Текст книги "Звездный бумеранг"

Автор книги: Сергей Волгин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

Глава пятнадцатая ГОЛУБЫЕ ТАЙНЫ

Они летели вдвоем на амфибии. Странный это был самолет – он летал, как воробей: то устремлялся вниз, то взмывал вверх, то с невероятной скоростью летел параллельно «земле». Киу объяснила: амфибия, набрав определенную заданную высоту, точно выписывает в воздухе рельеф местности.

На высоте она удерживалась антигравитационной установкой, а вперед устремлялась при помощи обыкновенного реактивного двигателя. От объяснений Володе было не легче – при резком падении у него так замирало сердце, что он подозревал: Киу чувствует его состояние. Он украдкой посматривал на женщину, а она намеренно весело поглядывала по сторонам, и он смущался еще больше.

Амфибия представляла собой детский двухместный автомобиль с хвостовым оперением и без всяких приборов управления, без штурвала, летающий по заданному направлению только между определенными пунктами. Киу и Володя сидели, тесно прижавшись друг к другу. И он тщетно старался догадаться, для чего она избрала такой неудобный транспорт.

– Не беспокойся, Володя, мы никогда не упадем, – сказала Киу, улыбнувшись, – не упадем, если даже испортится мотор.

– Нервы у человека так устроены, что утешение на них мало действует, хмуро заметил Володя.

Киу засмеялась.

– Нервы можно и нужно укреплять. Продолжительность жизни человека во многом зависит от состояния нервов, поверь биофизику.

– По-моему, у кого крепкие нервы, у того эмоциональное восприятие слабое.

– Ничего подобного! – горячо возразила Киу. – У здорового человека всегда нервы крепкие, и здоровый же человек нормально воспринимает все красивое. От болезненного состояния – болезненное восприятие. "Я весь, как стеклышко, просвечиваю, во мне лишь радость плещется волной…"– пел в молодости наш уважаемый Пео. – Киу чуть заметно смутилась, но мгновенно овладела собой и продолжала спокойно развивать свою мысль о гармоничности здоровья и красоты. – Гармония, во всем гармония! Полнота счастья ведь не в том, чтобы хорошо покушать, подобрать работу по своим склонностям и желанию, быть любимой и самой любить. Только полная отдача себя и полное, я бы сказала, жадное восприятие всего окружающего, всем сердцем, всем существом и в работе, и в любви – вот полнота счастья. А отдавать всего себя нелегко…

Володя слушал и чувствовал, как проходит у него неприятное ощущение падения и взлета. Эта женщина каким-то образом умела быстро распознавать состояние человека и подстраивалась под чувства, приходила на помощь. Она, как русалка, заманивала и вела за собой неизвестно куда.

Когда они опустились в одном из красивейших уголков планеты, где лесной массив прямой линией прорезала аллея и упиралась в берег моря, Киу весело засмеялась и сказала:

– Как видишь, Володя, утешение на нервы действует…

Возразить было трудно, и Володя промолчал.

Деревья на аллее были облеплены разнообразными цветами: оранжевыми, по форме похожими на астры, но большего размера, ярко-красными, как детские шапочки; голубыми, крупными, с человеческую голову, шарами. От них шел сладковатый запах. На бирюзовой глади моря полощутся обыкновенные паруса, кружатся вокруг зеленого острова. Над высокими деревьями, росшими на острове, поднимаются перевитые лесенками не то мачты, не то вышки.

– Это мальчишеский лагерь, плавучий зеленый остров, – сказала Киу, видя, что Володя с интересом смотрит в ту сторону. – Там мальчишки закаляют тело. У девчонок тоже есть такие острова. А у вас созданы такие острова для детей?

– Созданы. Пионерские лагеря, – нехотя ответил Володя. Киу он побаивался. Стройная, ясноглазая, не по-земному красивая, она таила в себе, как казалось Володе, такую твердость воли, какая редко дается и мужчине, ее взгляд иногда словно резал. И поэтому он решил держаться тверже и независимей.

Пройдя по аллее метров сто пятьдесят, они спустились под "землю" и сели в поезд. Здесь вагоны были другими, приспособленными для перевозки грузов, а не пассажиров. В них устоялся запах свежей рыбы и морских водорослей.

Поезд шел в тоннеле не больше километра и вдруг нырнул в темно-зеленую воду. Володя невольно схватился за металлическую стойку. Но женщина сидела спокойно, будто ничего не случилось, и Володя постепенно понял, что и вагоны, и тоннель сделаны из прозрачного материала, и поезд идет по дну моря. Смущенно отвернувшись от Киу, – никак он не привыкнет к неожиданностям! – Володя согнал с лица выражение смущения и принялся наблюдать за подводным царством.

Поезд словно врезывался в лед. И чем глубже уходил тоннель, тем темнее становилась вода. Свод тоннеля светился ярко, и за ним в рассеянных лучах зеленого света изредка проплывали рыбины овальной и зазубренной формы, и на поезд смотрели огромные жадные глаза. По своду скользили толстые суставчатые пальцы с длинными черными когтями. Но по мере углубления подводных жителей попадалось все меньше, световые лучи становились короче, плотная масса воды подступала все ближе, туго сжимая тоннель. Потом Володе казалось, что поезд шел по дну океана. Стенки тоннеля начали искриться, словно покрылись инеем. Движение поезда выдавал только однообразный гул, еле доносившийся снаружи.

Киу наблюдала за землянином своими пронзительными глазами, как всегда, бесцеремонно. Володе был неприятен этот взгляд, как ему казалось, равнодушный ко всему. Что-то хищное было в выражении лица этой слишком красивой женщины: с него редко сходило суровое, пожалуй, надменное выражение. Володя с удовольствием вернулся бы на квартиру, ему думалось, что находиться рядом с Киу небезопасно, но судьба Агзама беспокоила его не на шутку, он готов был ехать с кем угодно и куда угодно, лишь бы найти друга.

Поезд остановился плавно, однако Володю сильно потянуло вперед, и он крепче уцепился за стойку. Вслед за Киу он вышел из вагона, миновал коридор с мрачными темными стенами и раскрыл рот от удивления: перед ними распахнулась площадь, усаженная многовековыми деревьями, расписанная клумбами цветов; под деревьями поблескивали хрустальные павильоны, скамьи, украшенные ажурной резьбой. С высокого сверкающего небосвода – да, иллюзия была полной, – лился солнечный свет.

– Когда-то здесь, в океане, работали люди и отдыхали в этом парке– шагая по дорожке, застеленной толстым гофрированным полотном, сказала Киу, – а потом мы привезли сюда механизмы, жилища же людей и парки остались. Мы никогда не разрушаем, только создаем.

Володя молчал. Не хотелось ни расспрашивать, ни отвечать. Их окружали заросли цветов. Широкие и длинные листья оранжевого лохматого цветка дугой опускались над дорожкой.

Через высокие ворота, пробитые в прозрачной стене, они вошли в светлый зал под тем же искусственным небом, тоже украшенный цветами. У дальней стены стояли стол и три кресла, на стене выделялась овальная рама без картины. Киу села за стол, грациозным движением руки показала Володе на одно из кресел и нажала три кнопки на небольшом пульте управления.

Экран засветился. По нему проплыли два зала, подобных тому, в котором сидели Киу и Володя. Затем на экране застыла массивная блестящая стена.

Вдруг с правой стороны в стене открылось отверстие, и из него вылетел тупоносый снаряд, за ним замелькали серые суставы, цилиндрические и черные. Снаряд улетел, и тут же слева появилось второе отверстие, и теперь в него влетел такой же длинный суставчатый снаряд.

– Вот на таком поезде мы и ехали, Володя, – сказала Киу. – А твоего товарища здесь нет. Попробуем просмотреть самые недоступные места.

На экране появилось дно океана. Глубина, видимо, была не особенно большая – в зарослях длинных и бледных водорослей плавали зеленые шары с плавниками, хвостатые тарелки, по дну двигались студенистые массы.

Ландшафт постепенно менялся. Водоросли стали гуще, а глубоководные существа исчезли. По дну ползли, подминая под себя водоросли, массивные плоские механизмы, напоминающие черепах. За ними колыхалась темная, мутная полоса. В прозрачной носовой части каждой "черепахи" хорошо были видны зеленоглазые автоматы, управлявшие подводными кораблями. Время от времени "черепахи" подплывали к длинному сооружению и сбрасывали зеленые тюки. Из сооружения появлялись механические руки, схватывали тюки и уносили в отсеки, из которых выкачивалась вода, и затем тюки падали в подходившие вагоны поездов-снарядов. Киу объяснила Володе, что водоросли очень питательны и что их сеют на дне океана, как на земле цветы.

– А твоего товарища нигде нет, – с тревогой заключила Киу. Она привела Володю в маленький домик, весь оплетенный вьющимися растениями.

Буро-красные стебли с желтыми листьями, похожими на стручки гороха, липли к каменным стенам подобно повители. Внутри домика оказалась хорошо оборудованная лаборатория.

Киу усадила Володю в узенькое кресло, а сама зашла за один из квадратных экранов. Яркий луч света ослепил Володю, он попытался вскочить и не смог: что-то приковало его к креслу.

– Вы шутите? – раздраженно спросил он.

– Нисколько.

– Что же вы со мной сделали?

– Маленький эксперимент: влияние условий внезапности на твою нервную систему. В этой лаборатории мы изучали своих товарищей, работавших здесь.

Надеюсь, ты на меня не обижаешься?

– Не особенно. Только у нас, на Земле, гостеприимство очень в почете, и это качество предусматривает внимательное отношение к человеку.

– А разве самая сложная и в некоторых случаях болезненная операция хирурга – не внимательное отношение к человеку?

Володе стало неловко, и он попросил:

– Вы, пожалуйста, поподробнее расскажите мне о своих экспериментах.

– Пожалуйста. Ты, да и твои товарищи, очень спокойно относитесь к перемене жизненных обстоятельств. Сходность биогеосфер наших планет еще не дает никакого права нам успокаиваться. Инкубационный период может длиться продолжительное время, катастрофа может произойти быстро, и мы рискуем оказаться беспомощными. В наше время неряшливость недопустима. У нас остался единственный вид принуждения – мы насильно заставляем людей лечиться, есть у нас для этого специальные карательные отряды, они имеют право, говоря по-вашему, арестовывать и под конвоем, конечно, невооруженным, отправлять больных в лечебные корпуса, которые в большинстве своем находятся на берегу моря. Я выговорила себе в Главном Совете познания часть прав карательных отрядов и в принудительном виде исследую сейчас восприимчивость, сопротивляемость, уязвимость твоей нервной системы. Ты спросишь, почему именно здесь я взялась за исследования? Отвечаю: эта лаборатория одна из лучших, и момент внезапности был полный. Я уже дала указание своим коллегам произвести подобные исследования и у ваших товарищей…

– Агзам нашелся?! – закричал Володя.

– Мне только что сообщили, что он находится в воздушном санатории и собирается пробыть там несколько дней…

– К нему можно поехать?

– Можно, только не сейчас.

– И далеко находится этот санаторий?

– Не особенно. На высоте около четырех километров, – ответила Киу и подняла вверх указательный палец. Потом села рядом с Володей и долго, задумчиво, как на звездолете, смотрела на него. И вдруг попросилаРасскажи, Володя, как влюбляются и женятся на Земле…

Володя смутился. Смутился не только оттого, что вопрос был неожиданный, он имел смутное представление о женитьбе и о том, как влюбляются на Земле.

– Я ведь был еще очень маленьким и жизнь знал скорее понаслышке– произнес он.

– А все же?

– Ну, встречаются, скажем, парень с девушкой, ходят вместе в кино, в театры, в парки, катаются на лодке по озеру, – неуверенно рассказывал Володя, смущенно посмеиваясь. – Потом, как водится, влюбляются, целуются и объясняются в любви, а может наоборот: вначале объясняются в любви, а потом целуются… Просто я не знаю. Видимо, бывает и так и эдак. Затем идут в загс и устраивают свадьбу…

– Что такое загс?

– Это учреждение, где молодоженов записывают в книгу и выдают им документ, – брачное свидетельство.

– Зачем?

– Право, не знаю, – улыбнулся Володя.

– Странно, – пожала плечами Киу. – Кому нужны эти бумаги? Разве бумага прибавляет любви или крепче становится союз влюбленных? Что может быть крепче слова человека?

– К сожалению, у нас еще люди обманывают друг друга… – краснея, сказал Володя.

Киу поморщилась.

– Неужели и ты можешь объясниться в любви, не чувствуя влечения к девушке?

– Я-то не сумею такое сотворить… – проговорил Володя.

– А господин Паркер?

– И все же на Земле больше честных людей! – не отвечая на вопрос и начиная раздражаться, воскликнул Володя.

– Вполне представляю. Если бы было наоборот, то вскоре все люди Земли превратились бы в зверей…

В поезде Володя опять сидел молча, мучил вопрос: "Что это за воздушный санаторий, в котором находится Агзам?" – но Володя не решился спросить.

Очень уж колючий разговор получался у него с Киу.

Глава шестнадцатая ХРАМ ЧЕСТИ И СОВЕСТИ

(Из записок Володи)

Каждому человеку хочется посмотреть на другой народ, узнать его привычки, вкусы, обычаи, сравнить хорошее и плохое с хорошим и плохим своего народа. Тем более для нас, землян, все здесь, на далекой планете, было интересно и удивительно. И поэтому, если была возможность, мы шли и ехали туда, куда нам разрешали, а Агзам отправился даже без разрешения и сидит где-то между небом и землей. В общем, мальчишка! Я-то себя чувствую вполне взрослым и не могу злоупотреблять хорошим к нам отношением.

Уговорил Лию показывать нам все, что пожилые уамляне не считают необходимым нам показывать. Девушка здорово меня понимает.

Мы вдвоем отправились в Храм Чести и Совести. По словам Лии, это одно из величественных зданий планеты и самое грустное учреждение – в нем собирается все плохое, отсталое. Над входом этого монументального и мрачного с виду здания распростерлась огромная черная птица, несущая в клюве несколько змей. Глаза птицы сверкали: они были сделаны из какого-то камня, в котором то и дело взблескивали искры. От этой птицы перед входом в здание распласталась темная тень.

Мы втянули голову в плечи, когда проходили под птицей.

Обширный, почти пустой зал с мрачными зелеными стенами, узкими окнами, темным потолком. Лия сказала, что люди сюда ходят редко, все происходящее здесь можно видеть по видеотелефону. В зале группами сидят глубокие старики и беседуют вполголоса. Кресла расположены треугольником, один угол которого упирается в высокую трибуну. Позади трибуны две десятиметровые скульптуры – мужчина и женщина. Их глаза устремлены к солнцу. Сделаны скульптуры из прозрачного розового материала, от этого фигуры гигантов кажутся легкими, светлыми, чистыми, а радостные лица их заставляют думать о прекрасных людях, сильных духом и щедрых сердцем, о самом красивом, что создала великая художница природа. Видимо, скульптор хотел воплотить в этих изваяниях свои самые светлые мечты о людях. Мне вспомнилась скульптура нашей Мухиной – в прекрасном порыве устремленные вперед женщина и мужчина с серпом и молотом в руках. Как я потом узнал, автором этой скульптурной группы в Храме Чести и Совести была тоже женщина.

Мы сели в самом далеком от трибуны ряду, чтобы не привлекать к себе внимания. Хотя до трибуны расстояние было порядочным, все равно я мог разглядеть мельчайшие детали. Как это делалось, я пока не понимал. На трибуне я разглядел написанные золотом слова, в переводе похожие на известное изречение Горького: "Человек – это звучит гордо!" – Всего один раз заходила я сюда, – сказала Лия. – Ох и страшно попадать на эту трибуну! Стыдно. Все люди планеты на тебя смотрят, все оценивают твой поступок…

Лия не договорила, в зале загремела музыка – не то электроинструментов, не то органная. Она накатывалась на нас со всех сторон, захватывала и уносила куда-то, в неведомый мир, навевала какую-то напряженность, тяжелые размышления. Старики поднялись. Мы тоже встали.

Оказывается, таков порядок. Над трибуной поплыла огненная запись: "Самое ценное в человеке – ум, честь и совесть". Где-то в глубине скульптурных фигур вспыхнул голубой свет, и сразу почудилось, будто они ожили и вот-вот унесутся ввысь и темный небосвод расступится, чтобы пропустить их, В их устремленном вверх порыве было– что-то влекущее и властное и в то же время бесконечно стройное и красивое.

Музыка затихла, и сразу на трибуну вышел бледный молодой человек с копной пепельных кудрей.

Металлический голос произнес:

– Инженер вакуумного литья Тао.

Инженер некоторое время молчал, светлыми глазами оглядывал зал. Было заметно, что он подавляет волнение. Заговорил он глухо, с хрипом:

– Дорогие соотечественники! С болью в сердце, раскаиваясь и жалея о случившемся, признаюсь в неблаговидных мыслях. Конструируя новую универсальную плавильную печь, мы, инженеры завода, натолкнулись на огромное препятствие. Не буду объяснять, в чем оно состоит, это чрезвычайно специфическая область. Так вот, я, конечно, и дома не переставал думать о конструкции печи. И однажды я вспомнил высказанную как-то моим другом математиком Фео мысль. Эта ценная и светлая мысль сразу помогла мне найти лучшую конструкторскую основу, и в порыве творческой радости я пренебрег тем, что эта мысль не моя, хотел выдать находку за свою собственную… Желание это держалось недолго, но я не отверг его немедленно, некоторое время пытался найти себе оправдание… Конечно, каждый скажет, что мне просто надо было немедленно поехать к Фео и рассказать обо всем. А я не поехал и не позвонил ему… Я понял, что у меня еще не выветрился дух индивидуализма, живы, пережитки поры несовершенства человеческих отношений. Понял и пришел об этом рассказать вам и попросить совета. Клянусь, я выполню все, что вы посоветуете мне…

– Есть вопросы? – спросил металлический голос, – Есть! – отозвался кто-то из зала. – Ваш друг Фео знает об этом?

– Нет.

Когда инженер, вытирая платком потное и еще более бледное лицо, ушел, я спросил Лию:

– А рабочие на этой трибуне бывают?

– Рабочие? – удивилась Лия. – У нас все рабочие.

– Ну а те, что машины собирают?

– У нас все имеют предельное образование, после чего идет индивидуальное прогрессирование – и тех, кто собирает машины, и тех, кто конструирует или разрабатывает теоретические проблемы. Я тоже мечтаю попасть на сборку машин или обработку деталей.

– Разве это так трудно? – поинтересовался я.

– Еще как трудно! – вздохнула Лия. – Ведь если сам управляешь сборкой или обработкой, то легче усовершенствовать машину или сконструировать новую.

Некоторое время трибуна пустовала и мы молчали. У меня возникло много вопросов. Я не задавал их Лие. Место было неподходящим ни для споров, ни для выяснения проблем. Я думал о себе, задавал себе вопросы и не отвечал на них: "Сумел бы я поступить так же, как этот инженер? Чист ли я в помыслах своих и чувствах? А каков Агзам? А Паркер? Сумели бы наши земляне выйти вот так на трибуну? Думаю, многие бы сумели… Но не все. Прохвосты придумали лицемерие, они завистливы и нахальны, и честность они ставят под сомнение, а откровенность используют в корыстных целях".

На трибуне вдруг появился наш хороший Пео, и я остолбенел. Не менее была поражена, и Лия, щеки ее вспыхнули, она даже приподнялась.

Пео смущенно улыбнулся, но тут же помрачнел – белесые брови медленно сошлись. По лицу скользнула гримаса боли. Но заговорил он спокойно, прямо глядя вперед, с завидной выдержкой:

– Дорогие соотечественники! Вы меня знаете… Да, я тот самый Пео, который летал на планету Земля и нашел братьев по разуму, да, я тот самый Пео, песни которого вы поете, да, я тот самый Пео, имя которого стоит вместе с другими на одной из логических машин… И вот я стою на этой трибуне под миллионами ваших встревоженных взглядов, обожженный и растерянный, не имеющий сил справиться со своими желаниями, решивший обратиться к вам за помощью. Помогите, дорогие друзья! Мне не надо разъяснять, что личное счастье каждого человека должно, по меньшей мере, не мешать счастью того общества, в котором этот человек живет, и не мешать, конечно, его близким друзьям и товарищам. А в лучшем случае личное счастье должно гармонировать со счастьем коллектива. Я все понимаю. И доказывать мне все это не нужно. Я понимаю все, но не знаю, как мне быть.

Мне известны слова великого Тиа: "Не ловите счастье в небесах, ловите среди друзей…" Но около двух десятков лет я не был здесь, на родине, все это время мы вчетвером разговаривали только с холодными звездами да приборами. Может быть, это повлияло на меня или что-то другое, только я растерял чувства к своей жене, к своему ребенку и полюбил другую женщину.

Ее вы тоже знаете: биофизик Киу. Пусть она простит меня за то, что я назвал ее имя, вам будет яснее происходящее. Долгие годы я боролся со своим чувством, но безуспешно. И как это ни горько, как ни стыдно, я был вынужден обратиться к вам. Рассудите…

– А где сейчас ваша дочь? – раздался из зала голос.

Надо заметить, что в зале голоса людей и музыка гремели, как во всяком огромном пустом помещении, звуки перекатывались волнами и захлестывали слушателей.

– Дочь живет с матерью и учится, – ответил Пео.

– Сохранила ли чувство ваша жена?

– Да, сохранила.

Я с тревогой посматривал на Лию. Все здесь происходящее казалось мне странным, неловко было сознавать, что во всеуслышание говорят о чужих семейных тайнах. Девушка грустно смотрела на дальнее окно и, видимо, думала о чем-то своем. Вдруг она встрепенулась и спросила:

– Разве можно справиться с чувствами?

Меня немного удивил такой вопрос.

– Не только можно, но и нужно, если чувства гадкие или если они могут доставить огорчение другому человеку… – высказал я свой взгляд, – А разве чувства могут быть неблагородными? – повернулась ко мне Лия.

"Наивная девушка", – вначале подумал я, а поразмыслив, внимательно посмотрел на Лию. Ведь и у нас, на Земле, немало людей (это было, конечно, в то время, когда я улетал), у которых не только поступки, но и мысли, и чувства чисты, их можно открыть всем людям, без стеснения. Немало и таких, которые умеют сдерживать свои мысли и чувства. И все-таки еще много подлых людей. Я представляю, что получится у нас, на Земле, если всем людям дать возможность однажды исполнить все свои желания, не сдерживая их совестью и страхом…

А здесь, на этой планете? Уамляне идут сюда, в Храм Чести и Совести, и выставляют на всеобщее (именно всеобщее, для всех жителей планеты) обозрение самое сокровенное – свои думы, душу и сердце, выставляют, не боясь, что над ними посмеются или зло пошутят. И таких немного. Значит, большинству-то из них не в чем упрекнуть себя. Значит, Лия искренне удивляется людям, у которых, не говоря о поступках, когда-либо возникают нехорошие, эгоистичные мысли и чувства…

Земную жизнь я знаю слабо, мальчишкой оценивать ее не мог, но сохранившиеся в памяти факты дают мне возможность сказать, что у нас, на Земле, еще немало людей морально нездоровых. Некоторые родители отказываются от детей, а дети – от родителей. Такие люди в трудных обстоятельствах не признают ни товарища, ни друга. Они стараются скрывать свои низкие чувства и помыслы, вернее скрывают до тех пор, пока их не разгадают и не привлекут к ответственности. А есть и такие осторожные, которые так и не попадаются под меч правосудия.

Третьей на трибуне была женщина, уже не молодая. (Конечно, на мой взгляд. Возраст уамлян очень трудно определить). Она была так, взволнована, что долго стояла молча, то поднимая голову, то снова опуская ее, и говорить начала прерывисто и хрипло:

– Я рассказывала о своем горе в прошлый раз. На мое имя пришло девятьсот миллионов семьсот двадцать три письма. Счетные машины подвели итог… Я вас просила, дорогие соотечественники… Но, коли вы так решили, так и будет… Большинство советует мне уйти с работы на шесть месяцев, чтобы испытать горечь человека, отстраненного от общего труда. Я вам искренне говорю, друзья мои, мне было тяжело прожить без работы даже эти две недели, которые прошли после моего признания, а что будет дальше, я не могу представить… Тяжелое наказание… Никому не советую оступаться так, как оступилась я…

Женщина заплакала и ушла.

На этом процедура была закончена. Это был суд, истинно всенародный суд. Только провинившихся никто не приводил, они приходили на суд сами, и сами объявляли себе приговор. Не это ли предел человеческого совершенства?

Или человек может быть еще лучше? Если руководствоваться общим законом – все течет, все изменяется – и применить его к оценке этических качеств человека, то уамляне тоже не предел.

– За что же наказала себя эта женщина? – спросил я Лию, когда мы поднялись с места.

– Не знаю. Видимо, за недобросовестное отношение к работе.