Текст книги "Красный Элвис"

Автор книги: Сергей Жадан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

ПУСТЬ СВЯЩЕННИК ДОГОВОРИТ, ВСЕ САМОЕ СМЕШНОЕ ТАМ В КОНЦЕ

И вот, уважаемые радиослушатели, зрители нашего канала, подписчики с опытом, как и было отмечено в анонсе, наше заведение, не изменяя своим традициям, работает для вас этим долгим летним вечером, в этом полупустом, полумертвом городе, в котором вам повезло застрять; огни зажжены, музыка запущена, и весь персонал – от младшего курьера до самой опытной шалавы – сидит под тяжелыми ленивыми вентиляторами, раскручивающими под потолком свои лопасти, сидит и переживает вместе с вами это сладкое, нервное ощущение праздника и приключения, которые таят бордели и притоны этого города, – старый добрый набор радостей и депрессантов для тех, кто дотянул до конца недели, не утратив чувства юмора, потому что юмор понадобится вам, уважаемые телезрители, в этих коридорах и на этих чердаках, где почти не осталось ненависти и страха, где эти чувства давно и успешно заменены социальной страховкой; без чувства юмора вам просто не досидеть до конца представления, за которое вы, кстати, платили свои честно заработанные бабки, без чувства юмора вам здесь вообще нечего ловить, в этом уютном зале, где ближайшие несколько часов перед вами развернется история неизведанной страсти и невиданной подлости, где трупы любовников будут падать вам под ноги, а честный пот и горячая кровь статистов прольются так натурально, что вы забудете обо всем на свете, вы забудете о своем скепсисе и стоимости входных билетов, тем более, не такая уж она и высокая в сравнении с тем крашеным безумием, которое выплеснется вскоре на ваши головы, поэтому занимайте свои места, садитесь и смотрите, ведь в этом городе, в этот час у вас не так много вариантов – лучше уж сидеть и ждать, рассчитывая, что на этот раз, вот именно на этот раз, вас действительно никто не наебет.

Обычно мы сидим тут, пока нас не начнут выгонять, а выгонять нас начинают, едва мы тут появляемся. Никто не верит, что мы будем сидеть спокойно, не разбивая посуду и не провоцируя постоянных клиентов. Хотя бы потому, что мы – тоже постоянные клиенты. К тому же нас тут много – постоянных клиентов всех этих баров, столовых, пивных подвалов, буфетов и фастфудов. Я столько лет наблюдаю за клиентами этих заведений, что могу, в случае чего, выступить официальным свидетелем на судебном процессе, где их всех будут обвинять в растлении и пресыщенности. В случае чего именно я могу присягнуть перед всеми святыми и представить бесспорные письменные доказательства того, что на моих глазах на протяжении нескольких лет происходил процесс роста, возмужания и, главное, просветления этих героев, хотя со стороны все это действительно могло напоминать обычную алкогольную оргию. Однако на подобные претензии я всегда могу сказать всем святым: уважаемые радиослушатели, зрители нашего канала, подписчики с опытом! Возможно, частично вы правы, возможно, алкоголизм, точно так же как и просветление, является процессом нелинейным и исполненным непостижимых внутренних движений и динамики. Но даже в этом случае попробуйте представить себе оргию, которая успешно длится пятнадцать лет подряд, набирая размаху, силы и драматизма, попробуйте себе это представить, и если вам это удастся, а вам это не удастся, тогда ваши претензии к постоянным клиентам баров и фастфудов я приму как справедливые. Но поскольку вам это не удастся, то позвольте мне говорить именно о возмужании и просветлении, уважаемые подписчики с опытом. Потому что просветление, даже если оно сопровождается похмельно-депрессивными синдромами, заслуживает своего постоянства и своих клиентов. И даже более того.

Я сознательно говорю именно о них, потому что их я знаю лучше всего, однажды, много лет назад, мы вместе с ними вошли в эти бары и эти фастфуды, и так началась жизнь. С тех пор менялись лишь цены на алкоголь, главные же участники, постоянные клиенты, оставались при своих ролях, каждый на своем месте, поэтому и говорить я о них могу непринужденно, с придыханием, теплотой и глубокой ненавистью. Я сказал, что менялись цены на алкоголь, на самом деле как они менялись, кто за этим следил? Да никто, если честно, главные герои в этом случае куда интереснее социального фона, а их импровизации, на которых преимущественно все и держалось, важнее разрисованных кулис у них за спиной. Вот он – большой, реальный кусок времени, который им достался, который они выгрызли изнутри, бросив костяк, и чем дальше они от него отходили, тем более величественным выглядел этот труп, эта туша убитого и растерзанного ими времени; они пережили его, им повезло больше – не всем, но большинству из них. Вот они, мои тридцатилетние герои, – перебинтовывают раны, зализывают свой сифилис, делают зарубки на прикладах, готовясь к новым победным свершениям и успешным прорывам на участках невидимого фронта. Поэтому, дорогие зрители нашего канала, все вы – от младшего курьера до самой опытной шалавы – встаньте и почтите минутой своего блядского молчания тех, кто по каким-то причинам не дожил до конца представления, встаньте, поскольку обслуживать таких постоянных клиентов – большая профессиональная удача. Когда-нибудь потом, в старости, если она у вас будет, если вам удастся вымолить ее у всех своих святых, вы будете вспоминать эти молодые мужественные лица, эти сладкие пьяные откровения, эти злорадство и всепрощение, которыми они одарили свою неблагодарную малоподвижную жизнь. Вы будете вспоминать, как они взяли эту жизнь за грудки и вытрясли из нее все, что хотели, выбили из нее все говно, выпустили всю лишнюю кровь, как они, эти тридцатилетние капитаны, боцманы и старшины, вели пьяный корабль жизни прямо на рифы и подводные камни, нисколько не сомневаясь ни в рифах, ни в конечном успехе.

Даже не спрашивайте о правдивости увиденного. Я знаю, кто первым начинает спрашивать о правдивости увиденного, – как правило, это люди, работавшие в системе образования. Ну, или люди, задействованные в социальной сфере жизни. Одним словом, те, кого среди постоянных клиентов не оказалось в силу профессиональной занятости. Мне нечего вам ответить. Само построение разговора по принципу «вопрос-ответ» выдумано людьми, работавшими в системе образования, потому что таким образом им легче контролировать воспитательный процесс. И здесь не может быть точек пересечения, потому что воспитательный процесс, в отличие от процесса просветления, есть, собственно, процесс линейный, линейность эта, собственно, и убивает. Можно обвинять меня в нежелании отвечать на прямо поставленные вопросы, можно, наконец, говорить, что это не совсем нравственно. ОК, уважаемые подписчики, но как можно говорить о нравственности с человеком, который каждый день читает газеты, страницу за страницей, а в конце обязательно пытается разгадать кроссворд. Я пас, дорогие работники системы образования, даже если от этого будет падать общий тираж.

И эти дети со своим клеем, и эти профессора политехнического, которые проводят здесь лучшую часть семестров, и эти женщины, которые умирают здесь, вместо того чтобы умирать дома, и эти таксисты, которые курят, чтобы не пить, и эти герои войн, закладывающие оружие, и карманные воры, которые приходят сюда, зная, что им здесь ничего не светит, и студенты, которые выносят отсюда своих профессоров и несут их в аудитории принимать экзамены, и туристы, ошибочно попадающие сюда и уже не желающие выходить, и спекулянты, которых первыми пропустят в небесные врата, чтобы не скандалить, и весь уличный криминал, который как никто чувствует, где больше всего пахнет жизнью, – за ними стоит огромный опыт этой жизни, потому что они знают одну тайную штуку, а штука эта состоит в том, что они без жизни обойдутся, а вот жизнь без них – вряд ли.

И если вы, уважаемые радиослушатели и зрители нашего канала, досидели до этого места, я приведу пример. Дело в том, что большинство предложенных вам обстоятельств вас на самом деле не касается. В большинстве случаев вам вообще никто ничего не предлагает. Поэтому и жалеть особо не о чем. И вот, собственно, как пример, я хотел рассказать одну необычайно лирическую историю, которую, по большому счету, можно было и не рассказывать.

«Работа забирает у меня слишком много времени, – говорил мне Гавриил, – слишком много. От меня из-за этого даже жена ушла: я ее во сне называл техническими терминами. Но я не жалею. Я умею в своей области все. Если бы у меня были возможности, я бы снял „Звездные войны“. Однако возможностей нет, и я снимаю криминальную хронику». Гавриил работал оператором на государственном телевидении. Кроме этого, много халтурил, едва не свадьбы снимал, причем делал это не столько ради бабок, сколько из любви к искусству. Время от времени его засылали снимать футбол или отловленные в харьковских реках трупы, или пресс-конференции мэра, или другое говно, которым так щедро полнятся голубые экраны. И мэр, и трупы выходили у Гавриила фактурными и убедительными, за что начальство его любило, а коллектив уважал, насколько это вообще возможно в наше время. Но ни мэр, ни трупы не могли полностью удовлетворить его творческих амбиций, и его легко понять. Потому что с первого дня, едва взяв в руки камеру, он хотел снимать кино, и ни мэром, ни трупами тут обойтись было невозможно. У него были сотни друзей по всему городу, ему наливали в кредит в госпромовской столовой, он был знаком со всеми, начиная с мэра и заканчивая игроками «Металлиста», которые у него выходили не менее фактурно, чем трупы, хотя и не так убедительно.

И вот как-то раз наш с ним общий знакомый Валюня, который в свое время тоже начинал на телевидении, предложил ему одну очень странную вещь.

– Я, – сказал он, – сейчас работаю в муниципалитете, по связям с общественностью, и к нам, – сказал он, – обратился один итальянский благотворительный фонд. Итальянцы сейчас борются там у себя с украинской проституцией. И у них ничего не выходит, понимаешь? И вот они обратились к нам за помощью. Мы уже организовали семинар, перевели для бесплатного распространения их брошюру про возможные пути попадания в итальянские бордели. Кстати, брошюра пользуется большой популярностью, но это не главное. Главное, что они предлагают снять кино!

– Как кино? – не поверил Гавриил.

– Да, – сказал Валюня, – кино, на гендерную тему, для борьбы с украинской проституцией. Так что нужно встретиться.

Они встретились на следующий день в муниципальном буфете, взяли для конспирации молоко и сели в уголке. Валюня был деловой и сосредоточенный.

– Я, – сказал он, отпив, – сразу подумал про тебя. Понимаешь, они возьмут все, главное, чтобы там было про борьбу с проституцией.

– И что ты предлагаешь? – спросил Гавриил, отставляя свое молоко в сторону.

– Я тут кое-что прикинул, – зашептал Валюня, – словом, это лишь набросок, приблизительный сценарий…

И, наклонившись к Гавриилу, он начал рассказывать:

– Я читал условия конкурса, там два основных требования: чтобы был гендер и чтобы была национальная специфика. Я долго думал. По-моему, это может быть порнуха. Я тут все учел и написал такой сценарий.

Валюня достал из кармана несколько листов с компьютерным текстом, тоже отставил в сторону свое молоко и начал читать. Сценарий назывался «Голая правда».

– Ну, правда, понимаешь? – объяснял Валюня, – как газета «Правда», ну чтоб с национальной спецификой, – нервно смеялся он, – понимаешь, куда копаю?

События фильма происходили в наше время в одном из украинских городов.

– Ну, это ты снимешь, – говорил Валюня, – там, пару заводов, панорама новых массивов, это ты понимаешь. Можно пару трупов для юмора. И в этом городе живет главная героиня, по выражению сценариста, простая украинская девушка. И вот она, эта простая украинская девушка, мечтает свалить в итальянский бордель. У нее это просто навязчивая идея. По мысли автора, она ни хуя не делает для экономики своей страны, сидит на шее у родителей, охарактеризованных сценаристом как простые украинские безработные, каких тысячи, и смотрит немецкое порно. Немецкое порно, – сказал Валюня, – тоже придется снять, она у нас в фильме будет смотреть порно по телевизору, понимаешь, куда копаю? И вот главная героиня видит в газете рекламное объявление о наборе в итальянский бордель – текст должен быть продублирован по-итальянски, чтобы заказчикам было понятно, о чем идет речь, – отписывает им и получает положительный ответ. И тогда, – шептал Валюня, – она собирается ехать в итальянский бордель. Уже даже вещи собирает, родители в шоке, в ОВИРе в шоке. В этом месте, – говорил он, – должна быть такая лирическая тема прощания с исторической родиной. Можно кинохронику пустить, там, с военными кадрами, этапы восстановления, что-то такое. И вот она едет на вокзал, имея при себе лишь небольшой чемоданчик с бельем. И вот тут, на вокзале, посреди вокзальной суеты, она встречает главного героя – такого же самого простого украинского парня, – объяснял Валюня, – нашего соотечественника, каких тысячи и который работает, скажем, грузчиком на вокзале… нет, грузчиком неприкольно, – быстро передумал Валюня, – лучше водителем локомотива. Далее идет сцена их знакомства, локомотивы, семафоры, дорожная романтика, и тут главный герой резко влюбляется в главную героиню.

– Насколько резко? – переспросил на всякий случай Гавриил.

– Достаточно резко, – объяснил ему автор сценария. – Влюбляется и убеждает ее не ехать в итальянский бордель.

– Как убеждает?

– Ну, не знаю, нужен какой-то сильный образ, как у Пазолини, например, он затаскивает ее в кабину локомотива и убеждает. Дальше уже можно без сценария.

– Ну как? – спросил Валюня и потянулся за молоком.

– А сколько платят? – все еще сомневаясь, спросил Гавриил.

– Платят нормально, сначала переводят первую часть гранта, смотрят материал, потом начисляют остальную.

– А база? – засомневался Гавриил, – а техника?

– Ты ж на государственном телевидении работаешь, – нервно зашептал Валюня, – мы через горсовет продавим или через управление культуры. Да, – согласился сам с собой Валюня, – думаю, порнуху лучше через управление культуры. Главное, пожарным заплатить.

– И актерам, – добавил Гавриил.

– Да-да, – согласился Валюня, – и актерам.

– Ты знаешь, – сказал Гавриил, еще раз просмотрев сценарий, – что-то тут не так. По-моему, это не про борьбу с проституцией. И специфика скорее тоталитарная. Я, конечно, могу пару трупов подогнать или видеоряд с мэром, но эти твои локомотивы, семафоры – фашизм какой-то. Ты еще подумай, ладно?

Валюня обещал подумать и на следующий день уже сам пришел к Гавриилу на канал.

– Я, – сказал, – подумал. Ты все правильно говоришь. Я тут, значит, все переделал, добавил еще немножко национальной специфики, кое-что изменил. Послушай, одним словом.

Он достал те же самые листы с кучей зачеркнутых и переписанных от руки мест и зашептал:

– «Пропащая сила».

– Что? – не понял его Гавриил.

– Фильм так называется, – объяснил Валюня. – Чтобы специфики побольше, понимаешь? Ну вот. Героиня, как и раньше, простая украинская девушка. Простая, но трудолюбивая. Мы ее сделаем какой-нибудь швеей, вставим кадры кинохроники, значит; родителей-безработных и этапы восстановления я выкинул. Немецкое порно остается, но как негативный эмоциональный фон. И вот наша героиня находит на производстве во время обеденного перерыва продублированное по-итальянски объявление о наборе в бордель. Далее идет лирическая тема духовных поисков, можно дать зарисовки вечернего города, кадры с мэром, это ты сделаешь. И вот когда она уже решает бросить производство и свалить в итальянский бордель, ее вызывает к себе в кабинет профсоюзный лидер. Героиня приходит в кабинет, ну, и тут все начинается, дальше уже без сценария.

– Погоди, – сказал на это Гавриил, – и в чем же тут борьба?

– А борьба, – выдержав паузу, объяснил Валюня, – в том, что профсоюзный лидер – тоже простая украинская девушка! Понимаешь, куда копаю? Мы им такой гендер снимем, они еще и продолжение закажут. Идем к директору.

Директор почитал сценарий, поразглядывал рисунки, сделанные Валюней на полях, и попросил двенадцать процентов. Валюня выхватил у него сценарий и, проклиная государственное телевидение, выскочил из кабинета. Потом вернулся и предложил семь, плюс проценты с проката. Наконец сошлись на девяти. «Третья студия, – сказал директор Гавриилу, – суббота-воскресенье, с десяти вечера до десяти утра, завози аппаратуру, и хоть раком там стойте». И это даже не прозвучало как метафора.

Валюня подал заявку на проект и требовал немедленно начинать съемки. Проблема состояла в том, что снимать было некого. Гавриил завез аппаратуру в третью студию и, что делать дальше, просто не знал. В третьей студии до этого снимали детскую утреннюю программу, повсюду валялись мягкие игрушки, а на фанерных декорациях были нарисованы слоны неестественных цветов. Гавриил подумал, что слоны – это даже хорошо, и решил использовать их как часть художественного оформления. Но снимать все равно было некого. «Будем делать кастинг», – сказал Валюня и дал объявление в печатном органе горсовета.

На кастинг пришли две кандидатки. Первая оказалась студенткой консерватории, была в кожанке и с пирсингом на лице. Звали ее Викой. Другая была бывшей проституткой из гостиницы «Харьков», сказала, что хорошо владеет итальянским, поскольку в свое время работала именно в итальянских борделях. Сказала также, что ее там хорошо знают, но что теперь она решила завязать со своим печальным прошлым и попробовать силы в шоу-бизнесе. Гавриила испугала фраза о том, что ее там все знают, поэтому он решил взять студентку консерватории, однако попросил бывшую проститутку остаться на вечер и пробухал с ней до утра, вспоминая общих знакомых. На следующий день в студию пришли снимать очередной выпуск детской утренней программы. Ведущая программы, Марта, была в желтого цвета парике, танцевала на фоне кислотных слонов и детским голосом пересказывала невидимой аудитории правила личной гигиены.

– Марта, – подошел к ней Гавриил после записи, – вот ты серьезная актриса, у тебя данные, у тебя, наконец, голос. Не хочешь попробовать себя в серьезном проекте?

– А что за проект? – поинтересовалась Марта, поправляя желтый парик.

– Снимаем кино, – сказал ей Гавриил. – Совместно с итальянцами.

– А тематика какая? – спросила Марта.

– Тематика национальная, – объяснил ей Гавриил, – социалка, любовь, дорожная романтика, Пазолини, понимаешь? У нас нет актрисы на главную роль. И парик твой, – добавил он, – можно будет использовать.

В первый съемочный день решили снять сцену в кабинете профсоюзного лидера. В третью студию набилось несколько десятков любопытных, пришел директор телекомпании, целой делегацией приехали пожарные, пришли какие-то фанатки «тети Марты», принесли ей цветы и конфеты, но их Гавриил в студию не пустил, сказал, что это не для детей. Разве что, предложил, в качестве массовки. Валюня принес написанные им накануне диалоги и два комплекта кожаного белья, взятого им напрокат у директора парка культуры. Остальную одежду Гавриил подобрал среди реквизита детской утренней программы. Вика и Марта надели кожаное белье, Марта надела желтый парик, пожарные достали из дипломатов выпивку и закуску. Решили снимать. В последний момент Гавриил поменял роли – Вика должна была играть главную героиню, а Марта – профсоюзного лидера. В своем желтом парике она напоминала лидера профсоюза артистов цирка. «Вика, – давал указания Гавриил, – ты заходишь в кабинет. Тебя разрывают внутренние противоречия, понимаешь? Ты задумчиво гладишь все свое тело. Я сказал – все! Так, теперь ты, – обратился он к Марте. – Ты профсоюзный лидер, ты видишь, что ее разрывают внутренние противоречия. Ляг на стол! Да не на живот! Ляг нормально, ты профсоюзный лидер», – Гавриил увлекся, и съемки шли довольно живо до тех пор, пока пожарные не выпили свою водку и не полезли на съемочную площадку. «Хватит на сегодня», – сказал Валюня, и все неохотно потянулись к выходу.

– Тебе куда? – спросила Вика свою напарницу.

– Не знаю, – ответила Марта, – метро уже закрыто, наверное, тут останусь, на декорациях переночую.

– Пошли ко мне, – сказала Вика и потащила ее на улицу.

– Этот фильм, – говорила Марта, – такой странный, я в нем не все понимаю.

Они сидели на полу в комнате Вики и пили портвейн, купленный в ночном магазине.

– Скажем, моя героиня говорит: «Обожги меня огнем своей страсти!» Я не совсем понимаю, что здесь имеется в виду.

– Все просто, – отвечала ей Вика, – они же швеи, это профессиональные разговоры.

Через какое-то время Валюня взял весь отснятый материал, сказал ждать и не волноваться и полетел в Милан на встречу с координаторами программы.

Съемочный график был безнадежно нарушен, новости от Валюни не приходили, и съемочную группу охватили тревога и недобрые предчувствия. Марта вернулась к своей детской утренней программе, Вика приходила к ней на записи, сидела в студии и игралась мягкими игрушками, отрывая им уши и хоботы. Гавриил томился без работы, пару раз брался за халтуру, побывал на собрании анонимных алкоголиков. И хотя особого отношения к истории это не имеет, но случилось это приблизительно так.

Однажды утром он встретил в госпромовской столовой Боткина. Боткин, так же как и Гавриил, принадлежал к постоянным клиентам столовой, ему здесь тоже наливали в кредит. И, увидев Гавриила, он заулыбался ему, как лишь постоянный клиент может заулыбаться другому не менее постоянному клиенту. Они сели за столик, и после этого между ними завязалась непринужденная беседа – о курсах валют, об обвалах на биржах, об энергоносителях и коррупции в органах власти, одним словом, о чем могут говорить два интеллектуала, которые еще не выпили свою утреннюю водку. В частности, Боткин говорил о своем здоровье, сказал, что в последнее время серьезно за него взялся, и призвал Гавриила сделать то же самое.

Тут нужно сказать, что Гавриил годился ему в сыновья. Боткин, по паспорту Товстуха Евгений Петрович, был старым битником и диссидентом, так сказать колючим обломком шестидесятничества, но имел широкую натуру и легко переходил со всеми на «ты». Всю свою сознательную жизнь он работал участковым врачом, поэтому был прозван Боткиным и пользовался авторитетом в разных странных компаниях. Квартира его, в которой он, как истинный диссидент и обломок шестидесятничества, убирал редко, была завалена макулатурой и мусором. В книжном шкафу на почетном месте стояло фото Евтушенко. На обратной стороне фото была надпись: «Дорогой Жене от поэта Евтушенко с душевным приветом». Боткин утверждал, что фото подписано именно ему. «Да! – кричал он оппонентам, которые ему не верили. – Мне! Вот тут и написано: „Дорогой Жене“! „От поэта Евтушенко“! То есть мне, Евгению Петровичу Товстухе!» Боткин утверждал, что маэстро непосредственно подписал фото ему после одного выступления в мятежные шестидесятые, но был на тот момент в таком свинском состоянии, что отреагировал лишь на знакомое ему сызмальства имя.

Выйдя на пенсию и оставив по себе необычайно пеструю и многообразную клиентуру, Боткин вдруг взялся за собственное здоровье. Причем взялся он за него нетрадиционными методами. «Я знаю, что такое советская медицина, – кричал он оппонентам, – поверьте мне, я проработал в системе около сорока лет. К врачу я пойду, только если меня укусит ядовитая змея». Вместо этого Боткин увлекся йогой, диагностикой кармы и тантрическим сексом. К тантрическому сексу он, впрочем, быстро охладел. Меня, говорил, и обычный-то секс не интересует, что и говорить о тантрическом. Наконец кто-то посоветовал ему записаться на курсы анонимных алкоголиков. Он подумал и записался. «Что вы мне говорите, – кричал он оппонентам, – я сам врач, я знаю целительную силу самоанализа». Пить он при этом, ясное дело, не бросил, говорил, что все эти курсы ему нужны лишь для аутотренинга, а прежде всего – для лучшей диагностики кармы. Теперь он все это рассказал Гавриилу и даже предложил пойти вместе на очередное заседание анонимных алкоголиков.

– Ты пойми, – кричал он Гавриилу, – ты даже не представляешь, что у тебя между чакрами делается! Ты бы пришел, послушал умных людей.

– А что за публика на эти курсы ходит? – поинтересовался Гавриил.

– Нас много, – объяснил ему Боткин, – публика интеллигентная, там еще бар есть.

Курсы проходили в актовом зале Дворца пионеров. Стол был накрыт красной скатертью, окна наглухо задраены тяжелыми шторами. Анонимные алкоголики приходили по одному и молча занимали места подальше от сцены. Поддатый Гавриил попробовал сразу же включить камеру, но к нему подошел дежурный ответственный, назвался Юлием Юрьевичем и попросил камеру выключить. «Вы что, – сказал он, – нельзя! Этим вы нарушаете анонимность наших алкоголиков». Гавриил слегка растерялся, но Боткин потащил его в первый ряд. «Тут удобнее, – сказал он, – и нас все будут видеть». Гавриил еще удивился, в чем здесь, мол, преимущества, но алкоголики понемногу собрались, и можно было начинать. Последним привели недовольного вида молодого анонимного алкоголика. Его сопровождали два сержанта, и глядел он на всех недобрым взглядом.

– Ну что ж, – сказал Юлий Юрьевич, – давайте встанем и возьмемся за руки в знак солидарности.

Все встали. Гавриил взял за руку Боткина, сержанты взяли за руки задержанного анонимного алкоголика. Тот попробовал оказать сопротивление, но сержанты свое дело знали.

– Вот и славно, – сказал Юлий Юрьевич, – прошу всех присаживаться. Кто начнет?

Руку поднял один из сержантов.

– Юлий Юрьевич, – сказал один из сержантов, – можно мы? У нас режим.

– Ну что ж, – сказал ему Юлий Юрьевич, – назовитесь, кто вы?

Задержанный молчал.

Один из сержантов не выдержал и толкнул его. Задержанный перевел на сержанта тяжелый взгляд, повернулся к Юлию Юрьевичу и начал:

– Я Алик Заика.

– Привет, Алик Заика, – дружно прокатилось по залу.

Алик снова замолчал, один из сержантов еще раз его толкнул.

– Я – анонимный алкоголик, – снова подал голос Алик.

– Хорошо, Алик Заика, – прокатилась по залу еще одна волна общей приязни.

– Расскажи нам свою историю, Алик, – обратился к нему Юлий Юрьевич.

Алик подумал и сказал такое:

– Двадцать шестого мая этого года в восемнадцать часов тридцать минут, пребывая в состоянии алкогольного опьянения средней тяжести, я совершил дерзкий угон служебного автомобиля марки «ЗиЛ», принадлежащего торговой фирме «Морозко», в результате чего вышеуказанная торговая фирма понесла материальные и финансовые убытки в размере трехсот пятидесяти килограммов мороженой рыбы, расфасованной в брикеты. После этого, пребывая в том же состоянии, я осознал меру своей вины и решил добровольно сдаться в руки законной власти. Вследствие чего, потеряв управление автомобилем марки «ЗиЛ», я въехал в информационный щит с наглядной агитацией, принадлежащий районному отделу внутренних дел Киевского района города Харькова. Последствием этого инцидента стала несанкционированная выгрузка на территории отделения морепродуктов фирмы «Морозко», то есть вышеупомянутых трехсот пятидесяти килограммов мороженой рыбы.

– Да он, падла, этой рыбой нам весь коридор завалил! – сорвался на ноги один из сержантов. – Мы ее полночи собирали, как моржи! И щит с агитацией сбил! А у нас там вся оперативка! Мудак! – сказал он Алику и сел на место.

– Ну хорошо, – сказал Юлий Юрьевич, – давайте поблагодарим Алика за его историю.

– Спасибо тебе, Алик Заика, – прокатилось по залу.

Один из сержантов подскочил к Юлию Юрьевичу, тот подписал какой-то документ, и Алика потащили к выходу.

– До свидания, Алик Заика, – прокатилось вслед.

– Чтоб вы сдохли! – крикнул Алик, но сержанты заломили ему руки и выволокли в коридор.

– Ну что ж, – удовлетворенно сказал Юлий Юрьевич, – кто следующий?

– Давайте я, – поднял руку Боткин. – Смотри, – наклонился он к Гавриилу, – как я их сейчас урою.

– Ну давайте, – согласился Юлий Юрьевич.

– Я, – сказал Боткин, – Товстуха Евгений Петрович.

– Привет, Товстуха Евгений Петрович, – снова прокатилось по залу.

– Я – анонимный алкоголик, – радостно выкрикнул Боткин.

– Хорошо, хорошо, – откликнулась на это аудитория.

– Расскажи нам свою историю, Евгений Петрович, – попросил дежурный ответственный.

– История моя такая, – не заставил себя упрашивать Боткин. – Я – медицинский работник. Всю свою жизнь я посвятил служению на благо своих сограждан!

– А становился ли тебе в этом препятствием алкоголь? – попробовал повернуть разговор в более уместное русло Юлий Юрьевич.

– Становился, – не стал скрывать Боткин, – становился.

– И как он становился? – дальше поинтересовался Юлий Юрьевич.

– По-разному, – Боткин задумчиво почесал подбородок, – по-разному. Помню, как-то раз заступаю я на смену, как сейчас помню, девятого ноября дело было, как раз на праздник.

– Погоди, Евгений Петрович, – перебил его дежурный ответственный, – на какой праздник?

– Ну, день революции, – ответил ему Боткин, – седьмого ноября.

– А на дежурство ты когда заступил? – переспросил его строго Юлий Юрьевич.

– Девятого, – повторил Боткин. – Мы ж с коллективом после праздника еще не виделись, решили отметить. И привозят нам, как сейчас помню, труп. А нам как раз в магазин надо было съездить. Ну, я говорю, парни, давай, заноси его пока что на кухню.

– Евгений Петрович, – снова перебил его ответственный, – а чувствовал ли ты при этом потребность поделиться с кем-то своей проблемой?

– Вот, – ответил на это Боткин, – именно об этом я и говорю.

– Ладно, – не дал ему продолжить дежурный ответственный, – давайте поблагодарим Евгения Петровича за его историю.

– Спасибо, Евгений Петрович! – загудела благодарная аудитория.

И, раскланявшись во все стороны, Боткин, довольный, сел на свой стул.

– Ну, как тебе? – спросил он Гавриила. – А теперь давай ты.

– Я? – испугался Гавриил.

– Да-да, – подбодрил его Боткин. – Тут главное аутотренинг, так что давай.

– Ну что ж, – продолжил Юлий Юрьевич. – Кто дальше? Вы? – посмотрел он на Гавриила.

Гавриил было заколебался, но в спину ему приязненно зашипели, и он встал.

– Я Толик Гавриленко. – Новая волна приязни ударила ему в спину. – Я алкоголик.

– Анонимный алкоголик, – поправил его дежурный ответственный.

– Почему анонимный? – обиделся Гавриил. – Нормальный.

– И давно вы почувствовали, что алкоголь стал вам преградой? – спросил его дежурный ответственный.

– Да, – сказал Гавриил, – нет.

– Вы поняли, – попробовал ему помочь Юлий Юрьевич, – что не можете контролировать ситуацию?

– Конечно, – ответил Гавриил, – конечно.

– И что алкоголь становится стеной между вами и вашими близкими? – гнул свое Юлий Юрьевич.