Текст книги "Прикосновения Зла (СИ)"

Автор книги: Сергей Власов

Соавторы: Маргарита Чижова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

Наблюдая за возмущенно галдящими горожанами, Варрон размышлял о вчерашней беседе с легатом Джоувом, который пришел в храм, как и обещал, незадолго до поминального ужина.

Речь снова зашла о политике. Легионер сообщил, что эбиссинский царевич Сефу категорически отказался встречаться с Варроном, Фирм подкупил многих членов Совета, посулив им поистине гигантские суммы, а Неро изо всех сил старается привлечь на свою сторону армию. Джоув заподозрил первожреца Эйолуса в причастности к заговору против Клавдия, но еще не имел никаких тому доказательств. Легионер не собирался отступать, намереваясь вывести всех негодяев на чистую воду…

Толпа взревела, едва на Храмовой площади появился главный фламин Туроса. Седого жреца несли в открытых носилках, чтобы он мог осыпать благословениями страждущих. Ликкиец внимательно следил за перемещением процессии, сопровождаемой ликторами и охраной, но упустил тот момент, когда к Эйолусу подобрался одетый в серое рубище человек и выплеснул из ведра жидкое дерьмо, с головы до пят окатив старика.

Это произошло как раз неподалеку от Варрона. Юноша обмер, пораженный гнусностью и нелепостью содеянного незнакомцем.

Первожрец спешно вытер лицо подолом мантии и, повернув голову, злобно уставился на взысканца:

– Паскудный червь! Теперь ты и твои мерзкие «пауки» довольны?! Трепещите, кара обрушится на вас! Вскоре я призову к ответу каждого богомерзкого культиста!

Ликкиец намеревался возразить: он был уверен, что никто из ктенизидов не стал бы подобным образом публично унижать Эйолуса, но при всем желании не смог бы перекричать рев разгневанной толпы.

Развернувшись на пятках, Варрон с невозмутимым видом вернулся под крышу храма, все еще окруженного сотней легионеров.

В столицах провинций залами для заседаний представителей городского управления были курии, по своей планировке напоминающие геллийские булевтерии[8]. Рон-руанская курия имела узорчатый мраморный пол, находящийся на возвышении президиум для членов Малого Совета и несколько рядов кресел, которые занимали в соответствии с политическими предпочтениями.

Сторонники Лисиуса расселись справа от входа, по-соседству разместились планировавшие проголосовать за Фостуса. Левые крыло заняли приверженцы Алэйра и Лукаса. Центр, расположенный напротив президиума, оказался за теми, кому импонировал Варрон.

Неро и Фирм тихо беседовали, склонившись друг к другу. Очутившийся между двух пустых кресел – зесара и первожреца Туроса – Руф медленно перебирал костяные четки. Он разглядывал людей. Большинство пришли в белых тогах. Желающие соблюсти траур по Клавдию облачились в черное, носители ихора – в фиолетовое. Легаты и архигосы щеголяли синими, серебряными и золотыми плащами; жрецы – перламутровыми мантиями.

Плетущий Сети с сожалением обнаружил, что на Совет приехали далеко не все. Эбиссинский посол Сефу Нехен Инты пожелал находиться в тренировочном лагере Всадников и пока даже в частном порядке не объявлял о политических предпочтениях наместника Именанда. Геллию представляли два тамошних архигоса: ни анфипат островитян, ни сар Старты не соизволили покинуть своих владений. От поморцев и вовсе выступал один Макрин. Уже много лет анфипат Мариан большую часть времени отдыхал на целебных источниках, поправляя здоровье, нежели занимался делами провинции. Выходцы из Срединных земель и северяне также не могли похвастаться полным составом делегаций.

И все же необходимый кворум был соблюден. Понтифекс недоумевал, что настолько задержало Эйолуса, не задумал ли он какой-нибудь особо хитрый политический трюк.

Когда первожрец Туроса вошел в курию со стремительностью пущенного из онагра[9] снаряда, Руф едва не выронил четки. Старик успел вымыть лицо, голову и руки, сменить мантию на простую тогу без украшений, но жуткое зловоние не пропало.

– Обвиняю! – завопил седой храмовник, остановившись в центре зала и ткнув пальцем в сторону Плетущего Сети. – Обвиняю этого человека, оскорбившего не меня, но Великого Творца!

– Чем же я вас оскорбил? – с нотками удивления спросил понтифекс.

– Ты подослал бродягу с нечистотами! Какая низость! А мальчишка Варрон наблюдал сверху и потешался надо мной!

Члены Большого Совета грозно зароптали.

– Доказательства! – потребовал ктенизид.

– Первое – взысканец на балконе. Второе – все произошло возле ступеней твоего черного святилища!

– По-вашему выходит: если вор утащит кошель созерцающего спектакль, то пострадавшему надлежит судиться с руководителем труппы? – беззлобно огрызнулся Руф. – Боги отвели нам роли соперников, а люди пытаются сделать врагами.

– Ты отрицаешь свою причастность к случившемуся?! – лицо Эйолуса покрылось красными пятнами.

– Разумеется. Согласившись, я преступлю закон – оговорю невиновного.

– Лжец!

– Старый дурак! – не выдержал понтифекс. – Нас умышленно сталкивают лбами! Это же ясно, как первый постулат Кассина.

– И чем ты объяснишь присутствие на балконе Варрона? Тоже кознями недоброжелателей?!

– Нет, волей Паука.

Первожрец Туроса опешил и тщетно искал нужные слова, пока Руф уверенно говорил:

– Время Старых Богов уходит. Мы слишком долго двигались по одной стезе, упорно не замечая других. Кровь Первых исчерпала себя. Ее носители умирают или оказываются неспособными к продолжению рода. Земные дела перестали интересовать тех, кто живет на небесных просторах. Турос и его быки молчат. Вед не принял традиционную жертву. Предсказатели сулят скорое появление из заречной мглы Мерта. Но я утверждаю: Злу можно противостоять, если открыть сердце Пауку…

– Мы здесь, чтобы избрать нового зесара, а не выслушивать проповеди культистов! – раздраженно выкрикнул Фирм. – Считаю доводы понтифекса не достаточно убедительными и предлагаю исключить его из Малого Совета до окончания разбирательств по делу о публичном оскорблении первожреца Эйолуса.

– Поддерживаю! – важно кивнул Неро.

– Вам это не поможет, дикие псы… – прошипел Руф, вынужденно покидая президиум.

Нобили галдели, точно вспугнутые птицы над предчувствующим грозу лесом. Ктенизид сел в кресло рядом со своими сторонниками и теми, кто поддерживал Фостуса: соседом справа оказался давний друг и единомышленник понтифекса – архигос Дариус, слева – сар Таркса Макрин, участник конкурирующей партии. Плетущий Сети обменялся устными приветствиями с одетым в лиловое поморцем, но не пожал его запястье.

Шум с улицы заставил мужчин взглянуть на распахнувшиеся словно от удара двери. В зал походкой разбитного гуляки вошел Лисиус. Он был огромен, как медведь, растрепан и небрит. Обрюзгшее лицо с глазами хищника и кустистыми бровями не вызывало и толики симпатии.

Советник Фирм тотчас указал любимому кандидату на пустующее кресло зесара. Лисиус молча прошествовал к нему и без стеснения плюхнулся на то место, которое уже считал своим.

– Возмутительно! – громко сказал Руф. – Это нарушение всех…

– Заткнись, кривоногий! – рявкнул брат Клавдия. – Иначе утихомирю по-другому.

– Соблюдайте приличия! – не пожелал отступить ктенизид. – Вы не в питейной.

– Оно и видно, что не каупона[10]. Ни столов, ни выпивки, а шлюхи одна страшнее другой.

Макрин не пожелал мириться с подобным оскорблением и дерзко ответил Лисиусу:

– Мы связаны с вами кровью, но об этом стыдно даже упоминать!

– Я милосердно избавлю тебя от ихора, собственноручно отрубив лохматую поморскую башку! – развязно пригрозил наследник Правящего Дома. – Дай только взяться за священный жезл!

– Вы никогда его не получите! – вскипел Руф.

Лисиус звучно шмыгнул мясистым носом:

– Я предупреждал, криволапый. Твою пустую черепушку отправят в сточную канаву следующей.

– У вас слишком разыгралось воображение, – сухо ответил понтифекс. – Продолжим через неделю, только убедительно прошу: на этот раз сохраните себя в трезвости.

Он нарочито медленно поднялся из кресла. Примеру ктенизида последовали его однопартийцы.

– Пойдемте, Макрин, – ровным голосом позвал Плетущий Сети. – На улице чудесная погода и жаль тратить такой день впустую.

– Согласен, – кивнул поморец. – Теперь здесь воистину невыносимый смрад.

Протест Руфа поддержали многие члены Совета, намеревавшиеся выступать за Фостуса, Лукаса и Алэйра. Лишь сторонники Лисиуса сидели не шелохнувшись, но это уже ничего не решало – их голосов недоставало до необходимого кворума.

Покинув курию, понтифекс благодушно обратился к выходцу из Таркса:

– Ваша смелость достойна наивысшей похвалы. Обещаю, если поддержите Варрона, то не потеряете ни голову, ни должность.

– Весьма заманчиво, только моим кандидатом был и остается Фостус.

– Почему именно он? Вы знакомы лично?

– Нет, но я слышал о нем много хорошего.

– Избрание зесара – не тот случай, когда можно доверять одной лишь молве, – Плетущий Сети взял поморца за запястье. – Фостус посвятил себя служению Эфениде, а не обществу. Это его выбор, который никто не вправе оспаривать. Я предлагаю вам встретиться с Варроном. О юноше ходит много сплетен, но, побеседовав с ним, вы сумеете понять, где жемчуг, а где гипсовая крошка. Приезжайте сегодня на ужин в наш храм. С виду он не столь красив и ярок, как прочие святилища, но тих и уютен.

– Благодарю, понтифекс. При всем уважении, мне не хотелось бы возлежать за одним столом с убийцей Клавдия.

– Как близкий друг покойного, могу уверить вас, что Варрон любил его больше, чем кто-либо еще из ныне живущих. Вы – умный человек, Макрин, и знаете, сколь опрометчивы бывают поступки молодых людей, даже совершенные безо всякого злого умысла.

Поморец задумался. Его не напугала угроза пьяницы Лисиуса, но на душе был неприятный осадок. Сар решил посетить Читемо, расспросить Мэйо об успехах в качестве Всадника и затем поехать в храм Паука. Судьба наследника тревожила Макрина ничуть не меньше, чем будущее великой Империи.

– Я загляну к вам ненадолго, – пообещал градоначальник. – После того, как принесу очистительную жертву Веду.

– Благополучной дороги, – Руф крепко сжал запястье поморца. – И до скорой встречи!

Малолетних племянников Клавдия звали Гэвиус и Альвах. Старшему едва исполнилось десять, младшему – восемь. Двоюродные братья росли в одной семье. Оба не любили точные науки и музыку, но охотно занимались бегом, гимнастикой и упражнениями с оружием, мечтая стать прославленными легионерами.

В большом доме на востоке Алпирры всегда было много гостей, но сохранялась спокойная и благожелательная обстановка. Внезапное сообщение об отъезде стало для мальчиков громом среди ясного неба. Рабы метались по комнатам, складывая хозяйские вещи. В саду больше не читали стихи и не звучала кифара. Тетки и сестры плакали, утирая глаза платками.

Из разговоров родни братья узнали, что их дядя, зесар Клавдий, заколот на пиру. Обеспокоенные и раздражительные взрослые, всецело поглощенные какими-то непонятными мальчикам хлопотами, избегали отвечать на любые расспросы, и дети лишь догадывались, куда теперь отправится семья.

Гэвиус предположил, что они переезжают в Рон-Руан, золотую столицу Империи. Братья наперебой рассуждали о том, чем займутся во дворце, сколько в нем людей и как пройдет церемония погребения дяди.

Согласно традициям, нобилей с почетом сжигали на огромных кострах, квиритов среднего достатка закапывали в землю, ставя каменные плиты с памятными надписями, бедняков оборачивали тканью и бросали в погребальные ямы, вырытые на окраине кладбищ.

Мальчики воображали, как увидят омытого правителя в белом траурном одеянии на высоком парадном ложе, усыпанном венками и гирляндами цветов. Дети спорили, что за монету оставят жрецы на губах покойного и кому передадут посмертную восковую маску, возлагаемую у правого плеча мертвеца.

Альвах живо представлял музыкантов с флейтами и трубами, рыдающих женщин и жадное пламя, пожирающее бревна помоста, дорогие ковры, тончайшие ткани, позолоченное ложе и самого зесара. Гэвиус боялся, успеет ли семья на торжество, невзирая на поспешные сборы. Путь предстоял долгий: сначала по суше, а затем морем.

Погрузка на корабль заняла почти полдня. Мальчики с неиссякаемым интересом разглядывали порт, рабочих на причалах, большие и малые суда с прямыми и треугольными, позволявшими ходить под острым углом к ветру, парусами.

Бегая по палубе и перевешиваясь через борта, дети насчитали дюжину длинных, похожих на плавники весел, уходящих в воду возле обшитого свинцовыми пластинами низа корабля. Его нос украшали синие нарисованные глаза, а корму – гибкий, веероподобный хвост. На единственной мачте с помощью двух рей крепился четырехугольный полосатый парус.

Когда судно наконец отправилось в плавание, совсем рядом прошел корабль значительно больший по размеру – трехмачтовый, груженый эбиссинским зерном великан. Мальчики завизжали от восторга, который вскоре сменился разочарованием. Из ненароком подслушанной беседы капитана корабля с картографом они узнали, что направляются не на юг, в Рон-Руан, а на север – в далекий Тиар-а-Лог.

Отъезд семьи был самым настоящим бегством, но от кого, дети вряд ли смогли бы угадать…

Они плыли больше восьми дней и приближались к Бастии. Медное солнце неторопливо тонуло в море, размеренно облизывая крепкие бока судна. Чайки кружили над ним, прощально крича. Сизые тучи стягивались к потемневшей линии горизонта.

Никто не заметил чернокожего мужчину в бурой накидке, крадучись приблизившегося к мачте с горшком тлеющих углей в руках. Когда на корме занялся пожар, огонь быстро перекинулся на парус и вокруг сделалось нестерпимо жарко. Моряки изо всех сил боролись с пламенем, но оно, точно заколдованное, ревело и росло, совершенно не боясь людей.

Нобили поспешили укрыться в трюме среди закованных рабов. Альвах и Гэвиус вцепились в подол тетки. Горячий воздух сотрясался от криков, наполненных ужасом. Столб вонючего дыма и языки огня были видны издалека, но никто не шел на помощь гибнущему кораблю, только гвалт белых, ширококрылых птиц сделался громче и отчаянней.

Рабы колотили по стенам и полу, надеясь избавиться от железных цепей. Моряки прыгали в воду, рассчитывая спастись вплавь. Женщины молились. Каждый боролся за жизнь, как мог.

Кроме одного человека. Долговязый вольноотпущенник-афар с изуродованным лицом и татуировкой, изображавшей паука, посреди иссеченной шрамами груди стоял в дальней части трюма и невозмутимо наблюдал за происходящим. Своим странным видом он напоминал выбравшегося из царства Мерта покойника.

Гэвиус окликнул его. Афар улыбнулся, показав воспаленные десны, давно лишившиеся зубов. Альвах завизжал. Палуба обвалилась и груда полыхающих досок погребла под собой детей...

[1]Базили́ка (греч. βασιλική – «дом базилевса, царский дом») – тип строения прямоугольной формы, которое состоит из нечётного числа различных по высоте нефов. В многонефной базилике нефы разделены продольными рядами колонн или столбов, с самостоятельными покрытиями.

[2] Спата – обоюдоострый меч с длинной клинка до 1 метра, предназначенный для колющих и рубящих ударов.

[3] Туреос – большой овальный щит с рукоятью в центре и дополнительно укрепленный широкой выпуклой металлической пластиной, которая защищала рукоять и руку.

[4] Чепрак – суконная, ковровая, меховая подстилка для защиты спины лошади.

[5] «Тысяча шагов» (лат. mille passus) – 1480 м.

[6] Палус (palus, pālus) – (военн.) столб, фигура, чучело, изображающее неприятеля и служащее для военных упражнений.

[7] Витать в эмпиреях (от греческого empyros – огненный) – жить в отрыве от действительности, предаваться мечтам.

[8] Булевтерий – прямоугольное здание, где перекрытия поддерживались колоннадой, а ряды сидений поднимались уступами. Перед главным залом располагался окруженный по периметру колоннами двор с садом и фонтаном, а вход отмечался торжественным портик.

[9] Онагр (лат. onagres от др.-греч. όναγρος, также скорпион) – позднеримская метательная машина торсионного типа, буквально переводится как дикий осёл.

[10] Каупона (лат. caupona) – общее название древнеримских постоялых домов или гостиниц в городах и на больших дорогах, а также питейных заведений, где также продавали закуски.

Глава 8

Глава вторая.

И если друг причинит тебе зло, скажи так:

«Я прощаю себе то, что сделал ты мне;

но как простить зло, которое этим поступком

ты причинил себе?»

(Фридрих Ницше)

Мэйо, облаченный в узкий эбиссинский плащ поверх туники, вышел из арендованной лектики у ворот особняка, в котором поселился Сефу. Нереус проследовал за господином в сад, неся тщательно упакованный сверток с подарком для царевича.

Поморца встретил полуголый Юба в небрежно обернутом вокруг бедер синдоне[1]. Мулат стиснул руку юноши горячими пальцами и сказал с заметным акцентом:

– Хвала водам Инты, дарующим жизнь, ты наконец пришел.

– Я задержался, но, надеюсь, хозяин этого вечера все же любезно согласится меня принять, – с едва заметной улыбкой ответил Мэйо.

– Солнцеликий заскучал и пришлось хорошенько выпороть при нем пару нерадивых рабов. Сейчас он отдыхает в теплом бассейне. Пойдем, надлежаще подготовим тебя к вашей встрече.

Они проследовали в небольшое, хорошо прогретое помещение. Мозаичная надпись перед входом гласила: «Наслаждайся!»

– Позвать девушек или предпочтешь, чтобы все сделал твой невольник? –уточнил Юба.

– Он справится, – заверил поморец, разглядывая кушетку и сосуды с благовониями.

– Майоран – на волосы, розовое масло – на шею. Не перепутай, животное, – строго наказал мулат удивленному геллийцу и вновь повернулся к Мэйо. – За этой дверью – коридор к купелям. Приходи, когда будешь готов.

– Передай царевичу мой подарок и слова благодарности.

– Разумеется. Не беспокойся, я подберу те, что обязательно усладят его слух.

Мулат проскользнул между чуть приоткрытыми дубовыми створками и исчез в полутьме сводчатой галереи.

Постояв немного в задумчивости, сын Макрина резко приказал рабу:

– Начинай!

Раздев устроившегося на кушетке господина, Нереус взял с полки флакон, выполненный в форме бутона гранатового дерева, осторожно откупорил драгоценный сосуд и, капнув желтоватое масло на ладонь, стал аккуратно втирать его в темя хозяина. Геллиец никогда не исполнял обязанностей алипта[2] и боялся допустить какую-либо ошибку. Мэйо полулежал с бесстрастным лицом и плотно сомкнутыми губами, веселый прежде взгляд угас. Островитянин подумал, что с таким видом зачастую ожидают клеймения невольники и ему до горечи во рту было жаль поморца. Устав предписывал карать воина, улегшегося с другим мужчиной подобно кинэду, забиванием палками или, как говорили эбиссинцы, «сажанием на дерево». Такой позорной участи геллиец не пожелал бы даже врагу.

– Чего скис, как дрянное вино? – криво усмехнулся наследник Дома Морган. – Давай уже переходи к шее, а то облысею, словно сластолюбец Неро, от твоего абсолютно не нужного усердия.

– Так лучше, господин? – пальцы раба массировали то место, где по старинным поверьям у поморских нобилей находились спрятанные под кожей жабры.

– Чуть сильнее. Представь, что хочешь меня задушить.

– Если велишь… Я…

– В самом деле придушишь? – рассмеялся Мэйо.

– Нет... Убью царевича…

Испугавшись собственных дерзких слов, Нереус виновато прижал подбородок к груди.

– Ты этого не говорил – я этого не слышал. Понятно?!

– Да, господин…

Сын Макрина проследил взглядом за домашней лаской, прошествовавшей вдоль стены с изловленной мышью в зубах.

– Вед подает мне знак. Пора, – нобиль легко соскочил с кушетки и пересек комнату так быстро, что островитянин едва успел распахнуть для него двери в коридор.

Эбиссинцы отдыхали в просторном, почти квадратном лаконике[3]. Теплый, приятный и невероятно полезный сухой пар всегда нравился геллицу больше, чем влажный. Ему сразу захотелось избавиться от запыленной туники и понежиться на хорошо прогретом каменном лежаке. Обогнув декоративную колонну, раб сел на пол возле курильницы, источавшей кедровый аромат. Нереус насчитал свыше дюжины нобилей, которые тихо беседовали или расслаблялись, воспользовавшись услугами невольников. Последние терли щетками и массировали пятки знатных мужей, подавали на подносах вино и ячменный отвар, обмахивали благороднорожденных веерами и опахалами из широких листьев.

Царевич лежал в лабруме[4] из красно-бурого порфира[5]. Две девушки вынимали из плетеных корзин лепестки цветов и кидали в воду, а наследник Именанда создавал ладонями волны, сосредоточенно наблюдая за этим удивительным благоуханием. Увидев обнаженного поморца, Сокол Инты оживился, прогнал рабынь и сладострастно улыбнулся.

Мэйо соскользнул в бассейн с природной грацией и достоинством. Юноша был таким естественным и спокойным, что даже Нереус поверил его искусной игре. Сын Макрина вынырнул возле Сефу и всем телом подался ему навстречу. Эбиссинец взял гостя за запястья, выражая этим особое расположение и дружескую симпатию:

– Когда золотая колесница ехала сквозь облака, клянусь, что видел во сне твои черные глаза!

–Я молился с объятым огнем сердцем о вашем добром здравии и душевном покое, царевич.

– Подарок великолепен.

– Мы мало знакомы, поэтому выбирал на свой вкус, – мягко сказал Мэйо.

– Отдохнем здесь или направимся в трапезную?

– Как пожелаете, но я не голоден. Пару часов назад отужинал с отцом.

Эбиссинец посерьезнел и встревожено коснулся плеча собеседника:

– Надеюсь, сегодняшнее происшествие не навредило его самочувствию?

– Происшествие? – удивился поморец.

– Ты ничего не знаешь?

– Нет.

– Я расскажу, – пообещал Сефу. – Давай уединимся. Возьмем вина, пыльцы и познакомимся поближе.

Царевич вылез из бассейна, крепко удерживая ладонь гостя и увлекая его за собой. Рабы промокнули тела благородных юношей, обернув их чистой тканью. В этот момент Нереус невольно подметил, что рядом с эбиссинцем, чей возраст уже приближался к восемнадцати, Мэйо выглядел тонким, словно тростинка, мальчишкой. Геллийца вновь начала грызть тревога.

– Юба! – позвал Сокол. – Встань у дверей спальни и никого не подпускай к ней, даже моего охотничьего пса! Ты понял? Чтобы ты ни услышал, будь верным стражем, точно Эйя перед вратами Сикомора[6]!

– Покоряюсь и исполняю, Немеркнущий, – подобострастно склонил голову мулат.

Нереус кинулся следом за хозяином по широкому коридору и почти нагнал удаляющихся нобилей, но внезапно внук чати Таира остановился, развернулся и ожег раба сердитым взглядом:

– Ты смеешь нарушать волю Владыки Земли и Неба, животное?

Островитянин чуть приподнял верхнюю губу, в мыслях давая себе зарок проломить череп грубого эбиссинского Всадника и избить его развратного господина, если они посмеют навредить Мэйо.

Оставив вопрос Юбы без ответа, геллиец забился в угол под фреску, изображавшую садовников, которым ручные обезьяны помогали собирать инжир в плоскодонные корзины. Невольника трясло от злости и гнетущего чувства бессилия. Он никогда не видел Место Тысячи, но был готов совершить жуткое богохульство и покорно отправиться в последний путь с крестом на плече ради спасения жизни и чести хозяина.

В Рон-Руане приговоренных к распятию гнали бичами из города до Мертвого леса. В нем находилось своеобразное кладбище, где трупы не зарывали, а выставляли на обозрение: сотни пригвожденных в разнообразных позах преступников висели там, превращаясь в гниющие, расклеванные птицами обезображенные останки. Шутили, будто на Месте Тысячи уже столь тесно, что палачам вскоре придется приколачивать по два человека на крест, и это облегчит участь негодяев, которые понесут его до леса вдвоем или по очереди…

Опочивальня Сефу была обставлена в эбиссинском стиле. Ширмы и занавески разделяли помещение на три неравные части. В одной находилась подставка с принадлежностями для умывания. В другой – два низких обеденных стола, жесткие складные табуреты, инкрустированные слоновьей костью, мягкие кресла с ножками в форме львиных лап и сундуки, снабженные полукруглыми, несимметричными крышками. Большую часть комнаты занимала гигантская кровать, на которую надлежало взбираться по приставной лестнице-тумбе. Постель имела деревянную опору для головы, чтобы во время отдыха парик спящего царевича оставался несмятым. Пол устилали узорчатые ковры, стены были задрапированы цветными панелями и разрисованной тканью.

– Церемония начнется чуть позже, – Сокол Инты указал гостю на близко сдвинутые кресла. – Пока идут приготовления, сядем здесь.

– Весьма знакомый и приятный аромат, – улыбнулся поморец.

Он уловил запах дурманящей полыни, который тщетно маскировали обилием роз. Цветы лежали повсюду. Из приоткрытых потолочных ниш бесшумно сыпались пурпурно-красные лепестки.

– Сегодня прошло первое заседание Большого Совета, – Сефу доверительно опустил ладонь на кисть Мэйо. – Я не поехал в курию из-за Лисиуса, так как знал, что он явится туда и начнет орать о своих мнимых правах. Дом Морган и Цари Пчел никогда не враждовали. Мне нужна помощь, которая, разумеется, будет щедро оплачена.

– Что произошло с моим отцом?

– Лисиус пригрозил убить Макрина и понтифекса Руфа, как только дорвется до священного жезла.

– Старый пьянчуга! – вскипел поморец.

Его ногти вонзились в бордовые подлокотники, а голос зазвенел металлом.

– Тише, внук Веда, – Сокол на миг прижал палец к губам Мэйо. – Нас обязательно попытаются подслушать. Если сейчас достигнем взаимопонимания, то даю слово именем дяди, что ни твоя семья, ни город не пострадают. Поставки зерна в Таркс не прекратятся, даже в случае войны с Итхалем.

– Высокая цена. И какова услуга?

– Охотник не бежит впереди газелей. Я дам ответ чуть позже. Скажи теперь, кому ты помешал в Рон-Руане?

Наследник Макрина рассмеялся, тряхнув волосами:

– Жабе Фирму, о том известно даже нищим и каменотесам.

– Есть древнее изречение, что позволить себе быть откровенными могут либо люди с безупречной репутацией, либо глупцы. Я – царевич, ты – полубог, мы стоим выше, над простыми смертными, и ближе, чем они способны понять.

– Я испортил отношения с Литтами, – тяжело вздохнул Мэйо. – Планирую отказаться от брачного союза с дочерью Амандуса и служить в легионе.

– Ты действительно этого желаешь?

– У меня нет другого выхода.

– Мы поразмыслим и что-нибудь придумаем. Вероятно, я отыщу возможность каким-либо образом тебе посодействовать.

– Ваша доброта подобна каплям дождя во время долгой засухи, царевич. Признаюсь, не ожидал найти такого союзника.

– Ты умеешь нравиться и нобилям, и черни. Это редкий и весьма ценный дар, – Сефу наклонился, почти коснувшись носом щеки поморца. – Следующее заседание Совета состоится через неделю. Я обязан на нем присутствовать.

– Но не желаете повстречать там Лисиуса! – догадался Мэйо.

– Верно.

– Это и есть требуемая услуга?

– Да.

– Увы, я вынужден ответить отказом. Мои руки еще не обагрены кровью…

Эбиссинец перебил его с грустной усмешкой:

– Если бы я нуждался в хорошем убийце, то выбор никогда не пал бы на тебя. Речь о другом…

Сокол быстро шепнул несколько слов в ухо поморца и тот озорно заулыбался.

– О, поучаствую с огромным удовольствием!

– В такие дела я посвящаю лишь Юбу. У тебя есть доверенный человек?

– Есть, – мгновенно посерьезнел Мэйо. – Только он – не человек.

– Твой причепрачный?

– Да.

– Наслышан о ваших поцелуях страсти.

– Что?! – глаза поморца округлились от удивления.

– Один мой паразит[7] донес, будто ты лобзал своего невольника, касаясь рта, и щек, и ямок за ушами.

– Ложь.

Сефу хитро прищурился:

– Креон из семьи Литтов не случайно стравил нас утром, точно двух скорпионов. Он мстит тебе за оскорбленье Дома.

– Мне нанесли не меньшую обиду, – Мэйо сердито стиснул кулаки. – Был поцелуй, один и в шею. Я никогда не расточал ласки мужчинам, тем более – рабам, и не намерен заниматься этим впредь. Да, звучит странно, но для многих, рожденных в Поморье, милей бутоны, а не геллийские забавы со стеблями.

– Не злись, – Сокол примирительно поднял ладони. – Я и сам предпочитаю женщин. С темной, шелковистой кожей. Сегодня нас будут ублажать именно такие.

Он повернул лицо к дверям:

– Юба, войди и да начнется праздник! Нужно очистить тела и угодить Богам, иначе рискуем впасть в немилость.

Когда мулат появился на пороге, царевич повелительно махнул рукой:

– Давай сюда ту белобрысую вещь, что принадлежит моему гостю! Идите к нам оба и живо на колени!

Внук чати Таира быстро опустился у ног Сефу, Нереус – возле ступней Мэйо. Островитянина насторожил странный блеск в глазах хозяина и чрезмерная плавность его движений. Тяжелые, удушливые ароматы дурманили голову.

– Отныне и навечно я объявляю себя покровителем поморца из Таркса! – провозгласил Сокол Инты. – Даю в том слово потомка Тина и призываю в свидетели небесные – духов с головами крокодилов, а в свидетели земные – человека по имени Юба и зверя по кличке…

– Нереус, – подсказал сын Макрина.

– Нереус! – закончил мысль царевич.

– Клянусь тебе в верности, мой покровитель, самым желанным для любого мужчины! – шутливо раскланялся Мэйо. – Тем благословенным местом, что у Аэстиды прекраснее прочих, тысячным соитием и обнаженными персями нимф!

Расхохотавшись, Сефу громко потребовал вина и музыки. Поморец взял с подноса чашу с ореховым напитком, в который добавили масло и конопляную пыльцу.

Островитянин знал о пагубном воздействии популярной у нобилей сативы[8], вызывающей беспричинный смех и видения. Геллийцу казалось, что она может спровоцировать обострение загадочной болезни – «поцелуя Язмины» – и нужно непременно убедить Мэйо не трогать дурманящее пойло.

– Мой господин… – шепотом позвал невольник.

– Слушаю, раб мой, – передразнил нобиль.

– Я дерзнул сегодня говорить и думать жуткие вещи. Разреши очистить помыслы и восхвалить Богов, оберегающих наше тело и душу от скверного.

– Ты пользуешься моим расположением каждый раз, когда приспичит, словно это ваза для испражнений, – лицо благородного юноши перекосило от гнева.

– Прости, хозяин.

– Впредь не смей открывать рот без дозволения!

Поспешно скрестив запястья, Нереус коснулся лбом пола.

Мэйо наблюдал за чернокожими танцовщицами, чьи бедра и груди качались под размеренный бой барабанов. На животах и спинах девушек были нанесены странные изображения, смысла которых поморец никак не мог уловить. Сефу поднялся из кресла, рывком сбросил с пояса ткань и первым полез на ложе. Также бесстыдно распрощавшись с белым синдоном, за ним последовал Юба. Сын Макрина вскоре присоединился к знатным эбиссинцам.

Пять невольниц отправились угождать нобилям. Барабаны зазвучали громче, быстрее.

Геллиец наблюдал за переплетением обнаженных тел, которые безостановочно двигались, словно в ритуальной пляске. Визг девушек перемежался со стонами и довольным смехом юношей. Они обменивались шутками, блаженствуя и ощущая себя богами. Участие в оргиях было почетной обязанностью знати и одновременно недоступным простым смертным удовольствием. Как считалось, мистерия позволяла укрепить дух и плоть, обрести внутренний покой и согласие с миром.