Текст книги "Ганнибал"
Автор книги: Серж Лансель
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)
Под стенами Рима
Как совершенно правильно догадался старик Фабий Максим, Ганнибал двинулся к Риму не для того, чтобы взять город силой, а для того, чтобы снять осаду с Капуи (Тит Ливий, XXVI, 8, 5). И действительно, как только сенату стало известно, что карфагенская армия перешла Вультурн, перегородив его «мостом» из кораблей, он принял решение срочно оттянуть от Капуи часть сил. Ганнибал и проконсул Кв. Фульвий Флакк, возглавивший 15-тысячное войско, наперегонки поспешили из Кампании к Лацию. Зная, что карфагеняне устремились по внутренней, Латинской дороге, проконсул предпочел Аппиеву дорогу, тянувшуюся вдоль побережья, и загодя выслал курьеров подготовить места стоянок. Флакк выступил в поход с опозданием на сутки, однако владел тем бесспорным преимуществом, что шел по своей земле. Приблизившись к Риму со стороны Капенских ворот, он пересек город с юга на север и разбил лагерь у его северо-восточных границ, между Эсквилинскими и Коллинскими воротами, примерно в том же самом месте, где много лет спустя, в первые годы принципата, Тиберий разместит римский гарнизон, составленный его предшественником Августом из когорт преторианцев. Ганнибал, задержавшийся в пути сначала из-за трудностей со снабжением, а потом из-за того, что римляне предусмотрительно разрушили мост через реку Лирис близ города Фрегеллы, возможно, двинулся через Фрузинон (ныне Фрозиноне) и Анагнию, а затем свернул вправо, к Тускулу, и остановился километрах в двенадцати к востоку от Рима. Что касается Полибия, то греческий историк, хоть и не приводит точного маршрута, но утверждает (IX, 5, 8), что Ганнибал шел через страну самнитов, то есть значительно восточнее. В этом с ним солидарен и Тит Ливий, в данном случае повторяющий Целия Антипатра (XXVI, 11, 10–13) с той лишь разницей, что римский летописец полагал, что описывает обратный путь карфагенской армии! Добавим лишь, что новейшие исследователи больше склоняются к версии о проходе Ганнибала через гористые местности, даже несмотря на трудности этого пути и значительный крюк, который вывел карфагенян к Реате (ныне Риети), откуда, спустившись к юго-западу, они вышли к Риму по правому берегу Аниена, неподалеку от его слияния с Тибром.
Нетрудно догадаться, какая суматоха поднялась в городе. В форуме беспрерывно заседал сенат, матроны спешили в храмы вознести молитву богам, а вооруженные отряды под командованием претора по гражданским делам Г. Кальпурния Пизона занимали все стратегически важные точки, в частности Капитолий и цитадель. Когда Ганнибал придвинулся еще ближе, разбив лагерь на берегу Аниена в трех милях – меньше чем в пяти километрах – от городских стен, всем стало ясно, что пора действовать, тем более что карфагенский полководец, прихватив с собой пару тысяч всадников, появился у самых Коллинских ворот, не скрывая, что изучает местность и расположение укреплений. Флакк выпустил на них свою конницу, невольно посеяв панику среди населения: когда большой отряд нумидийцев-перебежчиков, получивший приказ отогнать карфагенян от городских стен, спускался с Авентинского холма, чтобы скакать к Эсквилинским воротам, многие жители Рима решили, что враг уже в городе (Тит Ливий, XXVI, 10, 5–6).
Несколько дней спустя произошло первое столкновение обеих армий непосредственно возле римских стен, в описании которого Полибий (IX, 6–9) и Тит Ливий (XXVI, 11) допускают существенное расхождение. Так, греческий историк уверяет, что с римской стороны в бой вступили не те части, что были спешно отозваны из Капуи, а молодые новобранцы из вспомогательного легиона, набранного новыми консулами Гн. Фульвием Центималом и П. Сульпицием Гальбой, приступившими к исполнению своих обязанностей весной 211 года. По счастливой случайности, пишет далее Полибий, новобранцы приступили к военной службе именно в тот день, когда к Риму подошел Ганнибал! И якобы один вид этих неопытных юнцов, выстроенных в боевые порядки перед крепостными укреплениями, заставил его крепко задуматься… Скажем откровенно: верится в это с трудом. Но и рассказ Тита Ливия принесет ничуть не больше удовлетворения любителям всяческих «военных игр», а вместе с ними и историкам. По его мнению, Флакк и оба консула ни за что не уклонились бы от боя, если бы не частый град, внезапно посыпавшийся с небес. На следующий день боги снова наслали на соперников ту же самую напасть, так что ни о какой рукопашной схватке не могло быть и речи. И Ганнибал, которого, кстати сказать, тот же Тит Ливий обвинял в наплевательском отношении к воле богов, поняв этот знак как дурное предзнаменование, принял решение повернуть назад. Особенно оскорбительным, если верить римскому историку, стало для него известие, что в то время, как он стоял под стенами Рима, из города продолжали как ни в чем не бывало отправлять очередные воинские соединения в Испанию. И уж вовсе смертельный укол по самолюбию он получил, узнав от одного из пленных, что тот самый участок земли на берегу Аниена, на котором расположился его лагерь, в эти дни был выставлен в Риме на продажу! Это настолько взбесило Ганнибала, утверждает Тит Ливий, что он немедленно вызвал к себе глашатая и приказал ему прокричать, что на продажу выставляются лавки менял, расположенные вокруг форума… Все эти живописные подробности несут гораздо больше информации о личности их автора, Тита Ливия, чем о мотивах поведения Ганнибала. Историк явно переоценивает роль страстей человеческих и совершенно игнорирует при этом истинные причины и побуждения причастных к событиям лиц (М. Ducos, 1987, pp. 132–137). Он снова отдается на волю своему писательскому воображению, что, к сожалению, не совсем устраивает современных историков. Поэтому мы, пожалуй, послушаем лучше Полибия (IX, 7, 1–4), который предполагает, что Ганнибал развернулся и ушел прочь от Рима, во-первых, потому что набрал довольно добычи в окрестных деревнях; а во-вторых, потому что рассчитал: после его выступления из Кампании прошло достаточно времени, чтобы консул Ап. Клавдий Пульхр, державший в кольце Капую, решил, что пора осаду снимать и спешить на выручку Риму.
Но он ошибся в своих расчетах. Сенат Капуи, поверивший в то, что карфагеняне его бросили, и все еще надеявшийся на снисхождение римлян, большинством голосов постановил сдаться и распахнул ворота консульской армии. Репрессии, обрушившиеся на город, поражали своей жестокостью. Десятки знатных горожан подвергли публичному бичеванию и казнили; простых граждан, причем не только в Капуе, но и в Ателле, и в Калатии, продали в рабство. И хотя сама Капуя избежала полного разрушения – римлянам было жалко уничтожать такой богатый город, – но политически она умерла. Бывшую гордость Кампании победители превратили в большую деревню, лишенную какого бы то ни было самоуправления, а все земли и постройки, как частные, так и общественные, объявили собственностью римского народа. Отныне сюда ежегодно прибывал римский префект – творить суд и расправу.
Понимал ли Ганнибал, сколь ужасное впечатление произвела эта трагическая развязка на население италийских и греческих городов, на людей, которых он только-только начал склонять к вере, что вся история этого края еще может потечь по другому руслу? Разумеется, понимал, однако менять в своих действиях ничего не собирался. После своей римской эскапады он двинулся прямо к Бруттию, на воссоединение с Магоном Самнитом. По всей Апулии дружественные ему города сдавались один за другим. В 210 году Рим овладел сначала Арпами, затем Салапией. В 209-м падет и Тарент, лишая Карфаген последней надежды добиться господства в территориальных водах этого региона. И Ганнибал, который еще недавно царствовал от имени Карфагена во всей Южной Италии, постепенно оказался пленником, запертым в Калабрии.
Глава VI. Поражение
В относительно узких границах Средиземноморья, существовавшего в конце III века до н. э. в условиях культурного симбиоза, Вторая Пуническая война – она же «война с Ганнибалом» – стала первой в истории человечества мировой войной. Прокатившись по Испании, югу Галлии, Северной Италии, она охватила Центральную Италию и перекинулась в Южную. Не остались в стороне и Сардиния с Сицилией. С вступлением в войну Филиппа Македонского конфликт вышел и за рамки западного бассейна Средиземноморья. В 215 году М. Валерий Левин привел флот в составе 50 кораблей к побережью Брундизия, помешав тем самым Филиппу выполнить данное Ганнибалу обещание и высадиться в Италии. Тем не менее Филипп открыл фронт в Иллирии, на северо-западном побережье континентальной Греции. Говоря точнее, Левин, заключивший осенью 212 года союз с этолийцами – злейшими врагами Филиппа, «запер» в Греции царя Македонии. Ход военных операций в Иллирии и Греции наиболее ярко показал, в чем заключалась основная слабость карфагенской стороны.
Если бы достаточно мощному карфагенскому флоту удалось отрезать Левина от своих, он без труда расправился бы с римской эскадрой и тем самым создал бы условия для переброски македонских войск в Южную Италию. Но выше мы уже рассказали, что наварх Бомилькар, командовавший карфагенским флотом в сицилийских водах, уклонился от сражения перед Сиракузами. Несколько позже, в 211–210 годах, тот же флотоводец, посланный на осаду Тарента, ограничится пассивным «стоянием» и не предпримет никаких усилий для взятия города. С этого времени становится очевидной та решающая роль, которую в конечном поражении Карфагена сыграла несостоятельность его флота (Е. De Saint-Denis, 1976, pp. 80–84). Позволяя конфликту растечься вширь и в то же самое время мирясь с безусловным господством Рима на море, его соперник лишил себя главного козыря. В результате ему пришлось сражаться сразу на нескольких фронтах, распыляя свои силы.
Военные действия в Испании до гибели П. и Гн. Сципионов (216–211 годы)
Слаженные действия обоих Сципионов к югу от Эбро уже к концу 217 года дали ясно понять Гасдрубалу всю шаткость его позиций в завоеванной и оставленной на его попечение Испании. Весной 216 года к нему прибыли первые подкрепления – четыре тысячи пехотинцев и пять сотен всадников, с помощью которых он сумел подавить восстание тартессийцев, тем более неожиданное, что этот народ уже давно покорился Карфагену (Тит Ливий, XXIII, 26–27). Правда, новейшими историками выдвигалось предположение (Н. Н. Scullard, 1930, р. 47), что Тит Ливий, слабо разбиравшийся в испанских реалиях, спутал их с турдетанами. Как бы там ни было, быстро распространившаяся по полуострову весть о том, что Гасдрубал получил из Карфагена приказ двигаться со своим войском в Италию, вызвала новые волнения среди местного населения, заставив кое-кого склониться к союзу с Римом. Гасдрубал вовремя доложил об этой опасности карфагенскому сенату, однако последний решил не менять раз избранной стратегии: брату Ганнибала было приказано готовиться к походу в Италию, а на его место в Испании получил назначение военачальник по имени Гимилькон, которого снабдили собственным войском и флотом. П. и Гн. Сципионы, сравнив потенциальную угрозу, исходившую от обоих полководцев, сделали правильный выбор и бросили все силы на то, чтобы не пропустить Гасдрубала через Эбро. Решающая схватка разыгралась осенью 216 года. Если верить Титу Ливию (XXIII, 29, 6-13), карфагенянина серьезно подвели испанские пехотинцы, которых он поставил в центре боевого строя. Эти люди по-своему мудро рассудили, что им гораздо выгоднее уступить в Испании, чем, победив, отправляться в какую-то неведомую Италию. Несмотря на решительные действия флангов – карфагенского и африканского, Гасдрубал, не поддержанный конницей, эту битву проиграл, понеся тяжелые потери и утратив надежду пробиться в Италию со своим изрядно поредевшим войском. Зато братья Сципионы могли в 216 году рапортовать в Рим, еще не успевший оплакать всех погибших при Каннах, что со стороны Испании никакая опасность пока не грозит. Мало того, войска и флот под командованием Магона, первоначально предназначавшиеся в помощь Ганнибалу, теперь по решению карфагенского сената подлежали срочной переброске в Испанию (Тит Ливий, XXIII, 32, 11).
Согласно Титу Ливию, который в этом вопросе остается нашим единственным источником, несмотря на подкрепления, дела на Иберийском полуострове в период с 215 по 212 год шли для карфагенян все хуже и хуже. Правда, хронологические границы, сообщаемые римским историком, вызывают у специалистов серьезные сомнения, а его топографические указания грешат неточностью. Так, Тит Ливий рассказывает о двух попытках карфагенян отбить город Илитургис, предположительно располагавшийся в Андалусии, в районе современного Хаэна, предпринятых в 215 и 214 годах; обе оказались тщетными и сопровождались крупными потерями со стороны пунийцев (XXIII, 49, 5-11; XXIV 42, 8-10). Ученые подозревают, что за этим двукратным штурмом одного и того же города на самом деле кроется повествовательный повтор (G. De Sanctis, 1917, p. 247, прим. 76). Возможно, что в 214 году, как и пишет Тит Ливий, римлянам покорился Кастулон, находившийся в верхней Андалусии, близ нынешнего Линареса. Должно быть, пунийцы горько переживали его утрату, ведь город с давних пор считался надежным карфагенским союзником. Если читатель помнит, отсюда родом была и испанская супруга Ганнибала Имилька. Падуанский историк относит к этому же 214 году захват Сагунта, с которого, собственно говоря, и началась в 219 году война. И вот римляне смогли наконец отплатить Карфагену за перенесенное унижение. Однако тут же Тит Ливий добавляет (XXIV, 42, 9), что город пробыл под властью врага семь с лишним лет. Но это означает, что римляне повторно завладели Сагунтом не в 214-м, а в 212 году.
П. Корнелий Сципион к этому времени уже шестой год находился в Испании в качестве проконсула и с помощью брата Гнея не спеша, но методично «отгрызал» у карфагенян все новые и новые иберийские территории. Теперь ему противостояли сразу три карфагенских полководца: два брата Ганнибала, Гасдрубал и Магон, и еще один Гасдрубал, сын Гискона. Последнему предстоит провести в Испании около десяти лет, а затем продолжить ратные подвиги в Африке. К концу 212 года он вместе со своим войском влился в войско Магона, младшего брата Ганнибала. Сципионы решились разделить свою армию, которая с учетом 20 тысяч недавно навербованных кельтиберов представляла собой могучую силу. Две трети войска забрал Публий, намеревавшийся схватиться с объединенным войском Магона и Гасдрубала, сына Гискона; оставшуюся треть, включавшую кельтиберские отряды, Гней повел против Гасдрубала Барки (Тит Ливий, XXV, 32, 1–8).
Первым в поход выступил Публий Сципион, и случилось это в начале 211 года. По всей вероятности, он двинулся к югу и дошел до Кастулона (Аппиан, «Ибер.», 16), когда на него налетел отряд нумидийской конницы под водительством молодого командира, в первый раз принявшего непосредственное участие в римско-пунийском конфликте. Забегая вперед, скажем, что этого юношу ждали долгая жизнь и блестящее будущее. Правда, Тит Ливий ошибается, утверждая, что Масиниссе – а речь именно о нем – едва исполнилось тогда 17 лет. На самом деле ему было лет 25. По приказу своего отца Гайи, царствовавшего над нумидийским племенем массилиев, он уже успел повоевать и притом весьма успешно с еще одним нумидийским царьком, Сифаксом, который посмел направить свою армию, прошедшую обучение у римского инструктора, против карфагенян (Тит Ливий, XXIV, 48–49). Публий Сципион, видя, что его окружили всадники Масиниссы и зная, что к нумидийцу на подмогу движется во главе семи с половиной тысяч свессетан Индибилис, решил прорваться из окружения. В этой схватке проконсул и сложил свою голову, пронзенный копьем. У его брата Гнея дела в это время шли тоже не блестяще. Союзники-кельтиберы его бросили, и он решить отступить к северу. По пятам за ним гналась нумидийская конница, а следом за ней наступала объединенная армия всех трех карфагенских полководцев. В конце концов они загнали войско Гнея Сципиона на голый и каменистый холм, лишенный всяких естественных барьеров, и, пользуясь численным преимуществом, окружили его и разбили. Это случилось примерно месяц спустя после гибели Публия. Плиний Старший («Естественная история», III, 9) утверждает, что место, где погиб Гней Сципион, называлось Илорции. Возможно, он имел в виду современное селение Лорки, расположенное километрах в двадцати к северу от Мурсии (Н. Н. Scullard, 1930, pp. 50–51).
Как видим, судьба братьев Сципионов сложилась в Испании трагически. Семь лет они с успехом воевали на этой земле, чтобы погибнуть почти одновременно, да еще в тот момент, когда в самой Италии удача снова начала улыбаться Риму. Римские солдаты очень пострадали после гибели обоих своих полководцев. Отброшенные за Эбро, они первым делом собрались на военные комиции и избрали себе нового полководца, которым против ожиданий стал не ближайший помощник Публия Сципиона Тиберий Фонтей, человек, к слову сказать, достойный во всех отношениях, а римский всадник Луций Марций Септим, обладавший совершенно исключительной харизмой [90]90
Существует рассказ о том, что голова его ночью излучала сияние (Liv., XXV, 39).
[Закрыть]. Он сумел так «завести» все войско, что римские солдаты в скором времени организовали дерзкое нападение на карфагенский лагерь и нанесли врагу жестокий урон (Тит Ливий, XXV, 39). Несколькими неделями позже Луций Марций рапортовал о своих успехах в Рим и, подписывая донесение, именовал себя «пропретором». Сенаторов эта бумага заставила скривиться от досады: они не привыкли, чтобы римские солдаты сами выбирали себе командиров [91]91
Их выбирало только народное собрание Рима.
[Закрыть], – это вам не Карфаген (Тит Ливий, XXVI, 2, 1–2)! Но в конце концов Луцию Марцию простили его дерзость. В карфагенском лагере он взял богатую добычу, в том числе огромный серебряный щит – у Плиния Старшего превратившийся в золотой («Естественная история», XXXV, 14), – украшенный портретом Гасдрубала Барки и весивший 37 фунтов. В память о победе трофей назвали «щитом Марция» и поместили в храм Капитолия, где он благополучно довисел до 83 года до н. э., когда в храме вспыхнул пожар, уничтоживший реликвию.
Назначение молодого Сципиона на должность командующего испанской армией
Весной 211 года, как мы помним, Капуя сдалась, следовательно, держать вокруг города многочисленное войско сделалось бессмысленным. По приказу сената его командующий претор Г. Клавдий Нерон с несколькими тысячами пеших и тысячей конных воинов погрузился в Путеолах на корабли, высадился в Тарраконе и немедленно двинулся маршем к реке Эбро, чтобы соединиться с силами Тиберия Фонтея и Луция Марция и принять объединенное командование на себя. Вскоре ему повезло. В ущелье, которое местные жители – авсетаны – именовали ущельем Черных Камней, что заставляет предположить, что располагалось оно на южном берегу Эбро (J. F. Lazenby, 1978, р. 132), у него появилась возможность запереть Гасдрубала Барку. Трудно сказать, что заставило Гасдрубала совершить столь рискованную вылазку в пиренейские предгорья, расположенные на землях Каталонии (W. Huss, 1985, р. 375), но факт остается фактом – он попался. Сознавая всю безвыходность своего положения, Гасдрубал якобы пообещал Клавдию Нерону немедленно убраться вон из Испании, если римляне позволят ему без потерь вывести свое войско. Римский военачальник назначил ему точный день вывода войск, но когда этот день наступил, Гасдрубал начал тянуть, прикрываясь какими-то путаными религиозными запретами. В конце концов он дождался, когда выдался особенно туманный день, и попросту скрылся, оставив злополучного претора размышлять о пунийском вероломстве (fraus punica) (Тит Ливий, XXVI, 17).
После захвата Капуи и постепенного вытеснения Ганнибала на юг Италии Рим сосредоточил пристальное внимание на иберийском фронте. Испанской армии требовался полководец, который не только сумел бы оказаться на высоте поставленных перед ним стратегических задач, но и олицетворял бы память об обоих погибших великих военачальниках. Что бы ни утверждал Тит Ливий, слишком часто путающийся в хронологии, представляется более чем вероятным, что Нерону дали дослужить до конца 211 года; во всяком случае, сам он никаких прошений о досрочной отставке не подавал. Так же очевидно, что процедура назначения нового главнокомандующего испанской армией отличалась совершенной исключительностью. Действующие консулы Гн. Фульвий Центимал и П. Сульпиций Гальба созвали комиции по центуриям, представлявшие собой основной электоральный инструмент, и вопреки обычному течению процедуры добились назначения на должность главнокомандующего человека, облеченного всей полнотой власти, соответствующей рангу проконсула. Не менее исключительной оказалась и кандидатура избранника, ибо им стал молодой П. Корнелий Сципион.
Читатель, конечно, помнит, при каких обстоятельствах будущий Сципион Африканский впервые появился на страницах нашего повествования. Тогда, в конце ноября 218 года, юный воин спас своего отца, получившего в битве при Тицине тяжелое ранение и едва не попавшего в плен. Два года спустя юноша, которому едва исполнилось 20 лет, уже занимал должность военного трибуна и, если верить Титу Ливию (XXII, 53), в этом качестве командовал одним из легионов. После разгрома при Каннах он возглавил небольшой отряд оставшихся в живых командиров, таких же молодых, как он сам, и на фоне царивших пораженческих настроений вместе с ними принес клятву ни за что и никогда не изменять интересам Республики. Ни у кого более не оставалось сомнений, комментирует историк, что сама судьба назначила его на роль вождя в этой войне. Таким образом, мы видим совершенно отчетливую попытку создания «задним числом» легенды о «детстве вождя», якобы отмеченного особыми знаками избранничества [92]92
Здесь у автора соединены два момента: первый – сведения, причем довольно скудные, имеющиеся в источниках и свидетельствующие о том, что еще до Испании Сципион совершил кое-что выдающееся. Они, безусловно, заслуживают доверия, так как иначе Публий не мог бы 24 лет отроду получить столь сложное и опасное назначение. Второй – так называемая «Сципионова легенда», то есть слухи о том, что Сципион имел божественные видения. Этого мнения придерживались все античные авторы до Полибия. Но Полибий, будучи скептиком и рационалистом, отверг эти слухи, которые в его глазах принижали образ Сципиона. По его мнению, видения были политическим трюком полководца. XIX век полностью принял точку зрения Полибия, в XX веке она была отвергнута большинством историков. См.: Sanctis G. De. Storia dei Romani, vol. 4, Torino, III (pars 2), 452; Hallward B. L. Scipio and victory (Cambridge Ancient History. VIII, 84); Scullard H. H. Scipio Africanus: Soldier and Politician. Bristol, 1970; Бобровникова Т. А. Сципион Африканский, М., 1998; Религиозно-правовые аспекты «Сципионовой легенды», Древнее право, Jus antiquum (Древнее право). М., 1999, № 1(4).
[Закрыть].
Полибий также отдал дань этой «агеографии», хотя и не попался на удочку. Свидетельством этому может служить его рассказ, посвященный избранию его героя курульным эдилом в 213 году. Сципиону было тогда 22 или 23 года, и для достижения столь высокого поста ему suo anno [93]93
Для занятия магистратур в Риме существовал определенный возрастной ценз. Про того, кто добился должности как только достиг положенного законом возраста, говорили, что он занял магистратуру suo anno, то есть в свой срок. Правда, первый известный нам закон такого рода был проведен в 180 г. до н. э., через 32 г. после описываемых событий.
[Закрыть], строго говоря, следовало подождать еще хотя бы десяток лет. С другой стороны, в эти суровые годы на полях сражений погибло немало представителей сенаторской знати, а потому на возраст кандидатов смотрели уже не так строго, как раньше. Полибий, которому, как мы помним, покровительствовал Сципион Эмилиан, имел благодаря своему патрону доступ к семейным архивам, из которых и извлек подробную историю избрания будущего Публия Африканского эдилом (X, 4–5). На самом деле, как гласит его рассказ, тот выставил свою кандидатуру исключительно с целью поддержать брата Луция, также претендовавшего на этот высокий пост. Он рассчитывал использовать свою личную популярность, которая, по его мысли, могла помочь и ему, и брату. Действия сыновей полностью одобрила их мать Помпония, велевшая приготовить для сына toga Candida [94]94
Белая тога, которую надевал соискатель во время предвыборной борьбы.
[Закрыть]. В отсутствие мужа, сражавшегося в Испании, эта достойная женщина исполняла роль главы семейства, а поддержать сына в его начинании решилась после того, как он пересказал ей свой сон – ему будто бы приснилось, что он избран вместе с братом, возвращается домой и гордая и счастливая мать их обнимает. Полибий добавляет, что лично он этому рассказу про сон не верит, хотя и не отрицает, что выдумка отлично сработала: благодаря ей удалось создать в общественном мнении убежденность в особо доверительных отношениях Сципиона с богами. И, спрашивается, отчего бы существу высшего порядка не использовать себе на пользу легковерие невежественной толпы?
Тит Ливий, со своей стороны, также не преминул отметить чрезвычайную озабоченность Сципиона созданием своего, как мы сказали бы сегодня, «имиджа». Он уделял особое внимание, утверждает римский историк (XXVI, 19, 3–9), впечатлению, которое производил на окружающих, и не предпринимал ни одного важного шага, не проведя нескольких часов в полном одиночестве в Капитолии, неважно, шла ли речь о поступках общественной или личной значимости. Многих римлян эта привычка Сципиона, возможно, напоминавшая царя-чудотворца Нуму, заставляла всерьез верить в его божественное происхождение. Поговаривали даже – кстати сказать, аналогичную историю рассказывали про Александра Великого, – что он появился на свет не без помощи чудовищного змея, которого якобы кто-то видел в постели его матери. Сципион не мешал распространению подобных слухов и всячески поддерживал ореол загадочности, окружавший его персону. Не по годам рассудительный, невероятно внутренне собранный, он предстает перед нами в первую очередь выдающимся манипулятором общественного мнения, умевшим использовать для своих целей все имеющиеся средства. В том, какое влияние этот человек мог оказать на солдат, мы убедимся, перейдя к рассказу о взятии Нового Карфагена.
