Текст книги "Иерусалим"

Автор книги: Сесилия Холланд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

Он застонал. Всё его существо рвалось вперёд – снести этот лоснящийся череп, но строй разворачивался, и он развернулся вместе с ним. Одо вывел их на открытую равнину, остановил и развернул, снова готовый к атаке.

Когда Раннульф скакал, Марк держался вплотную к нему, но едва кони встали, как юный рыцарь выскользнул из седла и мешком рухнул наземь. Раннульф глянул через плечо. Сарацины рассеялись по равнине, разбегаясь во все стороны, – среди них мелькали и жёлтые одежды. Помахав Одо, Раннульф спешился и опустился на колени подле Марка.

Тот лежал на истоптанной пыльной земле, от боли скорчившись в узел, судорожно прижав к телу руки и ноги; дыхание с хрипом и бульканьем вырывалось сквозь стиснутые зубы.

Подъехал Одо:

   – Это был султан, и мы упустили его.

   – Ты сам отозвал меня. – Раннульф приложил ладонь к Маркову горлу, над воротником его доспехов: там легко и быстро билась, пульсировала жизнь.

   – Оставайся с ним, – сказал Одо. – Я еду искать короля.

И тут же отъехал. Прочие последовали за ним. Их было на пять человек меньше, чем в начале битвы, – зато мёртвыми сарацинами была усеяна вся равнина. Добрый обмен. «Как жаль, что этот лысый череп ушёл от меня, – подумал Раннульф, – мне так хотелось расколоть его рукоятью меча».

Он встал. Спустил с руки щит и повесил его на седло. Вынул удила из конского рта. Отвязал от задней луки и расправил чёрно-белую попону. Битва откатилась дальше. С юга ветер доносил вопли и лязг оружия, удары копыт, ржание и визг. Он быстро, внимательно глянул по сторонам – нет ли мародёров – и вновь опустился на колени рядом с Марком.

   – Ты можешь встать?

Тот пробормотал что-то совсем невнятное. Раннульф понял, что с ним, по влажному булькающему дыханию, но всё же юноша расслабился, и Раннульф сумел распрямить ему ноги и закутать его в попону. Он стянул с Марка шлем, обхватив его обеими руками, и юный рыцарь со вздохом опустил голову наземь.

Лицо его покрывала зеленоватая бледность. Правая рука была сломана – ещё во время первой атаки, понял Раннульф. У него была ещё одна очевидная рана – глубокая рана на бедре, но смертельную рану нанесло нечто, пробившее грудь; когда и как это случилось, Раннульф не видел.

   – Не оставляй меня, – попросил Марк, – не оставляй...

   – Не оставлю. – Раннульф сложил вдвое угол попоны, подсунул под голову Марку.

   – Мы побеждаем, – сказал Марк.

   – Пока да. – Раннульф снова огляделся. Он бился и в других сражениях, которые казались выигранными, пока внезапная случайность не обращала их в поражение. С этой стороны, отсечённый краем вади, он не видел ничего, кроме нескольких коней, беспокойно рысящих вдали. Звуков битвы он больше не слышал. В нескольких ярдах, уткнувшись носом в хвост жеребца Марка, стоял его измученный конь. Плечо его было в крови, в открытой ране на ноге зияла обнажённая мышца.

   – Я умираю, – прошептал Марк.

Голова у Раннульфа кружилась. Скрестив ноги, он сел рядом с юношей.

   – Господь да смилуется над нами. – Он взял Марка за руку. Битва укатилась прочь, и душа его опустела; он ощущал свою потерянность и бренность – здесь, рядом с умирающим. Ему было зябко. День клонился к закату; небо по-прежнему затмевала пыль, а теперь поднялся ветер; налетев с далёкого моря, он гнал прочь недвижный пыльный воздух. Подобная иззубренному клинку тень прочертила равнину, на миг накрыв и Раннульфа; он поднял глаза – в бездонном небе, раскинув неподвижные крылья, парил гриф. За первым явился второй, потом – ещё и ещё. Раннульф сжал пальцы на запястье Марка, но в первый миг не ощутил ничего. Потом – едва заметное биение. Раннульф уселся поудобнее и стал ждать.

Юный король Бодуэн позволил своему коню самому искать дорогу в сумерках, свита его ехала позади. В воздухе растекался запах бойни. Сумерки полнились резкими мерзостными звуками – хрустом костей, щёлканьем клювов, хлопаньем крыльев и пронзительными воплями стервятников, слишком обожравшихся, чтобы взлететь.

Вся огромная равнина была усеяна трупами; король проехал уже несколько миль, а тела всё не кончались.

Только сейчас он начинал понимать, какой огромной была эта победа. Все эти мертвецы были сарацинами. Всё огромное войско Саладина легло здесь, на берегах вади, под напором нескольких сотен рыцарей. Рыцарей Господних. Бог даровал ему эту победу, знак, обетование: если он сохранит веру, если не сдастся, Бог охранит его королевство.

Впереди во мраке равнину огромной раной рассекало вади. Неподалёку от его берега какой-то мародёр шакалом метнулся к мертвецу – и тут же, вспугнутый, отпрянул, бежал. Кто-то там, внизу, не умер.

   – Стойте, – настороженно сказал король, натянув повод. Дневной свет почти угас. Он мог разглядеть лишь тень, силуэт во тьме – кто-то сидел на земле спиной к нему. Ему почудилось, что это франк, а подъехав ближе, Бодуэн узнал этого франка – даже в темноте.

   – Стойте, – повторил он, жестом приказав свите оставаться на месте, и один проехал несколько ярдов до сидящего на земле человека.

Это был тамплиер Раннульф, безмолвный, с обнажённой головой. Даже когда король придержал коня рядом с ним, рыцарь не обратил на него внимания. И тут Бодуэн увидел, что на земле лежит другой тамплиер.

Он был мёртв или казался мёртвым. Закутанный в конскую чёрную попону, он свернулся на земле. Король спешился. Раннульф молчал. Он сидел, скрестив ноги; правая его рука сжимала ладонь мёртвого рыцаря. Широко раскрытые немигающие глаза глядели вдаль.

Бодуэн нагнулся было и потянулся к Марку, и тогда Раннульф вдруг ожил – его свободная рука взметнулась, перехватила запястье короля, оттолкнула:

   – Не трогай!

Король отдёрнул руку.

   – Он ещё жив? Отнесём его в Рамлех. Там мы сможем его вылечить.

Раннульф покачал головой:

   – Он скончался.

   – Мы похороним его в Рамлехе – со всем почётом, коего он заслужил.

   – Я похороню его в Иерусалиме, где и надлежит упокоиться его праху.

Король присел на корточки, лицом к лицу с Раннульфом, пытаясь завладеть вниманием тамплиера.

   – Мы одержали здесь чудесную победу. Тамплиеры говорят, ты едва не захватил самого Саладина. Ты нужен мне. Идём в Рамлех.

   – Я иду в Иерусалим.

   – Я твой повелитель.

   – Мой повелитель – Иисус, – сказал тамплиер, и Бодуэн сдался. Он поднялся на ноги. Он устал; когда он повернулся к коню, ему пришлось собрать все силы и волю, чтобы сесть в седло. Ветер стал резче, он свистел погребальной песней, предупреждением о грядущих битвах. Бодуэн хотел остаться здесь, с этими людьми, – но они не принадлежали ему, а он должен быть там, где сможет действовать. Повернув коня, он повёл свою свиту прочь – к Рамлеху.

ГЛАВА 3

Раннульф Фицвильям родился в Котантене, в Нормандии, – младшим сыном безземельного рыцаря. Семья жила в дальнем замке на побережье, где отец был сенешалем[6]6
  Сенешаль – должностное лицо, стоящее во главе административного округа.


[Закрыть]. Мать умерла, когда Раннульф был ещё совсем младенцем; он рос как трава и научился драться прежде, чем научился ходить, брал то, что хочется, силой и не доверял никому.

Он последовал за братьями на Анжуйские войны, а когда они пали – стал мстить за них с пылом, намного превосходящим любовь, которую он питал к ним живым. Сражаться – это было единственное, что он умел. Меч заслужил ему место в войске короля Генриха, низкое происхождение не дало приблизиться ко двору. Он не умел ни читать, ни писать, ни толком говорить на латыни. Он редко посещал церковь. Свободное время он проводил, напиваясь, играя и развратничая, и знал лишь одно лекарство: когда после ночного загула наутро болела голова, он пил, чтобы исцелить её, а когда одна женщина едва не уморила его – шёл искать другую.

Он чувствовал всю пустоту и никчёмность такой жизни, словно проклятием лежащей на нём, и всё же продолжал жить именно так. Ему нравилось ощущать себя сильным. Волю его ничто не ограничивало, он не отказывал себе ни в одном желании, даже когда то, чего он хотел, отвращало его.

Как-то, служа в гарнизоне крепости на границе с Бретанью, Раннульф влюбился в женщину из деревни и преследовал её, покуда она не ушла в монастырь. Тогда он напал на монастырь. За это епископ отлучил его. Король прогнал его со службы. Приятели отвернулись от него. Двери света, веры, надежды захлопывались вокруг него; он чувствовал, что скатывается прямиком в ад, но не мог остановиться; порой он даже хотел, чтобы всё кончилось – и поскорей.

Однажды, долгое время спустя, как он был отлучён от Церкви, Раннульф наткнулся в лесу на заброшенную часовню, и впервые, быть может, потому, что ему это было запрещено, ему пришла мысль помолиться. Он вошёл и преклонил колени подле дощатого, обложенного дёрном алтаря. И вдруг в часовне возникла юная девушка с охапкой цветов.

   – Ты пришёл, чтобы спастись? – спросила она. Она совсем не боялась его, хотя как раз в тот миг он подумал, как бы изнасиловать её. – Я научу тебя, как спастись, – продолжала девушка, – но сперва ты должен быть связан.

   – Так свяжи меня, – предложил он со смехом, желая лишь одного – подманить её поближе.

И она подошла, нежная, гибкая и прекрасная, подошла так близко, что дыхание её коснулось его лица. Она взяла его грубые руки, сложила их ладонью к ладони и обвила запястья цепью из цветов – совершенно серьёзно, будто на самом деле могла так связать воина, подобного ему.

Он задрожал от похоти; он жаждал повалить её, взять силой, увидеть её слёзы, увидеть кровь, струящуюся по её белоснежным бёдрам. Цветы сковали его как железо. Девушка-дитя властвовала над ним, точно королева. Она заглянула ему в глаза и сказала:

   – А теперь ты должен попросить Бога спасти тебя.

И Раннульф, стоя на коленях с ней рядом, повторял за ней «Символ Веры», впервые вникая в слова, а потом разрыдался; ослеплённый стыдом и виной, отчаянием и скорбью, он проплакал много часов. Когда он очнулся, дитя исчезло.

Раннульф понял, что ему дан ещё один шанс. Он поскакал в Руан, в прецепторию[7]7
  Прецептория – здесь: владение.


[Закрыть] тамплиеров, и отдал себя Иисусу Христу. Три месяца спустя он уже направлялся в Святую Землю, дав обет никогда больше не смотреть на женщин и биться лишь с врагами Господа.

Это было более десяти лет назад. Ныне ему казалось, что он всегда жил здесь, в Храме, в Иерусалиме.

Марк прожил здесь всего полтора года. Марк останется здесь навечно.

Раннульф стоял на краю могилы, глядя вниз, на мёртвого воина, одетого в чистую белую котту[8]8
  Котта – белая рубашка без рукавов с крестом на груди.


[Закрыть] и обёрнутого в чёрный плащ. Лишь ещё трое рыцарей стояли с ним рядом и смотрели, как священник в зелёных одеждах произносит последние благословения и кропит святой водой. Остальные рыцари несколько недель назад ушли на север и отправились осуществлять крестовый поход к Хомсу, и покуда из них не вернулся почти никто.

Когда надлежащая служба закончилась, тамплиеры начали собственный обряд. Сомкнувшись в общем объятии вокруг могилы, они раскачивались, взывая к Господу, моля Его отпустить их, как Он отпустил Марка. Потом, передавая друг другу лопату, они стали засыпать землёй тело Марка. Сделав это в свой черёд, Раннульф опустился на колени у могилы и попытался молиться. Более всего в жизни он ненавидел именно это: бесконечные коленопреклонения и бормотание одних и тех же слов. Порой он вообще не мог твердить этих слов, а просто съёживался на земле, опустив голову, покуда в ней толклись чёрные мысли об убийствах и похоти. Но ради Марка он принудил себя прочесть несколько раз «Отче наш». Пока он творил молитву, лопата заскрежетала и звякнула, земля осыпалась в могилу, и рыцари отошли – все, кроме одного.

То был Герман де Монтойя, прецептор[9]9
  Прецептор – командир Ордена.


[Закрыть], только возвратившийся из Хомса. Офицер, он ждал недолго, прежде чем, кашлянув, сказать:

   – Прости, что прерываю тебя, Святой.

   – Конечно. – Раннульф поднялся. К его котте, там, где колени касались земли, прилипла грязь. Он подумал о Марке, лежащем в грязи целиком, и содрогнулся.

Герман де Монтойя перекрестился.

   – Спаси его Господь. Когда он только приехал сюда, мне подумалось, что он либо изменит, либо сбежит – он казался совсем никчёмным.

Раннульф вспомнил доблесть Марка во вчерашней битве; наверняка Господь взял его к себе – его, кто отдал жизнь, следуя за Истинным Крестом. Он воткнул лопату в землю поодаль и пошёл вверх по склону.

   – Все мы по-своему никчёмны.

Кладбище тамплиеров находилось на крутом, заросшем боярышником холме близ заложенных Золотых ворот, над долиной Кедрона. За распадком, в тёмной гуще кустарника и виноградных лоз, лежал Гефсиман. Бремя этого места тяготило Раннульфа, как железо. По этой земле, где сейчас ходил он, быть может, ступал сам Господь, или Авраам, или Иисус. Даже солнце, плывущее призраком в затянутом тучами небе, казалось здесь тенью какого-то высшего света. Над храмовниками вздымалась восточная стена города, ряды каменных блоков, будто уложенные друг на друга гробы.

   – Бог сотворил нас и желает спасти нас; мы не можем быть совсем никчёмны, – возразил Герман. – Я хотел бы услышать о вашей поездке в Каир.

В чёрной бороде Германа просверкивала седина – непривычно для тамплиеров, среди которых тридцатишестилетний Раннульф считался стариком. Герман дожил до своих лет благодаря должности: он был наставником новичков, и обязанности обычно держали его вдалеке от битв. Пока они шли вдоль подножия стены к следующим – открытым – воротам, Раннульф поведал ему о долгом путешествии в Египет и о том, как он и Марк ложью и подкупом добывали сведения вокруг Каира.

   – И ты думаешь, там командует Саладин, – проговорил Герман. Они прошли по узкой тропе к воротам в углу стены и направились к Храмовой Горе, которая представляла собой один огромный квартал.

   – Без его слова никто и пальцем не шевельнёт, – сказал Раннульф. – Египтяне больше не желают драться. Жалкое зрелище. Всё, чего они хотят, – торговать.

   – Я думал, шиит скорее умрёт в одной постели с собакой, чем будет жить в мире с суннитом[10]10
  Шииты и сунниты – два основных направления в исламе: сторонники шиизма признают только Коран и отвергают большинство положений Сунны, мусульманского священного предания, содержащего рассказы о Мухаммеде.


[Закрыть]. Неужели они не скучают по своему калифу?

   – Если и так, то не смеют говорить об этом вслух. Половина мулл исчезла бесследно, другая половина смотрит в пол.

Они поднимались на широкую замощённую площадь перед Храмом. Это было самое высокое место Иерусалима, и за западной каймой пальм уступами сбегали вниз пригоршни городских крыш. Перед Раннульфом, на полпути вниз по античной террасе, стоял Templum Domini[11]11
  Храм Господень (лат.).


[Закрыть], круглый и многогранный; на верху его крытого свинцом купола блестело несколько пятен золота. Некогда храм был сарацинским, и голубая плитка, покрывавшая изнутри его стены, была делом их рук. Однако на вершине купола высился Крест Иисуса Христа.

   – Ты долго отсутствовал, – заметил Герман. Он вёл Раннульфа вдоль западного края площади, где почти никого не было. Там, под колоннами древней галереи, были склады и мастерские Ордена. – У нас были выборы. Маршала. Ты был в списке.

Раннульф проворчал что-то, не желая показывать ни того, что поражён, ни того, что доволен.

   – Не долго, полагаю.

   – Совсем не долго. Победил Жерар де Ридфор.

Всё оказалось проще некуда; он засмеялся и повернулся к Герману:

   – Победил золотым мечом.

Герман чуть улыбнулся.

   – Спустя шесть месяцев эта шутка не так уж остра, – заметил он. – К тому же начал он хорошо; и нам нужен человек при дворе, чтобы устраивал там наши дела.

   – Он не нужен нам, – сказал Раннульф, глядя в сторону. Мостовая потрескалась, и сквозь трещины пробивалась трава; он выдрал сапог из паутины зелёных стеблей.

   – Не начинай смуту, – сказал Герман. – Мы должны быть заодно – или хотя бы выглядеть так для мира.

Это прозвучало предупреждением. Раннульф не ответил; он ненавидел Жерара де Ридфора. Но Герман был прав.

Они шли через центр храмового внутреннего двора. Раннульф слышал, что место это было построено царём Иродом, Детоубийцей. Сломанные колонны, что поддерживали своды галереи, покрывала резьба из листьев, делая их похожими на пальмы. В каждой арке была мастерская – седельники, свечники, сапожники. Там, где аркада выходила на маленькую площадь, стояла кузня, сейчас остывшая, пахнущая старым углём. Чёрно-белый кот катался на нагретых солнцем плитах. Раннульф огляделся.

Сарацины верили, что некогда на этом самом месте стояли лицом к лицу Иисус и Магомет. Раннульфу приятно было думать об этом, именно осознание этого, а не Гроб Господень, было душой его войны – так же, как единственным его командиром был Иисус.

Понимание осенило его. Подумав об этом, он снова стал собой; ему легче было думать о Марке, который теперь был дома, кто покоился в мире. Он воспрял духом. Герман шёл впереди него, к просторному зданию на краю площади – казармам тамплиеров. Раннульф двинулся следом.

ГЛАВА 4

После чуда, свершившегося в битве при Рамлехе, король Бодуэн отправился в Аскалон и Газу, взглянуть, как защищён юг королевства; потом, когда год повернул к прохладе, с наступлением предрождественского поста он возвратился в Иерусалим, на его высоты. Влиятельные люди его королевства, проводившие лето в походах на севере, съезжались на святой праздник Рождества, и король не намерен был допустить, чтобы они собирались без него.

Его мать и сестра устроились вместе со своим двором во дворце Ла-Плезанс в западной части города, где воздух был наиболее прохладен и мягок. Днём они принимали гостей в галерее, в высокие южные окна которой даже зимой вливалось море света. В сопровождении всего лишь одного пажа и рыцаря король тихо вошёл в переполненный зал; стыдясь своей внешности, он носил плащ с капюшоном и потому какое-то время мог оставаться неузнанным.

Он увидел свою мать, Агнес де Куртенэ, – она сидела в персидском кресле подле окна. Волосы её были жёстки от хны, платье – из нескольких слоёв газа, лиф так тесен и низко вырезан, словно она была юной девушкой, а лицо накрашено, чтобы скрыть годы. Рядом с ней стоял французский рыцарь Амальрик де Лузиньян, близкий её друг; и король, понемногу пробираясь среди придворных шелков и атласа, видел, как его мать лениво потянулась и похлопала француза по ноге, словно лаская собачку.

Юный король глядел на это, стоя посреди легкомысленной придворной болтовни и смеха, и душа его исходила гноем. Ему вспомнилась первая атака при Рамлехе. Там всё было честно и чисто, как клинок: предать свою жизнь Господу и не раздумывая броситься на врага. Здесь ничто не честно и не чисто – ни смех, ни набожность, ни лица женщин, ни обещания мужчин. Он жаждал прозрачной ясности той битвы... А потом кто-то заметил его.

   – Король... – пробежал по залу шёпот, словно ветер в траве. – Король...

Огромная толпа стихла – не сразу, а постепенно, точно волны расходились по длинному, просвеченному солнцем холодному залу, все поворачивались, чтобы увидеть его, и, увидев, дамы приседали, а кавалеры низко кланялись. Шорох негромких приветствий быстро замирал. Бодуэн обвёл взглядом склонённые спины, лица, скрытые за ладонями и веерами, и поглядел на мать – через весь зал.

Она поднялась, протянула к нему руки:

   – Сир! Дорогой мой мальчик! Подойди ко мне. Добро пожаловать назад в Иерусалим. Подойди и дай мне засыпать тебя поздравлениями со славной победой.

   – Слава принадлежит Богу, – негромко проговорил он; однако пошёл к матери меж склонившихся перед ним придворных.

Когда он приблизился к её креслу, Амальрик де Лузиньян отступил, давая ему место; король глянул на него широко раскрытыми глазами и сказал:

   – Спасибо, отец.

Красивое лицо сенешаля озадаченно дрогнуло.

   – Прошу прощения, сир?..

   – Я вам его дарую, – сказал Бодуэн и кивнул пажу: – Раздобудь мне кресло.

Повернувшись спиной к сенешалю, он уселся бок о бок с матерью.

   – Ты выглядишь гораздо лучше, мой мальчик, – сказала она, но, наклоняясь поздороваться с ним, оставили между ними и собой пустоту: губы в поцелуе не коснулись его лица, руки не тронули его рук. Румяна на её щеках потрескались. Ослепительная причёска была париком. Она чуть повернула голову к Амальрику, который стоял теперь прямо за её креслом. – Друг мой, погляди, король поправляется.

Бодуэн сидел неподвижно. Силы его иссякли; руки и ноги весь день мёрзли, он не чувствовал их, и потому порой ему казалось, что он исчезает, дюйм за дюймом растворяется в чёрной бездне. Кругом его кресла собирались придворные, они придвигались всё ближе, стремясь быть замеченными, и очень скоро ему, ничего не поделаешь, придётся замечать их, позволять им подходить и высказывать ему свои незначительные желания... На миг он прикрыл глаза. Ему не хотелось этого.

   – Сир... – пробормотал Амальрик, и юный Бодуэн, открыв глаза, принял у него кубок с горячим вином, пахнущим гвоздикой и кардамоном.

   – У меня к тебе просьба, мой мальчик, – тихо сказала Агнес.

Когда их у неё не было?

   – Да, матушка.

Он выслушал её обходительную просьбу о предоставлении при дворе местечка другу друзей её друзей.

В толпе, что клубилась перед ним, появился Раймонд Триполитанский. Граф Триполи всегда напоминал Бодуэну газель, проворную и лёгкую, с умными, чуть навыкате глазами. Он был регентом в младенчестве Бодуэна и всё ещё считал себя истинным королём Иерусалима. Граф был слишком важным человеком, чтобы притвориться, будто не замечаешь его, и Бодуэн, обратив к нему взгляд, улыбнулся и кивнул.

Граф Триполи тотчас шагнул вперёд.

   – Сир, да благословит тебя Бог за великую твою победу! Ты прекрасно выглядишь.

Он поклонился, словно лишь сейчас вспомнил об этом. Его тёмные глаза быстро шарили по лицу Бодуэна, отмечая знаки болезни; он размышлял, когда же этот юноша умрёт и перестанет стоять у него на пути.

   – В самом деле прекрасно.

Бодуэн отпил вина – вкус показался ему металлическим.

   – Благодарю, кузен.

   – Милорд граф, – окликнула Агнес. – Я слышала, у твоей супруги чудесный новый арфист. Вели ей прислать его мне.

Раймонд одарил её быстрым поклоном и светской, ничего не значащей улыбкой и снова повернулся к королю.

   – Сир, вопрос о тридцати тысячах динаров всё ещё не решён.

Бодуэн одолжил эти деньги у Раймонда давным-давно и отдавать их не собирался. В толпе, что теснилась вокруг его кресла, где каждый старался оказаться на виду, он высмотрел отличный противовес графу Триполитанскому.

   – Милорд маршал. – Он улыбнулся и кивнул. – Подойди, я желаю поздравить тебя с удачей на выборах.

Новый маршал Иерусалимского Храма шагнул вперёд, пред очи короля, словно полководец, отвоёвывающий себе плацдарм. Он был полной противоположностью Раймонду Триполитанскому: плотный, крепко сбитый, с удивительно горделивой осанкой. Строгие орденские одежды придавали ему весьма представительный вид: просторный чёрный плащ и белая котта с алым крестом подчёркивали разворот плеч и широкую грудь.

   – Сир, – проговорил он, – я трепещу от чести беседовать с победителем при Рамлехе.

   – Ну да. – Глаза Раймонда остро блеснули. – Великая битва – и выиграна без тамплиеров.

   – Отчего же, – ровно заметил король. – Кое-кто из них был там.

Маршал в упор взглянул в лицо Раймонду, его песочного цвета борода встопорщилась; волосы у него были длинные и гладкие – слишком длинные для члена Ордена, чей устав требовал короткой стрижки.

   – Возможно, будь там ты, милорд граф, – сказал он, – нас вообще поджидала бы не победа, а одно из обычных для тебя разочарований.

Триполи не ответил на эту реплику, однако скрипнул зубами, и кожа на его скулах натянулась. Бодуэн откинулся на спинку кресла. Пусть себе пререкаются. Попав на свою излюбленную почву, они перестали обращать на него внимание. Он чувствовал, что силы его иссякают, что сам он распадается и умирает.

Тут у дверей толпа заволновалась, зашумела, послышались смех и приветствия, и Бодуэн понял, что пришла Сибилла.

Он поднял голову, на сердце вдруг стало легко. Он не видел сестру почти год. Король различил её в толпе даже издалека. Так мог бы выглядеть он сам, не будь он болен: обаятельная, гибкая, с лёгкой походкой и тяжёлыми светлыми волосами, с красивым, озарённым смехом лицом.

   – Ей бы надо прикрывать голову, – сказала мать. – Вдова ведь, не девица, и о чём она только думает?

Сестра и вправду распустила волосы по плечам, подвязав их только лентой. Она сбросила траурные одежды сразу после паломничества, словно вместе с младенцем избавилась и от данных при венчании клятв, а потом бежала к блестящему, неистовому двору своей кузины, Стефании Керакской, которая вдовела уже второй раз и знала, как развеять грусть, сопутствующую этому положению.

Вскинув голову и глядя перед собой, Сибилла прошла через зал к юному королю вместе со своей любимой подругой и кузиной, Алис Беершебской, и паж её шёл за ней, не умеряя шага. Триполи отошёл; маршал поспешно шагнул в сторону.

Вдруг Бодуэн вспомнил, что сестра тоже долгое время не видела его. Он постарался взять себя в руки. Она подходила всё ближе и, когда ясно увидела его лицо, остановилась, глаза расширились от потрясения.

   – Бати! Боже милосердный, ты ужасно выглядишь.

Бодуэн готовился к этому и всё же отшатнулся.

   – О нет, нет! – выдохнула мать, а придворные протестующе зароптали.

   – Били, ты всё та же. Ничуть не изменилась. – Бодуэн протянул к ней затянутую в перчатку руку. Сказал злорадно: – Иди же, нежная моя сестричка, поцелуй меня.

   – Нет, – сказала Сибилла, отступая и по-детски пряча руку за спину. – Ни за что. Тебе больно? Прости. Я молилась за тебя каждый день, Бати, иногда и дважды в день.

   – Сир, ты всегда в наших думах, – сказала из-за её спины леди Алис. Алис была полной, пухленькой, а платья носила такие тесные, что её плоть переполняла их до последней складочки. Она присела перед королём в почтительном реверансе. – Бог да спасёт тебя, сир.

   – Благодарю, леди Алис.

Сестра подошла к креслу матери; женщины склонились друг к другу, прижались щекой к щеке в неискренних поцелуях и едва одновременно не замурлыкали, изображая удовольствие. Сибилла выпрямилась, холодно глядя мимо короля.

   – Милорд мой кузен Триполи.

   – Да благословит тебя Бог, принцесса, – проговорил граф.

   – Били, – вмешался король, – позволь представить тебе нового маршала Иерусалимского Храма, Жерара де Ридфора.

К его удивлению, сестра заинтересовалась этим знакомством. Она повернулась спиной к матери, взгляд больших голубых глаз обратился на чёрно-белого рыцаря, стоявшего по левую руку от Бодуэна.

   – Милорд маршал.

Жерар де Ридфор склонил голову. Он чувствовал себя легко с женщинами, ибо стал монахом недавно, и по своей, а не по Божией воле.

   – Жизнь моя к услугам принцессы Иерусалимской, – улыбаясь, сказал он.

Сибилла протянула руку для поцелуя.

   – Видит Бог, сэр, как рада я видеть, что не все члены твоего Ордена – мужланы.

Бодуэн моргнул. С самого раннего детства он играл с Сибиллой в шахматы и не мог не заметить расставленной ловушки. Маршал же по неведению попался в неё.

   – Мужланы, госпожа? – Он склонился к унизанным перстнями пальцам с изысканностью опытного царедворца, губы его прошли в нескольких дюймах над костяшками. – Бог свидетель, мы не заслужили подобной репутации.

   – Месяц назад, перед великой победой моего брата при Рамлехе, я встретилась на дороге с тамплиером. Он был очень груб со мной.

Маршал отступил. Алый крест горел на его обтянутой белым груди, на лице играла улыбка.

   – Назови же его, леди! Я позабочусь, чтобы он понёс должное наказание.

   – Разумеется. Вот только я не уверена, знаю ли его имя. Бывший с ним воин назвал его Святым. Довольно приметное прозвище.

При этом слове маршал вздрогнул.

   – Раннульф Фицвильям, – сказал он, и губы его сжались; он отвернулся, поднеся руку к лицу.

   – Ну конечно, – сказал Бодуэн и взглянул на сестру. – Как именно он нагрубил тебе, Били?

   – Он пристал к нам по дороге и отобрал коней, – пожала она плечами. – Я не укоряю его за это, потому что отдала коней охотно и по доброй воле, но и после этого он вёл себя непозволительно грубо.

   – Он не выказал ни малейшего почтения ни к одной из нас, сир, – добавила Алис.

Маршал де Ридфор шагнул назад к трону. Голос его зазвенел.

   – Принцесса, я знаю этого человека. Ты назвала его мужланом – и справедливо. Он недостоин преклонить колени у твоих ног, и я сурово распеку его за попытку приблизиться к тебе.

   – Распеки. Мне это нравится. Я хочу быть этому свидетельницей. Вели ему прийти сюда – и немедля. Я послушаю, как ты будешь его распекать – и как он будет извиняться.

Де Ридфор упёрся кулаками в бока.

   – Возможно, ты не знаешь этого, леди, но мы в Храме считаем подобные случаи личным делом.

   – Вот как?

Сибилла отступила на шаг, придерживая кончиками пальцев юбку. Бодуэн мельком заметил, что у неё шёлковые голубые подвязки. Лениво, оценивающе она оглядела рыцаря.

   – Но я хочу, чтобы его призвали сюда. Он что, и вправду Святой? Это, должно быть, шутка; ты сделаешь этот случай и моим личным делом. Как, ты говоришь, его зовут?

   – Сэр маршал, – довольно пропела Агнес де Куртенэ, – вам лучше сдаться. Она всё равно получит то, что хочет.

   – Его зовут Раннульф Фицвильям, – сказал сестре Бодуэн. – Он служил прекрасно – до битвы и во время неё, а после, так уж вышло, нагрубил и мне.

   – Ну так ведите его сюда, – сказала принцесса, – и тогда его можно будет распечь дважды. – Она произносила это слово с наслаждением, смакуя его, точно ломтик яблока.

Де Ридфор вновь поклонился, сдаваясь.

   – Я сделаю всё, что ни велит мне принцесса. – Он поманил к себе сержанта-храмовника, стоявшего у стены в ожидании приказа.

В это время паж Сибиллы принёс табурет, и она уселась у ног брата, сомкнув руки на коленях. Волосы мягкими волнами лежали на её плечах. Она подняла на Бодуэна хмурый взгляд.

   – Зачем ты призвал меня из Керака? Мне там было весело. А теперь я сижу здесь, день за днём, со всеми этими франками из Франции, которые почитают себя лучше нас.

   – Они скоро отправятся домой, – проговорил король, – и ты освободишься от них. Но не от меня. Ты моя наследница, Били. Я едва не умер – за месяц до Рамлеха. Подхватил лихорадку и чувствовал уже на себе длань Божию. И в любом случае, как ты заметила, лучше мне не становится. Когда я умру, ты должна быть готова к правлению, Били. Я должен научить тебя править.

   – Зубы Господни[12]12
  В средние века среди католиков была сильна вера в чудотворность мощей, чем объясняется постоянное поминание имени Господа и различных частей Его тела.


[Закрыть], – вмешалась мать. – Ты только зря тратишь время, сир. Она просто снова выйдет замуж.

   – Я не собираюсь замуж, – возразила Сибилла. Она подозвала пажа с кубком вина и подносом сластей. – И я буду королевой Иерусалимской.

Мать глумливо засмеялась:

   – Будешь королевой амазонок?

Триполи наблюдал за ними – всего с нескольких шагов – и маршал, и дюжина других.

   – Матушка, потише, – сказал король. – Били, ты легкомысленна. Королевство будет твоим, но ему нужен король. Женщины не ведут войн. А Саладин...

   – Ты разбил Саладина, – резко, почти ворчливо сказала Сибилла – таким тоном, словно он не выучил урока. – Великая победа Креста: сотня рыцарей против пятидесяти тысяч сарацин. Ты побьёшь его ещё и ещё раз. Мы всегда будем бить их. Бог на нашей стороне. Ты не веришь в это? За что же ты бился, как не за это?