Текст книги "Ганнибал"

Автор книги: Серж Лансель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 32 страниц)

Политика Антиоха и отъезд Ганнибала в ссылку

Отомстив за унижение, пережитое при Рафии, и вернув себе Келесирию, Антиох выждал еще два года, чтобы воспользоваться итогами римско-македонской войны для расширения собственных владений в Малой Азии. Трудности, переживаемые Филиппом начиная с 198 года, развязали ему руки. В 197 году он с большими силами – сухопутными и морскими – выступил в поход. В Ликии, на южном побережье современной Турции, он добился подчинения ряда городов, находившихся в зависимости от Птолемея, в частности Ксанфа, а затем, подстегиваемый полученной летом вестью о поражении Филиппа при Киноскефалах, продвинулся дальше, к северо-западу, и восстановил свою власть над греческими полисами, расположенными на побережье Эгейского моря. Достаточно тонкий политик, он не решился задевать родосцев, за которыми оставался контроль над такими исконно лагидскими владениями, как Галикарнас и Самос, и не стал покушаться на суверенитет наследника Аттала Евмена, правившего Пергамом, зато с легкостью завладел крупным городом Эфесом, принадлежавшим Птолемеям, не позже зимы 197 года взял Абидос и весной 196 года добрался до Херсонеса Фракийского.

Тем не менее, прежде чем пересечь пролив, Антиоху пришлось столкнуться с сопротивлением двух городов, издавна связанных союзом с Атталом Пергамским, – Смирной в Ионии и Лампсаком в Эолиде, ближе к северу. Оба города воззвали к заступничеству Рима, причем жители Лампсака, считавшие себя наследниками Трои, основывали свою просьбу о защите дальним родством, якобы связывавшим их с легендарным основателем Рима Энеем. Рим, только что отстоявший от притязаний Филиппа собственно Грецию, теперь звали на помощь и малоазийские греки. И тут Антиох решил пустить в ход дипломатию. Из расположенной на Галлипольском полуострове Лисимахии, где он тогда стоял, он накануне Истмийских игр направил в Коринф посольство с явной целью подольститься к римлянам, но его посланцев ждал довольно прохладный прием. Однако уже осенью 196 года в Лисимахию с ответным визитом прибыло римское посольство, возглавляемое консулом 199 года Л. Корнелием Лентулом, на которого возложили задачу выступить посредником между Птолемеем и Антиохом. Вместе с бывшим консулом прибыли трое уполномоченных, которые впоследствии, весной 193 года, возобновят начатые переговоры. Царь встретил послов сурово, высказав им упрек за вмешательство Рима в азиатские дела. На вопрос о захвате Херсонеса Фракийского Антиох отвечал, что всего лишь вернул себе город, больше века принадлежавший Селевкидам. И в завершение буквально огорошил римлян неожиданной новостью. По его словам, лагидский Египет, истощенный войной, добровольно согласился признать утрату своих владений в Сирии и Малой Азии, а в знак примирения с Антиохом готов одобрить брак его дочери Клеопатры с молодым Птолемеем V. Но переговоры вскоре пришлось прервать, потому что до его участников докатился слух о смерти Птолемея, впоследствии оказавшийся ложным. Тем не менее царь отбыл в Антиохию, оставив вместо себя своего второго сына Селевка. Следующей весной (195 года) он вернулся во Фракию с подкреплением.

Он все еще находился во Фракии, когда летом 195 года произошло событие, на много лет вперед связавшее его судьбу с судьбой Ганнибала.

Читатель, должно быть, помнит, что за тот год, что Ганнибал провел в Карфагене в должности суффета, он успел обзавестись изрядным числом серьезных врагов. Тит Ливий (XXXIII, 45, 6), повторяющий здесь Полибия, чей рассказ о событиях 196–192 годов, к несчастью, утрачен, хронологически точен – в отличие от Непота («Ганнибал», 7) и Аппиана («История Сирии», 4), указывающих в качестве даты 196 год, – когда сообщает, что представители враждебной Ганнибалу фракции Совета старейшин слали в Рим письмо за письмом, обвиняя суффета в тайных контактах с Антиохом. Римский сенат посвятил обсуждению этого вопроса одно из своих заседаний, во время которого Сципион, занимавший в 199 году должность цензора, а в 198-м – princeps senatus, использовал весь свой авторитет, чтобы не дать хода этим слухам, считая их безосновательной клеветой. Тит Ливий (XXXIII, 47, 4), по-видимому, передает здесь подлинную речь Сципиона Африканского, изложенную Полибием в утерянной части его «Истории»; он излагает ее так: «Недостойно римского народа принимать на веру измышления ненавистников Ганнибала и унижать римское государство, вмешивая его во внутренние раздоры карфагенских партий». Благородные слова; жаль, что к ним никто не прислушался. Сенат принял решение направить в Карфаген посольство, уполномоченное призвать Ганнибала к ответу перед Советом старейшин по обвинению в сговоре с Антиохом, преследовавшим цель тайной подготовки к войне. В посольство вошли Гней Сервилий Цепион, консул 203 года, и М. Клавдий Марцелл, чей срок консульства истек весной 195 года. И тот и другой принадлежали к родам, враждебным Сципионам. В качестве помощника с ними отправился «знаток карфагенских обычаев» Кв. Теренций Куллеон – тот самый сенатор, которого Сципион в 202 году освободил из карфагенского плена.

Дабы обмануть бдительность Ганнибала, его карфагенские недруги, устроившие этот визит, заранее распространили слух, что римляне приезжают для улаживания разногласий, возникших между Карфагеном и Масиниссой. Однако обвести Ганнибала вокруг пальца им не удалось. Он уже давно предвидел вероятность того, что ему придется спешно бежать из страны, и принял все необходимые меры. В течение дня, когда это случилось, его видели на людях, и вел он себя, как обычно. Но с наступлением темноты он отправился не домой, а поспешил, даже не сменив одежды, прямиком к городским воротам, где его ожидали двое ни о чем не догадывавшихся слуг с оседланными лошадьми. Ганнибал скакал всю ночь, время от времени меняя коней, заранее приготовленных для него в нескольких местах, пока не покрыл одним махом огромное расстояние – более 150 километров! – отделявшее Карфаген от его приморского имения, находившегося где-то в районе между Тапсом (Рас-Димас) и Ахоллой (Хеншир-Ботрия); возможно, более точное его месторасположение – мыс Рас-Кабудия, острым клином вдающийся в море на этом побережье тунисского Сахеля. Здесь уже стоял под парусами корабль, который в течение следующего дня доставил его на Керкину, очевидно, самый крупный из островов Керкенна, расположенный на широте города Сфакса. В гавани стояли на якоре несколько финикийских торговых судов, обычно курсировавших между Востоком и портовыми городами Бизация. На вопросы узнавших его моряков Ганнибал отвечал, что направляется с важной миссией в Тир. Затем, опасаясь, как бы весть о его пребывании на Керкине не достигла Тапса или Гадрумета, куда той же ночью мог отплыть один из кораблей, он задумал весьма ловкий ход, один из тех, на какие был неистощим его изобретательный ум. Совершив жертвоприношение, он велел накрыть пиршественный стол, за который пригласил всех купцов и моряков. Но поскольку стояла жара и солнце пекло нещадно, он попросил капитанов одолжить ему на время паруса вместе с реями, чтобы сделать из них тенты для гостей. Разумеется, на его личном корабле паруса остались в неприкосновенности. Пир затянулся до глубокой ночи, и приглашенные успели изрядно нагрузиться, так что никто из них не заметил, как корабль Ганнибала тихонько снялся с якоря. Пока в Карфагене сообразили, что в городе его нет, пока начали розыски и узнали, что его видели на Керкине, Ганнибал уже добрался до Тира. Разве не символично, что величайший карфагенский герой пришел искать приюта в финикийский город, откуда шесть веков назад бежала Дидона – легендарная основательница его родного Карфагена?

Ганнибал при дворе Антиоха в годы «холодной войны» с Римом (195–192 годы)

Тир встретил Ганнибала радушно; здесь он завел ряд знакомств, впоследствии оказавшихся весьма полезными. Но задерживаться здесь он не стал и вскоре отправился в Антиохию, где намеревался встретиться с главой династии Селевкидов. Однако в столице он застал только старшего сына Антиоха Селевка, поскольку сам царь, как мы помним, еще весной выехал в Эфес и Фракию. К осени 195 года Ганнибал наконец встретился с Антиохом в Эфесе. Получилось, что его личные враги из числа карфагенских и римских сенаторов, мечтавшие его погубить и обвинявшие его в тайном сговоре с Антиохом, сами толкнули Ганнибала в объятия сирийского царя. Но какими будут эти объятия, никто не знал.

Антиох вел свою игру с величайшей осмотрительностью. В условиях «холодной войны» (это определение принадлежит Э. Бадиану; см. Е. Badian, 1959) с Римом, которая протянулась до конца 192 года, пока не перешла в «горячую» фазу, присутствие Ганнибала могло оказаться крупным козырем – по боевому опыту, стратегическим талантам и блестящему знанию тактики он и в самом деле не имел себе равных. Но, как водится, у этой медали существовала и обратная сторона. Зная, какой ужас наводило на римлян одно имя Ганнибала, никто не решился бы предсказать, какой будет их реакция. С равной вероятностью они могли попытаться любой ценой избежать войны, в которой принял бы участие Ганнибал, и, напротив, постарались бы со всей силой обрушиться на Селевкидов, чтобы раз и навсегда избавиться от опасного врага. К тому же присутствие «незваного гостя» могло оказаться обременительным. Попробуй-ка предложить роль военного советника, пусть и высшего ранга, величайшему полководцу своего времени, который за последние два десятка лет привык единолично командовать войсками, ни перед кем не отчитываясь в своих действиях! Все эти сомнения, наверняка мучившие Антиоха при встрече с Ганнибалом, нашли свое конкретное выражение в словах союзника Антиоха, этолийского стратега Фоанта, ясно сформулированных им к 192 году (Тит Ливий, XXXV, 42). Как мы вскоре убедимся, эти соображения в конце концов привели к тому, что в ходе военных операций, начатых против Рима, Ганнибал так и не получил в свои руки инициативы, о которой мечтал.

Весь 194 год он провел в томительном ожидании. Таким же «пустым» оказался этот год и для его великого соперника, Сципиона Африканского, который, правда, снова удостоился избрания консулом, но ничем выдающимся этот свой второй консульский срок не отметил. В Риме в тот год пышно отпраздновали сразу два триумфа, и оба раза на пьедестал почета поднимались политические противники Сципиона. Первым, весной, чествовали Катона, с победой вернувшегося из Испании. Он и в самом деле привез с собой богатую добычу, но главный предмет его гордости состоял в том, что основную ее часть он раздал своим солдатам прямо на месте, с удовольствием повторяя, что ему больше по душе видеть, как многие римляне возвращаются домой с серебром, чем немногие – с золотом. Образ неподкупного политика, каким ему очень хотелось казаться, начал складываться с того дня, когда он, выступая в сенате, произнес свою знаменитую фразу о том, что для себя лично он взял «лишь то, что съел и выпил» (D. Kienast, 1973, р. 163, fr. 171). Еще более пышного триумфа удостоился Фламинин: участники его торжественной процессии несли за ним невероятное количество шедевров искусства, захваченных у Филиппа, а вовсе не награбленных в греческих городах, как заверяет Тит Ливий (XXXIV, 52, 4). Что касается Антиоха, то он сумел-таки воспользоваться передышкой, чтобы укрепить свои позиции во Фракии. Помимо Лисимахии, в которой он мечтал поселить своего второго сына Селевка, он прибрал к рукам Эну и Маронею, продвинувшись к западу. Не оставалась без его надзора и противоположная часть империи, граничившая с Египтом. Мир с Птолемеями действительно укрепился благодаря браку дочери Антиоха Клеопатры и Птолемея V Эпифана, заключенному осенью 194 года в Рафии, на территории Палестины, то есть на стыке владений обоих царей. Рассчитывал ли Антиох, что дочь поможет ему подчинить себе Египет? Этого мы не знаем, но можем отметить, что именно эта юная дама стала первой в длинном ряду египетских цариц по имени Клеопатра, хотя наибольшей исторической известности добилась как раз последняя из них.

Между тем Антиоха серьезно беспокоило упорное сопротивление Лампсака и Смирны, которые, как мы помним, обратились за помощью к Риму, а также сумели заручиться поддержкой Евмена Пергамского. Последний категорически отвергал все попытки главы династии Селевкидов к сближению, в частности отказался от брака с одной из его дочерей. Зимой 194/93 года Антиох отправил в Рим двух послов с поручением предложить сенату проект мирного договора, по условиям которого он сохранил бы за собой – в этом заключалось его главное требование – всю полноту власти в Малой Азии и Фракии. Сенат поручил вести переговоры Фламинину, вчерашнему триумфатору и признанному стороннику борьбы за свободу греков. Он и теперь громко объявил о призвании римского народа защищать эллинизм везде – как в самой Греции, так и в Малой Азии, но тут же сделал послам Антиоха довольно циничное предложение. Если сирийский царь не желает, чтобы Рим вмешивался в судьбу греческих городов Азии, говорил Фламинин, пусть и сам держится подальше от Европы (Тит Ливий, XXXIV, 58, 2). Но Антиох чрезвычайно дорожил Фракией, которую считал наследством своего прадеда Селевка I. Помня об этом, послы воздержались от ответа и отбыли на родину для получения новых указаний от царя, попросив сенат не спешить с окончательным решением вопроса.

Прерванные переговоры возобновились весной следующего года в Малой Азии. Высокопоставленная римская делегация, возглавляемая П. Сульпицием Гальбой, дважды консулом (последний раз в 200 году), прибыла морем. В нее вошли также консул 199 года П. Виллий Таппул и консул 201 года и цензор 199-го П. Элий Пет. Все трое прекрасно разбирались в тонкостях обсуждаемой проблемы, поскольку именно они сопровождали Лентула на переговорах в Лисимахии в 196 году. Но прежде чем встретиться с Антиохом, они, по приказу сената, собирались переговорить с Евменом. Поэтому делегация высадилась в Элее, а затем направилась в Пергам. Евмен, для которого усиление Селевкидов в Малой Азии означало бы смертельную опасность, обещал римлянам не поддаваться ни на какие уговоры Антиоха. Римляне собирались продолжить путь, когда внезапно заболел Сульпиций Гальба, так что в Эфес отправились только Виллий Таппул и Пет (источники, правда, опустили имя последнего, но мы уже знаем, что он также входил в состав миссии). К сожалению, Антиоха они в Эфесе не застали: царь срочно отбыл в Писидию подавлять местное восстание. Пришлось снова трогаться в путь. Наконец они добрались до Апамеи Писидийской, куда вскоре подоспел и Антиох. Переговоры возобновились, но снова, как и минувшей зимой в Риме, не принесли никакого результата. Впрочем, встреча и вовсе прервалась, когда стало известно о внезапной кончине старшего сына и соправителя сирийского царя, которого, как и отца, звали Антиохом. Пока Антиох Старший разбирался с мятежной Писидией, именно он правил в Сирии и следил за безопасностью южных рубежей царства. В знак уважения к трауру Селевкидов римская делегация на некоторое время удалилась в Пергам. Новый «раунд» переговоров состоялся осенью 193 года; наряду с обоими легатами в них принял участие и оправившийся после болезни Сульпиций Гальба. Но шансы договориться, и без того небольшие, окончательно рухнули, когда к переговорам подключились представители независимых греческих полисов, предварительно должным образом «обработанные» Евменом. Дипломатическая встреча переросла в бурную ссору (Тит Ливий, XXXV, 17, 2). Антиох счел, что с него довольно. Проводив римскую делегацию, он принялся обсуждать со своими советниками детали предстоящей войны.

Свою роль, хотя и невольную, сыграл в исходе эфесской встречи и Ганнибал. Мы помним, что до того как вместе с Петом отбыть вдогонку за сирийским царем в Апамею Писидийскую, Виллий в течение нескольких дней оставался в Эфесе, где тогда же находился Ганнибал. Как сообщает Тит Ливий (XXXV, 14, 2–3), бывший римский консул неоднократно встречался с изгнанником, пытаясь разузнать его ближайшие планы и одновременно стараясь внушить, что Рим не таит на него зла. На самом же деле – и Полибий (III, 11, 2), в отличие от Тита Ливия, признает это совершенно определенно – Виллий намеренно «увивался» вокруг Ганнибала, надеясь скомпрометировать карфагенянина в глазах Антиоха и порвать хрупкие нити доверия, едва успевшие связать того и другого. Будущее показало, что расчет римского легата в полной мере оправдал себя. Что касается Тита Ливия, то латинский историк, повествуя об этом периоде времени, не смог удержаться от искушения и пересказал со ссылкой на источник (Клавдия Квадригария) мифическую историю о якобы имевшей в Эфесе место конфиденциальной встрече Ганнибала со Сципионом. Вслед за Титом Ливием эту легенду впоследствии подхватили Аппиан («Сир.», 9-10) и Плутарх («Фламинин», 21), преподнесшие ее как исторический факт. Особенно постарался Аппиан, лишенный даже того чувства меры и способности критического осмысления действительности, какими владел падуанский историк, и набросавший смелую картину дружеской беседы обоих полководцев, состоявшейся в городском гимнасии. Аппиан уверяет читателя, что Ганнибал даже приглашал Сципиона отобедать у него дома вечером. О чем же беседовали бывшие враги? Публий Африканский якобы задал Ганнибалу вопрос, кого он считает величайшим полководцем всех времен и народов. Разумеется, Александра, услышал он, в общем-то, ожидаемый ответ. Но римлянин на этом не успокоился и продолжал допытываться, кто, по мнению собеседника, достоин чести именоваться вторым после Александра великим полководцем. Пирр, отвечал Ганнибал, ибо он превзошел всех не только в умении осаждать города, но и в трудном искусстве дипломатии. Хорошо, кивал Сципион, а кто же будет третьим в этом достойном списке? Третьим буду я, невозмутимо заявил Ганнибал. Услышав такое, Сципион якобы громко расхохотался, но, отсмеявшись, поинтересовался, какое же место оставил бы за собой карфагенянин, если б ему удалось победить его, Сципиона. В этом случае, не смутился Ганнибал, он смело мог бы считать себя выше Александра, не говоря уже о Пирре и всех прочих. Последнее замечание ввергло римлянина в глубокую задумчивость, ибо он не мог не оценить тонкой лести, скрытой в словах собеседника. Действительно, выходило, что Ганнибал со всем своим пунийским лукавством дал понять Сципиону, что считает римского полководца вообще вне всякой конкуренции…

Между тем современный историк Морис Олло в своей давней работе (М. Holleaux, 1957, pp. 184–207), столь же изящной, сколь и научно обоснованной, доказал, что Сципион, действительно в конце 193 года совершивший поездку на Эгейское побережье и оставивший следы своего пребывания на острове Делос, летом того же года никак не мог находиться в Эфесе. Дело в том, что именно в это время он в сопровождении двух своих политических единомышленников – Г. Корнелия Цетега, цензора предыдущего года, и М. Минуция Руфа – отбыл с важной миссией в Карфаген [131]131
  У нас нет никаких данных, позволяющих отвергнуть античную традицию. Рассказ о встрече Ганнибала со Сципионом восходит к Ацилию, сенатору и политику, уже тогда начинавшему свою карьеру. Античные авторы запомнили, что встреча эта действительно состоялась при дворе у Антиоха, но никак не могли понять, как это реально могло произойти – имя Сципиона не значилось в составе римского посольства. Как раз Олло на основании эпиграфических данных и одного места из Диона Кассия установил, что Сципион побывал в Малой Азии после своего консулата. Выводы его развил Скаллард. Это произошло после визита Сципиона в Африку.


[Закрыть]. В том, что Сципиону понадобилось ехать в Карфаген, косвенным образом вновь оказался замешан Ганнибал, и для того чтобы разобраться, как это произошло, нам придется немного вернуться назад.

Если верить Титу Ливию (XXXIV, 61, 1), в один из дней 193 года, но, вероятнее всего, до начала переговоров в Эфесе, карфагенский полководец сумел-таки уговорить Антиоха принять свой широкомасштабный стратегический план, суть которого сводилась к тому, чтобы Ганнибал во главе эскадры из сотни боевых палубных кораблей, имеющих на борту десять тысяч пехотинцев и тысячу всадников, высадился в Африке и попытался подбить Карфаген на вооруженное восстание против римлян. Расчет строился на том, что при виде мощной силы, которую приведет с собой Ганнибал, его соотечественники охотно вдохновятся на борьбу. Если же этого не произойдет, тогда полководец направится к побережью Италии и попробует поднять на мятеж местное население. Одновременно Антиох двинет свою армию в Грецию и нанесет римлянам удар с тыла. Вот такой грандиозный, но абсолютно неосуществимый замысел якобы созрел в голове Ганнибала, как нас пытаются убедить Тит Ливий (XXXIV, 60, 3–6), а вслед за ним Юстин (XXXI, 3, 7-10) и Аппиан («Сир.», 7). Но как бы ни горел карфагенянин жаждой деятельности, все-таки он оставался человеком достаточно здравомыслящим, чтобы хоть на минуту уверовать в успех подобной авантюры! К тому же маловероятно, чтобы глава династии Селевкидов, в чьи планы вовсе не входила война на уничтожение с Римом, согласился предоставить для ее осуществления практически весь военный флот, каким он располагал. Зато вопрос об отправке в Африку скромного экспедиционного корпуса, который после соответствующей политической подготовки подстегнул бы карфагенян к выступлению против Рима, оба вполне могли серьезно обсуждать. Не исключено, что Антиох, понимая, что чем дальше, тем восточные аппетиты римского сената будут становиться больше, благосклонно отнесся к идее этой операции, которая в случае успеха из простого восстания превратилась бы в залог восстановления равновесия сил в Средиземноморье, за последние десять лет заметно нарушенного в пользу Рима.

Для подготовки почвы в Карфагене Ганнибал задумал отправить в город своего агента, некоего тирийского торговца по имени Аристон – человека опытного и умелого, уже оказывавшего полководцу аналогичные услуги. По договоренности с Антиохом Аристон, снабженный тайными опознавательными знаками, отбыл в пуническую метрополию для встречи со сторонниками Баркидов. Мы не знаем, кто из них проявил излишнюю болтливость или неосторожность, но вскоре о секретной миссии Аристона в городе не говорил только ленивый. Кончилось тем, что Аристону пришлось предстать перед Советом старейшин и давать объяснения по поводу своего приезда в Карфаген. К счастью, он вел себя достаточно осмотрительно и не успел передать никому ни одного письменного документа. Тем не менее ему задали очень неприятный вопрос: почему, явившись в город по торговым делам, он виделся исключительно с представителями баркидской группировки? Дело запахло тюрьмой, и неизвестно, чем бы все закончилось, если бы в сенате не возобладали трезвые голоса, справедливо рассудившие, что арест иноземного купца, к тому же финикийца, без достаточных на то оснований вряд ли будет благосклонно оценен торговыми партнерами Карфагена. И кто поручится, что в ответ на эту меру не последуют гонения на карфагенских купцов в запредельных странах? Сенаторы разошлись, так и не приняв окончательного решения, но сам Аристон мешкать не собирался. Той же ночью он покинул город, правда, перед отплытием успел сыграть с пунийцами шутку в самом что ни на есть пунийском духе (Тит Ливий, XXXIV, 61, 14). Поздним вечером он расклеил на здании городской управы афишки, в которых говорилось, что Аристон явился в Карфаген для тайного сговора… со всеми членами Совета старейшин без исключения. Тем самым хитроумный тириец вывел из-под удара сторонников Ганнибала. Утром, когда горожане ознакомились с содержанием афишек, сенаторы решили, что все-таки нужно поставить в известность о случившемся Рим. Заодно, как полагает Тит Ливий (XXXIV, 61, 16), они дали послам поручение нажаловаться на Масиниссу, самовольно захватившего часть карфагенских земель. Мы помним, что двумя годами раньше территориальные споры между нумидийским царем и Карфагеном послужили отличным предлогом, позволившим римской депутации, которую на самом деле волновала активность Ганнибала, явиться в город якобы для их разрешения. На сей раз дело обстояло серьезнее. Предметом спора стали Эмпории, в частности город Малый Лептис, расположенный на границе обоих Сиртов, и, как показало будущее, с этого инцидента началась целая серия территориальных конфликтов с нумидийцами, испортившая Карфагену немало крови.

Узнав о том, что карфагеняне отправили в Рим посольство с жалобой на него, Масинисса последовал их примеру. По его мнению, Карфаген вообще стоял на земле, исконно принадлежавшей ливийцам, а потому мог законно претендовать разве что на клочок, занятый Бирсой – карфагенским акрополем. Противная сторона строила свою аргументацию на более солидных основаниях, ссылаясь на демаркацию границ, осуществленную в 201 году Сципионом, по которой спорные территории лежали внутри карфагенских владений. К моменту, о котором мы ведем речь, то есть спустя десять лет после определения Сципионом границ, Рим по-прежнему видел свою задачу в поддержании равновесия между нумидийцами и карфагенянами. Поэтому разбираться со спорящими на месте отправился сам Сципион Африканский вместе с двумя коллегами. Впрочем, никаких результатов посредничество римлян не принесло. Очевидно, в Риме все еще опасались возможного союза между Карфагеном и Антиохом (J. Desanges, 1995). Исход восточных кампаний далеко еще не был предрешен, а потому в Риме до поры до времени предпочитали не слишком давить на Карфаген. Само присутствие Ганнибала в стане Антиоха все еще заставляло римлян считаться с Карфагеном как с могущественной державой.