Текст книги "Прикосновения Зла (СИ)"

Автор книги: Сергей Власов

Соавторы: Маргарита Чижова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 20 страниц)

Выхватив свиток, поморец сломал печать и быстро пробежал глазами текст, едва различимый в полутьме.

– Хо! – наконец изрек он.

До того, как Нереус успел спросить, что значит подобное выражение, благородный юноша размахнулся и швырнул пергамент в море.

– Родитель намерен стать советником при ликкийском блудилище, – фыркнул нобиль. – Мне рекомендовано поселиться у собственного клиента и не покидать Геллию без крайней к тому нужды. Также предписывается найти достойное занятие и, если подвернется удобный случай, вступить в брак с женщиной хороших кровей.

– Значит, сар разрешил нам жить вместе? – изумился островитянин.

– Точнее – приказал. Он убивает двух птиц одним камнем. Вдали от столицы я не испорчу ему репутацию и смогу избежать дальнейшей службы в легионе. Отец предпочел бы видеть меня в качестве судебного обвинителя или защитника под протекцией местных авгуров.

– Это добрая весть! – улыбнулся Нереус. – Надо только хорошенько задобрить Эфениду.

– Мы поступим иначе, – хмуро провозгласил Мэйо. – Ты купишь особняк и ту рыжую девчонку, не помню ее имя. Займешь какую-нибудь должность или откроешь лавку. Наплодишь детей. А я попытаюсь встретиться с Фостусом, сдержу данное Сефу обещание. Нужно освободить мерило от рук узурпатора и вернуть трон Правящему Дому.

– Но… твой отец… Как же его карьера?

– Речь о судьбе Империи, Нереус! Пойми, нет ничего важнее. Имей ты внутри хоть каплю ихора, то сделал бы тоже, что намерен исполнить я.

Геллиец отодвинулся от патрона и сжал кулаки:

– Конечно. Нет ничего важнее обязательств перед эбиссинским Соколом.

– Он тут совершенно ни при чем. Это мое решение.

– Ты всегда поступал так, как хотел, а я вынужден подчиняться: сначала воле родителя, потом брата, затем – твоей, и теперь угодил в зависимость от поморского сара. Что может быть хуже, чем служить двум хозяевам разом? Когда господин Макрин узнает о твоем выборе, он обрушит на меня весь свой гнев и через суд опять сделает рабом.

– Я никому не позволю вновь отнять у тебя свободу.

Глубоко вздохнув, Нереус поднял канфар. Вино потекло по горлу, но привкус горечи никуда не исчез.

– Что с нами случилось? – вдруг спросил Мэйо. – Раньше в это время года я старался как можно дольше бодрствовать, избегая ночных кошмаров. Сейчас же готов спать целыми днями, лишь бы не видеть творящегося вокруг ужаса… Зло стало частью меня, и, наверное, скоро поглотит целиком...

– В ту осень, когда мы чуть не утонули, я не хотел твоей смерти. Только это нельзя назвать любовью… Истинная любовь есть желание близкому жизни, долгой и счастливой, – геллиец схватил нобиля за одежду и крепко обнял. – Разреши следовать за тобой. А если запретишь, я все равно поеду.

– Ничего себе! – со смехом воскликнул поморец. – Ну и силища! Да ты стал могуч, как легендарный Колот.

– А у тебя все такие же рыбьи кости, тоньше прутьев и трещат от одного касания.

Мэйо пихнул друга кулаком в живот:

– Пусти, баранье племя!

Перехватив руку нобиля, островитянин загнул ее борцовским приемом:

– Столько дней ты не звал меня к себе и не приходил. Даже не справлялся, жив ли еще твой раб.

– Ложь! – возмутился поморец, сопя и пытаясь высвободиться. – Каждое утро мы говорили о тебе с Элиэной. Она утверждала, что при одном упоминании моего имени, ты вздрагивал, словно от удара плети.

– Поэтому ты приказал сослать меня на галеры? – Нереус сдавил тонкое запястье Мэйо, вынуждая его стукнуть ладонью по доскам, прося пощады.

– Так пожелал отец, – нобиль хрипло дышал, однако при первой же возможности устремился в атаку. – Я отказал ему. Порази меня гром, если лгу. Сидел под замком, точно преступник. И не мог сбежать. Мне насильно совали лекарства. От них все время клонило в сон. Проклятье! Лишь накануне букцимарий, Самур поверил, что я – не сумасшедший. И нуждаюсь в помощи. Стыд лежал камнем на пути к тебе. Отбросить его было труднее, чем разгребать завалы у Столпа кариатид.

– Значит, нам бессовестно лгали, – островитянин разжал захват и повинно опустил голову. – Прости, что не сберег Альтана. Я знаю, как сильно ты любил его. Это месть Креона из Дома Литтов. Подлый удар в сердце. Мои подозрения упали тенью на доброе имя царевича Сефу. Виной тому глупая обида. Его происхождение позволяет наречь тебя братом, едва ли не сразу после знакомства, а я – грязная кровь, с которой унизительно родниться.

– Эфенида… – Мэйо широко улыбнулся. – Перед ее алтарем мы можем испросить разрешения на законных правах именовать друг друга братьями. Если ты этого захочешь.

Вольноотпущенник побледнел, но его голос стал мягче:

– Отец лишит тебя Дома и наследства.

– А тебе важно породниться со мной или с Домом Морган и кошельком отца?

– Ненормальный… Какие демоны живут в твоей голове и всякий раз дергают за язык?

– Идем, познакомлю! – рассмеялся поморец. – На прощание Сефу кое-чем угостил своего названного брата.

– Только не говори, что эбиссинскими дурманами…

– Именно! – глаза Мэйо засияли ярче звезд.

Островитянин смотрел в них, как в зеркала, и ощущал наивный детский восторг от того, что подлинная дружба оказалась сильнее вражеских козней, укоренившихся в обществе заблуждений и даже коварства смерти.

– Идем же! – повторил нобиль. – Я соскучился по твоему нытью и причитаниям.

– А ты вечно стрекочешь, как цикада, – хмыкнул Нереус. – И чем ближе рассвет, тем громче треск.

Когда из коридора донесся нервный стук посоха, Варрон отложил книгу и остался сидеть в кресле, не меняя расслабленной позы. Он считал шаги Руфа. С каждым новым ударом дерева о мрамор приближался миг освобождения. Ликкиец знал, что ему предстоит вернуться в другой Рон-Руан и совсем не тем человеком, каким был прежде.

Дверь распахнулась, впуская в комнату тяжелый запах благовоний. Понтифекс принес зажженную курильницу и молча повесил ее на медный держатель.

– Вы пришли с добрыми вестями, Плетущий? – скромно поинтересовался юноша.

– Да, – храмовник разгладил бороду. – Тебе доставили письмо и подарок от Джэрда.

Он вложил в ладонь Варрона свернутый в трубочку пергамент и деревянный медальон с изображением куницы.

– Благодарствую. Есть ли новости от Тацита?

– Его корабль причалил в Геллии. Там сейчас неспокойно. Как и в большинстве провинций.

– Что по поводу Именанда?

Скрестив руки на груди, понтифекс смотрел поверх головы собеседника:

– Наместник болен, а зима предстоит долгая. Жаль потерять такого человека. Я передам Сефу необходимые лекарства и амулеты.

– Сокол летит на юг?

– Как только оправится после тяжелой утраты, – храмовник скорбно вздохнул. – На площади у Столпа кариатид произошло крупное сражение. Из первой коллегии, возглавляемой царевичем, уцелели лишь двое: он и наследник Дариуса.

Лоб Варрона взмок под густой челкой и даже полутьма не смогла скрыть внезапную бледность на его впалых щеках:

– А сын Макрина?

– Погиб.

Поджав губы, ликкиец отвернулся.

– Сар обязан тебе жизнью, – сухо заметил Руф. – Благородный жест: попросить Джоува прислать легионеров для защиты особняка, в котором укрылся этот морской змей.

– Я не хочу принимать венец в пустом зале, словно узурпатор. На церемонии должны присутствовать почтенные и благородные люди со всех концов Империи.

– Так и будет, – натянуто улыбнулся храмовник. – Войско Дометия уже близко. На закате Неро распахнет для его легионов ворота столицы. Толстяк рассчитывает на легкую победу, ведь ему невдомек, что дворец и близлежащие кварталы целиком в наших руках. На Трех Площадях собрались нодасы и те, кто устал от долгого безвластия. Люди ждут проявления божественной воли. Они хотят увидеть тебя.

– Понимаю, – холодно сказал Варрон. – Многие согласны на любого владыку, лишь бы он остановил бессмысленное кровопролитие.

– Такова человеческая природа. Никто не рождается убийцей или вором, и люди тяжело переживают, если сосед внезапно встает на соседа, а брат – на брата. С каждой отрезанной нитью – сильнее боль. Когда уляжется вихрь возбужденных страстей и ослепленные им прозреют, души охватит стыд и ужас от содеянного. Они неотвратимо начнут понимать: победа слабого в том, чтобы обратить врага в прах, вынудив испить из бездонной чаши скорби, а победа сильного есть свобода от всякой вражды.

– Почему зверь в нас столь могуч, а человеческий дух – слаб? – юноша сжал подаренный талисман. – Вчерашний раб желает угнетать другого с чудовищной жестокостью, а никогда не носивший цепей испытывает низменный восторг, заковывая в них ближнего. Чужая боль, точно крепкое вино, дурманит, дразнит и способна довести до пика наслаждения. Вы говорите, что толпа устала и жаждет мира, но с не меньшей охотой она примет и новую порцию крови.

– Зло было всегда и его невозможно изгнать за пределы души, выжечь огнем или перерубить железом. Лишь встреча с Непостижимым губительна для всякой скверны. Он – песок, что вбирает в себя грязь, позволяя воде очиститься.

– Я слышал эту легенду, – Варрон поднялся из кресла. – Назовите имя Создателя.

– Ты все узнаешь в урочный час.

– Оно известно Тациту?

– Да, – Руф помрачнел, ощущая на себе буравящий взгляд ликкийца. – Одевайся, нам пора идти.

– Хорошо, – взысканец достал из сундука пурпурный палудаментум, широкий золотой пояс и украшенные драгоценными камнями сандалии.

Застегивая фибулу, юноша взглянул на свои пальцы и вздрогнул. По ним ручейками сбегала кровь. Перед мысленным взором промелькнули десятки лиц: Клавдий, Лисиус, Алэйр, Лукас, Фирм…

«Из проклятой паутины нельзя выпутаться, – размышлял Варрон. – Дергаясь в безнадежной попытке освободиться, лишь сильнее прилипаешь к ней. Пока жив Паук, угодившие в его ловушку каждый миг на волоске от гибели, и вынуждены смотреть, как он лакомится другими, пока не наступит их черед. Сколько бед он принес. Сколько зла причинил людям! Не минуло и пяти месяцев со дня гибели Клавдия, а Империя пришла в глубокий упадок. Разграбляются дома, повсюду смерть и рыдания вдов. Дикари стали образцами миролюбия рядом с вопиющей бесчеловечностью и несправедливой жестокостью граждан, воспитанных в духе закона и прописной морали. Если бы я мог, то предпочел бы жить свободно, пусть и считаясь убийцей-кинэдом, чем быть рабом понтифекса, обретя статус зесара…»

Кровь разливалась по потолку; пачкая стены багровыми полосами, текла на пол, и там образовывала большие лужи. Они бурлили и пузырились, увеличиваясь в размерах, словно хотели дотянуться до сандалий ликкийца.

– Что с тобой? – настороженно спросил Руф.

– Все в порядке, Плетущий, – убедительно солгал юноша, расправляя складки тоги.

Теперь он знал, что умение вовремя сдержать гнев и скрыть от врага страх – едва ли не главные признаки мужской зрелости. Взысканец быстро учился.

Жуткие видения исчезли. Варрон стоял возле дымящейся курильницы. Он мечтал превратиться в крошечный кусочек пламени, способный разогнать тьму, согревающий друзей и нещадно жгущий злодеев. Вот только друзей у ликкийца не было.

Понтифекс приказал рабам расчесать всклокоченные волосы юноши и припудрить болезненно-худое лицо.

Возле статуи Паука ожидал эмиссар Джоув, ликторы, факельщики и полсотни легионеров в парадных, начищенных до блеска доспехах. Красная туника легата напомнила взысканцу кровавое пятно.

Культисты обменялись щедрыми приветствиями.

– Мы пойдем через толпу, – Руф вынудил Варрона приподнять подбородок, властно коснувшись шеи ликкийца. – Не вздумай вертеть головой, смотри только вперед, не горбись и не семени. Во дворце следи за моими движениями, я подскажу, куда нужно встать и что делать.

– Благодарю за наставления, Плетущий, – в этот раз молодой нобиль не сумел полностью обуздать страх.

Тяжелая ладонь Джоува легла на плечо взысканца. Эмиссар ободряюще улыбнулся:

– Ни о чем не беспокойся. Я пойду рядом. Если споткнешься или оступишься, обопрись на мою руку.

– Помнишь, ты ударил меня и обозвал ублюдком?

Руф гневно свел брови к переносице, раздраженный несвоевременными словами взысканца, однако легата они нисколько не смутили:

– Будущий Богоподобный желает услышать мои извинения?

– Ты полагаешь, что поступил правильно?

– В ту ночь я считал тебя худшим из ублюдков.

– А сейчас?

– Разница в положении не позволит нам стать близкими друзьями, как мне бы того хотелось.

Варрон расплылся в улыбке: широкой и искренней.

– Говорят, есть нобили, которые приятельствуют с рабами. Так почему бы и нам не попробовать выйти за устоявшиеся границы?

– Для меня это большая честь, – по-военному твердо сказал Джоув.

Он отдал приказ строиться, и легионеры со всех сторон окружили культистов, образовав защищенную скутумами колонну. Она золотой змеей сползла вниз по ступеням храма, под звук тяжелых шагов и звяканье металла.

Следуя за Руфом, Варрон поскользнулся на мокром камне, и был тотчас подхвачен под локоть идущим справа эмиссаром.

Улицы и площади заполняла ликующая толпа. Самые любопытные зеваки вскарабкались повыше, чтобы рассмотреть человека, которого вот-вот назовут зесаром.

– Варрон! Варрон! Варрон! – повторяли люди с неистовой радостью.

Тысячи ладоней тянулись к небу, а под ноги горожан летели цветы и мелкие монеты. Здания украсили полотнища с золотым имперским орлом и бирюзовые ленты Ликкии.

– Дай мне руку, – попросил взысканец. – Пожалуйста.

Его лицо, обсыпанное крошечными драгоценными пылинками, сверкало в лучах вечернего солнца.

– Мы почти пришли, – легат сжал холодные пальцы юноши и говорил успокаивающим тоном. – Думай о чем-нибудь приятном.

Варрон скривился: столько лет он терпел насмешки, издевки и оскорбления, не желая делиться своей болью даже с Клавдием, и вот сегодня шел, словно триумфатор, обожествляемый и сопровождаемый лучшими воинами Империи. Им восхищались, ему завидовали, для него звучали песни флейт и бой барабанов.

– Я счастлив! – бодро заявил ликкиец.

– Это твой праздник, – откликнулся Джоув. – Повеселись на славу.

Во дворце было светло и шумно. Сердце взысканца сжалось от нахлынувших воспоминаний. Он не любил ходить через сводчатую анфиладу, ведущую прямо в тронный зал. Являясь туда, Клавдий усаживался в крылатое кресло, а Варрон замирал на полу, возле ног повелителя, который задумчиво трепал его волосы, слушая доклады вельмож. Иногда зесар наклонялся и пылко целовал в губы молодого любовника, но делал это не от внезапно взыгравших чувств – таким образом владыка показывал присутствующим, что ему наскучило их общество и витиеватые речи.

– Будь ваши рты столь же прекрасными, как у Варрона, я бы заставил их замолчать поцелуями. Но они лживы и отвратны, а посему убирайтесь прочь! – шутил Клавдий, прогоняя надоевших подданных.

Картины и статуи, барельефы и колонны – все напоминало юноше о прежней жизни.

Легионеры впустили Руфа в тронный зал. Понтифекс проследовал мимо сотен нобилей и встал рядом с саром Макрином, торжественно сложив руки на груди.

Ликкиец воспрянул духом при виде поморского градоначальника.

– Ступай, – шепнул Джоув, отпуская ладонь Варрона.

– А ты? – юноша понимал, что вопрос прозвучал глупо, но никак не мог справиться с волнением.

– Я займу место во втором ряду.

Взысканец расправил плечи и пошел к пустующему зесарскому креслу, глядя на высокие подлокотники и огромные сияющие крылья. Варрон невольно подражал походке Клавдия, но его движения оставались несколько скованными. Множество глаз неотрывно следили за ним, и юноше чудилось, будто он – овца, бредущая среди голодных волков. Здесь были те, кого ликкиец никак не ожидал увидеть: сар Нъеррог, казначей Олус и даже архигос Дариус. Братья не приехали. Они сбежали из дворца сразу после смерти Клавдия и пережидали бурю в родительском доме, не желая принимать какое-либо участие в дальнейшей судьбе Варрона. Обида тяжким грузом легла на сердце юноши. Он решил порвать все отношения с семьей и более никогда о ней не вспоминать.

Возле трона ликкиец остановился и затравленно посмотрел на преградившего ему путь Руфа. Плетущий Сети держал в руках золотой венец, украшенный листьями и драгоценными камнями.

– Кого вы видите перед собой? – громко спросил ктенизид у толпы.

– Человека! – ответили ему.

– Как его имя?

– Варрон из Дома Мартен!

– Сегодня он умер! – понтифекс провел ногтями по глазам юноши, заставляя опустить веки. Золотой венец лег на голову нового повелителя.

– Кого вы видите перед собой? – продолжил Руф.

– Зесара! – исступленно закричали придворные.

– Как его имя?

– Варрон Первый!

– Живи и правь нами вечно! Слава Богоподобному!

Плетущий Сети отступил в сторону, и ликкиец, пройдя еще несколько шагов, сел на трон. Советник Макрин с поклоном вручил повелителю восьмиконечный жезл-мерило.

– Твое слово – истина. Твое желание – закон, – наставительно произнес поморец. – Употребляй власть во благо и помни о справедливости.

– Ваше мужество и стойкость – пример для меня, – сказал владыка. – Соболезную в связи со смертью наследника.

– Он выполнял свой долг, как и все мы.

– Я хочу объявить божественную волю, – Варрон окинул собравшихся тяжелым взглядом. – Преклонившие колени, познают мою милость. Остальные должны быть казнены.

Руф и Макрин переглянулись. Для обоих советников подобное решение стало громом среди ясного неба. В тронном зале повисла напряженная тишина. Страх – одно из сильнейших человеческих чувств – охватил замерших перед зесаром людей.

– Я хочу узреть здесь Неро, Дометия и всех эбиссинских послов, – продолжил ликкиец. – Отправьте царевичу Сефу настоятельное приглашение. Иные он, по-видимому, привык не замечать. Имена тех, кто войдет в Малый Совет, будут озвучены завтра. Мы начинаем новую историю великого государства. Такова воля зесара.

Джоув не сводил глаз с разительно переменившегося юноши. Его лицо ожесточилось, взгляд стал проницательным и острым, в движениях появилась уверенность, а во всей фигуре – достоинство. Это был владыка, еще не искушенный безграничной властью, решительный и смелый. Такого давно не хватало Империи.

[1] Лутрофор (лат. Loutrophoros) – особая форма древнегреческой керамики. От других видов керамических сосудов лутрофор отличается длинным горлышком и ручками особой формы.

[2] Герма (др.-греч. ἔρμα) – четырёхгранный столб, завершенный скульптурной головой, первоначально бога Гермеса (отсюда название), затем других богов (Вакха, Пана, фавнов), а с V века до н. э. и портретными изображениями государственных деятелей, философов и пр. Нередко к гермам приделывался с лицевой стороны фалл – символ плодородия.

[3] Пилум (лат. pilum) – древковое холодное оружие римских легионеров, тяжелый дротик длиной около 2 м.

[4] Имплювий – бассейн в атриуме.

[5] Перистиль (peristylium, также каведий) – открытый внутренний двор для личной жизни семьи. Окружен колоннами, поддерживающими крышу.

[6] Лекиф (др.-греч. λήκυθος) – древнегреческая ваза, предназначенная для хранения оливкового масла, которая также использовалась как погребальный дар в V веке до н. э. Характерными чертами лекифа являются узкое горлышко и небольшая ножка.

[7] Пенула (paenula) – древнеримский плащ без рукавов, служивший для защиты от холода и дождя, особенно во время путешествий. Поселяне носили пенулу вместо тоги, поверх туники; носили ее также и рабы, которые благодаря ей легче выносили удары.

[8] Канфар (др.-греч. κάνθαρος) – древнегреческий сосуд для питья в форме кубка с двумя вертикальными ручками.