Текст книги "Аномалия Шарли (ЛП)"

Автор книги: Ша Форд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

Тем, кто теперь сгорбился в траве, тряся плечами и обхватив голову руками.

– Ральф?

Он посмотрел на меня, и белки его глаз были такими же красными, как его метка. У него все лицо было влажным, и вряд ли от пота.

– Уходи, Шарли, – хрипло сказал он. Когда он снова заговорил, его слова звучали прерывистым шипением. – Пожалуйста… просто оставь меня.

Я не собиралась этого делать. Он должен был знать, что я не собиралась оставлять его, потому что он не выглядел удивленным, когда я плюхнулась рядом с ним на колени.

– Ральф… какого черта ты здесь делаешь?

– Ничего.

– Я думала, ты уехал в Опал?

– Должен был. Я собрал чемодан и вышел ждать, пока за мной приедет машина. Это произошло только ближе к закату, а когда это произошло… – Ральф вырвал пучок сорняков и отбросил их в сторону, – когда показалась та машина, мистер Блэкстоун опустил окно, и он… он смеялся надо мной. Потом он просто уехал и бросил меня.

– Ну да, Говард – задница, – яростно сказала я. – Просто забудь о нем.

– Я не могу забыть это, – простонал Ральф. Он потянулся к еще пучку сорняков, и я могла сосчитать каждую выемку на гребне его позвоночника. – Это был первый раз… это был первый раз за всю мою жизнь, когда я подумал, что могу выбраться отсюда. Я никогда еще нигде не был, Шарли.

– Я знаю.

Когда Ральф родился, он выглядел дефективно. Из-за крошечного, хрупкого тела и отметины на лице он даже не выходил из парадных дверей Лаборатории. У него никогда не было семьи, он никогда не садился обедать за кухонный стол. Он никогда не знал, каково это – лежать на ковре с чистым листом бумаги и коробкой красок и рисовать, глядя телевизор.

Ральфа взяли из метро и поместили в лабораторию. Впервые он вышел, когда мы переехали в Страшную гряду.

– Некоторое время ты жила в Далласе, но я никогда не знал ничего другого. Никогда ничего другого не делал. Я никогда раньше даже не видел травы, – он крутил сорняки между руками, прерывисто дыша. – А после того, как мистер Блэкстоун уехал, я… я просто хотел это увидеть, понимаешь? Я просто хотел иметь это. Так что я пошел. Теперь я не хочу останавливаться.

Часть меня – маленькая эгоистичная часть – была рада, что Ральф вернулся в Гранит. Есть немного большая часть меня, которая была очень зла, хотела извинений. Она хотела, чтобы он сожалел о том, что бросил меня. Она хотела, чтобы он признал, что был ужасным другом, и поклялся, что никогда больше не бросит меня.

Но последняя часть меня говорила громче всех. Самая большая часть. Остальная часть меня. И когда она услышала всю боль в голосе Ральфа, мое сердце сжалось так, будто я тонула в Баке.

Неважно, насколько я была эгоистична или зла, боль Ральфа убивала меня.

– Я не хочу останавливаться, – снова сказал он с умоляющим взглядом. – Я просто хочу гулять. Я хочу ходить, пока не смогу уже ходить.

– Хорошо, тогда не будем останавливаться, – сказала я. Моя голова все еще пульсировала, а ладони жгло, будто в обеих руках у меня были трехфутовые языки пламени. Но я почти не замечала этого.

Сейчас во мне циркулировал другой вид адреналина. Это скорее была линия, чем гейзер: линия тонкая и хрупкая, как паутина. Я никогда раньше не говорила о том, чего хотела, я очень много думала об этом, но у меня никогда не хватало смелости сказать это вслух. То, чего хотел Ральф, всегда было для меня важнее, и он хотел остаться в Далласе. Он хотел, чтобы мы продвигались вверх и были настолько Нормалами, насколько это было возможно.

У меня не было никакого интереса ни к работе, ни к Далласу, ни к попыткам вести себя Нормально. Я хотела уйти – и знала, что глупо было хотеть покинуть город с неприступной стеной, но именно этого я хотела.

Мои сны о Ничто… они казались такими реальными, приходили ко мне так живо, что казались скорее фактами, чем снами. За пределами Далласа был мир, и его стоило увидеть.

Ральф впервые сказал что-то о своем желании уйти, и это придало мне смелости, чтобы высказаться.

– Мы можем идти сколько угодно долго – вплоть до океана. Мы можем жить на пляже. Сделать дом из песка или что-то в этом роде. Я не знаю, из чего люди на пляже строят свои дома, но мы с этим разберемся, – я скривилась, пока говорила, вынося все эти хрупкие вещи на открытое пространство и к ногам Ральфа. – Мы сможем делать все, что захотим. И не будет иметь значения, что мы неполноценные, потому что рядом не будет никого, кто бы напомнил нам об этом. Мы сможем просто быть… счастливыми.

Свежие слезы покатились по его лицу, и на полсекунды мне показалось, что он согласится пойти со мной. Затем он посмотрел на меня и сказал:

– Это глупо, Шарли. Мы даже не можем пройти через Выход.

– Мы можем. Ты мог бы разгадать…

– Даже если бы я мог, я бы не стал, – он прикусил нижнюю губу и перевел взгляд на стену. – Я больше не хочу этого делать. Я… я закончил, хорошо? Я сдался, – он сделал серию панических прерывистых вдохов и добавил. – Я… больше… не хочу!

Я знала, что происходило. Когда Ральф начинал вот так дышать, это значило, что он был близок к потере сознания.

– Ладно-ладно. Нам не нужно проходить через Выход. Я поговорю с Говардом, хорошо? Я посмотрю, смогу ли я убедить его дать тебе шанс…

– Нет! Я – все!

Я попыталась схватиться за его костюм сзади, но Ральф оттолкнул мою руку. Он упал на четвереньки и потащил свое тело через сорняки – грудь тяжело вздымалась, а глаза были устремлены к ближайшему слою потрескивающей синей энергии. Без кислорода он далеко не уйдет. Три, может, четыре фута. Затем он упал лицом в грязь.

– Я закончил… Я закончил…

Я осторожно легла рядом с ним. Я хотела коснуться его. Глядя, как его слезы падают на траву, я ощущала желание обнять его за плечи. Чувство было настолько сильным, что почти переполнило меня. Я не выдержала:

– Эй? Что, черт возьми, на тебя нашло?

– Ничего, – прорычал он.

– Ну, должно быть что-то. Ты никогда не плачешь…

– Это ты, ясно? Это ты, – выдавил он. – Ты просто всегда… там. Стоишь в моем дверном проеме. Хочешь поговорить со мной. Сделать все для меня. И каждый раз, когда я смотрю на тебя, я вспоминаю, – его лицо сильно сморщилось. – Я вспоминаю, какой я бесполезный. Насколько на самом деле бессмысленна моя жизнь.

Я не понимала, что он говорил.

– Ты не бесполезен.

– Я такой. Я могу умереть, и всем будет наплевать.

– Это неправда, – твердо сказала я. – Мне было бы не наплевать. Ты нужен мне, Ральф. Если ты умрешь, это убьет меня.

– Нет, ты будешь в порядке.

– А как насчет того, что произошло в прошлом году, а? Когда ты упал и перестал дышать? – одной мысли о том, как выглядел Ральф, когда я увидела его, плюхнувшегося на грязный пол в гостиной, с выпученными глазами и посиневшими губами, хватило, чтобы снова разбить мне сердце. – Ты чуть не умер, а я…

– Да, может, ты должна была позволить мне! Потому что, черт побери, смысла жить нет, – его губы оторвались от зубов в рычании. Влага покрыла зелень его глаз. – Ты должна была просто позволить мне, – выдохнул он. – Почему ты просто не дала мне умереть?

Я не знала, что на это сказать. Я была в шоке.

Самые страшные секунды в моей жизни случились, когда Ральф перестал дышать. Это было посреди ночи. Никто не был рядом, чтобы помочь нам. Он выскользнул из моих рук и начал биться в конвульсиях на полу – и я не знала, что делать.

Я мало что помнила о том, что произошло дальше. Я только помнила, как била его в грудь изо всех сил, вонзая кулак в плоть над его сердцем. Снова и снова, пока он, наконец, не проснулся, резко вдохнув.

Позже Говард увел меня в комнату и потребовал, чтобы я рассказала ему, как я узнала, как это сделать – как, без какой-либо медицинской подготовки, я узнала, как бить Ральфа в грудь? У меня не было для него ответа, по крайней мере, такого ответа, которому бы он поверил. И я получила билет на Растяжку для наказания.

Но мне было все равно. Мне было все равно, потому что Ральф был жив – и это все, что имело для меня значение.

Теперь я лежала рядом с ним, пока он рыдал в траве, и он злился на меня за то, что я спасла единственное, что мне было небезразлично. Не было никакого смысла в том, как такой замечательный человек, как Ральф, мог хотеть умереть. Что в этом хорошего?

Я думала, что ему сказать, когда над полем разнесся знакомый шум. Это пронзительный вой сирен полиции.

– Шарли? – руки Ральфа тряслись, когда он зажал ими уши. Его глаза были широко раскрыты, а лицо снова побледнело. – Шарли, что это?

– Это ничто. Бьюсь об заклад, шериф отправилась меня искать. Подожди здесь, я расскажу ей, что случилось. У тебя не будет проблем, – уверяла я его. – Кляйн очень милая.

Я не ждала, чтобы увидеть, понял ли Ральф. Я просто встала и пошла.

По полю с другой стороны дороги мчалась вереница четырехколесных велосипедов. Сине-красные огни сердито вспыхивали в промежутке между их рулями, и они визжали меньшими сиренами. Пыль и мертвая трава поднимались позади них туманным облаком.

Ведущий велосипед значительно опережал остальных. Шериф Кляйн вела его через серию поворотов и заносов, ее желто-зеленые глаза сканировали каждый дюйм земли. Когда она увидела, что я махала, она развернулась так быстро, что позади нее взлетела стена песка. Двигатель ревел, когда ее руки впились в руль. Она поравняется со мной всего через несколько…

– Э-эй! Остановись там!

Тейлор, нервный охранник будки, стоял в нескольких шагах слева от меня. Я не знала, как не заметила его раньше. Он выглядел таким же удивленным, как и я.

Шериф Кляйн, должно быть, отправила его на еще одну пробежку: он опустил винтовку над головой и сунул приклад под мышку. Ствол опасно качался, когда он попытался направить его на мою грудь.

– Не двигайся, – сказал он, переводя рычаг в положение «заряд». – Если ты двинешься, мне придется тебя застрелить. Теперь подними руки вверх.

Я совсем не беспокоилась. Даже если он выстрелит, он промахнется. Первокурсникам требовалось около года практики, чтобы добиться точности.

– Нет, я так не думаю. Шериф уже в пути, – я кивнула на мчащиеся велосипеды, – так что можете…

– Агх!

Кто-то протиснулся мимо меня. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы осознать то, что я видела: Ральф сошел с ума. Он бросился на Тейлора в спотыкающемся спринте, его тонкие руки маниакально двигались над головой.

– Ральф, нет!..

– Я сказал, не двигайся!

– Ральф!..

Луч вырвался из передней части винтовки Тейлора. В глазах мелькнул голубой свет – такой яркий и обжигающий, что весь мир засыпало мерцающими белыми пятнами. Я слепо пошатнулась, прикрывая глаза одной рукой, а другую вытягивая вперед.

– Ральф? Ральф!

Мне нужна была секунда, чтобы вернуть зрение. Первое, что я увидела, это Тейлор: он смотрел на сорняки перед собой, рот отвис в величайшем выражении нормального шока.

– Нет, – винтовка выпала из его рук и с глухим стуком рухнула в траву. – Нет …

Облако дыма поднималось с земли перед ним. Сорняки были примяты чем-то – чем-то размером и формой похожее на очень маленькое тело…

– Ральф!

Его имя звучало как крик. Я смотрела на него сверху вниз. На огромную рану в передней части комбинезона. Тонкий материал выгорел, обугленный по краям. Кольцо плоти было внутри выжженного круга. Оно было красным, сморщенным и все еще шипящим посередине. Запаха было достаточно, чтобы заставить меня подавиться. Но я была уверена, что это было не смертельно.

Тейлор не держал спусковой крючок достаточно долго, чтобы нанести реальный урон.

– Боже… слушай, я знаю, что это больно, но ты должен лежать спокойно, хорошо? Не двигайся. В полиции есть медик, и он… эй, Ральф?

Я осторожно подтолкнула его, но он не двигался.

Он не дышал.

– Это… это его сердце! Ему нужна помощь!

Я не знала, кому я кричала, или чего я ожидала, чтобы они сделали. В моей крови было так много огня, что я едва могла думать. Глаза Ральфа были дикими, выпученными. Он слабо царапал грудь, а его губы синели.

– Подожди, Ральф, я с тобой. Я рядом.

Я изо всех сил ударила ладонью ему в грудь. Его тело дернулось от давления; его глаза слезились от боли. Я опустила кулак. Снова. Но Ральф не заводился. Он все еще не дышал. Его глаза закатились и начали закрываться.

Боже, я теряла его.

Я теряла его.

– Подождите! Подо…!

– Шарлиз! Прекрати!

Голос шерифа Кляйн звенел у меня в ушах. Ее руки сжали мою талию, и она оторвала меня от земли, будто я весила не больше перышка. Мир вращался, она повернулась и потащила меня к велосипеду.

Тело Ральфа было в пяти ярдах. Потом десяти. Его грудь не двигалась, а лицо было белым, как облака.

Он умирал.

Он умирал.

Ральф умирал!

Я кричала это. Кожа на моем горле рвалась от этих криков. Огонь вспыхивал на моих руках, я била ими по рукам Кляйн. Снова и снова, пока ладони не покрылись синяками, а костяшки пальцев не покраснели.

Я кричала. Я плакала. Но шериф Кляйн не отпустила меня. Полицейские ничего не делали: они просто стояли в кольце вокруг него, наблюдая, как его тело корчилось в сорняках. Ему никто не помогал.

И Ральф больше не смог вдохнуть.

ГЛАВА 6

Я пробыла в Лаборатории неделю. Так сказал календарь.

Он висел криво на боку моего холодильника – лист бумаги с моим рабочим графиком, напечатанным в виде тонкой черной сетки. Бумага была низкокачественной, пригодной для вторичной переработки. В белый цвет были вкраплены куски необработанного материала. Они делали сетку ломаной и волнистой, и в результате некоторые слова не очень хорошо напечатались.

Но на прошлой неделе в каждом блоке были поставлены свежие красные крестики, которые заставили придерживаться силы штампа Говарда:

– Ты закончишь свой месяц, затем соберешь свои вещи и, да поможет мне Бог, переедешь в Опал в первый день июня. А если нет, я… заставлю… тебя… заплатить.

Семь дней, семь отметок. Семь хорошо продуманных причин заткнуться и делать то, что говорит Говард. И я полагала, что на этот раз не было причин не делать этого. В Граните меня ничего не держало.

Ральф был мертв.

Я сначала не хотела в это верить. Я сражалась с шерифом Кляйн всю дорогу до лаборатории. Я боролась с наручниками. Я боролась с ремнями. Я боролась, хотя знала, что это бессмысленно, потому что средний Нормал был примерно в восемь раз сильнее меня.

Когда лаборанты заперли меня в комнате, я почти целый час провела привязанной к своей кровати. Я била кулаками по металлическому каркасу и кричала, чтобы кто-нибудь подслушал.

Наконец-то кто-то это сделал.

– Ты хочешь его увидеть, Шарлиз? Хочешь увидеть Ральфа? – крикнул Говард с другой стороны двери. – Потому что я отведу тебя туда прямо сейчас. Я позволю тебе посмотреть ему прямо в его мертвые, высохшие глаза. Но сначала ты должна успокоиться.

Когда я согласилась вести себя прилично, вошел Говард. Он схватил меня за руку и потащил в другое крыло Лаборатории – его я никогда раньше не видела. Я была почти уверена, что мне не место в этом крыле. Я помнила довольно много протоколов техников о том, что субъекты не допускались в Крыло Д.

Я не помнила, что Говард им сказал. На самом деле я мало что помнила, потому что то, что произошло дальше, заняло весь блок моего сознания…

Как выпуклый, ужасный штамп.

– Теперь ты мне веришь, а?

Говард провел меня в изгиб частного зала. Дальняя стена была полностью сделана из стекла, что позволяло хорошо видеть комнату за ней.

Она была белой и стерильной, как и вся лаборатория. Но пол слегка прогибался, а не был ровным. В центре комнаты стояла длинная стальная скамья, привинченная к бетону. Под этой скамьей было устье открытого водостока. Над ним виднелась путаница роботизированных рук с блестящими хромированными инструментами на концах.

А на столе, голый и распластанный, как сбитый на дороге, лежал…

– Ральф? – я задыхалась.

Тело на столе было похоже на тело Ральфа: маленькое и худое, сбоку на лице была красная отметина. Но глаза были не такими. Тело лежало на животе, повернув голову к стеклянной стене. Я смотрела в эти глаза и пыталась понять, почему они выглядят не так, как должны, почему в них нет света, почему прекрасная зелень морской пены высохла в приглушенно-голубое пятно.

– Он мертв уже какое-то время, – отрезал Говард, когда я спросила. – Вот что происходит с людьми, когда они умирают: вся жизнь покидает их, и остается лишь гниющая мясистая оболочка.

Это чувство закипело во мне тогда – что-то среднее между тошнотой и печалью. Я больше не могла смотреть на тело Ральфа. Он ушел. Мне было ясно, что он ушел. Но оболочка, которую он оставил после себя, была такой мирной и знакомой… Я не могла видеть, как она вот так вот портится.

Голая, холодная и одинокая.

Когда я попыталась отвернуться, Говард схватил меня за волосы.

– О нет, Шарлиз. Ты сказала, что хочешь это увидеть. Так что ты это увидишь, – он ткнул меня лицом в стекло. – Ты все это увидишь.

Звук моего удара лбом об окно, должно быть, напугал лаборанта. Когда он поднял глаза и увидел нас, он покачал головой.

Говард прижал меня одной рукой, а другой потянулся к интеркому.

– Все в порядке – особые обстоятельства. Просто продолжайте эту процедуру.

Техник какое-то время смотрел на Говарда, пока тот прорабатывал протокол. Затем, кивнув, направился к пульту управления.

– Смотри на это, Шарлиз. Не закрывай глаза – ты увидишь каждую секунду.

Я не хотела. Когда роботизированные руки проснулись и начали тянуться в сторону Ральфа, мне больше всего хотелось закрыть глаза и отвернуться.

Но я не могла.

Одна рука высвободилась из путаницы. На конце свисало что-то похожее на металлическую паутину. Паутина напряглась и сильно сжала переднюю часть лица Ральфа – так сильно, что проткнула кожу на его щеках. Она оставляла дыры, куда бы ни впивалась. Дыры с черными ртами и разодранными розовыми губами. Рука слегка приподняла его голову над столом, согнув шею неестественно.

Еще одна рука опустилась. Закругленное лезвие яростно вращалось на конце, превращая сотни зазубренных концов в размытое пятно. Рука нырнула за голову Ральфа. Я ничего не слышала через стекло, но поняла, как только лезвие коснулось его черепа.

Куски кожи и брызги черной слизи расплескались по стене. Она залила руку и окрасила ее хром брызгами. Тело Ральфа дрожало от силы резьбы. Его конечности болтались, как рукава пустого костюма.

Как только лезвие закончило, его место заняла третья рука с наконечником в виде лопаты. Она втиснулась в порез и повернулась, раскрыв его череп, как горловину мусорного мешка. Лицо Ральфа растянулось вместе с ним: кожа на глазах и зубах оттянулась в омерзительной ухмылке. Вдоль складки его носа разошлась линия. Рука разорвала его до глаза, и уголок кожи плюхнулся, обнажая под ним лужицу желтого жира.

Именно в этот момент я потеряла контроль над своим желудком.

Говард силой прижал меня к стеклу, пока я выплевывала свернувшуюся еду на окно. Половина брызнула мне в лицо, стекала по моему горлу в переднюю часть моего комбинезона. Я страдала все время, пока лопата копалась внутри черепа Ральфа. Каждый раз, когда я давилась, вырывался крик.

Слезы обожгли мне глаза, я едва могла видеть. Сквозь пелену шока и ужаса я смотрела, как лопата вычерпнула что-то серое из затылка Ральфа и положила это в прозрачный пластиковый пакет. Затем руки поднялись, то, что осталось от его лица, свисало лентами с черепа.

Говард заставил меня досмотреть до конца. Он держал меня там, пока руки швыряли тело Ральфа в печь, а острые синие клыки превратили его в горку пепла. Только когда от Ральфа ничего не осталось и ничего не осталось в моем желудке, он потащил меня в мою комнату, где я просидела в тишине и в промокшей от рвоты одежде до конца недели.

Я больше ничего не могла сделать. Ральфа больше не было – он умер, был разорван и стерт с лица земли. Я видела это своими глазами.

Я закончу остаток этого месяца, работая в Граните, а затем закончу учебу. Я буду первым Дефектом, окончившим образовательную программу Гранита. У меня будет работа в офисе и небольшой домик в Опале. В отделе планирования была моя заявка на участие в брачной лотерее – если я захочу ею воспользоваться.

И, может быть, я должна была.

Было бы неплохо выйти замуж. Было бы неплохо иметь кого-то, с кем можно поговорить, посмотреть футбол, того, кто ждет, когда я вернусь домой в конце дня. Даже если этот человек будет пустым, голубоглазым Нормалом, это было лучше, чем ничего…

Нет.

Нет, я не могла этого сделать. Я не могла так думать.

Я выживала здесь так долго, потому что у меня был план – у меня были мечты на будущее, у меня было то, что я хотела осуществить. Теперь все это ушло. Все решалось за меня. Я больше не мечтала.

Мысль о том, чтобы заменить все мои надежды планом Говарда, была невыносима.

Тем не менее, я встала с кровати и побрела вниз. На улице было ветрено. Над парковкой проносился сердитый южный ветер – я была уверена, что он принесет сильный ливень на остальной Даллас. Все, что получит Гранит, – это тепло и влажность.

Я не знала, в каком районе была сегодня – я даже не могла вспомнить, что было сегодня. Но, может, если я какое-то время поработаю, это меня успокоит. Все снова наладится. И, может, если я буду работать достаточно усердно и долго, я просто забуду…

Мой ботинок неуклюже покачнулся, когда я готовилась забраться на мусоровоз. Я наступила на что-то закопанное в гравии. Когда я подняла его, я увидела ключ ручного управления – ключ, который Ральф сделал для меня. Ключ, который я бросила несколько дней назад, потому что злилась на него.

Я злилась на него.

Сейчас это казалось таким смешным.

Я не могла поверить, что ключ все еще был цел. Ручка была немного погнута, наверное, из-за того, что по ней перекатился мусоровоз. Но шпильки были целы. Он казался тяжелее, чем я помнила. Даже после того, как я запихнула его в карман, я чувствовала вес ключа, натянувшего швы. Это беспокоило и вызывало ощущение зуда, до которого я не могла дотянуться.

– Не плачь сегодня, – сказала я себе. – Ральф не хотел бы, чтобы ты плакала. Он хотел бы, чтобы ты смирилась с этим и двигалась дальше.

Я вытащила фотографию океана. Мне она больше не требовалась. Если я сохраню ее, мне будет только грустно. Так что я взяла картинку большим и указательным пальцами и постепенно ослабила хватку, пока ветер, наконец, не вырвал ее из моей руки.

Я смотрела, как картинка неслась через участок и попала в тень рушащейся фабричной стены. Такие места еще были в Ничто – я не имела права знать об этом, но чувствовала это так же ясно, как царапину на колене. Было еще несколько хороших мест, несколько мирных мест. Были океаны, листья и песчаные холмы.

И где-то, в месте, где трава зеленая, а солнце золотое, хотел бы оказаться Ральф. Это было место, где он заслужил быть.

Где он был бы, если бы не Тейлор.

Волна гнева ударила меня в грудь. Меня это выматывало – она била так сильно, что я соскользнула с перекладины и упала на землю. Я вонзила ногти в гравий и сжимала камни в ладонях. Вот и весь Гранит: только гравий и грязь, да сгоревшая оболочка чего-то, что давно умерло.

Остальной Даллас мог выглядеть лучше сверху, но я знала, что внизу он такой же мертвый. Мертвый, высохший город, наполненный кучей людей с мертвыми глазами. У Нормалов не было чувств, и после того, что я видела, как они поступили с Ральфом, я не думала, что у них была душа. Они просто были… пусты. И я беспокоилась, что если я останусь здесь дольше, я тоже опустею.

Я не могла согласиться с планом.

Я должна была уехать из Далласа.

Солнце восходило. Билл будет заряжен и готов к работе в любой момент. У меня было всего несколько секунд, чтобы принять решение. За миг, пока я поднималась на ноги, я приняла решение.

– Извини, Билл, – сказала я, открывая дверцу кабины. – Мне правда жаль.

Мусоровоз завелся, когда я пристегнулась. Некоторое время я смотрела на органы управления: смотрела, как крутился руль, как сами собой качались педали. И как только я решила, что разобралась, я воткнула ключ блокировки и повернула.

Двигатель Билла заглох со стоном. Все органы управления и рычаги вернулись в исходное положение. Я не ожидала этого. Я думала, что грузовик будет продолжать работать, пока все переключалось на ручной режим.

Я никогда раньше не водила машину. Я знала, что мне нужно было повернуть ключ, чтобы завести его, потянуть рычаг переключения передач вверх, пока он не остановится на D. Но знание всего этого не подготовило меня к тому, как сиденье тряслось подо мной, или двигатель ревел в моем ухе.

Или притяжение его массы, катящейся назад.

– Ах, блин, как мне остановиться?

Склон тащил меня боком к контрольно-пропускному пункту. В зеркале заднего вида я видела приближающуюся красно-белую полосатую руку. Я пыталась повернуть колесо в сторону, но повернула не туда: теперь я идеально выровнялась с кирпичным фасадом будки.

Я дергала рычаги, нажимала кнопки. Я перевернула что-то, и погас весь свет. Но ничто из того, что я делала, не замедлило Билла.

Он ударился об будку достаточно сильно, чтобы разбить окно и обрушить стены. Я услышала шипение и звон металлической крыши, когда она рухнула на машину и соскользнула с нее. Сила остановки швырнула меня к рулю, и моя грудь врезалась в клаксон.

Я съежилась от пронзительного шума, пытаясь выпрямиться. Наверное, все в Граните это слышали. Иначе не могло быть. За пару сотен лет, что Даллас существовал, беспилотный хлам ни разу не сигналил. А это значило, что если Лаборатория услышала это, они отправятся к Страшной гряде.

Я наклонилась, чтобы посмотреть, и увидела две педали, зажатые под приборной панелью. Я подняла правую ногу и резко опустила.

Мусоровоз накренился вперед так яростно, что я ударилась головой о руль. Я подняла взгляд как раз вовремя, чтобы увидеть робота-уборщика, удаляющегося с моего пути. Я сильно потянула руль влево, чтобы не раздавить его ноги, и в итоге понеслась к задней части стоянки.

Билл был тяжелым. Он не был предназначен для того, чтобы спрыгивать. Поэтому, когда его шины соскользнули и сорвались с двухфутового бордюра, я ожидала, что моя поездка на этом закончится. Я закрыла глаза и держалась за руль. Я вонзила колени под приборную панель и старалась не прикусить язык, кабина подпрыгнула достаточно сильно, чтобы мою макушка ударилась о потолок.

Старый мусоровоз ныл так, будто вот-вот мог развалиться на части, но, что примечательно, он этого не сделал. Я дала себе несколько минут, чтобы отдышаться, а затем поехала дальше.

* * *

Я не сразу добралась до Выхода. Вождение отличалось от роли пассажира: мне никогда не приходилось обращать внимание, когда я ехала в Билле. Теперь, когда я контролировала ситуацию, все выглядело иначе.

Я никогда раньше не видела дорогу с такого ракурса. Все, что я знала, это вид сбоку на асфальт и пунктирную желтую линию. Когда все это раскинулось вот так, заполнило лобовое стекло и растянулось до самого Выхода – это пробудило что-то внутри меня. Это заставило мои пальцы покалывать, а сердце – бешено колотиться.

Билл, этот огромный стальной монстр, дрожал в моих руках. Его тело тряслось, он с хрипом разогнался до двадцати пяти миль в час. Я держала его там секунду, моя нога дрожала на педали. Почему-то я чувствовала, что что-то было не так.

За рулем по дуге были расположены датчики, символы и тонкие стрелки. Мои глаза обратились к датчику, где все скорости были перечислены в круге. Билла качало и трясло от усилий, необходимых для того, чтобы тащить его массивное тело по дороге.

Может, из-за дрожи мусоровоза или, может, из-за того, мои глаза высохли от всего того, что я выплакала раньше. Но когда я смотрела, как колебалась стрелка, у меня начало двоиться в глазах. Вторая игла, оранжевый цвет которой стал ржаво-белым, отделилась от первой и поднялась до шестидесяти.

Когда я моргнула, вторая игла исчезла. Но оставила после себя чувство – как побуждение – того, что я должна была делать дальше. Я знала, что это: это произошло со мной в первый раз, когда у Ральфа случился приступ. Я уставилась на его грудь и увидела слабые очертания кулака, сильно ударившего по ней.

Желание подтолкнуло меня, пока я не подняла кулак и не опустила его. И после того, как я однажды ударила его в грудь, я точно знала, что это нужно было сделать, чтобы сохранить ему жизнь. Говард не поверил мне, когда я сказала ему, что тень кулака была причиной, по которой я знала, что нужно ударить Ральфа. Он просто очень разозлился, потому что подумал, что я лгала.

Неважно, что думал Говард: я могла делать то, что хочу.

– Ну вот, – шепнула я, будто это предупреждение каким-то образом подготовило бы Билла к выходу за пределы его возможностей.

Мой ботинок надавил на педаль. Двигатель скулил, я разогнала его до сорока. Он начал выть, когда стрелка поднялась до пятидесяти. Пятьдесят пять – я боялась, что все развалится на куски. Но что-то замечательное произошло, когда мы добрались до шестидесяти.

Двигатель проснулся с ревом. Я чувствовала это у себя в груди, когда Билл переключился на более высокую передачу. Все перестало трястись. Он поднялся и пожирал дорогу перед собой, двигаясь так, как никогда раньше.

Двигаясь так, как должен был двигаться.

Я знала это. Я чувствовала это глубоко внутри той части себя, которая только что проснулась. То ли это новое чувство, то ли какой-то бред, вызванный горем, я не была уверена. И мне было все равно. Езда на такой скорости мне казалась вполне разумной. Я опустила окна и рассмеялась, когда ветер расплел косу моих волос. Я дернула руль, и мы подъехали к желтой линии.

В середине дорога была более гладкой – казалось, шины скользили по стеклу. Я не хотела останавливаться. Я не хотела прекращать. Даже когда я приблизилась к Выходу, я не убрала ногу с педали. Я смотрела на край будки контрольно-пропускного пункта и представила, каково это – протаранить его.

Полиция явно поняла, что что-то было не так. Их Нормальные уши, вероятно, слышали, как мусоровоз рыл асфальт в доброй миле назад. Они вышли из штаб-квартиры во главе с шерифом Кляйн. Она собрала офицеров плотной линией на дороге и подала им знак вытащить винтовки.

Я должна была бояться. На моем пути стояли более дюжины ветеранов-офицеров с винтовками, направленными мне в лицо. Их стволы не тряслись, а глаза не двигались. Они тоже не отступят. И все, что у меня было, это треснувшее лобовое стекло.

Но я почему-то не боялась. Я не замедлилась и не задрожала.

Вместо этого я… рассмеялась.

Я смеялась. Я смеялась, пока не услышала себя сквозь ветер. Когда у меня кончилось дыхание, я легла на клаксон. Я держала, и он гудел. Потом я снова нажала.

Кляйн узнала, что я была за рулем. Даже издалека я видела, как ее лицо исказилось, а ее спина дрогнула. Она рявкнула на половину линии, и они опустили винтовки, чтобы прицелиться в землю. Другая половина целилась в мои колеса.