Текст книги "Прикосновения Зла (СИ)"

Автор книги: Сергей Власов

Соавторы: Маргарита Чижова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Взмокший от пота Мэйо подполз к краю ложа и прохрипел:

– Вина!

Нереус подал хозяину наполненный доверху кубок. Сделав пару глотков, поморец медленно вылил остатки на голову и плечи невольника. Сладкий напиток заструился по спине и груди раба, пачкая тунику липкими потеками. Взор нобиля окончательно лишился ясности, а некогда дружелюбное лицо превратилось в уродливую маску.

– Слишком теплое! – буркнул сын Макрина. – Тащи другое!

На исходе ночи он довел себя до беспамятства и очнулся в запряженной волами повозке, двигавшейся к дому Читемо. С трудом разлепив губы, благородный юноша позвал:

– Нереус! Ты спишь?

Задремавший возле господина островитянин, встрепенулся и четко ответил:

– Да, хозяин!

– Не так громко, прошу. Что с твоими волосами?

– Слиплись от вина, хозяин.

– Вина? Ты спьяну нырял в пифос?

– Нет, хозяин. Вы облили меня, сочтя напиток излишне теплым.

– Я?! – Мэйо сдавил виски. – Не помню… Мы клялись с царевичем… С Сефу, а потом… туман… Были афарки, у одной клеймо на бедре… Другая с косичками… Он звал ее Антилопа.

Геллиец молча смотрел на разрисованные похабными картинками и надписями стены домов. «Варрон – дырявая тыква» – гласили кривые каракули рядом с изображением толи вышеозначенного растения, толи ягодиц и пухлого живота.

– Так или иначе, я поступил… – поморец на миг прижал кулак ко рту, – отвратительно. И сожалею об этом.

Повозка ухнула левым колесом в яму. Нанятый островитянином возница, шедший рядом с быками, выбранился под нос.

Не дождавшись ответа, Мэйо тронул Нереуса за край туники:

– Скажи хоть слово.

– Смиренно исполняю вашу волю, хозяин.

– Что еще дурного я сделал?

– Ничего. Мне далее следовать приказу и не открывать рот без разрешения или вы передумали?

– Передумал! – поморец схватил раба за плечи. – Если желаешь, обругай меня, но только не молчи.

– Я до сих пор в здравом уме, чтобы возводить хулу на господина. Вам нужен покой и врач.

– Хорошо! Пусть явится тот эбиссинец, о котором говорил отец. Теперь мы снова – друзья?

Нереус опечалено вздохнул:

– Конечно. Непростая выдалась ночь. К счастью, мы ее пережили, и пусть, уходя, она унесет с собой все зло, что накопила.

Согласно кивнув, Мэйо протянул невольнику край пледа, и юноши поплотнее закутались в него, спасаясь от прохлады и сырости.

Покои Руфа располагались в отдельном здании на прихрамовой территории. Окна приемной залы были крупнее, чем в спальне, и выходили на засаженный яблонями садик. Запах спелых плодов напомнил Макрину о доме и жене, любившей отдыхать среди душистых аллей.

Сар Таркса возлег на застеленную роскошными покрывалами клинию. Ему поднесли блюдо полное красных афарских ягод, обладавших медовым привкусом. Они имели удивительную особенность – поев их, человек около часа ощущал сладость во рту от любой другой пищи – даже кислые или горькие кушанья превращались в сахарное лакомство.

Варрона облачили в белую тунику с расшитыми золотом рукавами. Юноша полулежал на соседней клинии, под росписью, изображавшей Паука. Не отрывая взгляда от тарелки, ликкиец ковырял ложечкой в афарском огурце, именовавшемся также рогатой дыней. Взысканец медленно выуживал зеленую желеподобную мякоть, схожую по вкусу с бананом, и подолгу держал ее во рту, прежде чем проглотить.

Руф в парадной мантии сидел, откинувшись на высокую спинку кресла, сжимая в левой руке посох, а в правой – наполненную шарбатом чашу. Этот напиток, приготовляемый на огне из смеси сахара, пряностей и фруктовых соков, подавали царям Эбиссинии перед дневным сном.

– Как поживает ваш сын? – спросил ктенизид у поморца.

– Он чрезвычайно доволен и службой, и коллегией. Я тоже рад, что его первый день в учебном лагере миновал тихо и без каких-либо происшествий.

– Говорят, он – один из немногих, кто удостоился высокой чести быть гостем в доме посла Именанда?

– Это обыкновенный визит вежливости. Мэйо служит вместе с царевичем Сефу. Вчера они посещали семью Арум, сегодня отдыхают у Сокола.

Понтифекс отставил полупустую чашу:

– На сколько мне известно, ваш сын получил именное приглашение.

– Значит, он вновь утаил от меня правду, – нахмурился Макрин. – Остается надеяться, что Мэйо использует это время с толком, совершив жертвоприношение или приняв участие в оргии, а не просто напьется, уподобившись мерзкому бабуину, объевшемуся забродившей марулы[9].

– Ходит молва, будто посол оказывает вашему наследнику некие знаки внимания. Рискну предположить, у юношей взаимная симпатия.

– Он больше не мальчик под моей опекой и был много раз предупрежден, что присутствие геллийца в постели не кончится добром. Шестнадцатый год – возраст богов. Если Мэйо желает, отдавшись преступному влечению, лишиться имени и погибнуть под ударами палок, я слова не скажу в его защиту.

Руф медленно провел ладонью по резному подлокотнику:

– Именанд под страхом смерти запретил благородным мужчинам колонии ласкать друг друга, соприкасаться губами и кончиками носов. Если мои опасения верны, то пострадает не только ваш сын, но и молодой Сокол.

– Я дознаюсь до истины, – твердо сказал Макрин.

Угроза в его голосе заставила Варрона наконец отвлечься от поедания рогатой дыни. Ликкиец одарил сара прямодушным взглядом:

– Как спокойно мы воспринимаем ссоры и ненависть между людьми, но готовы убивать наших сограждан за одно только проявление любви. Если бы я мог посетить государственный Совет, то выступил бы с речью поддержки вашему сыну. Легат Джоув не без восхищения поведал мне о бесстрашии поморца, скакавшего на лошади стоя и бившегося заточенным клинком с одним из лучших воинов турмы – Соколом Инты.

Ктенизид побагровел и с трудом хранил молчание. Сар Таркса пришел в непритворное изумление:

– Стоя на лошади? Бился с Сефу?

– Кажется, это новость для вас? – тонко поддел Варрон. – Вы не слышали сентенцию[10]: «В речах детей тем меньше искренности, чем реже они получают от родителей похвалу и одобрение»? Может, стоит хоть иногда отзываться о наследнике лестно, а не только бранить, сравнивая с обезьяной?

– Ты взялся поучать меня, даже не зная того, о ком говоришь? – гордо расправил плечи Макрин.

– Вы оскорбились, но я не призывал ни к чему дурному. Напротив, хотел побудить быть добрее и терпимее. Сейчас все бранятся, стараясь перекричать других, а мне кажется, пора остановиться и немного послушать. Даже если ваш сын в чем-то ошибается, то лучше совместно прийти к правильной точке зрения, нежели стараться нанести предельно болезненный укол словами. Подчас раны от оружия заживают быстрее, чем забываются душевные обиды.

– Продолжай, – смягчился градоначальник. – Вижу, что тема задела тебя за живое.

– Множество людей упражнялись в остроумии, придумывая мне обидные прозвища, – тихо сказал Варрон. – Они находили удовольствие в подчеркивании своего превосходства и моей ничтожности. Что я мог сделать? Пожаловаться зесару и требовать казнить десяток злоязычников в назидание другим? Ответить злом на зло? Я надеялся побороть чужую ненависть с помощью терпения и доказать: выше стоит не тот, кто может кинуть грязь, а тот, кто предпочтет ни при каких обстоятельствах не трогать ее. Потом мне стало думаться, что эта позиция неверна и нужно непременно ответить на вызов со всей возможной жестокостью. Я ощетинился иглами и оказался тем змеем, который, прикусив хвост, отравился собственным ядом. Теперь мне ниспослано тяжкое испытание: носить клеймо, хуже рабского, до самой смерти. Любой из наследников Клавдия, заняв трон, пожелает судить и беспощадно казнить убийцу Богоподобного, показать свою власть над и без того униженным и бесправным. Все, чего я хочу перед уходом в царство Мерта, сделать добро, чтобы хоть кто-нибудь вспоминал меня с теплотой, а не с отвращением. Простите, если утомил долгой речью…

– Ты во многом похож на моего сына, – Макрин отвернулся к окну. – Он неизлечимо болен и вскоре может умереть, однако вечно занят какой-то мелочью, возомнил себя защитником рабов и носиться с их проблемами, будто нет ничего важнее на свете. Я полагал, что это продиктовано желанием идти наперекор общественному мнению и выделиться из толпы, но, вероятно, ты прав, и Мэйо спешит оставить о себе добрую славу, просто не нашел более достойного поприща.

– Свыше нам предоставляется максимум возможностей для бездействия и минимум – для совершения чего-либо поистине стоящего, – вздохнул ликкиец. – Приходится цепляться за каждую. Я понимаю, что, сколь это ни печально, второй такой встречи у нас уже не будет. Отдайте голос за Фостуса. Он справится с бременем и продолжит реформы Клавдия…

– О которых ты знаешь гораздо больше, – вмешался Руф. – Фостус не приедет в Рон-Руан. Все это тщетные надежды.

– Я мог бы попробовать переубедить его, будь у меня возможность, – решительно заявил Варрон. – Взгляните на то, что творится вокруг. Боги отвернулись от людей. Вед не принял жертву, Турос молчит, а на весах Эфениды истина всегда легче насыпанных в чашу монет. Жрецы бессовестно набивают сундуки подношениями, предназначенными для Небожителей. Я понимаю, почему чернь славит Паука. Культисты кормят нищих трижды в неделю, а не только по праздникам. Двери храма открыты днем и ночью даже для хворых. Я видел, как этериарх Тацит утешал женщину, заболевшую Нирейской чумой. Он не устрашился ни ее зловонного дыхания, ни черной сыпи и даже обнял несчастную на прощание. Да, мне есть, что сказать и первожрецу Эйолусу, и коллегии фламинов, но, боюсь, не хватит голоса, ведь придется перекрикивать десятки сытых глоток.

Переведя дух, ликкиец уверенно продолжил:

– В Большом Совете выступают сары и анфипаты от каждой провинции. И лишь два Рон-Руанских народных трибуна! Они давно погрязли во взяточничестве, ведь бедняки не могут дать столько же, сколько жрецы и нобили. Я рад, что есть искренне любимый простыми людьми сар Таркса, заботящийся о благополучие города, и молодой наследник Дома Морган, чьи интересы не ограничены лишь собственной карьерой и материальным состоянием. А что творится в прочих землях? Где представители общественных Советов? Мы хвалим придуманную в Геллии демократию, безжалостно уродуя ее лицо. Чудовищно, когда за тысячи голодных и безмолвствующих говорит и решает сотня чревоугодников. Мы утверждаем, что это благо, дарованное свыше Богами и защищенное законом, но движемся не к процветанию, а к упадку. Да, личная выгода рождается, когда свои интересы превалируют над общественными. Поэтому менять следует не Богов, не законы, а прежде всего – себя. Желание человека посеять добро, проявить лучшие черты, не должно умаляться навязанными ему предрассудками и оскорбительными домыслами. И напротив, любое злодеяние необходимо карать со всей суровостью, кем бы оно ни было совершено. Тогда каждый сможет найти себя и приносить пользу, живя по совести и справедливости.

Руф задумчиво разглаживал складки мантии. В начале разговора ктенизиду казалось, что Варрон взялся помешать ему наладить отношения с Макрином, и сар вот-вот покинет храм в глубоком разочаровании. Однако юноша сумел произвести должное впечатление на поморца: он слушал внимательно и сосредоточенно.

– Наверно, я выгляжу глупым мечтателем… – смутился ликкиец. – Мне редко удавалось открыто высказаться, а в последние дни и вовсе приходится подолгу ждать тех людей, с которыми можно перемолвиться хоть парой слов. Это подхлестывает наблюдательность. Вам обоим неприятно мое общество. Если позволите, я пойду к себе и более не помешаю юношескими глупостями политическим переговорам двух умудренных опытом и уважаемых мужей.

– Иди, – милостиво разрешил понтифекс.

– Варрон, – сар заглянул в блеклые и печальные глаза ликкийца. – Если осмелишься приехать в курию, дай своим противникам решительный бой. Пусть твое имя вымарают из хроник, но слова никогда не позабудут.

– Спасибо за наставление, – улыбнулся взысканец. – Жаль, что я не так отчаянно храбр, как ваш сын.

– Он просто умелый притворщик! – рассмеялся Макрин. – Нет, он – самый искусный притворщик из всех, с какими мне доводилось встречаться!

Небо в западных предгорьях Ликкии отличалось невероятной глубиной: словно кто-то неведомый опрокинул гигантское блюдо с выстланным бархатом дном и, залюбовавшись, оставил его лежать над бесчисленными хребтами и каменистыми грядами. В летние ночи на антрацитовом небосводе вспыхивали алмазные россыпи звезд, чуть прикрытых полупрозрачными шлейфами облаков, и все это великолепие сияло и искрилось до рассвета.

Загородные виллы местной знати теснились на пологих склонах. Рядом протекала узкая и бурная река, обрамленная каменистыми берегами, поросшими молодым орешником. Когда над водой поднимался туман, казалось, будто она живая и силится согреть теплым дыханием молчаливые серые скалы. Журчание и всплески звонких, певучих родников после дождей сливались в долгую, похожую на птичью, трель.

В бодрящем и одновременно опьяняющем воздухе кружили мириады сверчков, а ветер, гуляя среди равнин и взгорий, насыщался едва уловимыми запахами лиственного леса и сбегал в луга с тихим посвистом.

Обложенный подушками Лукас не мог в полной мере насладиться величием и таинством поздней ночи. Он смотрел на изломанные силуэты горных хребтов через небольшое окно спальни. Рано поседевший мужчина, с узким, мертвенно-бледным недужным лицом беззвучно плакал, то упираясь ладонями в край постели, то нервно теребя шерстяное покрывало.

Старший из племянников Клавдия привык прятать свою боль от близких, но в предутренний час, оставаясь наедине с собственной немощью, иногда давал волю эмоциям. Лукас мечтал только об одном – встать с опостылевшего ложа и подойти к окну. От заветной цели мужчину отделяло смешное расстояние – семь шагов, не больше. Он не мог сделать ни одного. Неудачное падение с лошади навсегда лишило нобиля возможности самостоятельно передвигаться.

Он уже знал и о смерти дяди, и о созыве Большого государственного Совета, и о шансе побороться за венец зесара. Мысли Лукаса все чаще уносили его в прошлое… Однажды, будучи ребенком, он вместе с матерью посетил Рон-Руан и решил более никогда не возвращаться туда. Нечто темное и страшное таилось в закоулках дворца, мрачные тени ползали по улицам города, а люди делали вид, словно не замечают их.

Насквозь лживый и лицемерный Клавдий произвел на племянника неприятное впечатление. Лукас не искал его расположения, не просил о благах для своей семьи, и даже усомнился в родстве с этим страшным человеком.

Мучаясь бессонницей и размышляя о былом, седовласый мужчина приходил к одному и тому же выводу: каждый, стремясь обладать чем-либо, невольно открывает для окружающих свою уязвимую сторону; слепой мечтает о зрении, безногий – о возможности ходить, и только мерзкий негодяй способен сделать самоцелью безграничную власть над другими людьми.

Племянник Клавдия понимал, что избрание нового правителя неизбежно, как восход солнца, однако человеку порядочному, честному и великодушному Лукас не посоветовал бы даже прикасаться к золотому венцу. На нем словно лежало вековое проклятье, превращающее Владык в бездушных чудовищ.

Искалеченный телесно нобиль боялся пострадать еще и нравственно. Он хотел прожить отведенные годы достойно, сохранив в себе человека. Увы, мужчина даже не догадывался, что срок его земной жизни почти истек.

В северной части дома раздался странный шум, похожий на звук борьбы. Что-то упало в обеденном зале, вероятно, мраморная ваза, и раскололась с характерным грохотом. Послышались быстрые тяжелые шаги, не свойственные обутым в мягкие сандалии рабам. За стеной проснулась мать Лукаса и громко окликнула свою невольницу. Через миг калека услышал полный ужаса женский визг. Пожилая хозяйка дома отчаянно взывала о спасении.

Племянник Клавдия рывком сбросил покрывало на пол. Личный раб, дремавший в смежном помещении и разбуженный криками, вскочив с соломенной циновки, поспешил к господину, но не успел – вопль невольника резко оборвался и сменился протяжным, полным боли стоном.

Лукас безуспешно пытался опереться на руки, но они оказались слишком слабы. Дверь спальни распахнулась. Племянник зесара увидел человека в темных одеждах, державшего длинный кинжал.

– Кто ты?! – дрожащим голосом спросил калека. – Зачем сюда явился?!

Незнакомец приближался. Его лицо нельзя было разобрать: нижнюю половину скрывал повязанный до самых глаз платок, а лоб – темная, густая челка. Обнаженное лезвие в свете жаровен напоминало продолговатый, красный от крови кусок льда.

– Что тебе нужно?! – Лукас в отчаянье попробовал схватить склонившегося над ним чужака за одежду.

– Отрезать Нить… – хрипло ответил убийца, вонзая кинжал точно в сердце калеки.

Прошло семь дней после похорон Клавдия. Из-за начавшихся ливней новобранцев отправили заниматься в базилики, раздав указания и поручения каждой коллегии. Царевич Сефу и его соратники уселись в углу, справа от кафедры, расстелив перед собой начерченную на папирусе карту военных маневров. Задание декуриона Кальда заключалось в том, чтобы расположить войска наилучшим образом и объяснить предполагаемый порядок ведения боя. Когда наставник на время покинул молодых людей, они приступили к обсуждению.

– Нас про это можете даже не спрашивать, – зевнув, объявил Мэйо и приобнял за плечо рыжего алпиррца Плато. – Мы хороши в драке, а не в стратегиях.

– У меня есть пара идей, но хочу сперва выслушать остальных, – сказал Сокол, задумчиво потирая переносицу. – Юба, начни ты.

– Смиренно исполняю, Немеркнущий, – мулат говорил одновременно и с эбиссинским, и с афарским акцентом, но достаточно внятно, даже чуть резковато. – Здесь начертаны холмы, которые разрушат строй. Я обошел бы их справа, ударив во фланг неприятеля и послав конницу навязать бой с шеренгами его пехоты.

– Если бы я ехал в голубой военной короне, возглавляя войско, то ты не получил бы за сражение «Золотой похвалы»[11], – глаза Сефу сверкнули азартом. – Проследовав сюда, армия окажется в низине, а вражеские застрельщики займут наиболее удобные позиции. Будь впереди рвы, и этот котел станет смертельной ловушкой.

– Маневру слева мешает река. Видите, ее северный приток, который соединен с главным руслом обводным каналом? – младший из близнецов-итхальцев Ринат провел ногтем по синей полоске на папирусе. – Я читал о полководце Яхмосе, награжденном тремя «Золотыми львами» и пятью «Золотыми мухами», который пересадил часть войска на лодки, прикрытые подобиями виней[12] – навесами, собранными из досок, виноградной лозы и сырых воловьих шкур. Ночью он подкрался к неприятелю, атаковав внезапно и сокрушительно.

– Любопытная мысль! – воскликнул Мэйо. – Я сплавал бы на такой лодчонке по Инте к тому месту, где купается прекрасная Ифиноя…

Удивление, написанное на лице Юбы, было столь глубоким и искренним, что поморец осекся на полуслове.

– Тебе нравится моя сестра? – спокойным тоном поинтересовался царевич.

Сын Макрина ловко изобразил в голосе пылкую страсть:

– О, драгоценный покровитель, я не совру ни единым словом, когда скажу, что она нравится мне гораздо больше, чем все твои хранимые Тином братья!

– Ты даже не знаешь, как она выглядит, – улыбнулся Сокол.

– Шея тонкая, будто у серны, – нагло ответил Мэйо. – Лицо, осененное добродетелью. Теплота взгляда сравнима с благодатными лучами, что посылает небо в погожий весенний день.

– Выдумщик! – отмахнулся Сефу.

– Проныра! – фыркнул мулат. – Он случайно увидел портрет Ифинои, написанный Фокусом в подарок вашему дяде.

– От Мэйо надо тщательно прятать не только красивых родственниц, но и любые их изображения! – рассмеялся Плато, шутливо пихнув локтем черноглазого наследника Дома Морган. – Он вот-вот отменит помолвку и явно не против заключить новую.

– Люблю посещать свадебные церемонии и пиры, – Рикс мечтательно закатил глаза. – Сейчас бы повеселиться на славу, отведав гусиной печени и медового пирога…

– Давайте не будем о еде! – замахал руками алпиррец. – Я пропустил второй завтрак и успел заглотить только пару ломтиков сыра.

– Готов поставить свой пояс против стоптанных сандалий, что местные рабы льют мочу в чан с козьим молоком. Столь отвратительного сыра не подают даже нищим у дверей храмов, – брезгливо скривился Мэйо.

– Это ты сегодняшней поски[13] не пробовал, – фыркнул Плато с такой гримасой, будто разжевал зеленый лимон. – Клянусь честью, она воняет тухлятиной!

– Благодарю, я воздержусь от пития подобной дряни, – отпрыск Макрина снова зевнул. – Предпочитаю утолять жажду принесенным с собой вином.

– Это н-нарушение Устава, – подал голос Дий.

– Чтобы снять шкуру, нужно сперва поймать зверя, – беззаботно произнес Мэйо. – У Кальда нюх, как у дельфина. Я уже неделю дышу ему в лицо и не вызвал ни тени подозрения.

– Н-нас в-всех м-могут н-наказать из-за т-тебя.

– Волнения излишни! Завтра я сделаю такое, за что наверняка буду исключен из первой коллегии и более не причиню вам неудобств, – широко улыбнулся поморец.

Близнецы взглянули на него с искренним удивлением. Сефу и Юба помрачнели, а Плато казался совершенно потерянным.

– П-прости… Я н-не п-понял о ч-чем р-речь, – встревоженный наследник Дариуса стал заикаться сильнее.

Мэйо упер ладони в края карты:

– Во время заседания Совета старый болван Лисиус угрожал моему отцу, так пусть же теперь познает вкус мести. Идея хороша, но в случае провала… Об этом и подумать страшно…

Тягостное молчание нарушил юный алпиррец:

– Мы поклялись быть друг другу опорой в дни бедствий и невзгод. Распутный пьяница оскорбил и наших отцов. Он – не зесар. Уж лучше пусть венец получит кинэд Варрон, чем этот ничтожнейший из мужей. Раз старики безмолвствуют, глотая незаслуженную обиду, ответим же за них! Я встану рядом с Мэйо. А вы?

Приблизившись к поморцу, Сефу торжественно возложил руки на его гордо расправленные плечи:

– Как покровитель, обязуюсь защищать моего опекаемого всеми доступными средствами и способами. Если его поймает стража, даю слово оплатить сборы в пользу Эфениды. Если его имя начнут трепать злые языки, я стану говорить правду. Если его подвергнут притеснениям, незамедлительно последуют ответные действия. Завтра мне придется выступать на Совете, и я буду благодарен каждому, кто поможет не допустить Лисиуса в курию.

– Одобряю! – с бандитской ухмылкой заявил Рикс.

– Каков план? – заговорщически прошептал Ринат.

Сын Макрина охотно поделился задумками, не слишком вдаваясь в подробности. Выслушав его, Дий упрямо замотал головой:

– Н-нет, н-нет и еще р-раз н-нет! В-важно п-продумать в-все д-до м-мелочей. П-под-дай с-сюда ч-чистый п-папирус.

Он развернул свиток поверх карты и быстро набросал схему улицы и сада возле курии.

– П-первое, ч-что п-потребуется – отвлечь с-стражу н-на этом м-месте, – юноша нарисовал круг между портиком и фонтаном.

– Пошлю своего раба, – сказал Мэйо. – Он метко кидает камни, искусно сквернословит и быстро бегает.

– З-затем, в-важно обеспечить п-прикрытие с ф-флангов.

– Справимся! – решительно пообещали итхальцы.

– Д-далее, п-придется образовать к-коридор у д-дверей, иначе ж-животное улизнет.

– Легко! Мы с Мэйо возьмем это на себя! – бодро заявил Плато.

– Отступаем з-здесь. Я в-воспользуюсь п-перстнем отца, ч-чтобы убедить л-легионеров открыть н-нам в-ворота. Если п-поторпимся, в-вернемся н-на с-службу с н-незначительным опозданием.

– Предлагаю временно избрать Юбу старшим по коллегии. Он приедет в лагерь с рассветом и отчитается перед декурионом, так что ваша задержка не будет малоприятной неожиданностью, – Сефу сел возле поморца. – Мои люди раздадут деньги нищим и те станут кричать на площадях и улицах о сотворенной Лисиусом скверне. Клянусь, город закипит, точно разбуженный вулкан.

– Лишь бы нас не смыло лавой, – засмеялся алпиррец.

– Помните об осторожности и не обнажайте клинки, – Сокол Инты провел ладонями по лбу. – Если все получится, мы принесем в жертву семь крепких быков.

– И отдохнем у лучших гетер! – подхватил Мэйо.

– Разумеется! – ласково улыбнулся царевич. – Спор еще в силе.

– Спор? – изнывая от любопытства, Плато навис над отпрыском Макрина, прищурившимся, точно сытый и довольный кот. – Вы любезничаете друг с другом, но держите свои дела в секрете.

– Не ищи тайн на поверхности моря, все они спрятаны в глубине, – мудро заметил Сефу. – Один жрец рассказал мне, что давным-давно, задолго до рождения Аэстиды, народ Инты крепко дружил с детьми Веда, живущими под водой. Мы строили пирамиды в зеленых долинах, а они – на дне, среди водорослей и кораллов. Козни Безымянного Бога вынудили рыболюдей покинуть родину и расселиться на суше. С той поры отношения между нами утратили прежнюю теплоту. Мы не сеяли зерен вражды, но позабыли что когда-то именовались братьями. Мэйо принес мне дары, главным из которых оказался амулет Инты, соединяющий чистую и соленую воды, знак вечного единства реки и моря. Ни одной из стихий не дано подчинить другую, зато вместе они способны сокрушить все прочие.

– Так в чем спор? – напомнил Рикс.

Посол возвел очи горе:

– Этот хвастливый внук Земледержца утверждает, будто сможет за одну ночь совратить и ублажить больше женщин, чем я – ненасытный и неутомимый, точно возмужавший лев.

– В нашем зверинце есть лев, который залезает на подруг по три раза за час два дня кряду, – рассмеялся Ринат. – Он даже отказывается от пищи, ради продолжения любовных игрищ.

– Какое самопожертвование во имя Аэстиды! – зааплодировал поморец.

– Скоро вернется Кальд, – напомнил Рикс, – А у нас так ничего и не готово.

– Дий? – сын Макрина свернул в трубочку нарисованный заикой план и пододвинул к нему карту. – Давай!

Юноша с порозовевшим от смущения лицом некоторое время смотрел на схематичное изображение битвы, что-то прикидывая в уме, а затем взялся быстро чертить:

– Р-разделим л-легионы н-на т-три ч-части. К-конница п-проведет р-разведку и з-завяжет б-бой. С-сюда в-встанут г-главные с-силы. М-мы д-дадим им п-прикрытие р-резерва, к-который р-развернем п-полукругом. Т-тогда река и н-низина сыграют н-нам н-на пользу. В-враг окажется з-зажат в клещи. Д-далее, мы з-заманим его вот сюда и, не дав в-вести в бой тяжеловооруженных воинов, подставим под удар п-пращников. Затем отступим, ч-чтобы лиса угодила в м-мешок. Нам будут оказывать с-сопротивление только внешние фаланги, а в это время В-всадники, подступив с ф-флангов, «завяжут узел».

– Гениально! – громко восхитился Сефу.

– Великолепное решение! – согласился Юба.

– А вы заметили? Дий настолько увлекся, что почти перестал заикаться! – обрадовано выкрикнул Мэйо.

Юноши наперебой загалдели, спеша поделиться свежими впечатлениями.

Никогда прежде подготовка к заседанию государственного Совета не проходила в абсолютном молчании. Мужчины, поодиночке и группами входя в курию, неторопливо рассаживались на заранее выбранные места.

Прошедшая неделя существенно переменила расклад сил. Число сторонников Лукаса и Фостуса сократилось, в то же время значительно укрепили позиции партии, планировавшие голосовать за Лисиуса и Варрона. Фирм, Неро и Эйолус избегали даже смотреть друг на друга. Все трое потратили немало сил на политические ходы, которые должны были принести успех – шантажи, подкупы, тайные союзы и травлю оппонентов.

Царевич Сефу явился в короне, парике и с броским макияжем. Его глаза были обведены бирюзовым, на веках лежала позолота. Губы цвета спелого граната казались неподвижными. Невольники эбиссинца поставили для него отдельное кресло, в стороне от президиума. Усевшись, Сокол сложил на груди жезл-серп и плеть.

Руф вошел одним из последних, стуча посохом и неся в руке длинные четки. Он приветственно кивнул юному послу, но тот никак не отреагировал на жест храмовника и продолжил глядеть поверх голов собравшихся с холодным превосходством.

Сар Макрин оказался единственным, кого Сефу удостоил благодушным взглядом. Наследник Именанда заметил про себя, что его подопечный и близкий друг – Мэйо – удивительно похож на отца не только внешностью, но и безукоризненными манерами.

Фирм предложил дождаться Лисиуса, но Эйолус не пожелал нарушить традицию и, едва лучи восходящего солнца коснулись изображения восьмиконечного мерила на стене курии, началась церемония открытия заседания. Первожрец и его помощники чествовали богиню мудрости Сапинту, чьим именем была названа эта неделя.

Под звуки труб храмовники опустили возле президиума корзины с плодами, зерном, медовыми лепешками и печеньем, чтобы небожительница благословила предстоящие дебаты. Служки окуривали ладаном помещение и клети с белыми голубями, которых надлежало выпустить по окончанию священнодействия.

Увлеченным молениями собравшимся было невдомек, что происходит снаружи. А в это время к курии приближалась весьма необычная процессия. По саду несли золоченную лектику с шелковыми плагулами[14], которую сопровождали ликторы и группа едущих верхом Всадников, выкрикивавших похвалы Лисиусу. Особенно старался юноша из Поморья, чей зычный голос был слышен на всю округу.

Рабы распахнули двери перед наследником Правящего Дома. Лектику опустили на ступени у самого входа в курию. Спутники Лисиуса спешились. Рыжеволосый Всадник услужливо отдернул занавеску. Чернявый парень заглянул в носилки, повозился внутри, а затем отпрыгнул, давясь смехом.

Двое мужчин – сар Макрин и анфипат Плэкидус – побледнели, с удивлением узнав сыновей. Тем временем юнцы вытащили из лектики матерого хряка и двинулись вперед, сопровождая его по обеим сторонам. Они крепко держали зверя за уши и хвост.

– Во славу Лисиуса! – хором крикнули Мэйо и Плато, отпуская рвущегося из рук кабана.

Почуяв волю, он стремительно бросился вглубь курии, вереща и опрокидывая клетки с птицами и наполненные снедью корзины. Члены Совета повскакивали с мест. Жрецы кинулись в рассыпную.

– Схватите его! – потребовал Неро. – Стража!

– Сбейте с ног! – приказал Руф.

Макрин хотел было окликнуть сына, но того уже и след простыл.

Шустрый хряк, уворачивался от людей с проворством хорька, вытворяя немыслимые безобразия. Он нагнал и сбил с ног старика Эйолуса, размазал копытами по полу сладкие пироги и обгадил ступени президиума.

Задорно улыбаясь, Сефу встал. Он подкараулил мчащегося мимо зверя и, проворно крутанувшись, одним ударом жезла-серпа перерубил ему шею. Кровь полилась рекой. Жалобно визжа, хряк понесся к выходу. Обогнув лектику, он наконец устремился наружу.

Пока нобили приходили в себя, из носилок на четвереньках выбрался Лисиус. Он был пьян и с трудом поднялся на ноги, придерживаясь за колонну. Оценив масштаб учиненного в курии погрома, но даже не подозревая, кто на такое решился, наследник Правящего Дома согнулся пополам от хохота. Он смеялся до слез, будто зритель над превосходной комедией.