355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Серж Лансель » Ганнибал » Текст книги (страница 25)
Ганнибал
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 11:58

Текст книги "Ганнибал"


Автор книги: Серж Лансель


Жанры:

   

История

,

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 32 страниц)

Если верить Полибию, сражение протекало в два отчетливо различимых этапа. После взаимных предварительных кавалерийских наскоков на противника двинулись слоны Ганнибала, однако ожидаемого успеха эта операция не принесла: часть животных сразу же повернула вправо, а остальные устремились в коридоры, оставленные Сципионом в своем войске, практически не причинив римским солдатам никакого вреда. Схватка пехотинцев также развивалась совсем не так, как на это рассчитывал карфагенский полководец, надеявшийся, что первой линии его бойцов удастся смять передовую римскую пехоту. На самом же деле под натиском копейщиков Сципиона дрогнули именно карфагенские ряды, так что вторая их линия вступила в схватку в обстановке начавшейся сумятицы. Они откатились на пустое пространство, оставленное Ганнибалом перед строем ветеранов, и тогда, стремясь избежать всеобщего смешения, полководец приказал своей гвардии разделиться надвое и сгруппироваться по флангам бывшей линии фронта. После этого битва вступила в свою вторую фазу. Сципион собрал копейщиков в центре, а по бокам от них выставил принципов и триариев. Теперь обе армии стояли друг против друга, каждая вытянувшись в единую линию равной протяженности. У ветеранов Ганнибала в этих условиях сохранялись неплохие шансы на победу, однако в тот момент, когда битва была в самом разгаре, на помощь своим подоспели всадники Лелия и Масиниссы, бросившие преследовать карфагенскую конницу и вернувшиеся на поле сражения. Напав с тыла на лучшие части армии Ганнибала, они не оставили от них камня на камне. К концу дня выяснилось, что потери римлян составляют от силы две тысячи бойцов, тогда как у карфагенян полегло около двадцати тысяч солдат, да еще почти столько же оказалось захвачено в плен. Ганнибал с небольшим отрядом всадников покинул место битвы и укрылся в Гадрумете.

Мирный договор 201 года. Смех Ганнибала

Нет ничего удивительного в том, что, потерпев поражение, Ганнибал вернулся в Гадрумет. Он не мог не думать о печальной судьбе некоторых из своих предшественников, карфагенских военачальников, на которых после проигранных ими сражений Совет старейшин обрушивал свой гнев, доходивший до смертных приговоров через позорную казнь на кресте. Явиться в метрополию назавтра после разгрома, не позаботившись о надежной охране, означало угодить прямо в руки врагов. И хотя наши источники не упоминают об этом ни слова, легко догадаться, что Ганнибал сделал крюк в сторону Гадрумета с единственной целью – обеспечить собственную безопасность и подготовиться к визиту в Карфаген.

Впрочем, в Бизации он задержался ненадолго, поскольку нам известно, что некоторое время спустя он уже находился в Карфагене, городе, который покинул мальчиком ровно 36 лет назад, отплывая с отцом в Испанию. Выступая с отчетом перед Советом старейшин, Ганнибал не пытался приукрасить суровую действительность: он признал, что проиграл не просто сражение, но проиграл войну; что для Карфагена не остается иного спасения, кроме мирного договора с Римом, который нужно принять на любых условиях (Тит Ливий, XXX, 35, 11). Сципион, со своей стороны, тоже не терял после Замы времени даром. С огромной военной добычей, захваченной в брошенном лагере Ганнибала, он не мешкая добрался до Утики, а оттуда вместе со своим флотом двинулся к Карфагену. Его корабли успели уже миновать мыс Карфаген (Сиди-Бу-Саид), когда ему повстречалось карфагенское судно, все увитое лентами и убранное оливковыми ветвями; на его носу красовался парламентерский жезл-кадуцей, а на борту находились десять послов, высших правительственных сановников, в том числе, если верить Аппиану («Лив.», 49), главные представители партии мира Ганнон и Гасдрубал Гед (Козленок). Они молили о милости у Сципиона: римлянин приказал им ехать в Тунет.

Здесь, в своем старом лагере, он и принял делегацию из тридцати карфагенских посланцев. Мы не знаем, вошли ли в ее состав те же лица, с которыми он уже разговаривал в предыдущем году и в этом же самом месте, зато нам доподлинно известно, что теперь за свое прежнее вероломство они заслужили презрение. Тяжкой оказалась и цена, которую потребовал римлянин за поражение под Замой. Да, теоретически Карфаген продолжал существовать как независимое государство, управляемое собственными законами и живущее по собственным обычаям, свободное от иноземной военной оккупации. Но новые, более жестокие условия, продиктованные Сципионом, сводили его к статусу полностью демилитаризованной державы и налагали на него суровые ограничения во внешнеполитической деятельности. Военный флот Карфагена сокращался до чисто символического количества десяти трирем; немедленной выдаче подлежали боевые слоны; Карфагену запрещалось вступать в войну с кем бы то ни было за пределами Африки, но даже в ее границах на любые военные действия требовалось получить разрешение Рима. Вырос и размер контрибуции, достигший 10 тысяч евбейских талантов (эта греческая денежная единица, эквивалентная 26 килограммам серебра, служила международной валютой). Для сравнения укажем, что в результате Первой Пунической войны и договора 241 года римляне потребовали от Карфагена контрибуции в размере 2200 евбейских талантов. Эту гигантскую сумму стране предстояло постоянно выплачивать в течение пятидесяти лет. (Казалось бы, контрибуция должна была стать настоящим ядром на ногах карфагенской экономики, однако, как читатель вскоре убедится, парадоксальным образом этого не случилось.) Наконец, для пущей надежности и в знак искренности своих намерений по соблюдению договора карфагеняне позволили римлянам отобрать из числа своих сограждан 100 заложников и, разумеется, безоговорочно вернули корабли, захваченные годом раньше вместе с грузом.

Из всех условий, навязанных Сципионом, более всего ущемляли будущность Карфагена те статьи договора, в которых (помимо запрета на ведение военных действий даже внутри Африки без согласия Рима) говорилось об ограничении его территориальных завоеваний. И Полибий (XV, 18, 2), и Тит Ливий (XXX, 37, 2) передают содержание этих статей примерно в одних и тех же выражениях: за Карфагеном оставались города и области, входившие в число его владений до начала войны с Римом. Большую хронологическую и пространственную определенность мы находим у Аппиана («Лив.», 54), уточняющего, что под властью Карфагена по-прежнему остались земли, расположенные внутри так называемых «финикийских рвов», которые подчинялись ему до момента высадки Сципиона у африканских берегов. Действительно, известно, что существовала целая система рвов, сложившаяся, очевидно, во второй половине III века. Эти рвы обозначали границы государства пунийцев и одновременно играли роль оборонительных укреплений (S. Lancel, 1992, pp. 282–284). К сожалению, новейшим археологам так и не удалось до сих пор отыскать материальное подтверждение их существования; мало того, складывается впечатление, что и в понимании современников эта граница зачастую носила условный и, следовательно, спорный характер. На западе и северо-западе дело обстояло более или менее ясно, поскольку здесь «финикийские рвы» тянулись от прибрежного города Табраки (ныне Табарка) до Мактара. Но что творилось дальше, к югу? Например, в пределах или за пределами «рвов» располагались Эмпории Малого Сирта? В принципе, за их пределами, однако, когда несколько десятков лет спустя Масинисса попытался захватить область Эмпорий, карфагеняне обратились к Риму с жалобой, утверждая, что эта область, согласно границам, очерченным Сципионом, лежит в их владениях (Тит Ливий, XXXIV, 62, 9-10). Значит, помимо учета «финикийских рвов», сыграло свою роль и собственное «демаркационное» вмешательство Сципиона, усугубленное отсутствием точных данных, характерных для древней «картографии». О том, что подобное самовольное перекраивание границ имело место, свидетельствует косвенное признание Полибия (XV, 18, 5), который, определяя территорию нумидийских массилиев, захваченную Карфагеном и подлежащую возврату Масиниссе, указывает, что «точные границы возвращаемых владений предполагалось обозначить позже». Таким образом, под будущее Карфагена уже тогда оказались заложены мины замедленного действия, которые, взрываясь одна за другой, привели в конце концов к тому, что 50 лет спустя, совершив последнюю отчаянную попытку отстоять свою независимость, он подписал себе смертный приговор (S. Lancel, 1992, pp. 430–431).

Об условиях, предложенных Сципионом, вернувшиеся в Карфаген послы доложили, по мнению Тита Ливия (XXX, 37, 7), народному собранию, по утверждению Полибия (XV, 19, 1), которое кажется нам более достоверным, Совету старейшин. Собственно говоря, никакого выбора у карфагенян уже не оставалось, поэтому против подписания мирного договора с Римом поднялся всего один голос. Полибий имени этого человека не упоминает, а Тит Ливий уверяет, что его звали Гискон. Нелепое стремление «экстремиста» во что бы то ни стало продолжать борьбу привело Ганнибала в ярость и заставило схватить этого самого Гискона за грудки и вышвырнуть вон с трибуны. Сенаторов возмутила несдержанность полководца, и тому пришлось принести им свои извинения, объяснив, что ему, грубому солдату, выросшему на поле брани, незнакомы тонкие приемы парламентаризма. Затем он дал присутствующим совет как можно быстрее соглашаться на предложенные условия, поскольку, учитывая соотношение сил, они могли в любой момент измениться в сторону ужесточения.

202 год подходил к концу, когда карфагенские послы под надежной охраной прибыли в Рим. Они привезли на утверждение римскому сенату текст мирного договора. По всей видимости, они уже были в городе, когда здесь состоялись выборы консулов на 201 год, вознесшие на вершину власти Гнея Корнелия Лентула и П. Элия Пета. Первый из них приложил все старания к тому, чтобы добиться наместничества в Африке, что, в случае если бы мирные переговоры сорвались, позволило бы ему без малейших усилий добить Карфаген, уже практически разгромленный Сципионом, а в обратном случае связать этот крайне выгодный для Рима мир со своим именем [125]125
  Сенат встретил мир Сципиона без всякого восторга. Очень многие настаивали на том, чтобы ненавистный город, теперь совершенно беззащитный, был стерт с лица земли. Но благодаря исключительному влиянию Сципиона на народное собрание мир был после долгих споров ратифицирован.


[Закрыть]
. Однако сенат назначил его наместником Сицилии, поручив лишь командование морскими операциями, если войну все же придется продолжить. Что касается Африки, то здесь полновластным хозяином оставался Сципион в ранге проконсула, которому подчинялись все сухопутные силы. На самом деле война закончилась. Некоторое время спустя римские сенаторы приняли карфагенскую делегацию, возглавляемую Гасдрубалом Гедом, явившуюся выразить полное согласие Карфагена с условиями договора, выдвинутыми Сципионом. Летом 201 года послы уже вернулись в Африку и первым делом посетили проконсула, который после необходимых консультаций с фециалами – жрецами, специализировавшимися на проведении обрядов, связанных с заключением войны и мира, и с этой целью приехавшими из Рима, утвердил договор.

Из карфагенских темниц вышли на свободу четыре тысячи пленников, в том числе сенатор Кв. Теренций Куллеон. Несколько месяцев спустя Сципион погрузился на корабли в гавани Утики и взял курс на Лилибей, откуда его путь лежал в Италию. Еще до официального триумфа этот поход через всю страну стал для римского полководца настоящей дорогой славы. Сифакс, содержавшийся в заключении в Тибуре, к этому времени успел умереть, что освободило его от необходимости принять участие в торжественном шествии триумфатора. Зато за колесницей Сципиона шел Кв. Теренций Куллеон, который в знак вечной преданности человеку, вернувшему ему свободу, водрузил себе на голову колпак вольноотпущенника (pileus). Вполне возможно, правы исследователи (Cl. Nicolet, 1977, р. 450), считающие, что этот случай знаменовал собой первое мощное вмешательство личной клиентелы в политическую деятельность патрона. Вероятно также, что именно с того дня за Сципионом закрепилось прозвище Африканский. Неизвестно только, от кого исходила инициатива – от солдат, от народа или от семейства Сципионов? Тит Ливий также задается этим вопросом, но, к сожалению, не дает на него ответа, отмечая лишь, что Сципион стал первым крупным римским военачальником, оставшимся в истории под именем завоеванного им народа. Читая посвященные этому событию страницы, невозможно отделаться от ощущения, что их автор вполне серьезно полагает, будто этим символом бессмертия его героя увенчали сами боги…

Карфаген переживал дни траура. Скорбь достигла предела в тот день, когда в заливе, на берегу которого стоял город, по приказу Сципиона сожгли весь карфагенский флот за исключением жалких десяти кораблей. Горожане толпой высыпали на побережье, к морскому бастиону, место расположения которого недавно удалось с достаточной степенью точности определить в ходе археологических раскопок (S. Lancel, 1992, pp. 171–173). Зрелище пылающих кораблей ввергло их в такое же отчаяние, как если бы горел сам город. Так утверждает Тит Ливий (XXX, 43, 12), который хорошо знал продолжение истории. Действительно, каких-нибудь полвека спустя в гигантском костре, зажженном уже другим Сципионом, запылает сам Карфаген [126]126
  Карфаген был разрушен в 146 г. до н. э. Сципионом Эмилианом, приемным внуком победителя при Заме.


[Закрыть]
. Но все это ждало их в будущем, а пока карфагенянам хватало для огорчений и несчастий своего настоящего. Конечно, страна оставалась могущественной сухопутной державой с прочным сельским хозяйством, успешно развивавшимся в течение последних двух столетий на плодородных землях, расположенных в окрестностях мыса Бон, в долине Меджерды и по берегам вади Милиана, конечно, столицу метрополии, за минувшие полвека и так утратившую положение хозяйки морей, по-прежнему окружали мощные крепостные стены, но каждый житель Карфагена понимал: без «деревянных крепостей», как называл корабли дельфийский оракул, когда-то предсказавший, что лишь они одни спасут Афины от персов в битве при Саламине, их ожидает совсем другая жизнь. Меньше других горевали представители олигархии и владельцы крупных землевладений, то есть именно те, кто противостоял в Совете старейшин клану Баркидов. Но и они горестно вздохнули, когда настал срок уплаты первого годового взноса в счет контрибуции. Тит Ливий (XXX, 44, 4-11) передает сохранившуюся с тех времен легенду о том, что Ганнибал, которому надоело слушать стоны и причитания сенаторов, разразился горьким смехом. Это возмутило Гасдрубала Геда, но в ответ Ганнибал выразил презрение к нему и ему подобным лавочникам, которых утрата независимости родины не впечатлила, но которые теперь рыдали и жаловались на судьбу из-за сущих пустяков. Ближайшее будущее доказало, что он был совершенно прав.

Ганнибал на посту суффета

Мы согласны с одним из последних биографов Ганнибала (Gavin De Beer, 1969, p. 290), когда он утверждает, что главная заслуга в том, что Ганнибал после Замы и подписания мирного договора 201 года оставался на свободе, принадлежит Сципиону. Помимо глубокого личного уважения, которое римский проконсул испытывал к своему вчерашнему противнику, им, вполне вероятно, как полагает все тот же британский историк, двигали и более прагматические чувства. Сохранив за Карфагеном видимость независимости и принудив его выплачивать значительную денежную контрибуцию, римские власти вовсе не были заинтересованы в том, чтобы устранить из руководства побежденным государством едва ли не единственного человека, способного обеспечить должное исполнение своих обязательств перед победителями.

Нас также весьма интересует вопрос, чем конкретно занимался Ганнибал в годы, непосредственно следовавшие за подписанием мирного договора, то есть после 201 года. Единственным, кто сообщает об этом, является Корнелий Непот («Ганнибал», VII, 1–4), который утверждает, что он по-прежнему возглавлял армию. Можно было бы допустить, что, вопреки статье договора, запрещавшей Карфагену вести даже оборонительные войны на территории Африки без позволения Рима, пунийцы все еще содержали многочисленное войско, если бы не упоминание Непота о младшем брате Ганнибала, Магоне, якобы служившем под началом старшего брата, тогда как нам доподлинно известно, что Магон умер от смертельной раны еще в 203 году. Уже одна эта деталь заставляет усомниться в истинности приводимых Непотом свидетельств. Еще большее недоумение вызывает сообщение древнего историка о том, что карфагенский полководец продолжал вести войну в Африке – любопытно, против кого? – вплоть до 200 года, когда консулами выбраны были П. Сульпиций Гальба и Г. Аврелий Котга. Очевидно, отголоском этого предания следует считать и дошедшую до нас в пересказе позднего латинского автора Аврелия Виктора («О цезарях», 37, 3) легенду, согласно которой Ганнибал, опасаясь, что праздность дурно скажется на моральном облике его солдат, заставил их трудиться на оливковых плантациях. Безусловно, он вполне мог посвятить этому занятию тот год, который он провел в Гадрумете (ныне Сус) между возвращением из Италии осенью 203 года и битвой со Сципионом, состоявшейся летом или осенью 202 года. Не менее вероятно, что и после битвы при Заме он в течение ряда лет продолжал начатое дело. Известно, что область античного Бизация – нынешний тунисский Сахель – являлась в те годы крупнейшим производителем оливкового масла (S. Lancel, 1992, pp. 297–298). Впрочем, признаемся честно, что эти несколько лет в жизни Ганнибала остаются для нас белым пятном. Историку античного мира вообще следует смириться с тем, что есть много вещей, о которых он не знает и, наверное, никогда не узнает – это лучше, чем пытаться строить законченное здание концепции на хрупком фундаменте гипотез и предположений.

На твердую почву исторических фактов мы снова вступаем начиная с 196 года. Римскими консулами в этом году стали М. Клавдий Марцелл, сын великого Марцелла, принадлежащий к клану Фабиев, и патриций Л. Фурий Пурпуреон, сторонник Сципиона. В том же самом году Ганнибал был избран суффетом Карфагена, как полагается, в компании с коллегой, имени которого история до нас не донесла, очевидно, потому что могучая тень Ганнибала совершенно затмила личность этого человека. Правда, остается вероятность того, что клан Баркидов в эту пору вошел в такую силу, что добился избрания своего ставленника главой исполнительной власти в единственном числе. Отметим, что за всю историю республиканского Рима подобное случилось лишь однажды, в 52 году до н. э., когда единственным консулом стал Помпей. Что касается Карфагена, то здесь с некоторых пор полноту власти, принадлежащую Совету старейшин, успешно оспаривало народное собрание. Полибий (VI, 51) связывает этот крен в сторону «демократизации» именно с эпохой правления Баркидов; тогда же заметно возросли роль и влияние суффетов на городскую жизнь (S. Lancel, 1992, р. 135). Ганнибал не замедлил воспользоваться сложившейся конъюнктурой для сведения некоторых счетов.

Едва вступив в должность, он под каким-то мелким предлогом, скорее всего, финансового характера, вызвал к себе для отчета какого-то магистрата, которого Тит Ливий (XXXIII, 46, 3) по аналогии с Римом именует квестором. На самом деле новый суффет метил выше, а именно в судейское сословие – ordo judicum. Квестор, принадлежавший к группировке, враждебной Баркидам, на приглашение не явился. Высокого начальства он нисколько не боялся, потому что знал: отслужив положенный срок, получит пожизненную должность судьи. Тогда Ганнибал приказал арестовать строптивца и созвал народное собрание. Обвинительная речь суффета, направленная в равной мере против оступившегося квестора и против всего судейского сословия вообще, встретила сочувственный отклик аудитории, которая дружно проголосовала за представленный Ганнибалом закон, гласивший, что отныне судьи будут избираться ежегодно, причем ни один из них не сможет занимать должность в течение двух сроков подряд. Если сведения, сообщаемые Титом Ливием, точны, то это означает, что решение подобной важности принималось народным собранием в обход Совета старейшин, иными словами, власть последнего могла распространяться и на представителей высших государственных учреждений. Впрочем, в данном конкретном случае не следует недооценивать личных качеств Ганнибала и переоценивать значение принятой с его подачи реформы, которая хоть и была нацелена против олигархов, на самом деле никаким истинным демократизмом не отличалась (Т. Kotula, 1984). В том, что суффет пытался лишить реальной власти сенат, нет ничего удивительного: именно в сенате засели деятели, – скорее всего, те самые, кто на протяжении последних сорока лет без устали вставлял палки в колеса гнувшим свою политику Баркидам, – их-то Ганнибал и намеревался основательно «потрясти», дабы уменьшить финансовое бремя выплаты контрибуции, лежащее на плечах простых граждан, а то и вовсе освободить от него последних. Вплотную занявшись проверкой финансовой отчетности, он обнаружил огромное количество нарушений и махинаций (главным образом, в сфере земельного налога и морских пошлин), позволявших олигархам наживаться за счет казны. В своей речи перед народным собранием Ганнибал объявил, что один лишь возврат присвоенных сумм в государственный карман даст Карфагену возможность выполнить все свои финансовые обязательства перед Римом, не прибегая к дополнительному налогообложению частных лиц. Он пообещал народу добиться от олигархов возмещения убытков и слово свое, как утверждает Тит Ливий (XXXIII, 47, 2), сдержал. Должно быть, кое-кто из старейшин не раз вспоминал в эти дни, как смеялся над ними Ганнибал в 201 году. Стоит ли говорить, что судьба полководца, посмевшего посягнуть на мошну толстосумов, была отныне предрешена?


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю