, конечно. Но научилась управлять страхом, как самолетом.

– Понятно.

К Керчи мы должны подойти кружным путем. Невесел сегодня мой штурман.

– Ты не заболела, Верочка? Что-то тихая, хмурая, молчишь.

– Я здорова.

«Конечно, ей не до разговоров, – размышляю я, глядя на штурмана в зеркало, – И я бы на ее месте молчала. Как хорошо она рассказала о Керчи…»

Я взглянула на высотомер, и волосы встали дыбом: всего триста метров!

Вспыхнул прожектор. Луч, словно длинное полотенце на веревке, качнулся туда-сюда, приблизился к нам. Поймал… К самолету полетели золотые точки, то сзади, то спереди рвутся снаряды.

– Прибрежные сторожевые корабли стреляют, – докладывает Вера. В голосе – ни малейшего волнения. Она умеет управлять страхом не хуже меня.

Направляю самолет в тучу. Хочется все же расшевелить штурмана.

– Вера, Саша Костенко тебе пишет?

В ее глазах сразу засияла луна любви.

– Сегодня письмо получила, – улыбаясь, ответила она.

– А мама?

– И от мамы получила.

– Все живы-здоровы?

– Да, спасибо… Через три минуты цель, товарищ командир.

Из бездонной тьмы снизу на нас набросились одновременно десятки лучей, зенитки открыли бешеный огонь. Летим сквозь свинцовую бурю. «Да, крепкий орешек Керчь», – мелькнула мысль. Самолет то и дело содрогается. Только бы не в мотор, не в бак…

Пробиться в нужный квадрат не удалось. Захожу на второй круг.

Вера неподвижно сидит в кабине, глаза закрыты.

– Ты не ранена, Верочка?

– Нет.

– Что будем делать? Может быть, развернуться над морем? Или над городом?

– Решай сама, Магуба.

– Страшно приблизиться к горе Митридат. Наверное, нашпигована пушками.

Лучи двух прожекторов схватили, словно клещами, летящий следом за нами самолет Наташи Меклин. Держись, Наташа, душечка, держись, вдвоем будет полегче. Я резко набираю высоту, убираю газ и, планируя, спускаюсь все ниже и ниже.

– Где мы?

– Так держать, товарищ командир.

Высота двести пятьдесят метров. Если еще потеряем высоту, стукнемся о деревья. Зенитки теперь не страшны, но если здесь установлены крупнокалиберные пулеметы, нам хана.

– Пятнадцать градусов вправо!

Желтое каменное здание кажется очень большим. Это бывшая школа. Та самая, в которой училась Вера. Теперь здесь немецкий штаб. Но мы должны сбросить бомбы не на здание, а на огневые точки, окружающие его.

Сердце готово выскочить из груди, каждая клетка моего тела ждет, когда упадут бомбы.

– Пошли!

Внизу гремят взрывы: бомбы накрыли цель.

– Пожар, – говорит Вера.

– Долго ты целилась, но попала точно, молодец.

Прожекторы просвечивают все небо. Стреляют со всех сторон. Мы словно в осином гнезде, так жужжат пули. А пожар еще полыхает.

Мотор начинает чихать, число пробоин на крыльях и в фюзеляже увеличивается на глазах. Смерть костлявыми руками хватает за сердце. На уме только одно: скорее вырваться из этого ада.

Внизу черная, как смола, ночь. Под нами море, оно притягивает нас к себе – мотор заглох. Хорошо, что стрельба позади. Впрочем, если не удастся запустить мотор, какая разница – стреляют или нет… Кругом тишина. Только крылья тихонько шепчут: «Держитесь…»

Подкачиваю бензин. Как человек ночью спешит пройти мимо кладбища, так и мне хочется поскорее проскочить море. Наконец, мотор чихнул раз, другой… Попадающий в нос дымок кажется приятнее самых лучших, самых благородных духов. Мотор ожил. Мое лицо, наверное, сияет, как звезда. Плавно тяну ручку управления на себя. Нос самолета поднимается кверху. Живем! Обрадованно хочу взглянуть на Веру, но не успеваю —мотор снова начинает чихать, по-стариковски кашлять…

Пережив тысячи мучений, мы все-таки дотянули до аэродрома. Онемевшие, сидим, вжавшись в сиденья. Голова трещит, в глазах туман.

Доложив Бершанской о выполнении задания, я иду в «Шатер шахини». Глянула в зеркало и охнула: в волосах появились белые пряди.