Текст книги "Иерусалим"

Автор книги: Сесилия Холланд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)

ГЛАВА 21

   – Вы только что вернулись из Дамаска, куда ездили с посольством к султану, – сказал Жильбер Эрай.

   – Да, мой лорд, – хором ответили все четверо тамплиеров. Они стояли перед всей дружиной; в огромной трапезной было тихо. Голос Жильбера громко и чётко разносился среди каменных стен:

   – Пусть отвечает Ричард ле Мен.

Медведь выступил вперёд:

   – Да, мой лорд.

   – Как я понимаю, между королём и султаном заключено перемирие – вам известна его суть?

   – Я слышал, как читали договор, мой лорд.

   – Получил султан взамен за перемирие нечто низкое либо нечестное?

   – Нет, мой лорд. Договор был прост – три года перемирия, и всё.

Де Ридфор стоял рядом с сенешалем.

   – Почему же тогда султан согласился на перемирие? – спросил он. По рядам рыцарей прошёл негромкий говор.

Сенешаль, не обратив на это никакого внимания, продолжал расспрашивать Медведя:

   – Кто-нибудь из братьев в Дамаске совершил что-нибудь низкое и недостойное Ордена?

   – Нет, мой лорд, – сказал Медведь.

Раннульф, глядя себе под ноги, затаённо усмехался. Всю обратную дорогу из Дамаска они лихорадочно каялись друг другу.

   – Фелкс ван Янк, отвечай, – сказал сенешаль.

Голландец выступил вперёд. Он был лыс, и потому во время собраний ему разрешалось оставаться в шляпе. Жильбер пропустил бороду сквозь искалеченные пальцы, полуприкрыв набрякшие глаза.

   – Кто-нибудь из твоих братьев совершал что-нибудь низкое или недостойное Ордена?

   – Нет, мой лорд, – сказал Фелкс.

   – Что ты можешь сказать о графе Триполи?

   – Очень мало, мой лорд. Он держался своих дел, а мы – своих.

   – Тогда он мог без вашего ведома заключить тайное соглашение с султаном, – снова вмешался де Ридфор. – Судя по тому, как вы справились со своим поручением, вы с тем же успехом могли бы оставаться в Иерусалиме.

   – Если бы нас не было в Дамаске... – начал Фелкс.

   – Нет, – резко перебил Жильбер, – отвечай только мне. Милорд маршал, помолчи.

   – Ты задаёшь неверные вопросы, – проворчал де Ридфор.

   – Может, и так, но задавать их – моя обязанность. – Жильбер кивнул Фелксу: – Так, значит, вы почти не виделись с Триполи? Как он обращался с вами?

Фелкс на мгновение замялся, и Жильбер с ходу уловил этот безмолвный намёк.

   – Отвечай немедля! Как Триполи обращался с вами?

   – Мой лорд, он прогнал нас с глаз долой.

Собрание взорвалось громкими криками. Жильбер вскинул руки, призывая к тишине.

   – Прогнал с глаз долой!

   – Он говорил с нами весьма презрительно и сказал, что наше присутствие оскорбляет его.

   – И как вы ответили на это презрение и оскорбление?

   – Мой лорд, мы держались в стороне и избегали попадаться ему на глаза.

   – И это вы называете поддержанием чести Ордена? – проворчал де Ридфор.

   – Милорд маршал, – жёстко проговорил Жильбер, – ежели желаешь сам блюсти честь Ордена, подчиняйся Уставу. Фелкс, в Дамаске ты видел султана?

   – Несколько раз, мой лорд.

   – И как он отнёсся к вам?

   – Мой лорд, – сказал Фелкс, – он знает, кто его враги.

Эти слова вызвали всеобщий хохот. Жильбер Эрай сказал:

   – В таком случае я полагаю, что вы достойно поддержали честь Ордена. Стефан л'Эль, отвечай.

Мыш, стоявший слева от Раннульфа, на расстоянии вытянутой руки, шагнул вперёд:

   – Милорд сенешаль?..

   – Кто-нибудь из твоих братьев совершал что-нибудь низкое и недостойное Ордена?

   – Нет, мой лорд.

   – Что ты думаешь о Триполи?

   – Мой лорд, он ненавидит нас. Он не желал ни есть с нами за одним столом, ни ехать бок о бок с нами. Он в ладах с султаном, и тот весьма с ним обходителен и дарит ему щедрые подарки, а нам султан посулил битву до смерти.

   – Так хочет Бог, – сказал Жильбер Эрай. – Что тебе известно о заключении перемирия?

   – Мой лорд, я был при том, как его заключали... – Мыш повернул голову и твёрдо глянул на де Ридфора, – и договор был именно таков: три года перемирия и никаких условий.

   – Раннульф Фицвильям, отвечай.

Раннульф выступил вперёд, привычно заложив руки за спину.

   – Да, мой лорд.

   – Ты видел Одо де Сент-Амана?

   – Да, мой лорд.

   – Здоров ли он и хорошо ли его содержат?

   – Мой лорд, он болен и в темнице и говорит, что скорее останется там до самой смерти, нежели позволит султану обратить в золото свою жизнь.

Шум голосов прокатился по трапезной. Жильбер пристально смотрел на Раннульфа:

   – Что ты скажешь о перемирии?

   – Это хорошее перемирие, мой лорд.

   – За ним не таится ловушка?

   – Нет, мой лорд.

   – Султан соблюдёт его?

   – Мой лорд, у него нет другого выхода. В его стране поветрие, он не в силах собрать войско, повсюду бунты и мятежи.

   – Так вот почему он заключил перемирие!

   – Да, мой лорд.

   – Почему вы так враждовали с Триполи?

   – Мой лорд, у меня с Триполи не было никаких трудностей. Они с султаном лучшие друзья, но, когда мне понадобилась его поддержка, он мгновенно встал на мою сторону.

   – Отлично, – сказал Жильбер Эрай. – Вы хорошо послужили Ордену; Господь наградит вас. Возвращайтесь на свои места.

Четверо рыцарей вернулись в шеренгу. Раннульф теперь стоял на левом краю передней шеренги. Обернувшись, он оглядел стоявших рядом рыцарей. Пока он был в Дамаске, дружина пополнилась людьми с двух кораблей, пришедших из Европы. Каждый день прибывали новые рекруты из Франции, Фландрии и Германии, ветераны из гарнизонов Кипра и побережья. Под высоким сводом трапезной, увешанным стягами, верёвками и паутиной, зал, что ещё несколько месяцев назад был почти пуст, теперь снова наполнился людьми. Дыхание спёрлось у него в груди. Сбывалось то, что он обещал Саладину. Вокруг него вздымался Храм – великий, бессмертный. Жильбер призывал рыцарей к мессе; Раннульф склонил голову вместе со всеми и сложил руки, и на сей раз, не в пример прежним, он был в силах молиться.

В склепе водилось множество чёрных крыс – они пробирались через щели в каменных стенах и бегали по потолочным балкам. Как-то раз, вскоре после возвращения из Дамаска, когда заняться больше было нечем, Раннульф привёл в спальню шестерых рыцарей, и, покуда они отодвигали от стен кровати и затыкали тлеющими тряпками щели в стенах, он сидел на табурете посреди зала и отстреливал удирающих крыс из арбалета.

   – Такое занятие куда больше пристало бы сержантам, – заметил Стефан. Он снял рубаху: даже летом в Склепе бывало зябко, тяжёлый труд разгорячил его.

   – А ты предпочёл бы отмывать сёдла? – осведомился Раннульф. Арбалетные болты были разложены у него на коленях; он зарядил арбалет и взвёл курок. Стефан пошёл помогать Фелксу ван Янку и Понсу ле Брюну отодвигать от стены очередную койку.

Из образовавшейся щели брызнула дюжина тощих чёрных тел, с визгом и писком разбегаясь во все стороны. Стефан прыжками помчался на середину зала, что было весьма предусмотрительно, потому что Раннульф бил по крысам без удержу, не заботясь о том, кто окажется на линии стрельбы. Щёлкнул арбалет. Болт выхватил из крысиной стаи мохнатое чёрное тельце и швырнул его о стену. Раннульф раз за разом перезаряжал арбалет и стрелял; крысиный писк затих. Большинство крыс успело удрать, но четыре самые невезучие валялись на полу, дёргаясь и истекая кровью.

   – Помоги мне! – окликнул Понс.

Стефан налёг плечом на дубовый сундук и с усилием отодвинул его от стены. За окном мелькнул силуэт человека, направлявшегося к двери склепа. Стефан разглядел, кто это, а вот Раннульф, видно, не разглядел – развернувшись к двери, он выстрелил.

Дверь распахнулась, и в тот самый миг, когда шестидюймовый стальной болт по самое оперение вонзился в деревянную притолоку, на пороге появился Жерар де Ридфор. Он хладнокровно глянул на болт, трепетавший в косяке на уровне его сердца, затем перевёл взгляд на Раннульфа.

   – Прошу прощения, милорд маршал, – сказал тот.

   – Ты плохо целишься, – сказал де Ридфор. – Поручи это дело стрелку поискусней; я иду к королю и хочу, чтобы ты сопровождал меня.

   – Мыш, – позвал Раннульф и, вынув болт из арбалета, поднялся. – Стреляй крыс.

Он пересёк зал, взял свою куртку и вслед за де Ридфором вышел из склепа.

   – Я полагал, что мы братья, – с мягким упрёком заметил маршал.

   – Я же промахнулся, верно? – отозвался Раннульф.

Де Ридфор расхохотался:

   – Знаешь, порой мне кажется, что в голове у тебя больше мозгов, чем я предполагал вначале.

Они прошли к конюшням, завернули за угол обширного внутреннего двора и скоро уже ехали через город к королевской цитадели.

На улице де Ридфор вновь заговорил:

   – Ты хорошо развлёкся в Дамаске? Я же видел, как ты улыбался, когда ле Мен отрицал это.

   – У всех нас свои пороки, – сказал Раннульф.

   – Но твои пороки куда причудливей, чем у других. Ле Мена и ван Янка я понимаю. Даже л'Эль мне ясен.

Они подъехали к цитадели, и де Ридфор первым проехал в ворота. Во дворе между двумя башнями теснился караван верблюдов; носильщики снимали с них мешки и корзины, припасы для королевских кухонь. Де Ридфор первым вошёл в башню и начал подниматься по лестнице, минуя череду терпеливо ожидающих людей. Камергер объявил об их приходе без промедления.

Король рыхлой массой восседал на троне, среди бесчисленных подушек и валиков. Глаза его остекленели, распухшее бесцветное лицо казалось вываренным в кипятке. Двое тамплиеров остановились перед ним и поклонились.

   – Да хранит тебя Господь, сир, – сказал де Ридфор. – Я к твоим услугам, и Раннульф Фицвильям здесь, со мной.

   – Да, благодарю, что ты откликнулся на мой призыв. – Король пошевелился, стараясь повыше усесться на троне, с трудом держа прямо отяжелевшую голову. Глаза его смотрели в никуда. Да он же слеп, понял Раннульф; в последний раз, когда рыцарь видел короля, тот был полуслепым, но теперь он вовсе ничего не видел. Его потрескавшиеся губы кровоточили, голос звучал сипло, словно он выдавливал из себя слова, как воздух из пустого бурдюка. – Ты проверил это перемирие, милорд маршал?

   – Я исследовал его, сир, и нашёл, что в нём нет ни грана фальши.

   – Хорошо. Тогда вы мне понадобитесь. К Рождеству я созываю большой совет королевства, а потом мы отправим в Европу призыв к крестовому походу. – Король дёрнул головой вбок, отворачиваясь от тамплиеров. – Господь не допустит, чтобы участь Иерусалима зависела от женской добродетели.

Раннульф глянул на него; он слыхал, что принцесса Сибилла по-прежнему отвергает выбор своего брата и, отказываясь заключить брак согласно его политическим планам, открыто живёт с каким-то безвестным рыцарем. Король протянул руку, и паж, выйдя из-за трона, вложил в его ладонь кубок с вином и сомкнул вокруг кубка пальцы.

   – Раннульф, – сказал король, – расскажи мне о султане.

   – Когда мы приехали в Дамаск, – начал Раннульф, – там гуляло поветрие, и город наполовину опустел. Однако султан хотел уверить нас, что Дамаск процветает, и устроил такое искусное представление, собрав толпы народа и открыв лавки с грудами товаров, что поначалу я поверил в это – пока не узнал обратное. Больше всего меня поразило то, что он оказался на это способен.

   – Ты говорил с ним?

   – Было дело. Этот разговор тоже был насквозь фальшив.

Де Ридфор рассмеялся. Король глотнул вина, пролив немного на подбородок; подошёл паж, забрал у него кубок, дал салфетку, и король утёр лицо.

   – Что ты думаешь о султане? – спросил он.

   – У него всего больше, чем у нас, – людей, земель, денег. Власти.

   – Зато у него нет единого и истинного Бога, – вставил де Ридфор, – а это всё решает.

   – И поветрие остановило его, – сказал король.

   – Пока, – уточнил Раннульф. – На востоке к тому же какой-то бунт. Поветрие бушует и в Междуречье. Перемирие нужно султану – сейчас он не может сражаться.

   – Спаси нас Господь от этой оспы, – пробормотал король.

   – Спаси нас Господь от этого султана, – тихо сказал Раннульф.

   – Аминь, – заключил де Ридфор.

   – Дай-то Бог, – сказал король. – Я пошлю за новым крестовым походом. Милорд маршал, обдумал ли ты другой предмет, о котором я говорил тебе?

   – Обдумал, сир, – гладко отозвался де Ридфор и кивнул Раннульфу. – Король просил меня дать ему телохранителей из числа наших братьев, чтобы находились при мне день и ночь. Думаю, ты лучше всех подходишь для этого дела.

Раннульф опешил.

   – Я не хочу покидать Храм, – сказал он.

   – Обещаю тебе, – сказал король, – это будет ненадолго.

   – Это приказ, – добавил де Ридфор, – и ты его исполнишь.

   – Соглашайся, – попросил король. – У меня нет сил спорить с тобой.

   – Сир, – сказал Раннульф, – я буду служить тебе.

   – Вот и хорошо, – ответил король. – Устройте всё, что нужно. Можете идти.

Тамплиеры вышли; на улице де Ридфор повернулся к Раннульфу:

   – Я только что сделал тебя некоронованным королём Иерусалима, а ты так глуп, что не видишь преимуществ своего нового положения. Которое, кстати говоря, делает тебя весьма полезным для моих целей. Охраняй короля и никого не допускай к нему – это всё, что мне нужно. Я уже посеял в его сознании мысль о злодеяниях Триполи; если только его глупая сестрица сумеет обуздать свой безрассудный нрав, всё будет так, как я хочу.

   – Я буду служить королю, а не тебе, – сказал Раннульф. – Я не стану для тебя шпионить.

   – Нет, конечно же нет. Но я буду знать о всех, кто видится с ним или пробует увидеться, и особо ты известишь меня, если разговора с королём будет добиваться Триполи. И ты сделаешь это ради Ордена, верно?

Раннульф уже один раз отказал ему и не считал нужным повторять ответ.

   – Мне понадобятся люди, – сказал он. – Один я не справлюсь.

   – Возьми тех, кому доверяешь. Я уже знаю, кто это будет, а ты и сам скоро догадаешься. – Де Ридфор усмехнулся Раннульфу: – Я не прошу от тебя ничего, что ты не в силах сделать. Тебе бы следовало поблагодарить меня за это повышение.

   – Спасибо, – сказал Раннульф.

Храм устроил выборы магистра и выбрал Арнольда да Торогу, испанского рыцаря. На Рождество король послал призыв к новому крестовому походу, а его сестра Сибилла стала женой Ги де Лузиньяна, безвестного рыцаря из Пуату, который лишь несколько месяцев назад прибыл в Святую Землю.

ГЛАВА 22

Король даровал новому супругу своей сестры города Яффа и Аскалон, а также титул графа Яффского – чтобы никто не сказал, что Сибилла замужем за человеком безземельным. Однако Бодуэн отказался принять молодую пару; как ни жаждал он снова увидеться с сестрой, им владела гордость.

А потом возобновилась война.

Керак с самого начала с презрением отнёсся к перемирию, и теперь он не стал ждать нового крестового похода. Через год после возвращения Триполи из Дамаска Волк построил в своём замке Монреаль большие лодки, на верблюдах переправил их через южную пустыню в Акабу и спустил в Египетское море. Взяв на борт бедуинов, которые поддерживали Керака, этот флот совершал набеги вдоль всего аравийского берега, угрожая даже Мекке. Керак вернулся в Трансиорданию, его пиратов изловили и повесили, а Саладин призвал своё войско из Сирийской пустыни и снова повёл его на Иерусалим.

Король был слишком слаб, чтобы скакать верхом, слишком слеп, чтобы различать лица. Он созвал всех рыцарей Святой Земли и во главе своего войска, в носилках вышел навстречу Саладину. Они сошлись на равнине Эздраэлон, на севере королевства.

При короле были тамплиеры – они заботились о нём, доставляли его приказы и обеспечивали их исполнение. Бодуэн поставил своё войско на западном краю болотистой равнины – чтобы ударить на него там, Саладин должен был прежде перебраться через болота и тем подставить себя под удары со всех сторон рыцарской конницы. Саладин покуда стоял на восточном краю равнины. Разведчики и шпионы короля доносили ему, что громадное войско сарацин скоро объест дочиста всю округу.

Король послал за рыцарями из своего войска и велел им разъезжать напоказ, гарцуя, перед сарацинским войском и вызывать сарацин на бой. Каждый день между двумя армиями происходили поединки и краткие схватки небольших отрядов. Однако Саладин всё не начинал общего наступления, и Бодуэн уже устал ждать.

Муж его сестры присоединился к войску, приведя с собой человек двадцать свиты и сотню пехотинцев. Лёжа на походной кровати, король выслушал рассказ о том, как граф Яффский проскакал через лагерь под оглушительный рёв медных рожков, под дюжиной развевающихся стягов, с толпой слуг и караваном вьючных животных и устроил собственный крохотный двор посреди Бодуэнова войска.

   – Всё такое новенькое, что ещё пахнет краской, – рассказывал ему Мыш. – Даже подковы у коней ещё блестят.

Король смеялся, но сердце у него ныло. Он тосковал по сестре. Ему почудилось, что он увидел дорогу к примирению с ней.

   – Пригласите его на совет нынче вечером, – сказал он. – Поглядим на него вблизи.

Но когда совет собрался в шатре короля, Яффа не появился. Вместо этого он сообщил, что присоединился к войску, дабы биться за Крест, но не станет приветствовать короля Бодуэна как брата, покуда последний не извинится за обиды, нанесённые его, Ги, супруге.

Услышав это, король оцепенел; слова послания звенели в его ушах. На миг у него мелькнула мысль отправить Ги от войска и послать тамплиеров, чтобы они исполнили его волю. Гнев смешал все его чувства. Шорох шагов, голоса людей, шныряющих по шатру, слились в единый гул, и ему пришлось сделать усилие над собой, чтобы вспомнить, кто, собственно говоря, его окружает. На мгновение разум короля опустел, и чёрная волна накрыла его с головой.

Король подавил судорогу слепого ужаса. Он сознавал, что сидит в дальнем конце шатра и по обе стороны от него стоят тамплиеры; уцепившись за них, Бодуэн вынудил себя вспомнить, восстановить по кусочку в памяти всё, что окружало его, – шёлковый свод над головой, заполненный народом шатёр; он принудил себя дать всем этим людям лица – и тогда лишь понял, что посланец Яффы так и стоит перед ним, ожидая ответа.

   – Вначале замёрзнет ад, – сказал король. – Так и передай своему господину. Ступай.

Из тьмы начала времён, окружавшей его, донеслось невнятное прощальное бормотание. Король протянул руку, и кто-то – один из тамплиеров – вложил в неё кубок. Король жадно выпил.

   – Подойдите ко мне, – громким голосом велел он темноте. – Я выслушаю ваши советы.

Все собрались вокруг него; они говорили о противостоянии войск и о том, как завлечь Саладина в уготованную ему ловушку. Триполи и де Ридфор заспорили, и король яростным криком заставил их замолчать. Его, которому было отпущено так немного времени, разъярило, что они тратят его драгоценное время на дурацкую ссору. Вспышка жаркого гнева придала ему сил: он подзывал к себе каждого человека по очереди, выслушивал, отдавал приказ, и, когда со всем этим было покончено, велел всем удалиться, и, измождённый, осел на подушки.

Чёрное ничто окружало его. И тишина.

   – Кто здесь? – спросил король.

   – Мыш, – ответил рыцарь, стоявший около него. – И Фелкс. Ты чего-нибудь хочешь, сир?

   – Я устал, – сказал король и протянул руку, и рыцари подняли его на ноги. Затем он услышал где-то невдалеке голос Триполи:

   – Нет, он должен выслушать нас! Пропустите меня!

   – Погодите, – сказал король. – Усадите меня снова. – Повысив голос, он позвал: – Милорд Триполи, поди сюда!

Рыцари усадили его в кресло. Во рту у него пересохло: он протянул руку, и ему дали вина. Усталый разум короля пытался вспомнить, как выглядит Триполи, восстановить в памяти лицо, которое он знал с младенчества. Знакомый голос помог ему.

   – Сир, мы пришли говорить с тобой как верные твои подданные и бароны этого королевства.

Бодуэн хмыкнул. Он уже понял, что предстоит нечто неприятное.

   – И кто же эти верные подданные?

   – Я, сир, и Балан д'Ибелин, Реджинальд Сидон и несколько прочих.

Злость опять закипела в короле, растекаясь по жилам живительным огнём.

   – Понимаю, – сказал он. – Говорите.

Звук его голоса предостерёг их. Триполи промолчал; остальные откашливались, прочищая горло. Наконец Балан сказал:

   – Сир, ради блага королевства ты должен отречься от трона.

   – Вот как, – сказал Бодуэн. Гнев раскалял изнутри его тело. – И в чью же пользу?

   – Сир, – начал Триполи, – ты превзошёл все наши надежды...

   – И превзойду впредь, – сказал король. – Господь вручил в мои руки защиту Иерусалима и дал мне это тело, дабы с ним исполнять свой долг, – и я буду исполнять его, пока сам Господь не призовёт меня. Теперь уйдите.

   – Сир, ты должен...

   – Уйдите, – повторил король. Горло у него ныло, мозг распирал череп. – Оставьте меня, пока я не велел им вышвырнуть вас прочь. – Он поднял руку, и люди, стоявшие перед ним, зашевелились. Он ощутил, как рядом с ним пришли в движение тамплиеры, и услышал шумные шаги, удалявшиеся к выходу из шатра. Король осел в кресле.

   – Он прав, – сказал он вслух, – я должен бы отдать ему корону.

   – Нет, – сказал рядом с ним Раннульф. – Ты – король. Видел бы ты, как они тряслись, когда ты зарычал на них.

Его голос удивил Бодуэна: он не знал, что Раннульф тоже здесь. Он протянул руки, и тамплиер легко подхватил его. Другой тамплиер помог ему отнести короля к кровати, снять с него корону, платье и башмаки и уложить в постель. Пыль и прах, думал Бодуэн. Прах и пыль. За что он цепляется с таким жаром? Он ничего не чувствует, ничего не видит; слух его полон звуков, но большинство их призрачны. И всё же сквозь эту тьму проходила некая грань понимания, зыбкая и неверная связь с миром. Если он потеряет эту грань, он исчезнет. Мир исчезнет. У Бодуэна закружилась голова.

   – Раннульф, – сказал он, – почему султан не нападает на нас?

   – Он стал чересчур хитёр, – отозвался рыцарь. – Он видит ловушку. Но скоро ему придётся двинуться, ему нечем будет кормить войско.

   – Когда начнётся битва... – Король сглотнул. Желание росло в нём, настолько сильное и сладостное, что он застонал. – Я хочу вести первую атаку. Поклянитесь мне, что исполните этот мой приказ. Даже если вам придётся привязать меня к коню. Если Саладин даст мне хоть малейший шанс, я умру, как надлежит мужчине.

   – Сир, – проговорил Мыш.

   – Поклянитесь, – повторил король.

   – Клянёмся, – хором сказали все тамплиеры.

Король уронил голову на подушку. Он был обессилен, но, если он даст волю сну, если сдастся тьме, как потом найдёт дорогу обратно? И потому, нуждаясь в сне, Бодуэн боролся с ним – пока наконец сон не сокрушил его своей тяжестью, словно крест на плечах осуждённого.

В конце концов Саладин отступил. Вместе со своей огромной армией он бесследно растворился в пустыне. Франки отвезли короля Бодуэна в Иерусалим. Он умирал, и все знали это. Летняя жара мучила его, и он послал к мужу сестры, графу Яффскому, и попросил его отдать Яффу в обмен на Иерусалим, ибо жаждал свежести и прохлады побережья. А ещё он хотел увидеть свою сестру и наконец воссоединиться с ней.

Но Сибилла как раз готовилась рожать. Граф, её муж, не стал советоваться с ней, а немедленно ответил королю, что, чести и гордости ради, а также в память оскорбления, которое Бодуэн нанёс ему и его жене, он не получит от Яффы ничего.

Тогда король созвал всех великих мужей королевства, патриарха и магистров госпитальеров и тамплиеров, графа Триполи, который случайно оказался в городе, Филиппа де Милли, и Балана д'Ибелина, и юного Хамфри де Торона, своего дядю Жослена де Куртенэ и даже лорда Керака. Перед этим советом он объявил, что лишает сестру и её мужа права наследования, и назвал своим наследником её сына от первого брака, которому сейчас исполнилось шесть. Если же мальчик умрёт, не достигнув совершеннолетия, корону получит Триполи. Если умрёт взрослым, не оставив потомства, пусть император и Папа назовут нового короля.

Де Ридфор возражал, насколько хватило смелости, но король не желал слушать возражений.

Он возложил регентские обязанности на совет баронов. Он целиком и полностью исключил Сибиллу и её мужа из управления королевством. Опекуном маленького короля он хотел назначить Триполи, но граф отказался, говоря, что, если мальчик умрёт, его наверняка объявят убийцей. Поэтому Жослен де Куртенэ стал опекуном своего внучатого племянника. Телохранителем мальчика король Бодуэн избрал Раннульфа Фицвильяма.

Бодуэн был так слаб, что не мог сам поднять головы, но до последней минуты он оставался владыкой Иерусалима, и могущественнейшие люди королевства подчинились его воле. Они поклялись исполнить его завещание в Храме Гроба Господня, и каждый по очереди клал руку на пустое мраморное надгробие, символ их веры, знак того, что смерть над ними невластна. Однако смерть уже таилась среди них, дожидаясь своего часа, покуда они подписывали и запечатывали хартию.

Король вернулся в цитадель и лёг в кровать. Из Наблуса приехала его мать, и он простился с нею и отослал её обратно. Он принял причастие, а затем созвал своих тамплиеров.

   – Моя жизнь кончена; я знаю, что мне больше не подняться. Я не боюсь смерти. Во всей моей жизни я сожалею лишь об одном – что потерял сестру, потерял по своей же вине, приказав ей сделать то, о чём не должен бы и просить. Остальным я доволен. Господь дал мне власть над Иерусалимом, и тем я хранил нашу веру. Что до моей смерти – я хочу умереть вдали от глаз толпы и не желаю, чтобы сюда всё время кто-то заглядывал, проверить, не умер ли я. Гоните прочь всех без исключения. С этой минуты только вы одни будете со мной, будете заботиться обо мне. И никому не говорите, что со мной, ни единой живой душе, – покуда я не умру. Тогда можете говорить, кому и что захотите.

Однако король умер не сразу. Продолжалась обычная жизнь. Он лежал в постели и прислушивался к разговорам своих телохранителей. Между собой они говорили на смеси латыни и французского с добавлением арабских слов. Раннульф помыкал ими, точно младшими братьями.

   – Что, не наелся?

   – Он не притронулся к еде, что ж ей теперь, пропадать?

   – Ну уж этого, я вижу, ты не допустишь.

   – Пусть ест, – сказал король. – Ты что, епископ? Вот что я скажу тебе, Святой: я по горло сыт умерщвлением плоти. Я никогда не прикасался к женщине, борода у меня давно уже не растёт, у меня не осталось никаких удовольствий. Всё, что вы делаете к вящей славе Господней, Господь заставляет меня делать против моей воли, и я знаю, насколько это бессмысленно. У меня – болезнь, у вас – тщеславие. Так что пусть ест.

   – Ты умираешь, – сказал Раннульф, подойдя к нему. – Ты свободен от греха, а он погряз в грехе. – Его руки дёргали и подтыкали одеяло на короле – грубо и резко, словно Раннульф знал, что сквозь онемевшую плоть Бодуэн способен ощущать лишь эти грубые тычки. Перед его глазами плясали искры и пятна света; слух его полнился шорохом и треском, за которым он порой с трудом мог расслышать что-то ещё.

Иногда его разум цеплялся за одно слово, одну мысль. Тогда из глубин сознания всплывали мечты, воспоминания, прежние страхи и желания, и король гадал, как долго ещё он сможет отличать реальность от бреда.

Будничные голоса людей, читающих молитвы.

Он устал, и конец был уже близок.

   – Кто-нибудь, принесите мне пить. – Оказывается, он ещё в силах разговаривать.

Подошёл Фелкс; король понял это прежде, чем услышал его голос, он уже узнавал их всех по одному прикосновению. Медленные, бережные руки голландца усадили его и напоили вином с водой. Фелкс всегда разводил вино.

   – Чем вы сейчас заняты?

Сквозь сумятицу бесцельных шорохов и тресков его слух улавливал по крайней мере один реальный звук – металлическое позвякивание, то ли скрежет, то ли звон.

   – Мыш стрижёт Святого, – ответил Фелкс.

Ножницы. Воображение короля тотчас выстроило из одного их звука всю картину: Раннульф сидит на табурете, склонив голову в редкой для него покорности, и рыжеволосый рыцарь стоит над ним со сдвоенными лезвиями в руке. Падают клочки чёрных волос.

   – Вы пострижёте меня?

Они вымыли ему голову, втёрли в волосы какое-то снадобье от вшей, которое Медведь раздобыл в Нижнем Городе, потом расчесали и остригли волосы. Король заснул; когда он проснулся, тамплиеры одели его, усадили в груде подушек и принесли еду, к которой он не притронулся. Пища казалась ему чем-то чуждым и ненужным – теперь, когда он так близок к смерти.

А ведь Бодуэн знал, насколько близок, чувствовал, как теряет силу разум. Могло быть хуже, подумал он; он мог оставаться таким же слепым и беспомощным – и, однако, жить. Он многое забывал, и забывал важное – то, что волновало его.

   – Моя сестра родила?

   – Ещё на Сретение, сир.

   – А... хорошо. – Король сражался с туманом, расплывавшимся в его разуме. – Почему она не придёт навестить меня?

Ответа не было. Впрочем, он знал ответ. Он лежал неподвижно, делая вид, что спит. Теперь он всё больше и больше спал.

Часто к дверям подходил камергер, пытался добиться аудиенции для того или другого; Раннульф велел ему отправлять всех восвояси.

На сей раз он принёс письмо, кусочек бумаги.

   – Что это?

   – Почерк Абу Хамида. Я должен идти. Мыш, пойдёшь со мной.

   – Куда ты? – спросил Бодуэн, но никто не ответил ему. А может быть, он только мысленно задал этот вопрос.

Может быть, всё это происходит только в его мыслях. Может быть, он уже умер и вот это – ад.

Сук изнывал от летней жары, и воздух маревом дрожал вокруг строений. Трава на плоских крышах, зазеленевшая от весенних дождей, выгорела теперь добела. Раннульф оставил коня на попечение Стефана и между двумя лавками прошёл в заднюю дверь дома Абу Хамида, который вызвал его письмом.

Дверь вывела его в полутёмную комнату с белыми оштукатуренными стенами, где было куда прохладней, чем в коридоре. Раннульф вошёл, ожидая увидеть Абу или кого-то из его друзей, – и застыл как вкопанный, с отвисшей челюстью. Из дальнего конца комнаты к нему повернулась принцесса Сибилла.

На мгновение он не мог оторвать от неё глаз. Он не видел её с тех пор, как она вышла замуж. Принцесса спокойно встретила его взгляд и смотрела на него сквозь полумрак комнаты, пока он не спохватился и не опустил глаза.

   – Благодарю, что пришёл, – сказала она.

   – Я не пришёл бы, если б знал, что это ты, – сказал Раннульф, уставясь в пол.

   – Я это знаю. – Она шла через комнату к нему. – Но я пришла сюда молить тебя, Раннульф, чтобы ты провёл меня к брату.

Её лёгкие шаги громом отзывались в каждом его нерве. Рыцарь покачал головой:

   – Ты ничего не сможешь исправить. Он скрепил порядок наследования железными скрепами, окружил охранителями – тебе его не нарушить.

   – А, – сказала Сибилла, – так вот что ты думаешь обо мне! Мне плевать на наследование, Святой. Он умирает. Я должна увидеть его прежде, чем он умрёт. Прошу тебя. Я встану перед тобой на колени...

Раннульф услышал шорох её юбок и закрыл глаза, чтобы не видеть её унижения.