Текст книги "Прикосновения Зла (СИ)"

Автор книги: Сергей Власов

Соавторы: Маргарита Чижова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

– Да у тебя язык философа, объездчик.

– Я не объездчик, а домашний.

– Тогда все ясно, – ухмыльнулся рон-руанец. – Но в скачках-то кое-чего смыслишь.

– Хозяин обожает лошадей и обучил меня искусству обращения с ними. Мы частенько выступали на ипподроме Таркса: я – в простых заездах, а он – в заездах для свободных.

– Да ладно? Здесь принято выталкивать невольников. Какому нобилю охота пачкать нежные ручонки и глотать песок, рискуя переломаться или свернуть себе шею?

– Мой господин – особенный. Мы вместе испытывали молодых лошадей, чинили колесницы и поправляли упряжь. Он огорчился бы, приди Апарктий вторым, но никогда не стал бы сечь за это жеребца или меня.

– Мы говорим о младшем рыболюде, верно? Запамятовал имя…

– Мэйо из Дома Морган.

Цитрин поморщился:

– Запомни раз и навсегда, если не хочешь иметь проблем, как звать хозяина держи от посторонних в секрете. Его привычек, увлечений и чудачеств вообще никому не раскрывай. В столице есть особый род людей, гнилых и мерзких, что шляются везде и всюду, собирают и разносят сплетни. Им щедро насыпают монеты за грязные истории о знатных и богатых горожанах. Мерзавцы с удовольствием оплевывают перед публикой таких вот «особенных» «волчат».

– Да, я заметил, что в Тарксе народ добрее и приветливей. Здесь все рабы как будто неживые. У них серые лица, пустые глаза, а рты словно залеплены смолой.

– Года не пройдет – таким же станешь. Скоро твой Мэйо прознает о местных нравах, избавиться от провинциальной темноты и будет награждать не поцелуями, а синяками и шрамами.

Островитянин горько шмыгнул носом:

– Я сохраню верность ему, чтобы ни случилось…

– Открыть один секрет? – кое-как скрючившись, Цитрин харкнул под ноги. – Если дорожишь своим хозяином, умоляй Богов отворотить его отсюда. Пусть позабудет дорогу в этот дом и держится подальше от Креона. Как говорят, он был несносным с детства, а теперь, вернувшись из Афарских джунглей, и вовсе померк разумом. В припадках гнева кидается на всех, терзает без разбора, насилует рабов, рабынь, даже сестру наказывает с излишней строгостью. Ты понял, о чем речь?

– Мой господин – не робкого десятка и может постоять за себя.

– Он – мотылек в ловушке паука Амандуса, которому потребен ихор. Ты видел нити лжи, но припасен и яд. Сначала затолкают в кокон, чтоб дернуться не мог, затем, поиздевавшись вдосталь, высосут все соки, а после вскроют вены и скажут, будто бы он, отравленный загадочною хворью, сам добровольно расстался с жизнью. Так неугодных нобилей их волчье племя отправляет к Мерту.

Нереус вскочил с лавки:

– Ты это выдумал!

– Креон хотел купить тебя за тысячу серебряных, но получил отказ.

– За тысячу! Меня?! Ну, и чушь! – рассмеялся островитянин. – Работорговцы с рынка продали за двадцать. Сейчас, наверно, запросили б пятьдесят. Всяко не больше сотни…

– Дело не в цене. Старый паук всегда берет, что пожелает любыми средствами. Его сынок такой же. Остерегайся его лап. Целым из них не выйдешь.

– Да ты горазд пугать! Зачем ему чужой домашний раб? Тут и своих в избытке.

– Пытать, – тихо сказал Цитрин. – Так пожелала Вида.

– Не верю, – фыркнул геллиец. – Клевещешь из зависти. Наш сар давно знаком со старшим Литтом. Креон – герой войны, об этом всем известно. Может, он строг, но точно не палач. Невеста Мэйо – кроткое создание с лицом прекраснейшей богини. Через полгода она составит счастье господина и войдет хозяйкой в его новый дом.

– Зря радуешься, потому что этот день станет для тебя последним.

– Сули другому беды! – островитянин сделал пальцами охранительный жест. – Убирайся!

Лысый раб медленно поднялся с лавки и побрел в темноту, чертя рукой по стене конюшни. Нереус проводил его гневным взглядом и, дойдя до повозки, сел, прижавшись спиной к колесу.

Спустя четверть часа подошли охранники и конюхи Макрина.

– Велено запрягать! – буркнул один из них, раздраженно косясь на геллийца.

– Так запрягайте! – огрызнулся сын Бальбы. – Не видишь, я занят.

– Чем это ты занят?

– Не песьего ума дело.

– Уж и спросить нельзя. По мне, торчишь тут без толку, звезды считаешь…

– Заткнитесь! – рявкнул человек в накинутом на голову покрывале, являясь из мрака сада. – Нереус, ко мне!

Островитянин подскочил, точно ошпаренный, и мигом предстал перед таинственным мужчиной. Незнакомец властно схватил юношу за руку, поволок в растекшуюся под пальмой мглу и насильно усадил на траву.

– Кто вы? – испуганно спросил геллиец.

– Я, кто же еще, – ответил сын Макрина, избавляясь от расшитой узорами накидки.

Голос поморца дрожал, а ладонь крепко сжимала пальцы невольника.

– Мэйо? – прошептал островитянин. – Трезубец Земледержца! Что случилось? Я тебя не узнал.

– Случилось… – нобиль закусил губу. – Смешная и трагичная история.

– Ты нездоров? Опять преследуют виденья?

– Увы, кошмары наяву!

– Ты, вправду, рассорился с Креоном из-за меня? В этом причина?

– Не совсем, – поморец горько вздохнул. – Есть демон пострашней Креона.

– Кто угрожал тебе? Его отец?

Мэйо понизил голос:

– Нет. Вида.

– Вида? – геллиец недоверчиво нахмурил брови. – Она довела тебя до паники?

– Когда б ты знал все тоже, что теперь известно мне, то вряд ли смог бы сохранить невозмутимость.

– На ней лежит какое-то проклятье и превращает в монстра?

– Хуже.

– Рассказывай, – потребовал островитянин совсем не тем тоном, каким следовало говорить с хозяином.

– Пока наши старики смотрели на картины, мы с Видой и Креоном поднялись в молельню. Там хлыщ быстро исчез под надуманным предлогом, а «ракушка» утащила меня в свои покои…

– Ты же не переспал с ней до свадьбы?!

– И пальцем не коснулся!

– Хвала Богам!

– Да я скорее взойду на ложе с самой страшной шлюхой из портового борделя, чем полезу в постель этой служительницы похоти, – Мэйо перевел дух, его голос вновь обретал твердость. – Все полки, столы и кресла у нее завалены олисбами[13]. Одни длинные и тонкие, другие шириной с кулак, прямые и витые, как рога, шершавые и гладкие, а самый крупный – пупырчат и имеет резную рукоять.

Геллиец покраснел от смущения и едва сдерживал улыбку.

– Олисбы, Нереус! – поморец сдавил плечо раба. – Из кости, камня, дерева! И даже из металла! Ты видел золоченый баубон? А медный? А из бронзы?!

Островитянин впился зубами в кулак, задыхаясь от хохота.

– Тебе смешно? – обиделся нобиль.

– Прости!

– Напоминаю, ты предлагал лечь за меня на лавку! Так вот, охотно принимаю эту жертву и уступаю тебе место на брачном ложе с Видой!

– Я не посмею состязаться с полубогом в одаривании наслаждением его красавицы-супруги! – геллиец потешался над встревоженным и озадаченным Мэйо уже безо всякого стеснения. – А с золотым олисбом тем более!

– Дурак! Она… пихает эти штуки в рабов! И, может быть, в рабынь! А после заставляет их лазать на статую с гигантским членом, веселя подруг.

– Затейница, подстать тебе. В чем повод для волнения? Ты полагаешь ее забавы излишне непристойными?

– О, слезы ладана! Прознав о моей славе искуснейшего любовника, она требует доказательств, что я не имею равных в постели и готов открыть все грани наслаждения. Даже такие.

– То есть согласен… вскарабкаться на статую вместо раба?!

Мэйо кивнул.

– Ну, порази ее своим талантом и… выбери… олисб… побольше… – Нереус закрыл лицо ладонями и, согнувшись, покатился по траве.

– Я высеку тебя прутом! Сию же минуту перестань!

– Прутом – не медным баубоном… Уж как-нибудь стерплю!

– О, Боги! Я нуждаюсь в совете, а не в осмеянии!

– Совет один: раз грань ты счел излишне… острой… то на правах супруга запрети ей касаться своего... хм… зада.

– И тотчас пустят слух, что Всадник Мэйо – трус, слаб как мужчина и не способен доставить удовольствие даже благоверной. Она получит повод для измен и право на развод, а мне придется с позором удалиться в глушь.

– Есть выход – оставайся в легионе. Военная карьера…

– Сравнима с баубоном, засунутым по самую печенку. Я не желаю убивать людей! В особенности, закидывать их камнями.

Геллиец решительно взял господина за руки:

– Возможно, все обойдется… Помиришься с Креоном, поступишь в первый легион. Почетная охрана зесара, караулы во дворце, конные разъезды…

– Мэйо! – Макрин спустился по тропинке в круг света. – Немедленно вылезай оттуда, паршивец!

Испуганно переглянувшись, юный поморец и его невольник торопливо выбрались на площадку перед конюшней.

– Мы скоро уезжаем, – холодно произнес градоначальник. – Нужно попрощаться с хозяевами, а ты опять торчишь в кустах с этим блудником! Что вы там делали?

– Беседовали, – сбивчиво отозвался наследник сара, приглаживая взъерошенные волосы.

– Я говорил с тобой намеками, но ты упорно не желаешь их понимать. Придется сказать прямо. Лучше бы ты регулярно имел своего бестолкового раба во все отверстия, показывая власть и силу, чем открывал болтливому мальчишке, которого легко перекупить и запугать, собственные слабости и уязвимые места, а также тайны, что следует держать за крепкими печатями.

– Если меня предаст друг, я прощу его даже на последнем вздохе, потому что между нами останется много хорошего, а бездна, отделяющая от врагов, наполнена исключительно злом и ненавистью.

Макрин испытующе взглянул на сына:

– Порой мне кажется, что ты, в самом деле, не пригоден ни к чему, кроме пустого философствования, пьянства и блуда.

Вспомнив разговор с Видой и ее олисбы, юный нобиль судорожно сглотнул и в этот раз предпочел смолчать.

[1] Архимим (греч. archimimos, от archi – старший, и mimos – подражающий) – главный из актеров, игравших пантомимы. Участвуя в похоронной процессии, он надевал маску покойного, подражая его жестам и походке, разыгрывал сцены из жизни усопшего.

[2] Неме́с или клафт – царский головной убор в Древнем Египте, один из символов власти. Представлял собой сделанный из ткани платок, обычно полосатый (на большинстве изображений синий с золотом), сплетённый в узел сзади и с двумя длинными боковыми фалдами, вырезанными полукругом и спускающимися на плечи. Немес служил защитой от пыли, загара и являлся привилегией царской семьи.

[3] Клиенты – класс населения древнего Рима, стоявший в зависимых отношениях к патрицианским родам и отличавшийся от плебеев. Как правило, в разряд клиентов попадали обнищавшие родственники патрона и его отпущенные на волю рабы. Клиента и патрона соединяла тесная неразрывная наследственная связь, основанная на взаимном доверии и взаимной помощи, и аналогичная той, которая соединяла отца семьи с его подвластными.

[4] Атриум или атрий (лат. atrium) – центральная часть древнеримского и древнеиталийского жилища, представлявшая собой внутренний световой двор, откуда имелись выходы во все остальные помещения.

[5] Сигнин – бетон с примесью кирпичной крошки.

[6] Меа́ндр (греч. μαίανδρος) – распространённый тип орнамента, бордюр, составленный из прямых углов, складывающихся в непрерывную линию.

[7] Таблиний, таблиниум (лат. tablinium – “деревянная галерея”, от tabulae – доска) – комната, помещение, расположенное за атриумом в дальней части дома. Таблиний предназначался для деловых встреч, там хранили документы и семейный архив на табулах (досках), отсюда название.

[8] Эксе́дра (греч. έξέδρα, сиденье за дверями) – полукруглая глубокая ниша, обычно завершаемая полукуполом. Экседра могла быть открытой или украшенной колоннами и часто представляла собой павильон, служащий местом для отдыха или бесед.

[9] Брачное совершеннолетие – минимальный возраст, начиная с которого закон допускает вступление в брак и ведение самостоятельного хозяйства супругами. Здесь: для юношей – четырнадцать лет, для девушек – одиннадцать лет.

[10] Каламис – железный стержень, применяемый в древности для завивки волос.

[11] Пинакотека – картинная галерея.

[12] Пифос (греч. pithos) – древнегреческий глиняный яйцевидный сосуд для хранения зерна, воды, вина и пр., высота до 2 м.

[13] Олисб, олисбос, баубон – прообразы современных фаллоимитаторов.

Глава 6

Глава шестая.

Гоняйтесь за дикими зверями сколько угодно: эта забава не для меня.

Я должен вне государства гоняться за отважным неприятелем,

а в государстве моем укрощать диких и упорных подданных.

(Петр Первый)

Прощальная церемония началась с восходом. Жрецы под предводительством Эйолуса зажигали свечи, окуривали вестибюль дворца пахучим дымом и раскладывали цветы, завершая последние приготовления перед выносом тела Клавдия. Понтифекс Руф держался в стороне, не принимая участия в этой суетливой толкотне, сопровождавшейся пением нений[1]. Паукопоклонник молился сидя, держа руки накрест, что означало неутешное горе.

Мертвец лежал ногами к выходу на отделанных слоновой костью носилках под палудаментумом и пурпурной с золотой бахромой тканью. Рабы обмазывали ладони покойного кедровым маслом, солями и амомом[2], препятствующими гниению. Лицо зесара все еще скрывала погребальная маска.

У дверей толпились невольники с еловыми и кипарисовыми ветвями, глашатаи, музыканты, факелоносцы и нанятые плакальщицы. Промеж них сновал распорядитель похорон, негромко раздавая приказы. Он ждал появления Мамурры, его свиты мимов, танцоров и хора сатиров, которым предстояло исполнить сиккиниду[3] прямо на ступенях дворца.

По лестнице спустились прислужники с картинами, изображавшими деяния Богоподобного, восковыми масками предков зесара и исписанными двустишиями лентами, после чего в огромном вестибюле стало невыносимо тесно. Воздух, пропитанный запахами горящей смолы, ладана и шафрана, казался горше полыни.

Первожрец Туроса дал знак распорядителю и рабы открыли тяжелые двери, пропуская вперед глашатаев. Мужчины надели на головы капюшоны, платки и шерстяные повязки.

После мероприятий, запланированных на Дворцовой площади, носилки Богоподобного должны были отнести на Форумную. Там уже возвышалась ростра[4], с которой советникам, архигосам, анфипатам и прочим государственным мужам высочайшего ранга надлежало произнести хвалебные речи. Рядом был возведен двухступенчатый помост для хоревтов – сотне знатных юношей, удостоившихся чести публично исполнить прощальные Гимны.

Затем процессию ожидали на Храмовой площади, где культисты накрыли столы для раздачи пищи всем желающим. Оттуда под охраной вооруженных копьями легионеров тело павшего зерара долженствовало отбыть к последнему пристанищу – мраморной четырехугольной гробнице со сводчатым, расписным потолком. Душа же отправлялась в путешествие по иному миру, уже не слыша ни скорбного плача, ни веселых шуток живых.

Понтифекс молча следовал за носилками неподалеку от музыкантов: флейтистов, трубачей и горнистов, опережавших вопящих, рвущих на себе волосы и царапающих ногтями лица плакальщиц.

Наступил девятый час утра. Сатиры в трико телесного цвета с хвостами, бородами и рогатыми масками кривлялись, подпрыгивая. Один из них всячески корячился, оттопыривая зад, по которому с чувством хлопал изображавший Клавдия архимим Мамурра.

Это похабное действо отвлекало Руфа от размышлений о грядущем. Вечером Тацит окончит многодневную молитву, Паук примет в свои объятья Богоподобного и назначит нити, которые вскоре будут перерезаны… Тягостные предчувствия мучили Плетущего Сети. Что-то уже шло не так… В его тщательно создаваемой паутине имелась брешь. Понтифекс не мог ее обнаружить, но ощущал незримое присутствие рядом Зла, которое, таясь, тянуло к нему холодные, черные пальцы…

Племянник наместника Именанда, шестнадцатилетний Сефу Нехен Инты, седьмой царевич Земли и Неба обладал поджарым мускулистым торсом воина и красивым, немного вытянутым лицом.

Эбиссинец носил парик, поверх которого был наброшен кусок прозрачной ткани, прикрепленной к золотому обручу в форме поднявшей голову кобры. Глаза и брови Сефу очерчивали жирные линии, нанесенные краской из перетертого в порошок кохля[5]. Губы покрывала темно-вишневая помада. Тени из свинца, меди и малахита придавали взгляду таинственность. Массивные серьги имели вид ширококрылых птиц, почти касающихся длинными хвостами легкой накидки на бронзовых от загара плечах молодого царевича. Его ускх[6], браслеты и перстни переливались на солнце. Юноша облачился в несколько схенти, закрепленных на талии невероятно дорогим поясом – подарком Именанда. Расшитая золотом обувь эбиссинца отличалась закрученными кверху носами и витыми пряжками. Траурная лента из плиссированной ткани на груди Сефу была скреплена застежкой – янтарным жуком-скарабеем.

Посол южной колонии сидел в паланкине, окруженный охраной и свитой, поглядывая то на пустующую пока ростру, то на занимающих свои места хоревтов, то на собравшуюся попрощаться с Клавдием толпу горожан. Соколу предстояло выступить с похвальной речью, насквозь лживой, так как он не был знаком с усопшим и ничего хорошего о нем сказать не мог. Именанд уважал силу Империи, славу ее оружия, однако правителей считал надменными и недальновидными.

Едва прибыв в Рон-Руан, Сефу получил множество приглашений в дома местной знати и теперь раздумывал, к кому заявиться вечером, после поминального ужина.

Нобили стекались на Форумную площадь в богатых повозках и лектиках, занимая кресла у трибуны. Там встречались старые знакомые, слышались приветственные возгласы, сопровождаемые крепкими объятьями, дружескими поцелуями и рукопожатиями.

На некоторое время эбиссинец отвлекся, разглядывая свое отражение в серебряном зеркале, а когда снова окинул жадным взором площадь, не смог скрыть удивления. Темно-карие глаза царевича вспыхнули от неподдельного интереса, крашенные охрой ногти хищно сдавили край занавески.

Горожане расступались, пропуская идущего с запада черноволосого юношу. Он простирал вперед руки, точно вознося молитву Веду, и милостиво кивал восхищенным квиритам. Когда нищие бросались к его ногам, раб-геллиец, сопровождавший брюнета, швырял на землю мелкие монетки. Сиреневая туника выдавала в незнакомце человека знатного и лучших кровей, но ни ликторов, ни телохранителей при нем не наблюдалось.

Сокол Инты был в восторге от щегольской поступи нобиля, его смелости и непринужденности, изящных жестов и уверенных манер.

– Кто это? – громко спросил Сефу, высовываясь из паланкина.

Слуга-номенклатор[7] втянул голову в плечи и боязливо ответил:

– О, Солнцеликий Владыка Земли и Неба, Простирающий Длани Над Тростником, Повелевающий Водами Инты, Парящий Над Пустынями, Немеркнущий, перед тобою смертный, родом из Поморья, облаченный в цвет Правящего Дома, единственный сын почтенного отца…

– Имя? – требовательно перебил царевич.

– Полагаю, что это Мэйо, наследник сара Таркса, Макрина из Дома Морган, – подсказал Юба, внук чати[8] Таира и давний друг Сефу. – Он был в списках хоревтов от будущих Всадников первой рон-руанской медной турмы.

– Я вспомнил! – улыбнулся Сокол. – Нам предстоит служить вместе. Киниф нелицеприятно отзывался о нем.

– Да, – подтвердил Юба. – У этого поморца дурная репутация. Вам рекомендовано избегать бесед с подобными людьми.

– Как ты находишь его поступок? Идти пешком сквозь толпу немытой черни, которая может принять радушно и тотчас бросить в спину камни!

– Весьма странный, но вызывающий долю уважения способ громко заявить о себе в столице.

– О чем он думал в тот момент? – Сефу решительно взял кинжал и закрепил оружие на поясе. – Хочу это узнать.

– Привести сюда поморца? – застыв в поклоне, уточнил Юба.

– Нет. Нужно следовать местным обычаям. Я сам поднимусь к хоревтам и пропою вместе с ними Гимны, таким образом выказав большое уважение к покойному. Нас ждут тяжелые переговоры, и хорошо, если люди, вспомнив мой жест доброй воли, примут в них сторону Именанда.

– Я не могу отпустить вас одного, без охраны…

– Перед тобой бессмертный воин, червь! – Сокол гордо задрал подбородок. – Повелеваю ждать меня здесь.

Выбравшись из паланкина, царевич двинулся через площадь крепкой, размеренной походкой. Сохраняя величавую осанку, он взошел на помост и встал во втором ряду, у левого края, близ весело повествующего о своих приключениях Мэйо.

Поморец был на ладонь ниже рослого эбиссинца, строен и гибок, как лоза. Лицо черноглазого юноши сияло от довольства.

– Соратники! – вдохновенно говорил сын Макрина. – Клянусь вам честью, эта напудренная гетера хоть и берет втридорога, но суха, как барханная гряда! Возжелавшего испить ее сок, подобно мне, ожидает горчайшее разочарование. Ее ныне увядшие бутоны, вероятно, начали цвести еще задолго до рождения того, кого сегодня мы пришли похоронить! Промыкавшись с ней два часа, я уже направился к выходу, но по пути случайно заглянул в малый зал, где прибирались после оргии. Вед Всемогущий, милостивый Бог, там была девушка, прелестнее чем все нимфы разом. Такая нежная и хрупкая, с невинными очами и кротостью, поникшего цветка. Я протянул к ней руки, заключил в объятья и целовал, дойдя до исступления. Она дрожала, как овечка во время первой стрижки, краснела, задыхалась и вся обмякла, но не противилась ни пальцам, ни губам. Я подхватил ее донес, до ложа и… Сперва она смущалась, а затем ответила на ласки. То был фонтан, хлестало, словно у кувшина с теплым молоком пробило дно. Наимощнейшие потоки: ее и мой, вода и лава соприкоснулись, мы закричали, мир заволокло туманом. Пусть провалюсь на месте в царство Мерта, если сейчас сказал хоть слово лжи! В ее подол я высыпал все деньги, что прихватил с собой, но ни на миг о том не пожалел. Когда друзья придут спеть надо мной эпиталаму[9], молю всех Небожителей, чтоб рядом оказалась такая же пьянящая струя и жгуче омывала бедра до самого восхода.

Два близнеца-итхальца в белых тогах, стройные юноши, с каштановыми волосами, рыхлые и изнеженные, стоявшие на ступеньку ниже, как раз перед Мэйо, дружно прыснули со смеху. Замерший слева от них круглолицый молодой человек с мягкими чертами и пухлыми губами развернул лицо к отпрыску Макрина и смущенно вопросил:

– В-вы п-потратили в-все д-деньги н-на б-блудниц и п-поэтому ш-шли п-пешком?

– Нет, любезный! У моего раба оставались монеты для найма лектики, но, оказывается, все повозки и носилки расхватали еще вчера! – с улыбкой ответил поморец. – Согласитесь, одолеть два квартала – это вполне посильная задача для будущего легионера. В Тарксе я проходил расстояния во много раз больше и прекрасно себя чувствовал.

– И вам не было страшно там, среди людей низкого сорта? – полюбопытствовал старший из близнецов.

– Ничуть! Меня подобающе встречали и даже говорили комплименты. Я восторгаюсь жителями этого прекрасного города! Вы ведь отсюда, верно?

– Да-да, – в один голос подтвердили итхальцы. – Мы проживаем на востоке центрального квартала.

– Тогда прошу о дружеском совете: где здесь гетеры посвежее, без пудры и накладных локонов?

– Сегодня в нашем летнем доме состоится ужин, посвященный принесению присяги. Отметим это славное событие, чтобы дальнейшая учеба прошла легко и весело. Планируются жертвоприношенья и развлечения для мужчин, – вкрадчиво сказал младший близнец. – Мы приглашаем всех из медной турмы. Вы ведь придете, Мэйо?

– С огромным удовольствием! – заверил поморец. – А когда присяга?

– Вам не сказали? – удивился его молчаливый сосед справа, паренек из Срединных земель, со слегка растрепанными рыжеватыми волосами и остроскулым лицом. – После полудня нас собирают в тронном зале, а завтра предписано явиться в учебный лагерь верхом, с оружием и крепким рабом.

– Мне не понятна их поспешность, – тревожно заметил старший итхалец. – Мало того, что нам предстоит читать клятву пустому креслу, так еще и в день похорон зесара! Ужасно!

– Кощунственно! – кивнул второй близнец.

– Соратники! – зычно произнес поморец. – Судьба свела нас не случайно! Давайте же сплотимся и образуем боевое братство! Не дрогнем перед бедами и храбро устремимся к подвигам! Империи нужны герои! А тут их разом пять!

– Шесть, – мягко поправил эбиссинец. – Я тоже в медной турме.

– Простите! – сын Макрина взглянул на него, слегка смутившись. – Не хотел обидеть. Я – Мэйо из Дома Морган.

– Не стану называть свой полный титул, его сложно запомнить с первого раза.

– У меня прекрасная память! – бодро сказал поморец. – Я даже знаю пару фраз на вашем древнем языке.

– Царевич Сефу, Сокол Инты. Воздержимся от неуместных церемоний.

– Рад знакомству с таким достойным мужем! – Мэйо прижал ладонь к груди, выказывая уважение.

– Огромнейшая честь! – последовал его примеру рыжеголовый юноша. – Плато из Дома Силва, сын Плэкидуса, анфипата Алпирры.

Широколицый молодой человек склонил голову:

– С-светлейший п-посол, я – Д-дий из Д-дома Г-гаста, с-сын архигоса Д-дариуса.

– Рикс и Ринат из Дома Арум, – представились итхальцы. – Наследники квестора священного дворца[10] Рэмируса.

– Владыка Тростников, – добавил старший из братьев. – Мы будем счастливы, если вы найдете время посетить нас…

Эбиссинец пристально посмотрел на Мэйо:

– Ты не изменишь решения и приедешь к ним?

– Да, хочу взглянуть на знаменитые столичные гулянья.

– Я тоже, – прищурился Сефу.

– Н-несут К-клавдия! – Дий поднялся на цыпочки, чтобы лучше видеть.

Толпа зашевелилась. Невольники, стоявшие на коленях возле помоста хоревтов, упали ниц. Рабам, среди которых оказался и Нереус, предстояло провести в этой неудобной позе несколько часов.

– У кого голоса посильнее? Запевайте! – попросил младший итхалец Ринат.

– У Мэйо, – добродушно хихикнул Рикс. – Тут сотня человек и все безмолвствуют, будто онемели.

– Кто-то должен начать… – Плато откашлялся и склонился к поморцу. – Давайте мы попробуем.

– Один я не справлюсь, так что рассчитываю на вашу помощь, – сын Макрина набрал воздуха в грудь и переливчато затянул. – Ве-е-е-еличие-е-е и сла-а-а-ава-а-а!

– Все-е-ех до-о-о-блестных муже-е-ей! – подхватил наследник анфипата Алпирры.

К двум голосам тотчас присоединились остальные и наполненный печалью Гимн полетел над Форумной площадью.

Уткнувшись лбом в каменную плиту и вытянув перед собой руки, Нереус слушал, как поет Мэйо вместе с прочими молодыми нобилями. Островитянин размышлял над событиями минувшей ночи, оставившими в его душе неизгладимый след. Пока хозяин развлекался с гетерами, раб в одиночку добрался до особняка Читемо, чтобы передать несколько устных распоряжений Макрина, касающихся его наследника.

Невзирая на поздний час поджарый, лысеющий вольноотпущенник лично встретил геллийца в вестибюле и с гордостью похлопал юношу по лопаткам:

– Вот так шутка Богов! Гляди, Элиэна, тот ли это мальчик, что частенько прибегал в кухню за сладостями для своего господина?

Пожилая рабыня улыбнулась Нереусу:

– Он вырос и раздался в плечах, но взгляд-то прежний – светлый и добрый.

– Еще лет пять и будет не мужчина, а настоящий геллийский бык! – Читемо шутливо толкнул островитянина в грудь. – Пойдем скорее! Ты, верно, голоден и можешь съесть целого теленка!

– Благодарю, – смутился невольник. – Я ужинал у Литтов.

– Как поживает наш проказник? – Элиэна взяла юношу за локоть. – Ему понравилась невеста? Все прошло гладко? Где он теперь?

Геллиец потупил взор:

– Хозяин отдыхает в доме Креусы. Возможно, он серьезно болен. Сар приказал в ближайшую неделю позвать сюда врача Хремета. Я слышал разговор про «Поцелуй Язмины»…

Рабыня испуганно прижала к щекам ладони. Читемо нахмурился.

– С невестой получилось хуже некуда, – продолжил невольник. – Хозяин действием нанес ей оскорбления. В ответ последовала не меньшая обида. Впредь он не желает иметь ничего общего с семейством Литтов.

– О, милосердная Фиосса! – Элиэна сложила пальцы в охранительный жест, символизировавший огонь домашнего очага. – Нас всех может постигнуть страшное несчастье…

Вольноотпущенник на миг зажмурил красные от недосыпа глаза:

– Давай-ка без истерик. Налей нам доброго вина и отнеси в мою кубикулу[11]. Мы побеседуем немного перед сном, а утром он вернется к господину.

Мужчина повел гостя в одну из четырех маленьких спален, расположенных вокруг атрия. Ее стены украшали яркие цветные панели, отделенные канделябрами с головами сфинксов. Верхний ярус занимали фрески, изображавшие ветви фруктовых деревьев. У самого пола шел фриз[12] с нарисованными на темном фоне кустами роз. Нереус занял стул у кадки с афарским цветком, а Читемо опустился в широкое кресло.

– За что ты получил золотую серьгу? – по-отечески строго спросил он у геллийца.

– Прихоть господина.

– По-прежнему забавляешь его как говорящая игрушка?

– У меня нет выбора. Я стараюсь дать хозяину то, в чем он нуждается…

– Можно служить иначе, – перебил вольноотпущенник. – Быть не шутом, а полезной вещью. Сейчас для Морганов настали тяжелые времена. Мы обязаны сплотиться, защитить семью и, прежде всего, наследника сара.

– Я готов отдать жизнь за Мэйо, – невольник осекся, но Читемо никак не отреагировал на эту дерзость.

– Постарайся понять то, что я сейчас скажу, – мужчина в раздумьях пожевал губами. – Таркс – не бедный, однако и не самый богатый город. В последнее время Владыка существенно увеличил налоги для провинций. Бывали случаи, когда Макрину приходилось оплачивать эбиссинское зерно из своего кармана, чтобы не допустить голода и волнений на вверенной ему земле. За это нашего сара так любит и чтит простой народ. Макрин ведет дела честно, не высасывает кровь из рабов, не обирает до нитки клиентов, не ограничивает сына в тратах. Союз с Литтами – вынужденная мера, которая поправит благосостояние семьи. Если Мэйо не желает вступать в брак с Видой, пускай подыщет другую обеспеченную невесту, а лучше – зажиточного покровителя для себя и Дома. Отец не может содержать этого озорника до бесконечности и жалованье Всадника не сопоставимо с теми расходами, к которым он привык.

Вольноотпущенник немного помолчал, а после сказал усталым голосом:

– Скоро откроются заседания Большого Совета. Проклятый интриган Фирм приложит все усилия, чтобы смешать Макрина с грязью. Если трон займет Лисиус, Морганов ждет незавидная участь. Второй зесарский наушник, Неро, выдвигает Алэйра. Это прямое оскорблением всем носителям ихора. Как ты понимаешь, подчиняться порченой крови никто из них не станет. Желая сохранить честь, семьи скорее отправятся в добровольную ссылку. У Мэйо слабое здоровье и он не сможет жить вдали от моря. Первожрец Эйолус совместно с Литтами поддерживают Лукаса. Для Макрина было бы вполне удобно примкнуть к их партии. Это намного лучше, нежели Пауки с ликкийским блудником. А теперь ответь мне честно, что произошло в доме Амандуса?

Островитянин густо покраснел от стыда:

– Хозяин поцеловал меня в шею на глазах у невесты и ее брата.

– Каков был их ответ?

– Госпожа… выразила желание… подчинить себе Мэйо на любовном ложе.

– Проклятье! – Читемо ударил кулаком по колену. – Он публично осудил это в присутствии Амандуса и Макрина?

– Нет.

– Ну, хотя бы пригрозил, что потребует от нее в качестве компенсации оральные ласки?