Текст книги "О чем грустят кипарисы"

Автор книги: Шамиль Ракипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

Ночь шестьсот девяносто пятая

Под нами Балаклава – вся в зареве пожаров. В бухте горят транспортные корабли. Немцы эвакуируют отсюда войска и технику, а наша авиация препятствует этому. Ночь-максимум в разгаре, мы прилетели сюда в пятый раз.

– Баржа у причала, – докладывает Валя. – Новая! Новая не в смысле постройки, просто час назад этой баржи не было.

Ложусь на боевой курс. Суматошно машут лучами прожекторы, но нам пока улыбается военное счастье.

Поймали.

Улыбка оказалась мимолётной, но и за неё спасибо.

Заголосили «эрликоны». Самолёт содрогается, угрюмо гудит, всё равно, мол, буду лететь напролом, стреляйте, не стреляйте.

Бомбы отделились, даю полный газ и сразу чувствую – с мотором что-то неладно, появился посторонний звук…

Всё! Сердце «По-2» остановилось.

– Что это с ним? – в голосе штурмана возмущение и обида, словно мотор остановился, не имея на это никакого права, по своей воле.

Прожектор словно прижимал нас к земле и вдруг, видимо, потеряв интерес к обречённому самолёту, отшатнулся.

– Два САБа над бухтой, кто-то нас выручает, – с печалью в голосе сказала Валя.

«Или прощается с нами», – подумала я.

В какой-то мере луч помог мне сориентироваться, нет худа без добра – в его свете я разглядела широкую балку с ровным дном, покрытым травой и мелким кустарником.

Сели нормально. Слева и справа громоздились деревья, освещённые луной. Самолёт ещё не остановился, а Валя уже была на крыле.

Расстегнув кобуру, я прислушалась. Пока тихо, но немцы, конечно, скоро будут здесь.

Открыв капот, Валя ощупывает мотор. Что-то бормочет. Бесшумно, как кошка, вернулась в кабину. Что-то ищет, пыхтит.

Ни о чём не спрашиваю – ясно, что мотор получил повреждение, видимо, попал осколок снаряда. Вряд ли Валя сумеет отремонтировать его, не успеет. Надо поджечь самолёт и уходить.

Горы рядом. Линия фронта недалеко, но перейти её непросто, рисковать не стоит. Одна я бы, наверное, попыталась, но с Валей… Она отлично ориентируется в воздухе, а на земле теряется. Я рассказывала, как она однажды заблудилась, не нашла дорогу на аэродром.

Лейла с Руфой год назад перешли через сильно укреплённую немецкую «Голубую линию» на Кубани. Инженер Озеркова и штурман Каширина прошли по тылам врага сотни километров, когда наши войска отступали. А сейчас… Через два-три дня наши будут здесь. Заберёмся в какую-нибудь пещеру, переждём.

Почему же я медлю? В запасе у нас – минуты. Но в сердце теплится искорка надежды.

– Рычажок погнулся, – выскочил, – голос Вали еле слышен. – У меня есть запасной. Сейчас… Сейчас…

Неужели она в темноте, почти на ощупь, сумеет быстро исправить повреждение? Почему бы и нет? У неё в кабине есть небольшой набор инструментов. Наши жизни – в маленьких девичьих руках.

Балка, постепенно сужаясь, упирается в стену леса.

Препятствий не видно, места для разбега достаточно. Можем, конечно, напороться на какой-нибудь пень. Осматривать балку нет времени.

Впереди, прямо по курсу, вспыхнул фонарь. Второй, третий. Облава…

Страх ледяным обручем сдавил голову. Пройдёт пять-шесть минут, уходить будет поздно. Застрелю и её и себя, у нас такой уговор. Помню её слова: «У тебя рука твёрдая, я ни капельки этого не боюсь и жалеть ни о чём не буду, умру с улыбкой, честное комсомольское, лишь бы вместе».

А я буду жалеть её, наших родных и подруг, и меньше всего себя. Столько раз мысленно «прокручивала» такой финал, притерпелась. Неписаный закон полка – живыми в руки немцев не даваться.

И тут Валя схватилась за винт.

– Контакт! – громко, как на аэродроме, крикнула она. Я даже вздрогнула.

Мотор ожил. Валя, как тень, метнулась к кабине. Раздались автоматные очереди. Вперёд!

Валя выстрелила из ракетницы, потом стала палить из пистолета, разрядила всю обойму. Обстрел прекратился, фонари погасли.

– Попала? – ласково спросила я.

– Вряд ли, не целилась. Но как они шарахнулись от ракеты, как от «катюши». Слева высотка, учти.

Шасси прошелестело по верхушкам деревьев. Трассирующие пули обгоняют нас, мне чудится их злобный шелест. Представляю, как беснуются на дне балки охотники за крестами. Какое счастье слышать, видеть, дышать, жить!

– Споём, товарищ командир? – и не ожидая ответа, Валя запела во весь голос:

 
Пора в путь-дорогу,
В дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю идём.
Над милым порогом
Качну серебряным тебе крылом…
 

– Ты в полёте никогда не поешь, – укоризненно сказала она. – А Танечка Макарова поёт. И другие тоже… Линия фронта. Так и держи.

– Спой что-нибудь ещё.

Валя словно ждала этих слов, перекрывая гул мотора, заорала:

 
Мы летим, ковыляя во мгле,
Мы к родной подлетаем земле,
Бак пробит, хвост горит,
А машина летит
На честном слове
И на одном крыле…
 

– Какой ужас, – рассмеялась я. – Придумают же люди.

– А что?

– С пробитым баком и горящим хвостом, конечно, далеко не улетишь, но это ещё туда-сюда. А на одном крыле, даже с помощью честного слова, самолёт может лететь только по вертикали, с нарастающей скоростью, вниз.

– Утёсов же поёт!

– Пусть поёт себе на здоровье.

– Хочешь классику?

– Давай.

И снова – с упоением, в полный голос:

 
Хас-Булат удалой,
Бедна сакля твоя.
Золотою казной
Я осыплю тебя…
 

– Ну, как? – в голосе певицы откровенное торжество.

– Бик якши, как говорила Женя Руднева. Сто лет не слышала такой «классики», прелесть.

Мне вдруг вспомнилась согбенная фигурка на берегу хмурого моря, скорбный, слабый голосок:

 
То не ветер ветку клонит,
Не дубравушка шумит…
 

Собиралась она топиться в ту ночь или мне померещилось?

– Магуба, ты тогда подумала, что я побежала топиться, да? Ну, там, в Пересыпи? – будто подслушала мои мысли Валя.

Как это называется – телепатия? Пожалуй, ничего сверхъестественного в этом явлении нет. Лётчик и штурман часто обмениваются мыслями не прибегая к словам, на них иногда просто нет времени. Без такого обострённого взаимопонимания экипажи не смогли бы действовать согласованно, и нетрудно понять, к чему бы это привело.

Тогда, в Пересыпи, девушкам не нравилось Валино поведение, однажды её высмеяли со сцены во время концерта полковой самодеятельности, и хотя сценка, которую разыграла одна из наших «актрис», была безобидной шуткой, она среагировала на неё болезненно, выскочила из зала как угорелая. Я – за ней….

– Да, мелькнуло у меня такое подозрение, – ответила я. – Пошла на всякий случай за тобой – посмотреть, не надумала ли ты, чего доброго, превратиться в русалочку.

– Не пошла, а помчалась как на пожар. Мне потом девочки рассказывали. Мамочка моя, какая я была дурёха. В самом деле, бежала, думала, сейчас с ходу, с обрыва – бух! Но что-то меня остановило. Дай, думаю, посижу, прыгнуть недолго, спешить особенно некуда, поплачу немножко, спою свою лебединую песню. А ты тут как тут. Спасла меня, дурочку, век не забуду, спасибо тебе. Если бы не пришла, допела бы песню и буль-буль-буль!

– Раз уж сразу не сиганула… Вот ты сегодня спасла и меня, и себя.

– Ты в темноте посадила самолёт в какую-то яму, потом взлетела, а я спасла? Не согласна. А ты знаешь, Магуба, сколько уничтожила немцев? Со своими штурманами, за все боевые вылеты?

– Откуда же мне знать.

– А я знаю. Мы с девочками подсчитали. Приблизительно. Тебе неинтересно?

– Как-то не думала об этом.

– У вас, ветеранок полка, на сегодняшний день, на каждый экипаж, по самым скромным подсчётам, приходится по пятьсот гитлеровцев!

Мне это число показалось преувеличенным, но позднее, после войны, по официальным документам я установила, что девушки не ошибались в своих подсчётах.

– И не лень вам было считать. Сколько до аэродрома?

– Восемь минут. Вот мы и дома.

Техники, осмотрев самолёт, сказали, что им требуется на ремонт минут сорок, я начала было их упрашивать, чтобы часть пробоин, в фюзеляже, они оставили «на потом», но вмешалась Бершанская:

– Никаких потом. Отдохни, а я пока слетаю с твоим штурманом.

Валя, не скрывая радости, побежала к самолёту командира полка, а я подошла к Лейле, дежурившей на аэродроме.

– Жарко? – спросила она.

– Терпимо. Происшествий нет? Она отрицательно покачала головой.

О нашей вынужденной посадке рассказывать я не стала, не время.

– Пока работают только опытные экипажи. Бершанская хочет посмотреть, что там, в Балаклаве.

– Не буду тебе мешать.

С полчаса я ходила по аэродрому как неприкаянная. Услышала новость: в бухте появился крупный транспорт, встал под погрузку. «Хорошо бы успеть, – подумала я. – Потопить не потопим, но жару дадим».

Когда самолёт Бершанской вернулся, я уже сидела в кабине. Она махнула мне рукой, указала на Валю – возвращаю, мол, тебе штурмана в целости и сохранности.

Легли на курс, я спросила:

– Транспорт ещё цел? Не потопили?

– Потопишь его. Громада. Девушки до нас подолбили его, на корме пожар, суета, но Бершанская говорит: бей по машинам, залпом. На берегу столпотворение: бронетранспортёры, грузовики и легковушки, солдатни полно. Ну я и шарахнула четырьмя бомбами, промахнуться было невозможно. Но лучше бы в транспорт.

– Почему лучше?

– А вдруг бомба угодила бы в хорошее место.

– Это маловероятно. Бершанская рассудила правильно: ударить по скоплению машин, вызвать панику, задержать погрузку.

– Да, правда, я не подумала. А как мы будем?

– Решим на месте.

Транспорта в бухте уже не было. На берегу в свете пожаров мы увидели опрокинутые и вздыбленные бронетранспортёры, скелеты автомашин, разорванные гусеницы, трупы и прочий хлам.

– Транспорт не мог уйти далеко, – сказала Валя. – Давай поищем.

– Иголку в стоге сена.

Луна была скрыта облаками, разыскивать корабли в открытом море – дело почти безнадёжное, это не входило в нашу задачу. Уклоняясь от луча прожектора, я пересекла бухту наискось и стала разворачиваться. На берегу – склады, огневые точки, выбрать цель нетрудно.

– Что-то светится слева, – сказала Валя. – Какое-то судно, может быть, транспорт. Бросить САБ?

Узкую полоску слабого света я с трудом разглядела. Похоже, на судне приоткрыта или повреждена дверь! «Сделаю круг, – решила я, – поглядим».

В ярком сиянии САБа мы увидели большое судно, выходящее из бухты.

– Поворачивает на запад, – сказала Валя. – Вот тебе и иголка!

– Зайдём с кормы. Ещё САБ.

Я увильнула от луча прожектора, и в этот момент внизу громыхнул сильный взрыв, полыхнуло пламя… На наших глазах транспорт переломился пополам.

– Вот это да! – воскликнула Валя. – Наскочил на мину!

«Или торпеда наскочила на него», – мелькнула у меня мысль. Так или иначе, делать нам тут было нечего, я прибавила обороты и стала набирать высоту.

Над восточным берегом бухты вспыхнул САБ – кто-то из наших рассчитывал обнаружить там транспорт. В луче прожектора заметался «По-2», к нему потянулись цепочки снарядов..

– Погасим! – крикнула я и на малых оборотах повела самолёт на прожектор. Словно спаренный с ним «эрликон» бил параллельно – лучу. Наша позиция была идеальной – мы атаковали зенитчиков с тыла. Бомбы оторвались, пошли на цель. Мы летели прямо на луч, на огненную трассу, но я знала, что они исчезнут…

Летим домой. По лицу, спине струится пот.

– Пармовскую «блондинку» выручили, – сказала Валя.

«И одним щупальцем у тысячеголовой гадины стало меньше», – подумала я.

Разумеется, не всегда мы били по цели без промаха. Случалось, весь бомбовой груз пропадал впустую. Причины были разные: плохая видимость, неожиданный порыв ветра, близкий разрыв снаряда, нервные перегрузки. Ошибались и лётчицы, и штурманы. Приходилось возвращаться ни с чем. Переживали, конечно, особенно на первых порах. Но никаких упрёков. Штурманы, правда, себя не щадили, всю вину за неудачу, как правило, взваливали на свои плечи, приходилось их успокаивать. И немцы иногда преподносили нам сюрпризы. Один из них обрушился на наши головы как раз после этой ночи, о которой я рассказываю.

Мы приземлились. Лейла махнула рукой – заруливайте на стоянку. Мы зарулили, я выключила мотор и спросила штурмана:

– Сделаем ещё вылет?

– Я всегда – за!

К нам подошла Амосова с блокнотом в руке.

– Устали?

– Нет, – ответила я. – Хотим ещё полететь. Нас даже не обстреляли. Уничтожили зенитную установку с прожектором. Транспорт, который бомбили до нас, вышел в море, подорвался на мине и затонул.

– Хорошо видели, не померещилось?

– Висел САБ.

– Хотели сами потопить, не успели, – вставила Валя.

– Ещё успеете. Вылет не разрешаю. Идите спать. Все.

Амосова повернулась и ушла. Послышался шум мотора.

– «Блондиночка» летит, – сказала Валя. Помолчала и недовольно добавила: – То сами посылают, то идите спать. Светает вот… Бершанская разрешила бы.

– Не ворчи, – осадила я.

Напряжение спало, и я почувствовала: гудят ноги, ломит спину; руки как плети, кружится голова. Посидим немножко, дождёмся Лейлу, она на КП, и двинем в Карловку. Помыться тёпленькой водичкой, перекусить, выпить вина и в постель – боже мой, какое блаженство.

Макарова и Велик помахали нам руками. Мы им тоже.

Все экипажи дома. Славно поработали. Скоро все силы, четыре армии, в том числе две воздушные – на Севастополь! Рачкевич говорила, что Ставка поставила задачу: не выпустить гитлеровцев из Крыма живыми, не дать вывезти технику. А потом… Таня и Вера, конечно, уже ломают головы, на какой фронт нас направят.

– Нам бы такие бомбы, как та мина, – мечтательно вздохнула Валя. – Транспорт переломился, словно сделан из фанеры.

– Может быть, его торпедировала подлодка. Между прочим, есть самолёты-торпедоносцы. Нашим «По-2» такие штучки не по крылу.

– А ты знаешь, я наш фанерный самолёт ни на какой летающий танк не променяю. По-моему, он может поднять не две «сотки», а четыре.

– Внеси рационализаторское предложение.

– Засмеют.

– Почему?

– Что я, умнее всех?

Мысль о повышенной бомбовой нагрузке мне тоже приходила в голову, как, наверно, и другим девушкам, не говоря уже о Бершанской. Мотор у «По-2» мощный, двести килограммов поднимает запросто, может поднять и полтонны, но самолёт с таким грузом станет неуклюжим, управлять им будет трудно. В лучах прожекторов, под обстрелом, не потанцуешь, наверняка собьют. Уменьшится предельная высота. Расчёты делали специалисты. А если придётся садиться с четырьмя «сотками»? Мы отказались от парашютов, чтобы брать с собой дополнительный груз – термитные бомбы. Все резервы исчерпаны.

Я поделилась своими соображениями с Валей, она согласилась со мной. И как мы вскоре убедились, напрасно. Надо было ей или кому-то из нас набраться дерзости, подвергнуть сомнению, опрокинуть все эти теоретические расчёты, соображения. Нас опередили. И кто – мужчины! Обидно. Но рассказ об этом впереди.

Лейла освободилась, и мы потопали в деревню.

Я рассказала Лейле о нашем ночном приключении. Выслушав, она замедлила шаг, нахмурилась и строго сказала:

– За то, что совершили вынужденную посадку в тылу врага во время моего дежурства, надо было отправить вас под домашний арест, отстранить от полётов. Но на первый раз прощаю. Если повторится что-либо подобное в моё дежурство… – Лейла сделала большую паузу, придумывая кару пострашнее, и голосом, полным негодования, закончила: – Я отправлю вас на пять суток в мужской полк!

Мы расхохотались так, что, наверно, на передовой было слышно. «Ой, не к добру смеёмся», – мелькнуло у меня в голове, но представила, как нас под конвоем ведут к «братишкам», снова расхохоталась.

 
Какая б ни была вина,
Ужасно было наказанье… —
 

прочитала Валя. И добавила:

– Думала, не дойду до Карловки, засну на ходу, из-за тебя, Лейла, я сегодня совсем не засну. заболел, умереть можно.

Показались «Илы» в сопровождении истребителей, летящие на юг. Мы остановились, задрали головы. Валя начала вслух считать самолёты, но сбилась со счёта.

– Немцы такой урок получили под Сталинградом, – сказала она, – чёрт возьми, зло берёт, почему же они не сдаются! Не хотят жить?

– Обожаемый фюрер не даёт разрешения на капитуляцию – разъяснила Лейла.

Наши хозяйки, стоя на крылечках, высматривали нас…

О том, что над нашим аэродромом среди бела дня могут появиться вражеские самолёты, мы и думать забыли. А они появились.

Представьте тёплый, солнечный день. Карловка – в белом дыму садов. Техники, легко одетые, весёлые, осматривают самолёты. Один «По-2» кружит в воздухе над аэродромом – Рая Аронова проверяла мотор. И вдруг – тут без «вдруг» не обойдёшься – из-за горы вынырнул «Мессершмитт». Пронёсся на бреющем полёте вдоль стоянки самолётов, дал длинную очередь из крупнокалиберных пулемётов и скрылся. Один «По-2» горит, как факел, трое девушек ранены, к счастью, легко. На самолёт Ароновой стервятник не обратил внимания. Видимо» натолкнулся на наш аэродром случайно, и у него глаза разбежались. Конечно, дал знать своим.

Бершанская сообщила о налёте в штаб армий. Поступило указание: немедленно перебазироваться на аэродром в Изюмовку. Полк подняли по тревоге, но взлететь мы не успели – аэродром атаковали сразу четыре «мессера». Повредили несколько самолётов и улетели. Техники бросились к повреждённым машинам, остальные поднялись в воздух.

Новая атака – девять «Фокке-вульфов», летящие на небольшой высоте, стремительно нагоняли нас. И как в страшном сне – наперерез ещё одна эскадрилья истребителей. «Разгром», – с тоской подумала я.

– Ты видишь? – хриплым голосом спросила Валя.

– Вижу, Валюша. Ничего страшного, – я была уверена, что произнесла последние слова в своей жизни.

Вижу степь. Вдали горы. Там возможно спасенье. Не успеть. Отлетались.

Самолёт Марины Чечневой летит чуть впереди на предельно низкой высоте, почти касаясь колёсами земли. Принимаю решение: делать, как она. Отжимаю ручку от себя. Что тут ещё придумаешь? Какое-то странное, холодное спокойствие в душе.

Самолёты, летевшие навстречу, неожиданно взмыли вверх… Наши!

– Мамочка моя, – услышала я радостный лепет штурмана.

«ЛАГГи» сверху ринулись на «Фокке-вульфов».

– Сбили трёх, – деловито доложила Валя. – Мгновенно. Остальных не видно…

Рассказываю я долго, а всё произошло буквально в считанные секунды. Если бы наши истребители опоздали на минуту…

– Даже испугаться по-настоящему не успела, – призналась Валя. – Говорят, в подобных случаях вся жизнь проносится перед глазами, начиная с детства. Я бы ничегошеньки не вспомнила. Надо же, откуда ни возьмись. А ты что-нибудь вспомнила? Когда сказала: ничего страшного? Я знаю, у тебя поговорка такая. Болтаю всякую ерунду.

– Спой что-нибудь.

– Нет, мне плакать хочется. – Ну, поплачь.

– В полёте? Что ты. Мы узнаем, кто эти лётчики? Полк спасли! Всех бы расцеловала…

В Изюмовке нам сказали, что нас выручила эскадрилья Героя Советского Союза Максименко.

В тот же день в Карловку прибыли зенитчики – охранять нас. Но немцы больше не появлялись.

Войска 4-го Украинского фронта и Отдельной Приморской армии готовились к штурму Севастополя.

4-ю воздушную армию перебросили в Белоруссию. А наш полк временно передали 2-й гвардейской Краснознамённой Сталинградской дивизии ночных бомбардировщиков, которая входила в состав 8-й воздушной армии, оставшейся в Крыму.

– Теперь вы с Ахметом в одной армии, – сказала я Лейле. – Судьба делает своё дело.

– Очень хочу его видеть, – потупив очи, призналась моя подружка.

– Увидишь, куда он денется.

– Не так это просто. Работаем в разные смены.

– Скоро выходной. Пересменка.

– Ты оптимистка, – Лейла грустно улыбнулась. – А я боюсь загадывать.

Негромко пропела:

 
Если смерти, то мгновенной,
Если раны – небольшой…
 

Я впервые задумалась над этими словами, и они наполнились для меня новым, большим смыслом.

Пришла пора прощаться с Карловкой – мы улетали на другой аэродром.

– Приезжайте к нам после войны, – сказала моя хозяйка, утирая слёзы. – Встретим, как самых дорогих гостей…

В Карловке и других местах, где базировался наш полк, в 1964 году побывали Герои Советского Союза Руфина Гашева и Раиса Аронова. Можете представить, как их встретили.

Ночь шестьсот девяносто седьмая

Наш новый аэродром находился возле деревни Чеботарка в двух километрах от города Саки. Отсюда до Севастополя примерно 60 километров.

Осенью 1941 года ударные части армии Манштейна от города Саки устремились по западному побережью Крыма на юг, к Севастополю, рассчитывая с ходу, не позднее 1-го ноября, как приказал Гитлер, овладеть главной базой Черноморского флота.

Однако 30-го октября в 16 часов 35 минут в районе деревни Николаевка путь моторизованной бригаде генерала Циглера и следовавшему за ней армейскому корпусу преградила батарея береговой обороны. Четыре тяжёлых орудия открыли беглый огонь – с этого момента начинается отсчёт легендарной 250-дневной обороны города-героя.

Огонь батареи был убийственным, ни один снаряд не пропал даром: взлетали на воздух автомашины и бронетранспортёры, нашпигованные солдатами, взрывались автоцистерны с горючим, выходили из строя танки, орудия, миномёты.

Ошеломлённые гитлеровцы остановились и попятились – по данным их разведки никакой батареи в этом районе не было.

54-я батарея береговой обороны Черноморского флота была создана в короткие сроки. Командовал ею молодой лейтенант Иван Заика, в его подчинении было 120 бойцов. Батарею окружали противотанковые рвы, проволочные и минные заграждения, окопы с нишами.

Немцы быстро очухались и открыли ураганный огонь из орудий и миномётов, бросили на подавление батареи эскадрилью бомбардировщиков. Через полчаса Циглеру доложили, что батарея уничтожена. Колонны снова пришли в движение.

Советские артиллеристы перехитрили врага – его снаряды и бомбы уничтожили ложную батарею. А настоящая нанесла новый удар по наступающим немецким частям.

Неравный, беспримерный бой продолжался. Героическая батарея сдерживала натиск многократно превосходящих сил противника четверо суток, пока не кончился боезапас и не вышли из строя все орудия.

Что-то былинное есть в далёком гуле этого боя. Артиллеристы словно задали тон всей Севастопольской обороне. И наверно ещё здесь, под Николаевкой, у части гитлеровцев мелькала в голове мысль, что вместо рая на южном берегу Крыма, обещанного фюрером, их ожидает ад кромешный и бесславная гибель.

Манштейн выполнил приказ Гитлера с опозданием на 250 дней. Обычно в подобных случаях фюрер не церемонился, смещал генералов, срывал с них погоны, но Манштейн, знатный пруссак из генеральского рода» был уже возведён в ранг национального героя за победы во Франции и считался «лучшей стратегической головой рейха». Он получил в своё распоряжение отборные войска, лучшую воздушную армию, около 150 артиллерийских батарей, в том числе, гаубицы и мортиры повышенного калибра. Под Севастополь доставили «Дору» – калибр 800 миллиметров (почти метр!), длина ствола 30 метров, лафет размером с трёхэтажный дом. Обслуживало её полторы тысячи человек. Для перевозки этого крупповского исчадия со всем прикладным хозяйством потребовалось 60 железнодорожных составов.

Штурмуя Севастополь, Манштейн потерял 300 тысяч немецких и румынских солдат. Гитлер всё же присвоил ему высшее воинское звание, но лже-Герой оказался неблагодарным: в свои мемуарах, опубликованных после войны, обвинил фюрера в некомпетентности.

Эрих фон Манштейн – один из самых жестоких и бесчеловечных гитлеровских военачальников. По его приказу Севастополь был превращён в руины, а тысячи раненых его защитников, которых не смогли эвакуировать, зверски убиты.

После войны Манштейна, как военного преступника, приговорили к 18 годам тюремного заключения. Отбывал он наказание в английской тюрьме, но в 1953 году был освобождён. В своей лживой книжонке «Утерянные победы», изданной в 1955 году, он всячески восхваляет себя, а всю вину за поражения сваливает на Гитлера.

Возвеличенный фюрером, развенчанный советскими солдатами и историей, фельдмаршал-преступник пытается оправдать варварскую, бессмысленную бомбардировку Севастополя. По его приказу на город было сброшено 46 тысяч крупнокалиберных бомб и более 120 тысяч тяжёлых снарядов, хотя наши войска располагались не в самом Севастополе, а на подступах к нему.

Наш полк разместился в длинном, одноэтажном здании бывшего техникума, расположенном на окраине деревни. Когда устроились, одна из девушек спросила Веру Велик:

– Ты была в Севастополе?

– Несколько раз.

– Расскажи, что знаешь. Развернули карту.

– Севастополь – молодой город, – начала Вера. – Ему всего 160 лет, но дыхание истории чувствуется на каждом шагу. Он расположен на холмах. Под ослепительным солнцем – белокаменные здания, колонны, арки, яркая зелень, море цветов, красавцы-корабли на рейде, оживлённые бульвары, пляж… Таким он навсегда остался в моей памяти.

Малахов курган, Исторический бульвар, знаменитая панорама, посвящённая героической обороне города во время Крымской войны. Вот здесь, – показала на карте Вера, – земляной вал 4-го бастиона, где стояла батарея, которой командовал подпоручик Лев Николаевич Толстой. Англо-французские войска осаждали Севастополь более 11 месяцев, потеряли за это время убитыми и ранеными более 70 тысяч солдат и офицеров.

Здесь, на Северной стороне – братское кладбище, где захоронено около 30 тысяч воинов, погибших при защите Севастополя.

Графская пристань с белоснежным портиком и парадной лестницей – самое красивое место в городе. Когда-то здесь стоял памятник адмиралу Павлу Степановичу Нахимову, который после гибели адмирала Владимира Алексеевича Корнилова возглавил оборону города. На постаменте памятника была такая надпись в стихах:

 
Двенадцать раз луна менялась,
Луна всходила в небесах,
 

А всё осада продолжалась В облитых кровью стенах.

Адмирал Нахимов был смертельно ранен на Малаховом кургане.

С Графской пристани в ноябре 1905 года лейтенант Пётр Петрович Шмидт отправился на крейсер «Очаков» и возглавил восстание матросов Черноморского флота. Знаете, что он написал в своём завещании, накануне расстрела?

«После казни прошу… настоять через печать и всеми средствами, чтобы тело моё было выдано для погребения севастопольским рабочим. Я их депутат, званием этим горжусь, и они дали мне больше счастья, чем вся моя жизнь, со всеми людьми, с которыми я встречался. Место для могилы взять на Севастопольском кладбище, рядом с братской могилой несчастных жертв, убитых в Севастополе в ночь с 18 на 19 сентября у здания тюрьмы. На том месте, где братская могила, я произнёс клятву и остался ей верен… На похоронах чтобы все было красное, ничего чёрного…»

Фашисты, конечно, уничтожили все памятники.

Как обычно, к нашей компании присоединилась наша «мама» Евдокия Яковлевна Рачкевич.

– Я видела снимки Севастополя, сделанные недавно с самолёта, – сказала она. – Горы битого камня. Тысячи зданий разрушены до основания. Вместо них – стальные и железобетонные гнёзда, надолбы, минные поля, сотни тяжёлых орудий, танки. Сапун-гора превращена в многоэтажный дот. Боеприпасов у немцев больше, чем надо. Генерал Альмендингер, видимо, всерьёз верит, что сумеет продержаться неограниченное время. Гитлер обещал солдатам и офицерам, отличившимся в боях за Севастополь, земельные участки на южном берегу Крыма. В одежде убитых находят карты полуострова на немецком языке. На них вместо Чёрного моря – Шварцзее. В письмах родным гитлеровцы взахлёб расписывают облюбованные участки, особенный восторг у них вызывает район Ялты.

– Получат место в могиле, – сказал кто-то. – На всех хватит.

– Да, пришла пора рассчитаться с фашистами за поруганные святыни Севастополя, за разграбленные и разрушенные дворцы, за кровь многих тысяч советских людей. Душа Севастополя бессмертна, он восстанет из пепла. Дни и часы оккупантов сочтены…

После обеда в полк прибыл представитель Сталинградской авиадивизии, подполковник. Лётчики её тоже летали на «По-2». Об их подвигах мы уже кое-что слышали. Они участвовали в битве под Москвой, обороняли Сталинград. Летали по улицам, бросали с самолётов в. окна зданий, занятых немцами, гранаты. Но подполковник ошарашил нас другим: оказывается, «у сталинградцев» обычная бомбовая нагрузка – 300–400 килограммов. Мы просто оторопели. Конечно, решили не отставать. Послали делегацию к Бершанской. Она согласилась не сразу. Мы её убедили. Что мы – хуже мужчин? Стыд и позор!

Первой с четырьмя бомбами – две по сто и две по 50 килограммов – полетела Марина Чечнева со своим штурманом Катей Рябовой. Боевое задание – нанести удар по аэродрому в районе Балаклавы.

Внешне командир нашей эскадрильи выглядела как обычно, но я представляла, что творилось в её душе. Думаю этот вылет был самым трудным для неё, самым ответственным в жизни. Если неудача, какая бы причина ни была, новая идея многим покажется сомнительной, появится неуверенность, а это хуже всего.

Человек не знает предела своих возможностей. В обычных условиях мы реализуем лишь какую-то их часть, но на войне советские люди становились богатырями. Массовый героизм – это демонстрация неисчерпаемости человеческого духа. Если твоя подруга у тебя на глазах совершает то, что казалось невозможным, ты, естественно, захочешь последовать её примеру.

Взлетела Марина ещё засветло. Поле – ровное, как скатерть, и очень большое, катись хоть до самого моря, но в темноте взлетать труднее. Как-никак – первая попытка. Полетят с меньшей скоростью, чем обычно, когда доберутся до цели, стемнеет.

Второй взлетела Надя Попова. Интервал между взлётами увеличили. На всякий случай.

Ждём. Чувствую, первому самолёту пора возвращаться. Кажется, слышу, как растёт трава. А в небе тишина, желанного рокота не слышно. Все исподтишка наблюдают за Руфой Гашевой: у неё феноменальный слух, она первая услышит… Кивнула головой – услышала!

Пока Марина докладывала о выполнении задания, мы обступили её штурмана. Порядок? Порядок, но были кое-какие неурядицы. Волнение всё же сказалось. Забыли о своём решении – лететь с уменьшенной скоростью. К цели подлетели раньше, чем рассчитывали, до наступления темноты. Марина приглушила мотор, – пошли на снижение. Увидели вражеский аэродром. Катя разглядела у кромки поля «Мессершмитты». Вспыхнули прожекторы, загрохотали зенитки. Самолёт качнуло. Марина решила, что бомбы отцепились, резко отвернула в сторону. А бомбы все на месте.

– Я кричу, ты что, с ума сошла? – рассказывала Катя. – Давай назад! Марина удивлённо спрашивает «Зачем?»…

Пошли на второй круг. Обстрел жуткий. Марина маневрировала, самолёт вёл себя нормально. Отбомбились. Прожекторы вскоре погасли. Потом опять вспыхнули, ударили зенитки…

Второй самолёт уже заходил на посадку. И у Нади Поповой всё обошлось благополучно. Потом полетели Дина Никулина, Лейла – командиры эскадрилий. Обе взяли по четыре «сотки». Мы с Валей тоже, у нас мотор почти новый. Наша очередь. Задание – бомбить аэродром на мысе Херсонес.

Делаю круг над аэродромом, второй – пусть Валя осмотрится хорошенько, запомнит ориентиры.

К северо-западу от города – большое озеро Сасык. В нескольких километрах от аэродрома – приводной прожектор. Включается каждые пять минут. Луч описывает два круга и замирает, указывая точно на запад.