Текст книги "Прикосновения Зла (СИ)"

Автор книги: Сергей Власов

Соавторы: Маргарита Чижова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

– Свидетельствую! – охотно подтвердил Руф.

– У советника Неро и его приспешников главный аргумент – гладиусы легионов, – Варрон украдкой перевел дух. – Не позволим себя запугать! Верные Пауку воины пусть снимут плащи и не багрят оружие кровью нодасов.

Среди присутствовавших на площади стражников наметилось оживление. Кто-то сбросил с плеч символ принадлежности к боевому братству и сотоварищи яростно ругали смельчаков за глупость. В защиту культистов из толпы полетели камни, которые с глухим звуком ударяли о скутумы новобранцев. В строю зазвучали команды обнажить клинки.

– Река всегда течет с возвышенности в низину, но человек не подчиняется руслу. Он волен выбирать, каким путем желает следовать! – страх Варрона давно испарился и он говорил с непоколебимой уверенностью. – Решайте, готовы ли вы сражаться за свет или молча покориться тьме? В моих жилах нет ихора, вместо него – лишь безграничная любовь к ближним! К каждому из вас!

В северной части площади кипел бой. Сомкнув щиты, стражники отбивались от нападок обозленной черни. Толпа перед храмом ликовала. Понтифекса и взысканца четверть часа купали в овациях.

Нереус лежал на животе в маленьком, отгороженном занавеской закутке и теребил пальцами свисающее с постели одеяло. Геллиец никак не мог уснуть. Причинами тому послужила и тянущая боль в спине, и жгучее волнение.

Раб провел здесь свыше недели, сначала не имея сил покинуть темную коморку, а затем из страха перед гневом господина. Островитянин помнил, как к нему приходил Хремет с двумя учениками. Врач давал наставления Элиэне, вызвавшейся ухаживать за Нереусом. Она кормила и лечила юношу, строго следуя рекомендациям эбиссинца. Женщине помогал немой старик, выполнявший в доме самую грязную работу.

От Элиэны геллиец узнал, что его собираются вскоре продать на торговую галеру, и принял это известие стоически. Он не просил Богов разжалобить сердце хозяина. Если за столько дней поморец не пришел и не позвал к себе, значит навсегда вычеркнул провинившегося невольника из своей жизни, отказавшись выслушать, будто и вправду избавился от испорченной вещи, которую именовал другом ради шутки.

Теперь геллиец многое бы отдал за возможность стать бесчувственной куклой. Он хорошо помнил, как оказался лишним в родной семье, и мучительно переживал новое расставание.

Глядя в залегшую по углам тьму, Нереус мысленно возвращался на виллу Морганов. Там все было по-другому... И Мэйо был другим. Островитянин никак не мог выбросить из головы пророческие речи Цитрина о синяках и шрамах. Пожив в столице, молодой нобиль, действительно, изменился до неузнаваемости. Он редко смеялся, взгляд утратил блеск, сердце ожесточилось.

«Мы обязаны сплотиться, защитить семью и, прежде всего, наследника сара…» – затухающими отголосками эха звучал из-под потолка баритон Читемо.

– Я пытался… – шептал в ответ геллиец. – Но не смог… И в этом самая тяжкая моя вина…

Вечером, когда Элиэна принесла ужин, Нереус поделился с ней своими планами:

– Завтра букцимарии. Хозяин не истребовал назад золотую серьгу, а значит, я – все еще его личный раб, и могу, с разрешения Богов, увидеть ниспосланного ими господина.

– Дурная мысль, – нахмурилась невольница. – Лучше оставайся здесь.

– Раны уже не вызывают опасений. Читемо вот-вот сошлет меня на корабль! Другой возможности поговорить с Мэйо не будет.

– Зачем вам говорить? От переживаний у него обострилась болезнь. Твое появление лишь растревожит и осердит господина.

– Я знаю, кто отравил Альтана. Это все подстроил эбиссинский царевич!

Резким движением Элиэна на миг зажала островитянину рот:

– Как только черный язык повернулся, сказать подобную гадость? Солнцеликий посол дважды сберег тебе жизнь: у позорных столбов и оплатив лечение.

– Что? Я думал, Мэйо позвал Хремета…

– Нет, царевич Сефу.

Геллиец подавленно смолк.

– Откажись от своей глупой затеи, – посоветовала невольница. – У молодого хозяина теперь новый личный раб – меченосец. Кажется, из ретиариев. Сар Макрин купил его в подарок сыну за очень большие деньги. Андроктонус старается угодить господину, помогает в лечении. Твои услуги более не нужны.

– Мэйо спрашивал обо мне?

– Ни разу.

Юноша опустил взгляд:

– Значит, все надежды напрасны. В чужом очаге не ворошат угли. Пожалуйста, скажи Читемо, что я здоров и гожусь для любой работы.

– Дай телу отдых до окончания месяца.

– Мне стыдно быть в доме нахлебником. Кусок не лезет в горло.

– Ешь, пока угощают. На галере вряд ли побалуют чем-то, кроме плесневелых лепешек и дешевого уксуса.

– Тем лучше, – геллиец решительно отставил тарелку. – Не придется долго грустить, вспоминая об утраченном.

– Лишь последний глупец торопится в царство Мерта.

– А кто перед тобой? Наивный дурак, решивший, будто поморский нобиль и вправду захочет водить дружбу с клейменым островитянином. Это даже звучит нелепо и смешно. Мы вместе росли, делились сокровенным… Клянусь Ведом, то мальчишеское единодушие я не променял бы и на сотню табунов. Но Мэйо посчитал, что конь ему дороже, чем много раз проверенный невольник, готовый для хозяина на все.

– Рабу лучше не думать о таких вещах. День прожит без боли – вот и славно. Постарайся заснуть, а утром я принесу тебе кусок праздничного пирога.

Элиэна ушла, погасив в комнате светильник, и Нереус остался лежать на жесткой лавке, мечтая поскорее провалиться в наполненный мраком сон, но тело отказывалось слушаться, пальцы безостановочно шевелились, сминая край одеяла…

Над морем громыхала гроза. При вспышках далеких молний дым пекарен и каупон Рон-Руана напоминал кусающих небо змей. Белые колоннады, днем словно венцы стянувшие широкие лбы холмов, теперь казались торчащими из земли клыками. Ветви старых вязов раскачивались и шумели, будто хотели предупредить об опасности тех ночных путников, что бесстрашно ныряли в мрачные, зловонные переулки.

Двое юношей в одинаковых серых накидках поднялись по лестнице возле хозяйственной пристройки и, ловко вскарабкавшись по перилам, забрались на крышу дома Читемо. Тот, кто лез первым, двигался по-кошачьи плавно, цепляясь за маленькие бортики черепицы и ставя ноги поперек плоских желобков. Таким образом он перемещался по наклонному ребру, укрываясь от ветра между двумя широкими скатами, и легко достиг конька, защищенного медной полосой.

Почти все огни в доме были потушены. Пахло влажной землей, тлеющим деревом и серой.

– Свобода... – прошептал Мэйо, любуясь погрязшим во тьме городом. – Я дышу, я мыслю, я живу!

Он сел, скрестив ноги и уперев локти в колени, а на сцепленные пальцы устало положил подбородок. Капюшон сполз до бровей и глаза юноши сделались неразличимыми в глубоких тенях.

Самур настиг поморца и, выпрямившись, встал возле него. Раб, как и прежде, скрывал лицо под маской.

– Хозяин, – тихо позвал невольник. – Если начнется дождь, отсюда будет трудно спуститься.

– Дождь… – вздохнул нобиль. – Жизнетворная щедрость Богов. Мы ждем его как проявление милости, хотя сами зачастую не способны даже на малую толику снисхождения.

– Вам надлежит беречь себя. Вернемся, примите лекарство…

– Мой ум отравлен, – саказал Мэйо и добавил с горькой усмешкой. – Так стоит ли теперь трястись над жалким телом? Глотая снадобья, не обретешь здоровья, а лишь отсрочишь гибельный конец. Последний вдох останется последним, втяни в себя хоть горный чистый воздух, хоть мерзкий смрад целебнейших настоек, хоть сладкий запах женщины или густой… вина.

Он смолк, задумчиво глядя вдаль невидящим взором.

Смущенный раб поскреб шею и буркнул:

– Вы просыпаетесь, кричите по ночам, но все же лекарства помогают…

– Нырнуть во мрак, – закончил за него Мэйо. – И оставаться там как можно дольше. Нет, я уже пресыщен темнотой. Хочу на свет! Видеть огни и чувствовать тепло.

– Подать вам плед, хозяин?

– И Мертов фонарь! – рассердился поморец. – Ты носишь тупость, словно щит, и прячешься за ней от истины. Я говорю о значимых вещах, а ты низводишь их до бытовых проблем.

Невольник смиренно соединил руки в запястьях:

– Простите, хозяин.

– Кто жил годами в кромешном мраке, однажды увидев луч светила, ослепнет от сиянья дня. Но с легкостью лишится зрения и человек, дерзнувший безотрывно смотреть на желто-алый диск небесной колесницы. Смертному не познать всю ценность блага и глубины зла. Мы вынуждены плыть в холодных водах, то делая спасительный глоток и наполняя легкие первоматерией, то копошиться под волной, уподобляясь хищным рыбам. Мне нужно заглянуть в лицо рассвету. Увидеть миг, когда по крышам потекут рубиновые реки, впадая в разлитые на площадях озера черной злобы и ужаса. А после на стены брызнет солено-горькая кровь нового дня, и жуткие ночные твари будут бесноваться вместе с людьми в предельно длинных утренних тенях. Такой кошмар привидится сегодня наяву и, может быть, станет последним в той веренице снов и путаных видений, что я принужден созерцать треть года...

Начав тираду достаточно громко, нобиль говорил все тише, переходя на шепот, пока от волнения его голос совсем не пропал. Через несколько мгновений Мэйо набрался сил и решительно заявил:

– Ты волен уйти!

Не зная, как лучше поступить, Самур замешкался. Он уже испытал на себе крепость хозяйских кулаков, был избит медным кубком, подсвечником и статуэткой из черного афарского дерева, но не терял надежды услужить вспыльчивому господину. Раб успел привыкнуть к резкой смене настроения и бессвязным речам нобиля, к его странным суждениям и малопонятным поступкам.

– Дозвольте мне остаться. Во славу букцимарий…

– Никчемный дикарский праздник! – Мэйо кивком указал на вереницы факельщиков и танцующих людей, стекавшихся к центральным площадям с разных концов города. – Мартышки пляшут, набив желудки, и веселят червивые сердца, охочие до всякой грязи. Орут толпой, как резаные свиньи, а в одиночку не смеют рта раскрыть. Кривляются и гадят, чтоб завтра возмущаться упадком нравов. День единения и свободы они опошлили и превратили в день пьянства, блевоты и срама. Взгляни туда! Царапают на стенах: «Варрон – кинэд!» Им наплевать, что он – убийца Клавдия. Помойных слизняков волнуют больше визиты в чужой зад, чем крах устоев и повсеместная разруха. Имея слабый разум, они не упражняют его мыслями о благе, а только выдумкой искусных оскорблений.

– Вы правы, господин, – Самур неуверенно переминался с ноги на ногу. – Их утешение в самообмане. Если весь день звать глину золотом, она не заблестит.

– И золото тускнеет, – нобиль сжал кулаки. – Матушка пишет, будто в Тарксе ей нет спасения от красных тог и пеплосов[7]. Пиры, охоты, скачки… Несчастной каждый день приходится кормить и развлекать столичных сплетников, распродавая наше имущество... Зато она, как и мечтала, избавилась от провинциальной скуки, познав все те любовные изыски, что нынче в ходу средь Рон-Руанских нобилей. Рога отца растут и разветвляются, с каждым часом, но, видно, ими он так упорно и торит дорогу в Малый Совет. При Клавдии ему удавалось развернуться лишь в собственной кубикуле. Я передал матери всех лошадей, рабов и землю, что числилась за мной, оставив только тебя и Нереуса. Он заслужил свободу. Не на день, не понарошку, а раз и навсегда. О, милосердный Вед! Я снова слышу вой кнута и стоны. Глухой к мольбам измученного друга, теперь внимаю литаврам совести. Она докучливей бельма, чирьев в паху и гнойных язв на члене. Ее не заставят молчать отвары трав.

От неприятных воспоминаний Мэйо еще больше разнервничался. Его плечи непроизвольно затряслись:

– Вот ты стоишь, клейменный раб, а я сижу у твоих ног с душой, опутанной цепями. Мужчина, Всадник, или по-прежнему бесправный мальчишка под бдительной опекой мудрого родителя? Он требует слепого послушания и… поступков. Но разве возможно великое деяние без воли и свободы духа?! Поверь мне, легче камню научиться плавать, чем убедить отца, что я способен жить не по его указке. Невеста… Дура! Из-за нее приходится терпеть все ухищрения Кальда. Зубря Устав, стуча по деревяшкам и шагая строем, тупеешь хуже, чем от бесцельного лежания на клинии. Зато в почете дисциплина! Все бытие – от одного приказа до другого. А слово поперек: и ты уже ешь стоя, без пояса, полуодетый, таскаешь камни, бревна, рубишь солому. Молчи, терпи, и будет отпуск в Тарксе. Где ждет Хонора, для которой я – полудикий, строптивый конь. Ее обласканная игрушка. Уж лучше платить гетерам, чем состоять в подобных отношениях. Любовь за деньги не причиняет боли, а власть развратной женщины искупает в ней сполна. Ты не поймешь, о чем я говорю. Раб ублажает господина по приказу. Лишь благородные способны к безнадежной похоти и эти цепи надевают сами. Так принято. У Сефу тоже есть подобная страстишка. Я даже знаю ее имя. Царевич, мой эбиссинский побратим – достойнейший из нобилей, однако склонен распоряжаться как старший родственник, довлеющий над младшим. Его забота бесценна. Она обязывает. Да, если Сокол призовет меня воевать рядом с ним в пустынях, придется плыть туда и обнажить клинок. Все эти кандалы звенят и днем, и ночью, лишая покоя. Я хочу сам избрать дорогу, но словно заблудился в лабиринте…

Чуть успокоившись, Мэйо шумно втянул носом воздух:

– Сегодня – твой день, потрать его на какую-нибудь смазливую девчонку. Я не вскрою вены, подобно несчастному Плато, не кинусь камнем вниз. Моя душа всегда противилась убийствам. К тому же, за такой поступок придется извиняться перед родителями и сестрой. О, если бы Виола знала, каким чудовищем стал ее добрый брат, то прокляла бы меня у священного алтаря!

– Ваш недуг… – попытался возразить раб, однако юноша не позволил.

– Удобнейший предлог! Для оправдания шалостей, что я частенько устраивал на потеху сестре и матери, беззастенчиво обманывая отца, оскорбляя людей и Богов. Довольно лицемерить, мои проступки – мне и отвечать. Дом Морган связан кровью с самим Ведом. Мы – наследники владык подводного царства, и редко болеем теми хворями, что поражают исконных жителей суши.

– Позвольте спросить, хозяин…

– Говори!

Мысленно коря себя, Самур все-таки решился перейти запретную черту:

– Вы сказали, будто островитянин заслужил свободу. Как это вышло?

– Он никогда не пытался надеть на меня цепи, – Мэйо поднялся и, развернувшись к Самуру, горячо зашептал. – Перед тобой измученный жаждой глупец, что требовал у неба дождя, не замечая текущего рядом чистого родника. Я думал, будто счастье – в боевом братстве, но оно развеялось от первого порыва ветра, а после разгульных пиров и оргий остается лишь тяжелая голова и горечь во рту. Дома мы с Нереусом много беседовали о будущем, судьбе и мечтах. Мне хотелось через философию познать естественную суть вещей, отправиться в странствия, встретить достойную девушку. Жестокий Рон-Руан стал клеткой, в которой я мечусь, бросаясь из одного угла в другой. Мой верный раб считал меня хорошим человеком. Теперь, наверное, клянет…

– Я думал, что вы озлились на весь мир из-за потери лошади. У вас их – табуны. Неужто не нашли б другую? Совсем не к месту затеяли браниться с отцом. И вот сидите тут, терзаетесь виной, хотя красивыми словами не начерпать воды. Не знаете, как сделать ковш, так выдумайте, где его достать. По мне, мужчина – тот, кто может разобраться с проблемами, а мальчики их только создают.

Нобиль обиженно поджал губы и вдруг разразился смехом:

– О, я слышу речи человека!

– Рабу достаточно быть сытым, в тепле и чтоб хозяин не бранил, – Самур чуть наклонил голову, стараясь таким образом подчеркнуть свой низкий статус. – Хотите, я спущусь и приведу сюда вашего геллийца?

Вспышка молнии озарила растерянное лицо Мэйо.

– Так мне пойти за ним? – с нажимом уточнил невольник.

Благородный юноша кивнул.

Не мешкая, раб уцепился одной рукой за конек, а с помощью другой балансировал на скате крыши.

– Подожди! – в голосе поморца отчетливо прозвучал испуг.

Мэйо напряженно разглядывал толпы невольников на городских улицах. Долетавшие оттуда крики более не казались радостными воплями захмелевших гуляк. Что-то шло не так.

– Самур?

Меченосец застыл на месте:

– Вы тоже это слышите?

– Я не понимаю…

– Народные волнения. Мне уже доводилось видеть подобное в Поморье несколько лет назад.

– Чего они хотят? – по спине нобиля пробежал неприятный холодок.

– Кажется, требуют признать Варрона зесаром.

– Это незаконно. Права на венец имеет только Фостус…

– Хозяин, – у Самура перехватило дыхание; резкие порывы ветра заталкивали слова обратно в глотку, – там… Помилуй нас, Земледержец!

Мэйо побледнел. К дому Читемо маршевым шагом приближался отряд из десяти ликторов, несших оплетенные лозой топоры.

Услышав шум в доме, Нереус кое-как поднялся с постели и крадучись приблизился к занавеске. Он чувствовал себя неловко, будто схваченный на месте преступления воришка.

Откуда-то справа доносились тихие встревоженные голоса, топот ног и даже плач, напоминающий скулеж. В пятне света мелькнул коричневый подол.

– Элиэна! – с мольбой позвал геллиец.

Рабыня замерла, сердито бросив через плечо:

– Ну, чего тебе?

– Случилась какая-то беда?

– В городе бунты. Надо защитить дом от поджога и разграбления.

– Где мой хозяин?

Глаза невольницы наполнились слезами:

– Его уводят.

– Кто? Куда? – островитянин шагнул к ней.

– Ликторы. У них какой-то приказ… Я толком не расслышала.

Нереуса точно окатили ледяной водой. На несколько мгновений он утратил всякую связь с реальностью, ноги подкосились, юношу качнуло, и ему пришлось опереться на стену, чтобы не упасть.

– Вернись, пока никто не видит, – с нажимом посоветовала Элиэна.

Упрямо мотнув головой, геллиец быстрым шагом направился в атриум. Раб не думал о возможном наказании. От тревоги заходилось сердце и нечем было дышать. Мысли разлетались в стороны, словно перепуганные птицы. Невольника бросало то в жар, то в холод.

Рядом с декоративными алебастровыми сосудами возвышался над согбенной прислугой сар Макрин. Его лицо было строгим, как у Туроса; на стиснутых кулаках вздувались бугры вен. Читемо любезничал со старшим ликтором, который обеими руками держал обвязанный красными ремнями топор, тем самым возвещая о введении в столице военного положения.

Не прошло и минуты, как из своей комнаты вышел Мэйо в полном боевом облачении. Поморец нес под мышкой шлем и с истинным достоинством придерживал край серебряного плаща. За Всадником семенил причепрачный со щитом и оружием. Лицо раба закрывала ритуальная черная маска.

В какой-то миг нобиль, повернув голову, встретился взглядом с Нереусом и просиял радостной улыбкой. Затем поморец слегка приподнял брови, отчего лицо приняло виноватый вид, а в глазах и вовсе мелькнул страх. Мэйо уходил, не зная, вернется ли, и скрывал волнение за напускной бодростью. Геллиец ответил ему без слов – озорной усмешкой, как бы говорящей: «Береги себя, друг, и не тревожься попусту!» В знак абсолютной преданности раб коснулся пальцем золотой серьги, и хозяин кивнул, подтвердив, что верит этой искренней клятве.

Макрин обнял сына, после чего Мэйо направился к выходу, следуя за колонной ликторов. Немного подождав, сар хотел было вернуться в кубикулу, но некстати заприметил светловолосого раба.

– Кто дозволил тебе покидать комнату?

– Простите, господин, – пролепетал Нереус. – Сегодня букцимарии, и я подумал…

– Что ты сделал, скот?!

– Ослушался приказа.

– Читемо! – градоначальник дал волю накопившейся злости. – Посади на цепь этого пса – и никакого света до восхода солнца!

Вольноотпущенник вплотную подошел к островитянину и врезал ему кулаком по зубам. Из рассеченной губы брызнула кровь.

– Мало кнут гулял по твоей вшивой спине?

Нереус молчал. Все это казалось ему таким ничтожным, не стоящим внимания, по сравнению с самым главным, действительно важным – полученным от Мэйо прощением. Геллиец чувствовал: нужно только дождаться хозяина, и тогда все будет хорошо.

Вскоре на шее раба оказался железный хомут с издевательской надписью: «Держи меня крепче». Короткая, но массивная цепь протянулась к кольцу в стене крытой галереи. Отсюда Нереус мог видеть часть атриума, вход в кухню и внутренний дворик. Островитянин уселся на пол, скрестив ноги. В такой позе его и застала идущая спать Элиэна.

– Глупый мальчишка! А я ведь предупреждала.

– Хозяин больше не сердится на меня.

– С чего ты это решил?

– Почувствовал.

– Вздор! – рабыня уперла руки в бока. – Ему сейчас приходится думать о себе, а не о каком-то сопляке-неслухе. Там, за воротами, полыхает война. Сар велел одеть лошадь сына в лучшие доспехи, чтобы защитить ее от камней и палок. Наш бедный непоседа связан воинской присягой и будет вынужден усмирять обманутую культистами толпу.

– Какой прок торчать здесь? – Нереус дернулся, до предела натянув цепь. – Я сбегу! Помоги мне, Вед!

– Замолчи! Тебя бросят в клетку.

– Вырвусь!

– Милостивая Арисса, – воскликнула Элиэна, – от горя повредился умом. Прости… Для твоего же блага…

Она ушла и обо всем рассказала Читемо. К железному ошейнику геллийца добавились ручные и ножные кандалы. Длина цепи между первыми не превышала трех ладоней, между вторыми – пяти. Носить подобные оковы было сущим мучением, и юноша с трудом смог дотерпеть до утра. Он ни на мгновение не сомкнул глаз, пытаясь хоть как-то устроиться на жестком холодном полу.

Едва забрезжил рассвет, сар Макрин покинул спальню, намереваясь прогуляться по дорожкам внутреннего дворика. Градоначальника изводила бессонница. Увидев пожилого нобиля, Нереус встал в полный рост, и многочисленные звенья цепей противно лязгнули. Макрин удивленно взглянул на раба:

– Почему ты в кандалах?

– Хотел сбежать, господин.

– К Мэйо?

– Да.

Голос поморца смягчился:

– Иного ответа я не ждал.

Помолчав, градоначальник продолжил:

– Тебе не отыскать его. В городе царит неописуемый хаос. Турмы Всадников собирают на Липпиевых холмах, чтобы затем перебросить в центральные кварталы для усмирения мятежников. Там самое пекло. Ошибкой было привезти Мэйо сюда в столь неспокойное время. Теперь всем нам остается уповать на милость Богов. Крепко молись о его здравии и благополучном возвращении. Если чернь, разломав ворота, прорвется в дом, мой сын лишится и убежища, и поддержки.

– Господин, – невольник смело посмотрел в лицо сара. – Прикажите снять цепи. Я клянусь честью хозяина, что не сбегу. В Тарксе мы вместе с ним обучались владению оружием. Наставник хвалил мое умение. Дайте возможность отблагодарить вас и снова послужить во славу семьи Морган.

– Я помню… – Макрин глубоко вздохнул. – Мэйо всегда игрался с клинком, не воспринимая ваши тренировки всерьез. Ты же был внимательным и прилежным. Сколько раз мой сын падал на песок от хитроумных геллийских захватов, подсечек и ударов… Поверженный, он беспечно хохотал, цепляясь за протянутую тобой руку. Теперь мне так не хватает этого глупого, ребяческого смеха.

Нереус понуро опустил голову.

– Из дерзкого щенка ты вырос в матерого пса, – градоначальник прищурился. – Но, к счастью, сохранил лучшие качества – отвагу и преданность. За них же я неизменно высоко ценю Читемо. Он заслуженно получил свободу. В чем-то мой сын прав. Кровь льется на улицах оттого, что одни не научены говорить, а другие не желают ничего слушать. Видно, твои речи имеют здравое зерно, если они столь много значат для Мэйо. Какие темы обычно затрагиваются в ваших беседах?

– Разные, господин. В прошлом месяце мы рассуждали о трактате «Нравственность».

– Любопытно. Озвучь свою позицию.

– Разумный человек воспринимает мораль как благо, а неразумный стремится ей наперекор. Запретное всегда желанно. Если сказать ребенку: «Не лезь на дерево!» Он непременно вскарабкается к самой верхушке, стремясь выразить протест чужому опыту и знаниям. Раб на цепи не видит свет, не ест изысканные блюда, не катается в колеснице. О чем ему мечтать? О воле, вкусной пище, любимой женщине. Будь у него возможность все это получить, не совершая преступления, никто не поднял бы руки на господина. Основа нравственности в понимании добра и зла, а также в выборе пути. Когда тебя сознательно толкают во тьму, к пороку, то привыкаешь жить в грязи и скверне, а все хорошее встречаешь как врага. Сын внимает родителю, берет с него пример. Для большинства рабов, хозяин – почти отец. Ему стремятся подражать, и по поступкам судят о благе. Когда нобили ведут себя прескверно, то уподобляются вожакам обезьян, за которыми следуют полчища мартышек. Вокруг достойных собираются достойные. Вот дом Читемо, вашего клиента. Здесь безопасно даже во время смуты. На вилле в Тарксе мне было лучше, чем в родных краях. Хозяин мог посмеяться надо мной, устроить шутку, но никогда не унижал до положения скота, не издевался, не калечил. И я замечу: лучше оставаться собакой при умном, благородном человеке, нежели ходить в друзьях у обезьяньего царя.

– Занятия по риторике и философии, как видно, не прошли впустую, – Макрин снисходительно улыбнулся. – Почему же мой сын до сих пор не сделал тебя клиентом?

– Он хотел, но я отказался.

– От дарованной свободы, о которой говоришь с таким восторгом в глазах?

– Да, господин. Я многим обязан хозяину и Дому Морган, поэтому не мог просто сесть на корабль и уплыть. Переезд в столицу был для Мэйо серьезным испытанием. Он нуждался в поддержке.

Сар пропустил мимо ушей очередную дерзость невольника:

– Жизнь здесь стала серьезным испытанием для вас обоих. Будто судьба решила проверить на прочность те отношения, что вы так долго выстраивали и берегли. Пусть идеи наивны и ошибочны, но верность им похвальна. Я распоряжусь снять с тебя цепи.

– Спасибо, господин.

– И все-таки… Кто отравил Альтана?

– Я не знаю.

– Назови тех, кого подозреваешь.

– Вы приказываете мне свидетельствовать против нобилей?

– Нет, дозволяю поделиться своими мыслями.

– Это мог быть или декурион Креон, или царевич Сефу.

Сар Макрин в задумчивости сложил руки на груди. Он к своему удовольствию сделал несколько важных выводов, но, разумеется, не стал озвучивать их молодому рабу.

В углублениях между черными плитами пола ручьями бежала кровь. Она была повсюду. У подножия золотой статуи Туроса растекались липкие лужи. Багровые брызги запятнали мраморные стены и занавеси.

Перед входом в целлу полыхало разлитое масло. Огонь метался, стремясь вылизать нестерпимо горячим языком драгоценные фризы, деревянные двери и беспорядочно раскиданную храмовую утварь.

Широкие полосы утреннего света как тончайшие покрывала ложились на изувеченные трупы жрецов, служек и нодасов. Больше сотни тел застыли в позах, свидетельствовавших о невероятной жестокости и ярости бушевавшего здесь боя.

Он начался после полуночи, когда культисты взяли в кольцо храм великого Копьеносца. Первые удары рассвирепевшей толпы приняли четвертая городская когорта и подоспевший к ним на помощь отряд вигилов. За треть часа их оттеснили с лестницы. Неся огромные потери, воины укрылись под сводами святилища, а паукопоклонники безостановочно штурмовали здание.

Оценив всю опасность ситуации, советник Неро и архигос Дариус бросили на площадь еще три когорты и алу Всадников. К моменту их прибытия ватаги мятежников уже проникли в храм, сея смерть, учиняя грабежи и поджоги. На почерневших от огня и дыма колоннах появились многочисленные изображения Паука. Тело первожреца Эйолуса выволокли наружу и примотали цепями к железной ограде.

Схватка с толпой длилась несколько часов. Легионеры медленно продвигались вперед, не узнавая город. Ворота многих особняков были выворочены. В стенах зияли бреши и разломы. От удушливого чада слезились глаза. Сокращая путь, армия шла через сады и парки, наблюдая и здесь удручающие следы разрушений.

Командирам стало известно, что основные ударные формирования культистов сосредоточены в северных кварталах города и пока не принимают участия в боях.

С наступлением дня волнения только набирали силу. Многие легионеры окончательно утратили надежду дождаться обещанного подкрепления из Срединных земель. В манипулах началось дезертирство. Одни бежали, страшась расправы от черни. Другие пытались спасти собственное имущество. Третьи рассчитывали в повсеместной смуте разжиться чужим добром. Это подвигло архигоса Кальяса устроить показательные казни.

Лишь в укомплектованной нобилями кавалерии царил порядок. Командование турмами молодых Всадников поручили легату Силантию, организовавшему лагерь на Липпиевых холмах. Там же расположилось шесть когорт пехоты.

Усиленный новобранцами первый легион охранял подступы к дворцу. Джоув поручил Креону наладить связь с ведущим уличные бои Кальясом, резервами Силантия и с осуществляющими оборону флангов Дариусом и Неро.

По весьма приблизительным подсчетам Джоува армия советника насчитывала около шести с половиной тысяч пеших воинов и две тысячи верховых. У понтифекса Руфа имелось двести тысяч последователей, способных держать в руках оружие. Как опытный полководец легат понимал, что при сложившихся обстоятельствах даже такой существенный перевес не гарантировал культистам победу.

Превосходно укомплектованная армия могла одним только видом посеять панику меж рабов и бродяг. Особую опасность в данном случае представляли Всадники.

С холодной расчетливостью талантливого стратега Джоув обдумывал детали плана, намереваясь заманить Силантия в ловушку. На правах эмиссара он добился от Тацита разрешения использовать во время восстания Ядовитых. Члены этерии готовили в северном квартале западню, где мог бы увязнуть целый легион. Перекрыв воду в главных каналах, паукопоклонники заполнили вспомогательные и старые, давно осушенные. Обрушив памятные стелы, культисты забаррикадировали несколько улиц. Нодасы из числа рабов сожгли два моста.

Ожидая доклад от Ядовитых, Джоув писал распоряжения и записки. Одна из них предназначалась Силантию. Другая – Варрону. Легат надеялся ободрить ликкийца, понимая, что все старания и жертвы окажутся напрасными, если сегодня до захода солнца на голову юноши не ляжет зесарский венец…

[1] Хопе́ш, кхопе́ш, кхепе́ш (слово обозначало переднюю ногу животного) – разновидность холодного оружия, применявшегося в Древнем Египте. Хопеш имел внешнее сходство с ятаганом и был длиной около 50-60 см. Он состоял из серповидной рубяще-режущей части (полукруглого клинка) и рукояти. Клинок мог иметь как внутреннюю, так и двойную заточку, когда ближняя к рукояти часть клинка имела внешнюю заточку, а дальняя – внутреннюю.

[2] Периптер (от греч. peripteros – окружённый колоннами) – основной тип древнегреческого храма периодов архаики и классики; прямоугольное в плане здание, с четырех сторон окруженное колоннадой. Внутри периптер обычно состоял из пронаоса и наоса, позади наоса часто устраивалось закрытое помещение – опистодом.

[3] Манипула – стратегическая единица римской армии, здесь 1/4 когорты, 64 человека.