Текст книги "Иерусалим"

Автор книги: Сесилия Холланд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

ГЛАВА 19

   – Мой дорогой граф, – сказал султан, – я отстаиваю здесь не свои личные интересы. Сам ислам уязвлён, и весьма жестоко, деяниями ваших безбожных варваров. Теперь говорят, что вы посылаете в землю франков за новыми христианами, – чтобы они убивали здесь моих подданных и выгоняли их из жилищ. И чтобы посодействовать вам в этом, я должен дать вам передышку в виде перемирия?! Сдаётся мне, это плохая политика.

Он поставил серебряный кубок на стол между собой и Триполи. Покои, где разместился Триполи, располагались на южной стороне дворца, далеко от города; высокие окна с трёх сторон были распахнуты настежь, и ветер, не осквернённый заразой, вольно дул из сада и чистой, священной пустыни, которая лежала за садом. Султан был рад, что пришёл сюда. Ему нужно было отдохнуть от своего двора, слишком весёлого, слишком шумного – лихорадочно весёлого и шумного, точно пляска среди могил. Ничего не поделаешь – он должен развлекать гостей, удерживать их здесь, до конца разыграть этот гамбит.

Сейчас он и Триполи беседовали, плутая по кривым окольным тропкам дипломатии и с уверенностью обходя обманы; они знали друг друга так хорошо, что могли даже лгать улыбаясь. Сейчас Триполи улыбался. Удобно развалившись в мягком кресле, он протестующе поднял маленькие пухлые руки:

   – Милорд султан, ты так огорчил меня, что я не могу выразить своего огорчения словами. Много лет мы были друзьями, беседовали о многом, я был твоим гостем, ты моим – и вдруг ты обнаружил, что мы враги. – Он улыбнулся. – Ты весьма опечалил меня, друг мой.

   – Мы с тобой – друзья, – сказал Салах ад-Дин Юсуф. – Моя вера и твоя – смертельные враги. – Он кивнул слуге, и тот немедля подошёл с охлаждённым кувшином и вновь наполнил кубок султана. – Мне нужны деньги, граф. Вам нужно время. Я продам вам время за деньги, однако вам эта сделка обойдётся недёшево.

   – Понимаю, – сказал Триполи. – Каковы твои условия, милорд?

   – Я хочу пятьсот тысяч микелей за каждый год перемирия. – Султан подался вперёд, постукивая по столику указательным пальцем. – И ещё я хочу, чтобы мой племянник Тарик был освобождён из Маргата, чтобы получили свободу все заложники из числа моих подданных и все, кто сейчас платит вам дань.

   – Мой дорогой султан! – Триполи даже моргнул. – Может быть, в придачу ещё пару звёздочек с неба?

   – Если это можно устроить.

Граф рассмеялся. Он не тратил времени на гнев. Триполи был истый араб – он улавливал все полутона, все намёки, все скрытые значения и мог целыми днями сплетать их и распутывать. Инстинктивно он готов был к компромиссу, а для Салах ад-Дина сейчас любой компромисс был бы победой.

   – Милорд султан, – сказал Триполи, – у короля нет денег, чтобы уплатить такую непомерную цену. Нельзя выжать кровь из камня.

   – Деньги есть у тамплиеров, – сказал султан.

Лицо Триполи раздражённо передёрнулось.

   – Разумеется, есть. Деньги, которые, к несчастью, недоступны ни мне, ни королю. – Он потянулся к миндальным пирожным, выложенным на блюде. Салах ад-Дин давно уже приметил, что Триполи всегда съедает всё, что ставят перед ним, однако не толстеет. Граф разломил пирожное обеими руками. – Поговорим разумно, друг мой. Ты напрасно так тревожишься о крестовом походе. От заморских франков не придёт никакой помощи – им нет дела до королевства Креста. Король же скоро умрёт. Когда это случится, помоги мне стать королём, и тогда мы заключим друг с другом прочный и долгий мир.

Султан не стал говорить, что мира не будет, пока он не получит Иерусалим.

   – Кто наследует Бодуэну Прокажённому? – спросил он.

Триполи отложил одну половинку пирожного и переломил другую. Ногти у него были обгрызены до мяса.

   – Наследница короля – его сестра Сибилла, легкомысленная девчонка. У неё маленький сын. Есть ещё её сводная сестра Изобел, намного младше Сибиллы. Можно подвигнуть совет баронов к тому, чтобы лишить их прав на престол. Если б у меня было довольно денег, я мог бы купить корону.

   – С деньгами и дурак купит золотой гроб, – заметил султан. Он думал о своём враге, короле Иерусалима, который с таким пылом и упорством сражался с ним. Султан восхищался Бодуэном Прокажённым куда больше, чем ему хотелось бы. Триполи, полагал он, будет куда более слабым противником. – Хотел бы я когда-нибудь оказаться с вашим королём лицом к лицу.

   – Не стоит, – сказал Триполи. – Он похож на непогребённый труп. – Во многих отношениях граф оставался всё таким же варваром. – Он умрёт, и покончим с этим. Что там такое?

Слуга, вошедший в комнату, кланялся и размахивал руками, пытаясь привлечь внимание султана. Глаза Салах ад-Дина сузились. За спиной слуги, в проёме двери, он разглядел своего племянника Али.

   – С твоего позволения, милорд граф, я полагаю, это касается меня. Войди!

Али торопливо вошёл. За ним следовал человек с подстриженными рыжими волосами и окладистой бородой, незнакомый султану, зато хорошо знакомый Триполи; граф резко встал.

   – Что ты делаешь здесь? – спросил он.

   – Дядя, господин мой, – сказал Али, – призови стражу, тебе грозит опасность.

Рыжеволосый, стоявший за ним, сказал Триполи на языке франков:

   – Они не могут найти Раннульфа.

   – Вот как! – проговорил Триполи. Его взгляд метнулся к султану. – Что ж, это серьёзный промах.

Салах ад-Дин как сидел, так и продолжал сидеть, сложив руки на коленях, к – Али, что происходит?

   – Мой господин, – сказал племянник, – тамплиер аль-Вали пропал. Он может быть где угодно, даже в самом дворце. Тебе угрожает смертельная опасность.

   – Истинно так, – сказал султан. Он глянул на Триполи, затем на рыжеволосого, только сейчас сообразив, что это тамплиер; как он оказался вместе с Али, султан решил разобраться попозже. – У него дурные намерения? Что за человека ты привёл в мой дворец?

   – Человека, которого я не допустил бы вольно шататься по моему собственному дворцу, – ответил Триполи. – Я полагал, что ты не спускаешь глаз с тамплиеров.

Султан кивнул Али:

   – Позови стражу. Я удалюсь в мои покои, покуда его не найдут. Когда же найдут, пусть приведут ко мне. – Он поднялся, оказавшись лицом к лицу с рыжеволосым рыцарем. – Твой собрат совершил глупейшую ошибку. Он лишь накличет на себя беду. Если скажешь нам, где он, тебя пощадят.

   – Не сомневаюсь, – хладнокровно ответил рыцарь, – но я ничего тебе не скажу.

   – Али, взять этого человека и заковать, покуда не отыщут его друга.

   – Милорд султан, – вмешался Триполи, – эти люди – твои гости, ты не можешь так дурно обращаться с ними.

   – Они злоупотребляют моим гостеприимством, – отрезал султан, собираясь выйти, – но тут дверь снова распахнулась. Он поднял голову – и его взгляд уткнулся прямо в чёрные глаза тамплиера по прозвищу Святой.

Салах ад-Дин резко отпрянул. В комнате вдруг воцарилась мёртвая тишина, и тамплиер вошёл.

   – Обыскались меня?

Он прошёл мимо застывших людей к диванчику и рухнул на него, точно он был здесь хозяином. Он был бос, бурнус покрыт грязью. Взгляд его не отрывался от султана.

   – Склоняюсь перед величием султана Каира и Дамаска, возлюбленного сына Аллаха, повелителя царств и владений.

Само собой, он и не думал кланяться.

   – Стража... – начал было Али, но султан жестом остановил его:

   – Нет. Не будь глупцом. Ещё большим глупцом. Ты можешь уйти. Милорд граф останется, и второй рыцарь, и этот... – Он указал на кушетку. – Остальные пусть покинут нас.

Али, слуги и стражники торопливо вышли. Султан вновь уселся в кресло. Он не мог заставить себя взглянуть на человека, развалившегося на диванчике.

   – В чём дело, монах?

   – Я хочу уехать, – сказал тамплиер. – Не для того я приехал в Святую Землю, чтобы умереть здесь от оспы, а этот город заражён ею. Заключай перемирие, да поскорее, чтобы я мог увезти отсюда своих людей.

Султан скрестил руки на груди. Все его великие планы в один миг съёжились до мелкой практичности.

   – Я поставил свои условия, – сказал он. – Согласитесь на них, и перемирие будет заключено.

   – В городе поветрие? – спросил Триполи.

   – Во всяком городе хватает болезней.

Голос тамплиера звучал неумолимо:

   – В твоём войске тоже была оспа – ещё там, у Брода Иакова. Верно? Потому-то ты и не ударил на Иерусалим: твои воины умирали от оспы. Что за войско, в котором все хворают? Сейчас ты никому не страшен. Мыш, принеси мне выпить.

Рыжеволосый рыцарь подчинился. Он подошёл к столу, на котором стоял кувшин с вином, вернулся с кубком к диванчику и остался стоять около него. Какие бы нескромные дела ни связывали его с Али, сейчас он явственно показывал, на чьей он стороне. Султан сделал последнюю попытку овладеть ситуацией. Он поднял глаза на Триполи:

   – Кто здесь командует – ты или этот мужлан?

   – Милорд, – сказал Триполи, – я требую перемирия на три года. Никаких выплат, никакого обмена пленными. – Взгляд его был твёрд, губы, обрамленные усами, едва двигались.

Султан не произнёс ни слова. Он всё так же не смотрел на рыцаря, который растянулся на диванчике с таким видом, словно был хозяином этого дворца, властелином мира.

   – Султан, – сказал тамплиер, – если ты не согласишься на перемирие, я вернусь в Иерусалим за тремя сотнями моих братьев. Мы придём и возьмём этот город, и некому будет помешать нам.

   – Ты блефуешь, – отрывисто сказал Салах ад-Дин и наконец повернулся, вперив взгляд в тамплиера. – Я уничтожил ваше братство на реке Литани. Из тех, кто уцелел, никак не наберётся трёх сотен.

Рыцарь презрительно ухмыльнулся:

   – Мы как зубы дракона, султан. Мы вновь прорастаем.

Мгновение Салах ад-Дин изучающе глядел на него, на немигающие чёрные глаза, на рот, обрамленный густой бородой, – чувственный рот, которому не следовало бы быть таким устойчивым к соблазну. Султан понимал, что теперь он получит от перемирия мало выгоды, разве что некоторую свободу для манёвра. Каким облегчением будет наконец покинуть Дамаск, отправиться в горы и там переждать летнюю жару, убежать от поветрия. Ему нужно перемирие. Ему нужны и деньги, но их он добудет где-нибудь в другом месте. Ему нужно освободить племянника из Маргата, но это может и подождать. Он кивнул Триполи:

   – Хорошо, я согласен. Перемирие на три года.

   – Превосходно, – ответил Триполи. – Я пошлю за писцом. – Он глянул на тамплиера: – Ты удовлетворён?

Рыцарь поднялся и, взяв кубок из рук рыжебородого, одним глотком осушил его.

   – Я буду соблюдать это перемирие, – сказал он и, отставив кубок, вышел из комнаты. Второй рыцарь следовал за ним по пятам.

Триполи вновь уселся в своё кресло, сцепил пальцы, глаза его поблескивали весельем.

   – Знаешь, милорд, у нас есть поговорка о младенце и черте, которого так сильно напоминает этот тамплиер. Тебе следовало быть с нами честным с самого начала. – С видом священника, читающего проповедь, он наставительно покачал пальцем. – Вот видишь, иногда опасно быть чересчур изощрённым.

   – Ба! – пожал плечами султан. – Все вы, франки, прокляты. Позови слуг, пускай закроют окна.

– Кровь Господня, меня отравили! – простонал Медведь. Глаза его были налиты кровью. Конь под ним шарахался, и он мотался в седле, словно вот-вот упадёт.

Стефан собрал поводья и вскочил в седло. Теперь уже все знали, что в Дамаске оспа; сейчас во внутреннем дворе собралась добрая половина населения дворца, готовясь бежать из заражённого города. Тамплиеры держались у стены, чтобы не смешиваться с другими; впрочем, сарацины и так избегали их. Из ворот конюшни вышел Фелкс, ведя в поводу двоих коней – своего и вьючного. Вслед за ним выехал Раннульф, который вёл второго вьючного коня.

Посреди двора пропели трубы. Триполи и султан обменивались церемониальными речами. Рассыпались рукоплескания. Фелкс пристроил к седлу стремена и проверил подпругу.

   – Перемирие, недомирие, – пробормотал он. – Стоило тащиться на край света из-за нескольких слов.

   – А я так не против, – отозвался Стефан.

Али был там, в толпе, окружавшей султана. Стефан отвёл глаза. Он будет рад уехать отсюда, подальше от греха. С другой стороны, он чувствовал себя как бог. Раннульф вскочил в седло и, развернув коня, рявкнул на них:

   – Стройся! Шевелись, Фелкс, не то пойдёшь пешком до самого Иерусалима!

   – По твоему чёрному сердцу, – проворчал вполголоса Фелкс.

Если Раннульф и слышал это, то пропустил мимо ушей. Норманн проехался шагом вдоль ряда тамплиеров. Его резкий пронзительный голос не услышать было невозможно:

   – А теперь слушайте меня! Поскольку все вы так чудесно провели здесь время, вам надлежит отбыть епитимью, и вот она какова: я выпросил немного зерна для коней, но еды для нас не добыл, так что мы будем поститься до самой Тивериады.

Медведь со свистом втянул воздух сквозь зубы.

   – Я и так не смог бы проглотить ни кусочка. – Он схватился за голову.

   – У нас опять будет эскорт? – спросил Фелкс.

   – На этот раз нам позволили ехать в авангарде, – ответил Раннульф. – Если отыщется сарацин, который сумеет держаться с нами вровень – хотел бы я его увидеть.

Толпа, окружавшая султана и Триполи, разразилась здравицами: султан преподнёс в дар графу великолепного гнедого коня в дорогой сбруе. Из рядов султанской гвардии выехал всадник и по мощёным плитам двора поскакал прямо к тамплиерам. Стефан узнал его и выпрямился, гадая, что он скажет, – но Али подъехал к Раннульфу.

   – Аль-Вали! – Голос его звучал хрипло и резко. – Мой дядя, пресветлейший султан, во имя Аллаха, велит передать тебе, что не станет оскорблять тебя, предлагая дары.

Раннульф слегка развернул коня, чтобы оказаться с ним лицом к лицу.

   – Я уже получил от султана достаточно даров.

Али повысил голос так, чтобы его слышали все:

   – Однако он окажет тебе честь, ради собственной чести и во имя Аллаха, и дарует тебе не сокровища, не красивую женщину, но обещание. Дважды уже вы встречались, говорит султан. Дважды ты выходил победителем, однако придёт время, когда он насадит твою голову на кол!

Не глянув на Стефана, Али рывком развернул кобылу и ускакал.

   – Я бы предпочёл сокровища либо красотку, – пробормотал Медведь.

Раннульф издал привычный свой неприятный смешок:

   – Поехали.

К середине дня тамплиеры намного обогнали передовых всадников сарацинского эскорта. Одолев тропу в горах, они провели ночь в пустыне к западу от гор. Рыцари ничего не ели, пили только воду и поочерёдно стояли на страже. Стефан проснулся, когда ещё не развиднелось; в животе у него бурлило от голода, в ушах звенели колокола заутрени. Когда он стряхнул дремоту, звон колоколов обернулся стоном пустынного ветра.

Он поднял голову. Медведь и Фелкс спали на земле. Раннульф сидел на страже, скрестив ноги и опустив голову. Стефан молча встал и отошёл, чтобы облегчиться и пробормотать молитвы. Когда он вернулся, Медведь и Фелкс спали всё так же крепко. Стефан присел рядом с Раннульфом:

   – Я должен покаяться.

   – Кайся, – сказал Раннульф.

Стефан торопливо произнёс надлежащие слова, держа руку с растопыренными пальцами между своим лицом и лицом Раннульфа, и так же торопливо перечислил свои грехи, упрятав Али где-то между леностью, чревоугодием и прочими отвлечёнными понятиями. Желудок у него ныл. Ему казалось важным снять с себя грехи прежде, чем отряд достигнет Иерусалима. Закончив исповедь, он долго сидел, уставясь в темноту и борясь с соблазнами памяти. Раннульф рядом с ним вдруг перекрестился:

   – Мыш, я хочу, чтобы ты исповедал меня.

Стефан поднял голову, мгновенно забыв о собственных мыслях. Он не раз уже исповедовался перед братьями по Храму, но сам ни разу не принимал исповеди; теперь он лихорадочно вспоминал вторую часть обряда.

   – Говори, – сказал он.

Раннульф поднял между ними руку, устремив неподвижный взгляд в никуда. Стефан опустил глаза в землю.

   – Прости меня, Иисусе, ибо я согрешил, – наконец сказал Раннульф – и смолк. Стефан ждал, озадаченный; Раннульф молчал так долго, что, казалось, уснул.

Наконец он заговорил снова:

   – Есть одна женщина.

   – В Дамаске? – вырвалось у Стефана, и он, вопреки обряду, едва не взглянул на Раннульфа.

   – Нет. В Иерусалиме. Я ни разу не коснулся её. Но я хочу её. Я вижу её во сне. Я всё время думаю о ней. Я люблю её, – напряжённо добавил он.

Стефан в темноте смотрел на собственные руки.

   – Ты раскаиваешься? – спросил он то, что полагалось спросить по обряду.

   – Нет, – сказал Раннульф.

   – Отпустить тебе грехи?

Стефан вспомнил вдруг, как Раннульф по дороге в Дамаск отказался служить мессу и принимать причастие, – и понял, какой услышит ответ.

   – Нет, – повторил Раннульф.

Стефан взял его за руку. Пальцы норманна сомкнулись на его ладони. Оба молчали. Стефан стал было гадать, кто эта женщина, но почти сразу отступился. Так они сидели, покуда не взошло солнце и не проснулись их спутники.

ГЛАВА 20

Город Аскалон, размышляла Сибилла, похож на пресловутую овцу из басни, что жиреет, обитая меж двумя стаями волков. Положив руки на перила террасы, она сверху вниз глядела на окрестности города. На западе, насколько хватало глаз, раскинулось море, темневшее синевой ближе к тем местам, где начинается небо; подбегая ближе к Аскалону, волны бледнели, обретали прозрачную зелень китайского камня нефрита, а затем превращались в белоснежную пену, что накатывалась на пляжи неутомимым, неистовым прибоем, грызя и терзая берег, словно волчья стая.

Да и сам берег вздымался белыми волнами – песчаными волнами пустыни, что стремилась сюда с юга вместе с обжигающим дыханием Аравии. Южные ветры, бесплодные и беспощадные, завывали меж пустынных дюн, словно волки.

Между дюнами и прибоем подымал свои башни Аскалон. Столетиями городу приходилось отступать, а потому к югу и к западу его прежние границы были отмечены рухнувшими стенами, огромными плитами покрытого штукатуркой камня, что вставали, кренясь, на прибрежной равнине, словно вздёрнутые плечи великана. Остатки стен были погребены в песках, их омывало море, ветер источил их до гранитного остова. Однако наступление пустыни творило на берегу пляжи, на которых и рос город, а дыхание моря охлаждало нестерпимый пустынный жар; и на стыке двух враждебных стихий Аскалон процветал.

Город теснился вокруг бесчисленных своих колодцев и источников. Под лепечущими кронами пальм, на крикливых базарах, на многолюдных улицах, где люди жили и трудились так, как привыкли со времён Авраама и Исаака. Дома их были сложены из камня, помнившего ещё дни Рима; просторные общественные бани были украшены мозаиками, представлявшими сцены из жизни Александра Великого. Жители Аскалона говорили на языке, который копил иностранные слова, как торговец копит иностранные товары, и на базарах Аскалона встречались все народы и расы: чёрный как смоль абиссинец жарко торговался с рыжеволосым купцом-черкесом или узкоглазым желтокожим человечком в шёлковой шапочке.

Этот город, размышляла Сибилла, умел выживать за счёт противоположностей и извлекать выгоду из раздоров. Она всегда любила его больше всех других городов Святой Земли. Теперь он казался ей проповедью о её собственной судьбе.

Сегодня судьба её была темна и неопределённа. Она оторвала взгляд от города и повернулась к человеку, стоявшему рядом с ней на террасе.

   – Что сказал тебе мой брат?

Патриарх Иерусалимский был из числа прихлебал её матери. Звали его Гераклий, но заглазно весь двор именовал его Монтаржан, то есть «Гора Серебра», потому что всё, чего он ни касался, обращалось в деньги. Он был безупречно сложен, благоухал чистотой и благовониями, в безукоризненном богатом наряде, с расчёсанной и подстриженной бородой. И всегда улыбался.

   – Увы, дитя моё, – сказал он, – король не позволяет даже упоминать твоё имя.

Сибилла видела, какое удовольствие доставляет ему говорить это. Она прямо и твёрдо взглянула на патриарха.

   – Я надеюсь, ты так легко не отступился?

   – Моя дорогая, я был весьма настойчив.

   – Благодарю, святой отец, – сказала Сибилла и отвернулась, но от патриарха не так-то легко было отделаться; он высказал ей ещё не все дурные новости.

   – Король твёрд и непреклонен. Я слыхал и из других уст, как резко он обрывает любого, кто осмелится заговорить в твою пользу. Боюсь, принцесса, тебе больше нет места в его милости.

   – Он здоров? – спросила Сибилла.

   – Здоров? – Монтаржан недоверчиво хмыкнул. – Он почти ослеп и устраивает аудиенции только от Примы до Терции[23]23
  То есть от 6 до 9 часов утра.


[Закрыть], а потом вынужден сразу отправляться в постель. Тем более удивительна его непримиримость к тебе, которая могла бы скрасить ему последние дни. Увы, мир сей – юдоль слёз.

Эти слова больно ужалили Сибиллу. Презрение в голосе патриарха уязвило её куда хуже, чем привезённые им дурные новости.

– Однако же он правит, – сказала она. – Он вершит свою волю. Он заключил перемирие с султаном. Благодарю, святой отец. Я не забуду этой услуги.

Она начала спускаться с террасы. За её спиной патриарх удалился, окружённый сонмом своих прихлебателей.

Сибилла стиснула руки. Она отчаянно тосковала по Бодуэну. В Аскалон она приехала вскоре после ссоры с ним. Добрая половина двора переехала сюда на лето: мать Сибиллы и её маленький сын со всеми своими придворными и домочадцами, а также дворяне из числа всех знатнейших семейств Святой Земли – Ибелины, Милли, Планси, Куртенэ. Каждый день – новый грандиозный праздник, новая пирушка на пляже; люди одни и те же, только в разных нарядах и украшениях. Пробыв здесь немного, Сибилла послала письмо в Иерусалим, говоря, что готова простить брата, – но он вернул послание невскрытым, с целой печатью.

Она просила многих быть посредниками между ними, но брат никого не стал слушать. Когда патриарх предложил ей свои услуги, она была уже в таком отчаянии, что согласилась, хотя с самого начала знала, что эта миссия обречена. Брат не вспомнит о её существовании, покуда она не покорится его воле. Покуда не исполнит свой долг.

Сибилла знала, что он болен. И страшилась, что он умрёт, что она никогда больше не увидит его.

Широкая, вымощенная плитами терраса с трёх сторон подступала к дворцу, окаймлённая по краю каменной оградой. За оградой простирались сады, изваяния птиц и зверей виднелись среди густо насаженного кустарника, рядами росли кипарисы. С террасы каменные ступени вели к фонтану, огромной раковиной лежавшему в углублении лужайки. К Сибилле подошла Алис, неся охапку цветов, которые она собрала на клумбах вокруг внутреннего двора. Она окинула Сибиллу быстрым изучающим взглядом.

   – У тебя сердитый вид.

   – Всё бесполезно. И он плохой человек, даже для священника.

   – Тебе не стоит связываться с такими людьми, – сказала Алис. – У патриарха ужасная репутация. – Она протянула Сибилле собранные ею букеты. – Правда, чудесный запах? Надо бы, пока мы здесь, сделать немножко духов.

Сибилла зарылась лицом в груду нежных розовых лепестков. Их аромат до отказа заполнил её ноздри. Они отошли в угол террасы; огромный многоярусный внутренний двор был весь заполнен людьми, они стояли небольшими группками, и голоса их сливались в неразличимое жужжание, одежды яркой мозаикой выделялись на сером мраморе. Сибилла остановилась. Ниже, на следующем ярусе, она увидела Монтаржана. Он улыбался, что-то говорил, и Сибилла поняла: он всем расскажет, как ненавидит её брат.

На миг ей захотелось обратиться в бегство. Сейчас все они уставятся на неё. Они будут улыбаться ей в лицо и перешёптываться за её спиной. Алис прошла несколько ступенек и обернулась, озадаченно глянув на принцессу. Сибилла одёрнула юбки. Она напомнила себе об Аскалоне, твёрдо стоящем меж двух стихий. Высоко подняв голову, принцесса спустилась во двор.

Огромный аскалонский дворец называли Дворцом Саломеи – легенды гласили, что именно здесь жила когда-то племянница царя Ирода. Дворец действительно был очень древен и походил на небольшой город – со своими жилищами и кухнями, мастерскими и банями, конюшнями и виноградниками, даже со своим кладбищем. От южной части длинного фасада две лестницы друг напротив друга спускались в широкий и круглый внутренний двор, проходя по пути через три террасы с садами и площадками.

Агнес де Куртенэ обожала устраивать приёмы на этой многоярусной террасе. Она сидела на самой верхней площадке, куда долетал свежий ветерок; отсюда хорошо была видна вся терраса. Внук сидел у её ног, и она кормила его виноградом.

   – Вот возвращается твоя дочь, – сказал Амальрик де Лузиньян.

Он только что вернулся из Франции, куда уехал год назад. Агнес с удивлением обнаружила, что скучала по нему; очень скоро она вернула ему место своего фаворита, избавившись от младшего сына Планси, который занял место Амальрика. Сейчас Агнес бросила взгляд на второй ярус, где со стороны дворца только что появилась Сибилла. Нагнувшись, она подхватила на колени сына Сибиллы и звучно его расцеловала.

   – Сиди смирно, сынок. Я буду учить тебя искусству управлять. Видишь, как все так и вьются вокруг неё?

Где бы ни прошла Сибилла, люди оборачивались, кланялись и проталкивались поближе – толпа волновалась, словно пшеница под ветром.

   – А она похорошела со времени моего отъезда, – заметил Амальрик. – Она всё ещё дарит свои милости Бодуэну д'Ибелину?

Агнес издала удовлетворённый смешок:

   – Уже нет.

Бодуэн д'Ибелин попал в плен в битве при Литани и вернулся из Дамаска, обременённый обещанием уплатить непомерный выкуп. Будучи в руках сарацин, он открыто похвалялся, что скоро станет королём Иерусалима, потому-то султан и назначил за него такой выкуп. Сибилла была в ярости и не желала ни принимать его, ни разговаривать с ним, разве что по необходимости.

   – Он уехал в Константинополь. Император намекал, будто поможет ему уплатить выкуп. Вот де Ридфор. Пошли за ним; я должна расспросить его об этом перемирии..

   – Де Ридфор, – повторил Амальрик. Он обернулся, кивнул, и один из пажей заторопился вниз по лестнице. – Всё такой же, каким был до моего отъезда, – восковой монашек. Он хотя бы спит с женщинами?

   – Во всяком случае, мне об этом ничего не известно. Единственная цель его похоти – власть; при всей своей развращённости он невинен, как молоденькая курочка.

Взгляд Агнес снова переместился к Сибилле. Дочь поднималась по лестнице, направляясь к ней, но почти на каждой ступеньке останавливалась, чтобы с кем-нибудь перекинуться словом. Мальчик на коленях у Агнес заёрзал, и она спустила его на пол.

   – Ей бы надо снова выйти замуж – в последнее время она чересчур увлечена мужскими делами. Это брат ввёл её в искушение, а теперь они поссорились, и он даже не желает с ней разговаривать. Ей нужен мужчина, который заставит её быть женщиной.

   – У неё есть богатый выбор, – заметил Амальрик. – Вон тот, например, – погляди только, как он таращится на неё.

Агнес проследила за его взглядом и едва заметным движением гладко выбритого подбородка. На площадке ниже Сибиллы, в углу перил, в одиночестве стоял рослый мужчина, пристально глазея на стоявшую на лестнице принцессу. Его изжелта-белесые волосы венчала длиннохвостая шапочка. Он носил чёрный и красный цвета.

   – Жиль из Керака, – сказала Агнес.

   – Так вот кто это такой. – Амальрик шагнул вперёд, чтобы лучше рассмотреть человека, о котором шла речь.

   – Бастард Волка, – хмыкнула Агнес. – Керак зачал его от камеристки своей жены, ещё в бытность свою принцем Антиохийским. Сейчас он стал правой рукой Волка. Похож на него как две капли воды, если не считать волос. – То, как этот человек смотрел на Сибиллу, задело её, вызвав приступ материнского гнева. – Он незаконнорождённый. Ему не пристало даже появляться при моём дворе, не то что строить глазки моей дочери.

Амальрик рассмеялся:

   – Леди, если ты прогонишь всех, в чьём происхождении можно усомниться, здесь не останется ни единого человека – даже тебя самой.

   – Ах ты грубиян! Ну и язычок у тебя!

   – Ну вот, ещё и недовольна.

Агнес зашипела на него. Внук карабкался на перила, она щёлкнула пальцами, указала на него – один из пажей опрометью бросился за мальчиком. Сибилла поднималась по лестнице. Балансируя на перилах, мальчик прошёл мимо неё, и ни один из них даже не заметил друг друга. Агнес смотрела на это с болью в сердце: у неё на глазах дочь бродила в бесплодной стране мужских забот, упуская всё, что есть наилучшего в жизни женщины. Она подняла голову и, улыбаясь, протянула руки к Сибилле:

   – Моя дорогая девочка! Подойди поцелуй меня. Ты выглядишь прекрасно. М-м-м-м.

Сибилла наклонилась, чмокнула мать в щёку, отводя глаза:

   – Леди, ты хорошо выглядишь.

Кузина Сибиллы Алис, кругленькая как пышка, отдуваясь, спешила по лестнице вслед за принцессой и обеими руками прижимала к груди громадную охапку розовых цветов; Сибилла тотчас обернулась и принялась распоряжаться своей кузиной, указывая ей, куда разместить цветы. Слуга принёс ей табурет, но Сибилла и не думала садиться, только отдавала приказы.

   – Чудесно пахнет, – заметила Агнес. – Присядь, девочка моя, когда ты вот так торчишь надо мной, мне становится не по себе.

Сибилла без особого изящества плюхнулась на табурет.

   – Ну вот. Теперь ты довольна?

   – Вполне. – Агнес похлопала её по руке. – Это платье просто прелестно, и цвет тебе отлично идёт. – Она слегка повернула голову к Амальрику, который не нуждался в более ясном намёке и тотчас пересёк мощёную террасу, подойдя к Алис, которая украшала каменные перила розовыми цветами; получалось очень красиво.

   – Что, – сказала Сибилла, – будешь снова читать мне нотации о замужестве?

   – Милая моя, – отозвалась мать, – иметь мужчину лучше, чем быть одной. – Её взгляд переместился площадкой ниже, где сидел лютнист; несколько придворных остановились послушать его. Жиль из Керака не слушал лютниста; опершись на перила, он глазел на её дочь. – Во-первых, мужчина защищал бы тебя.

Эти слова разозлили Сибиллу; она резко повернулась к матери, воинственно вздёрнув подбородок, глаза её блеснули.

   – Я могу и сама защитить себя, матушка! Я не пугливая клуша-домоседка!

Агнес выразительно изогнула брови:

   – Как ты невинна, Сибилла. Насколько мне известно, ты завела привычку устраивать одинокие прогулки, не берёшь с собой даже милую Алис, а это очень опасно. Ты хотя бы думаешь, что делаешь?

   – Мне нравится гулять по городу, а Алис не ездит верхом.

Сибилла расправила юбку, пальцами разгладив вышивку. Она ни минуты не могла усидеть на месте; нетерпеливо постукивая ножкой, она обшаривала взглядом многолюдные террасы. На верхней площадке лестницы стоял, улыбаясь, маршал тамплиеров де Ридфор. Он ждал, когда его заметят, и Агнес кивнула ему:

   – Милорд маршал, я так рада видеть тебя. Ты должен рассказать мне о перемирии, которое король, мой сын, заключил с Дамаском.