Текст книги "О чем грустят кипарисы"

Автор книги: Шамиль Ракипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Ночь восемьсот десятая

В эту трагическую ночь, 22-го августа 1944 года, оборвалась жизнь Тани Макаровой и Веры Белик.

Полк получил задание нанести удар по вражеским укреплениям в районе города Остроленка. Экипаж Макаровой – Белик стартовал первым. Несмотря на сильный обстрел, они точно сбросили бомбы на цель, вырвались из лучей прожекторов, пересекли линию фронта и взяли курс на аэродром. И тут внезапно их атаковал «Мессершмитт-109». Прямое попадание снаряда в бензобак – самолёт вспыхнул, как факел. Поблизости находились экипажи Надежды Поповой – Жени Гламаздиной и Раи Ароновой – Ани Волосюк. Они рассказали, что охваченный огнём «По-2» резко взмыл вверх. Макарова пыталась сбить пламя, но безуспешно.

В эту ночь Таня должна была «вывезти» в первый ознакомительный боевой вылет штурмана-новичка Аню Волосюк. А Веру Белик назначили штурманом к Рае Ароновой. Обычная перестановка, экипажу «блондинки» и прежде приходилось разлучаться на время, но почему-то в этот раз подруги запротестовали. Серафима Амосова, пожав плечами, отменила прежнее распоряжение. Новенькую «вывезла» Рая Аронова.

Утром Рачкевич привезла на автомашине обгоревшие тела девушек. Опознали их лишь по орденам…

Похоронили неразлучных подруг в парке, под старым тополем, с воинскими почестями. В последний путь их провожала вся дивизия.

– У Тани и Веры было предчувствие, что одна из них должна погибнуть, – всхлипывая, сказала Валя, когда мы улеглись на свои соломенные перины. – И решили не разлучаться, чтобы погибнуть вместе. Мне девочки сказали.

Я не стала спорить со штурманом. Возможно, так оно и было. В те дни каждая из нас предчувствовала: кто-то погибнет. Немецкие истребители ожесточённо охотились за «По-2», и все мы понимали, чем это кончится. Вслух, конечно, на эту тему не говорил никто, но все ждали несчастья. Везенье не могло длиться бесконечно, война есть война. Погиб один из лучших экипажей. На счету Тани Макаровой было 760 боевых вылетов, на счету Веры Велик – 700.

Впервые мы похоронили своих подруг в чужой земле.

Говорят, перед мысленным взором умирающего в последние мгновения проносится вся его жизнь. Так ли это, никто, конечно, не знает. Но когда я услышала о гибели Макаровой и Велик, у меня перед глазами действительно промелькнуло нечто подобное: родились две девочки, росли вдали друг от друга, одна в Москве, другая в Керчи, учились, радовались солнцу, любили, встретились, подружились. Так ясно виделись их улыбки, звучали негромкие, мягкие голоса. Первая моя встреча с ними в станице Ассиновская. Полёты с Верой, совместная боевая жизнь на Кубани, в Пересыпи, в Крыму…

А это было совсем недавно, в Белоруссии, утром, перед восходом солнца. Они идут, весело переговариваясь, к самолёту. Весь полк наблюдает за ними: девушки получили опасное задание – сбросить бомбы на лес, в котором укрылся отряд гитлеровцев. Над этим лесом был обстрелян из зенитного крупнокалиберного пулемёта связной самолёт, летевший к нам из штаба дивизии. Когда он приземлился, мы обнаружили в передней кабине раненого лётчика, в задней – мёртвого штурмана.

Голубой, освещённый лучами солнца «По-2» достиг зловещего леса. Высота не более 400 метров. Мы видим, как огненная трасса прошила самолёт от пропеллера до хвоста, как падают бомбы. «По-2» заваливается на крыло, стремительно несётся к земле. Выровнялся над самыми верхушками деревьев и вскоре приземлился возле нас – как всегда, красиво. И две подруги, словно бессмертные, вечно юные богини, лёгкой походкой идут навстречу командиру полка. А немцы выходят из леса, размахивая белыми тряпками.

Недавний полёт в Восточную Пруссию – как сияют их глаза, зубы…

Все эти картины молнией вспыхнули в моём мозгу почти одновременно, и сразу погасли. Но в душе ещё звучали и звучат до сих пор струны гитары, песня «Очи чёрные, очи страстные…», задушевные рассказы о Керчи, о золотой долине…

После войны прах наших боевых подруг перенесли в Остроленку, на кладбище советских воинов, павших в боях при освобождении города.

В Остроленке есть механический техникум имени Героев Советского Союза Татьяны Макаровой и Веры Белик. В вестибюле установлены «их бронзовые бюсты. Кроме того, улица Татьяны Макаровой и техникум её имени, в котором она училась, есть в Москве. А имя Веры Белик присвоено её родной школе в Керчи. В составе нашего рыболовного флота есть океанский траулер «Вера Белик».

После гибели Макаровой и Белик нам запретили летать без парашютов. Этому приказу мы подчинились скрепя сердце: во-первых, лишний груз, во-вторых, от лямок болели плечи, в-третьих, парашют сковывал движения. Летать стало труднее, но с этим приходилось мириться. Охота на «По-2» продолжалась.

Ночь восемьсот четырнадцатая

Говор девушек, сидящих на траве возле самолётов, оборвался сразу. Наступила тягостная тишина – все напряжённо прислушивались, глядя в утреннее, хмурое небо. Пора вернуться последнему самолёту, а его нет. Лётчица Катя Олейник и её штурман Оля Яковлева стартовали последними, никто не знает, что с ними. Видели, как самолёт заходил на цель. А что было дальше?..

Потекли очередные мучительные минуты, состоящие из долгих-долгих секунд.

Война своими грубыми лапами комкает и уродует время. Мы говорим: счастливые часов не наблюдают. А несчастливые? Они наблюдают – очень пристально, напряжённо и не только часы, но и минуты, секунды, мгновения. Кусочки времени бывают яркими, смутными, чёрными, лёгкими и тяжёлыми, сладкими и горькими.

Фашистскому истребителю было известно, какой объект в эту ночь «обрабатывает» наш полк. Он точно рассчитал время атаки: ночь на исходе, советских истребителей в воздухе ещё нет, а «По-2» разглядеть можно, надо лишь знать, где он находится. Подлетел поближе, ударил почти в упор из пушки и двух пулемётов… Девушки сгорели. Ужасная мучительная смерть. Сначала жаром опалило лицо, шею. Катюша, как только могла, боролась, она пыталась сбить пламя, хотя и сознавала: это конец. Слышала крик Оли: «Мама!» Кричала сама. Когда вспыхнула одежда, боль стала невыносимой, девушки потеряли сознание. И тут же ударились о землю…

Минута только началась.

А может, они выпрыгнули из горящего самолёта с парашютами. Приземлились на вражеской территории, осмотрелись и – бежать. Их, конечно, заметили, послали погоню. Услышав лай собак, девушки попрощались. Вынули пистолеты. Немцы не стреляли, у них приказ: взять живыми. Но женская гвардия не сдаётся, это просто немыслимо…

Немецкого лётчика чествуют, как героя. Ему вручают железный крест, пачку денег. Он щёлкает каблуками, вытягивается в струнку и, вскинув руку, орёт: «Хайль Гитлер!» Он заслужил внеочередной отпуск, но пока оформляют документы, ещё полетает. Будем надеяться, что его собьют наши истребители или зенитчики. Слабое, конечно, утешение. Пусть даже уничтожим весь их пиратский воздушный флот, но подруг не вернём, не воскресим…

Что ещё могло случиться? Прямое попадание зенитного снаряда в бензобак или двигатель. Убиты над целью – осколками, пулями…

Чего же мы ждём? На что надеемся?

Ждём сообщения от наших наземных частей. Надеемся, что девушки пересекли линию фронта, приземлились на нашей территории. Какая-нибудь неисправность в самолёте. Не хватило горючего. Мало ли что. Исправят, заправятся и прилетят.

Мне показалось, что я слышу далёкий стрекот. Взглянула на Руфу Гашеву, нашего лучшего «слухача», она чуть заметно отрицательно покачала головой. Значит, померещилось.

Женю Жигуленко сморил сон. А может быть, она просто закрыла глаза, думает.

Медленно разгорается заря. В глазах девушек – ожидание и боль. Ещё не пришли в себя после гибели Макаровой и Велик. И вот…

Если так будет продолжаться… Чья очередь? Может быть, наша, моя и моего штурмана. Не хочется думать о смерти, не люблю, но такая выпала минута. В голове словно раскручивается какая-то запутанная, раскалённая добела колючая проволока.

Прошло двадцать томительных минут. Мы сидели и молча наблюдали их. Они разные, я рассказала лишь об одной.

– Будем расходиться? – спросила начальник штаба Ирина Ракобольская.

– Подождём ещё.

– Они сейчас прилетят.

– Солнышко всходит.

– Тише…

«Надеются на чудо, – подумала я, подавляя стон. – Бедные девочки».

– Летят! – вдруг объявила Руфа. – Что вы на меня так смотрите? Летят, говорю вам. Туда смотрите, – она указала рукой на северо-запад.

В её голосе было столько уверенности, что я поверила сразу: возвращается «По-2», который мы ждём. Свершилось очередное чудо. Как в сказке. Наверное, девушки лежали где-то в лесу мёртвые, бездыханные. Подошла старушка, побрызгала живой водичкой. Катя и Оля встали, отряхнулись, сказали «спасибо» и полетели домой. Какой ещё «По-2» может лететь с той стороны в такое время? В том, что это «По-2», можно не сомневаться. Руфа не спутает.

Вскоре мы увидели в небе тёмное пятнышко. Я моргнула раз-другой, потеряла. А может, его и не было. Нет, снова увидела, стала смотреть, не мигая. «Если они, – мелькнуло в голове, – богатырский дух полка воспрянет, станет ещё сильнее».

Переваливаясь с крыла на крыло, самолёт зашёл на посадку. Как-то плюхнулся на полосу, подрулил к крайнему «По-2» и замер.

– Посадочка, – сказал кто-то.

– Не самолёт – решето.

– Не залатаешь, придётся перетягивать.

– Живые, обе…

Девушки на аэродроме хотя и умирали от радости, но виду не подавали, ничего, мол, особенного не произошло: мы ждали их и вот дождались.

У меня не было сил подняться, Валя, смеясь, помогла мне. Голова слегка кружилась, но боль прошла.

Катя и Оля подошли к Ракобольской.

«Докладывают о своих приключениях, – подумала я. – Послушать бы. И где они скитались столько времени, двадцать с лишним минут!»

Вдруг Катя Олейник покачнулась. Ракобольская едва успела подхватить её. На помощь сразу бросились несколько человек.

Оказывается, обе девушки были ранены – лётчица в руку, штурман в плечо. Их увезли в санчасть. Начальник штаба сказала коротко:

– Отбивались от «мессера».

Вскоре на грузовой автомашине мы уже ехали в столовую. Поравнялись с санчастью, грянули:

 
Расцветали яблони и груши.
Поплыли туманы над рекой…
 

В честь Катюши Олейник. Наверно, на Одере было слышно. И в Восточной Пруссии. Само собой, выпили за здоровье, раненых подруг. Давно не было такого оживлённого застолья:

– Нашему бы «По-2» да скорость.

– Может быть, замотали они «мессера». Как миленький врезался в лес или в землю, такие случаи бывали. Войти в пике легко, а выйти – ой-ой-ой. Особенно истребителю.

– И Оля могла его сбить, запросто. Маленькая да удаленькая. Пулемёт штука серьёзная. Тра-та-та – готово, капут, – сказала Валя.

– Если и замотали или сбили, всё равно не скажут. Постесняются…

В другом углу столовой тоже говорили о сегодняшнем происшествии:

– Гляжу, у Кати с пальцев кровь капает. – Это голос Ракобольской. – Что с вами, спрашиваю. Сама испугалась, их испугала. Обе побледнели. Оля схватилась за плечо – и у неё кровь. Я сначала не заметила, обалдела от радости. Было отчего: как с того света явились. А на самолёт страшно смотреть, дыра на дыре. Перебито управление, представляете? И долетели.

– Удивительно, как крылья не отвалились при посадке. Памятник надо Поликарпову поставить, – в тон Ракобольской добавила одна из лётчиц.

Подробности неравного боя мы узнали в тот же день, «Мессершмитт» атаковал девушек вскоре после того, как они отбомбились. Оля была настороже и встретила истребитель огнём из пулемёта. Катя маневрировала, как никогда, но оторваться от «мессера» не удавалось. Крутились над самой землёй, рассчитывали, что немец потеряет их. Не тут-то было: его атаки следовали одна за другой, и если бы не пулемёт, «мессер» наверняка расправился бы с ними.

На раны девушки не обращали внимания, вроде я боли не чувствовали. И когда докладывали, тоже забыли о них.

Видимо, немец израсходовал весь боезапас – исчез. Оля в истребителя не попала, но её прицельный огонь сбивал его с курса.

– При наступлении потерь меньше, – сказала Валя, когда мы вернулись с аэродрома. – Я имею в виду наш полк. У пехотинцев, конечно, наоборот. У нас своё: в Крыму наступали месяц, в Белоруссии месяц – никого не потеряли. Как затишье, только и ждёшь – кого-нибудь собьют. Когда начнётся новое наступление, как ты думаешь? Осенью? Зимой? В будущем году?

– А ты как думаешь?

– По-моему, не скоро. Мамочка моя. – Валя с тихим, сладостным стоном вытянулась на постели, с минуту помолчала. – Все косточки болят. Из-за парашюта… Знаешь, я так рассуждаю. Чем ближе к Берлину, тем больше укреплений. Из тыла сейчас и к нам, и к ним идут новые танки, самолёты, пушки, боеприпасы. Надо восполнить потери. Особенно в боеприпасах. Их, наверно, почти не осталось, израсходовали. Пока накопят в тылу, пока подвезут – необходимо время. Новобранцев надо обучить, иначе полягут без пользы. Наступление, я считаю, готовится сокрушительное, небывалое. Вот и получается: уйдут месяцы. Для кого затишье, для нас буря. Помнишь, на Кубани, фронт застыл, а в воздухе что творилось, кошмар. Ты спишь?

– Нет, слушаю. Ты права, но не совсем. В крымском аду нам просто повезло.

– Повезти может одному экипажу, но не полку.

– Тоже верно, – согласилась я. – Ты меня совсем сбила с толку…

Мне не хотелось сейчас серьёзно спорить – не было сил. Говорила я, не задумываясь. Но Валя, как всегда, была во всеоружии. Сейчас разделает меня под орех. Пусть.

– Понимаешь, в чём секрет, – с воодушевлением продолжала она. – Сам факт, что мы наступаем и наступаем успешно, действует на немцев угнетающе…

– Руки у них трясутся, глаза отуманены страхом, снаряды и пули идут в молоко, – я рассмеялась. – Так что ли?

– Не смейся. По существу, так оно и есть. Они чувствуют: война проиграна, но когда затишье, стреляют спокойнее, точнее, это факт.

– Значит, как говорит Бершанская, будем внимательны.

– Она знает, что говорит, – заключила Валя и, немного подумав, добавила: – Не напрасно её посылали в Москву. Только вот нашли время… Послали бы меня, я бы такую речь закатила…

– А с кем бы я летала?

– Ни с кем. Ты сидела бы в зале и прерывала моё выступление бурными аплодисментами.

– Нет. Не хочу, – возразила я. – Не поеду.

– И я не хочу, и Бершанская не хотела. Я это к тому, что надо было послать кого угодно, если уж так было необходимо, только не командира полка.

– Приказы не обсуждают.

Возле окон нашего дома, тарахтя мотором, прошла автомашина, кузов затянут брезентом – видать, повезли бомбы. Выждав, когда снова наступила тишина, Валя продолжала:

– Это только так говорится. Обсуждают и осуждают, да ещё как. Помнишь, как мы шумели, когда прилетели в Белоруссию? Прибыли воевать, а нам приказывают: тренируйтесь, тренируйтесь, тренируйтесь.

– Ну и что? Напрасно шумели.

– Почему напрасно? – приподнялась Валя. – С командиром дивизии познакомились. Пусть мы ошиблись, нас поправили, ничего страшного. А ошибётся начальство, попробуй его поправь. Так что приказы приказам рознь. Бывают даже несвоевременные приказы…

– Ты слышала о таких?

– Мне девочки рассказывали, которые побывали в санатории для лётного состава.

– Фольклор.

– Дыма без огня не бывает. Нам повезло не в Крыму, а в Москве – сначала с Расковой, потом с Бершанской. Наши женщины, если возьмутся… – Валя махнула рукой, опять опустилась на подушку. – Прикажи мне спать, командир.

– Спи, штурман.

– Есть. Умный, своевременный приказ. Какое может быть обсуждение. Сплю…

«В основном она права, – подвела я итог дискуссии. – Дисциплина должна быть сознательной, а не бездумной, это главное. В немецкой армии дисциплина, с первого взгляда, железная. Но она – тупая. Фюрер думает за всех, а миллионы бандитов послушно исполняют его бесчеловечные приказы. Всё держится на страхе, а на нём далеко не уедешь. Из истории известно, чем это кончается. На царском флоте была, например, палочная дисциплина, но пришло время, и «Аврора» шарахнула по Зимнему дворцу…»

Катю Олейник и Олю Яковлеву в госпиталь не отправили, раны оказались не опасными. А перкаль на их самолёте сменили, поставили новый.

Ночь восемьсот шестьдесят четвёртая

Мы снова разместились в усадьбе сбежавшего помещика, возле польского хутора Далеке, на этот раз надолго. Наступила осень, или проливные дожди, у нас появилось много свободного времени. И в полку неожиданно вспыхнула эпидемия… вышивания. Чтобы обзавестись цветными нитками, девушки распускали старые кофточки, кашне, перчатки – любой трикотаж, наматывали клубки и целыми часами вышивали салфетки, коврики, подушечки, занавески. Откуда только терпение бралось. Каждая цветная тряпочка шла в дело. Даже Бершанская поддалась общему увлечению, быстро постигла тайны древнего женского рукоделия и впервые в жизни вышила на салфетке алую розу. Да не как-нибудь – строгим и чётким болгарским крестом. В письмах домой девушки умоляли родственниц срочно прислать нитки, как можно больше, если не на весь полк, то хотя бы на одну эскадрилью.

Общежитие преобразилось. В комнату входишь как в цветущий сад. Всюду незабудки, ромашки, маки, розы, ландыши, другие растения и цветы, причудливые орнаменты. От вышивок девушек веяло родными просторами, домашним уютом.

В эти ненастные дни и ночи полковой ансамбль песни и пляски расширил свой и без того богатый репертуар и достиг зенита славы особенно за счёт вновь открытых дарований. Очередной номер рукописного «Крокодила», по единодушному мнению читателей, ни в чём не уступал своему московскому собрату, а может даже превосходил его.

На высоком, головокружительном уровне проходили диспуты на исторические и философские темы. Суть споров я, конечно, не помню, но в ушах звенит от них до сих пор.

Там, в Далеке, мы впервые испытали приступы ностальгии.

Тоска по Родине… Фашистам это чувство неведомо, им всё равно, где жить, – в Тироле или в Крыму, было бы вдоволь сосисок с капустой да пива, но для советских людей разлука с Родиной, даже временная, – суровое испытание. Ностальгия приглушает все другие чувства, щемит сердце, и лекарство от неё одно – воспоминания.

Закрываю глаза и вижу маленькую босоногую девочку в бледно-голубом с белым горошком платьице, идущую по песчаному берегу Усени. Эта девочка – я. Поднимаюсь на обрыв, подбегаю к старому дубу и, обняв тёплый бугристый ствол, шепчу «Здравствуй». Потом иду дальше. Глаза разбегаются: россыпи цветов, дикие яблони, черёмуха, рябина, ёлочки, а за рекой – луга, горох, овсы, рожь. Красное лето! Иду в деревню к бабушке, одна. Боюсь волков, но мама сказала, что они меня не тронут.

Навстречу выплывает празднично-весёлая берёзовая роща, сквозь белые стволы струится золотистое сияние. Откуда оно? Вскоре я разгадала эту загадку: с солнечной стороны к роще подступают сосны, их красные стволы, отражая солнечные лучи, рассеивают их. Очень красиво, я невольно замедляю шаг. Почему люди живут в городах, непонятно.

За рощей – небольшое круглое озеро. Значит, иду правильно, не заблудилась. Скоро первый привал. Съем ватрушку, запью топлёным молоком, отдохну и зашагаю дальше. На противоположном берегу озера полукругом выстроились вётлы-великанши. Их вершинам солнце посылает свои первые и последние лучи. Как и в прошлом, и в позапрошлом году вётлы о чём-то думают, грустят. Наверно, вспоминают своё далёкое детство.

Озеро оторочено зелёными ладошками кувшинок. На них – белые комочки цветов, свежие-свежие, словно только что поднятые со дна. На поверхности то тут, то там – трепетные круги – от родников: озеро улыбается, кажется живым.

Каким-то образом я оказалась в лодке, плыву па течению – куда? Усень впадает в реку Ик, а та – в Каму. Унесёт, думаю, меня в море. Испугалась – как далеко заплыла! Проснулась – мороз по коже…

Смотрю сквозь слёзы в окно и тихонько скулю: кара-а урма-а-н… кара-а урма-а-н…

Когда я узнаю, что кто-то добровольно покинул Родину, каждый раз поражаюсь. Оборвать все корни, все корешки, поселиться и жить в другой стране, где всё чужое – люди, язык, песни, предания, природа… Непостижимо! Для этих отщепенцев превыше всего – личное благополучие. В войну такие люди часто становились полицаями. Просчитались! Многие сейчас обивают пороги, просятся обратно. Ни за что бы не пустила. Туда – пожалуйста, скатертью дорожка, а обратно…

Они не одумались, а потерпели неудачу. Один затаившийся иуда, для которого нет ничего святого, хуже, чем сотни явных врагов. Человек, переметнувшийся в дни войны на сторону врага, – это предатель, не заслуживающий никакого снисхождения, а изменивший Родине в мирное время – просто блудный сыночек? Не согласна…

Наконец мы дождались команды:

– Боевые экипажи – на аэродром!..

Сидим в кабинах. Хмурый октябрьский вечер, небо затянуто тучами, до нижней кромки – меньше ста метров.

– Учебная тревога, – сказала Валя. – Сейчас начальство явится, из дивизии давно никого не было.

Она ошиблась – это была боевая тревога. Бершанская пригласила к себе командиров эскадрилий, самых опытных штурманов, и сказала:

– Ответственное задание. Необходимо нанести удар по укреплениям противника, – она указала объект на карте. – От действий полка зависит успех важной наступательной операции. Какие будут соображения?

Мнение девушек было единодушным: бомбить из-под нижней кромки облачности. Бершанская этот вариант отвергла:

– Погубим людей и самолёты. Воздушная волна будет слишком сильной, и от осколков своих бомб не уберечься. Думайте.

Положение казалось безвыходным. И всё же общими усилиями задача была решена, невозможное стало возможным, самолёты один за другим уносились в сторону фронта. Мы с Валей стартовали пятыми.

– Высота 60 метров, – доложила она. – Через пять минут – контрольный ориентир.

Видимость почти нулевая, сможет ли штурман разглядеть этот ориентир – реку Нарев, разделяющую наши и вражеские войска?

Разглядела.

– Пролетаем Нарев. Теперь всё зависит от тебя, старайся выдерживать скорость.

Набираю высоту, летим сквозь тучи, в сырой, непроглядной тьме. Высота – 600 метров. По расчёту времени цель точно под нами.

– Бросаю! – крикнула Валя.

Едва я развернулась, внизу застучали зенитки. Значит, бомбы попали куда надо.

– Давай снизимся, – предложила Валя.

– Зачем?

– Ну поглядим, как и что.

– Любопытный у меня штурман, я и не знала. Валя обиженно умолкла.

– Попали, можешь не сомневаться, – утешаю я её. – А лишний риск ни к чему.

Что цель поражена, я была уверена. Штурманы рассчитали время полёта до реки и до вражеского объекта чуть ли не до секунды.

На аэродроме мы узнали: некоторые экипажи всё же снижались над целью, чтобы убедиться, точно ли легли бомбы.

Так, вслепую, мы сбрасывали бомбы впервые. Мужские полки в эту ночь аэродромы не покидали.

В конце октября 1944 года командирам эскадрилий Марии Смирновой, Дине Никулиной и штурману Евдокии Пасько было присвоено звание Героя Советского Союза. Мы все радовались за наших героинь.

Мария Смирнова – мой бывший командир, я долго летала в составе её эскадрильи. Строгая, тактичная, очень трудолюбивая и бесстрашная девушка. К моменту присвоения высокого звания на её счету было более 800 боевых вылетов.

В дни отступления, летом 1942 года, при перелётах на новые аэродромы Смирнова в свой двухместный «По-2» брала дополнительно ещё двух девушек, техников или вооруженцев. Решиться на такое, само собой, могла только очень искусная лётчица.

Дина Никулина сделала 700 боевых вылетов, в составе её эскадрильи были лучшие асы полка: Ирина Себрова, Наташа Меклин, Рая Аронова, Надя Попова.

Во время боёв на Кубани Дина совершила настоящий подвиг. Её самолёт подбили над целью. Загорелось крыло, из пробитого бака вытекал бензин, она и штурман Лёля Радчикова были ранены осколками снарядов. Превозмогая боль, Дина начала маневрировать! сбила пламя и вывела самолёт из зоны обстрела.

– Ты жива? – спросила она штурмана, но ответа не услышала: Радчикова потеряла сознание.

Пары бензина проникали в кабину, при работающем моторе в любое мгновение мог произойти взрыв. Выключить мотор и совершить посадку нельзя: внизу немцы.

«Дотяну ли до своих?» – подумала Дина, чувствуя, что слабеет с каждой минутой.

Над линией фронта немцы обстреляли самолёт из автоматов, но девушка не обратила на это внимания. Приземлилась возле дороги, чтобы их быстрее обнаружили. Действительно, первая же проходившая мимо автомашина остановилась, девушек доставили в госпиталь.

После этого случая мы стали летать увереннее. Загорится самолёт, ранят лётчицу и штурмана – ну и что? Никакой паники. Делай, как Дина Никулина.

Евдокия Пасько, штурман эскадрильи, бывшая студентка Московского университета, пришла в полк вместе с Женей Рудневой, своей подругой. На её счету – 780 боевых вылетов.

Три героини просто не верили своему счастью, присвоение высокого звания они восприняли как что-то невероятное.